355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Марина Юденич » Ящик Пандоры » Текст книги (страница 11)
Ящик Пандоры
  • Текст добавлен: 21 сентября 2016, 18:18

Текст книги "Ящик Пандоры"


Автор книги: Марина Юденич



сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 19 страниц)

– Фиг вам! – вслух произнесла она, обращаясь неведомо к кому, но абсолютная уверенная, что ее слышат и сказанное примут к сведению. – Это было бы слишком большим подарком для вас – испугать меня, по существу, ничем, дыркой от бублика, и так сильно. Таких щедрых подарков я не делаю никому. И вообще я редко делаю подарки, гораздо чаще – их получаю. И это правильно, и так быть должно, а значит, так и будет.

Ванда разговаривала сама с собой, легко управляя своей довольно пижонистой спортивной машиной. Автомобильный поток, поначалу воспринимавший ее, маленькую, изящную, с круглыми кокетливыми глазками-фарами, да еще с ослепительной блондин– кой за рулем, скептически и даже порой агрессивно, очень скоро вынужден был смириться с характером и даже норовом грациозного создания и, признав при этом также и мастерство всадницы, принял их в свои объятия с должным почтением, к которому добавилась вскоре значительная доля если не восторга, то симпатии. Все вместе – собственный, исполненный достоинства и некоторых даже амбиций диалог и признание ее неоспоримых достоинств окружающими – через некоторое время произвело именно тот эффект, на который и рассчитывала Ванда, проводя с собой простейший сеанс психотерапии, и теперь, загнав машину на стоянку возле собственного дома, она покидала ее салон внешне уверенно и спокойно. Минуя территорию, отведенную под стоянку автомашин, почти всегда пустынную и скрытую к тому же от посторонних глаз плотным забором высокого кустарника, непроглядного и сейчас, когда листья живой изгороди облетели, но мохнатый иней так густо облепил ветви, что сквозь них по-прежнему ничего не было видно, Ванда шагала, как всегда, словно шествуя по подиуму, неспешно, уверенно и грациозно. Если кому-то в тот момент вздумалось бы наблюдать за ней со стороны, то он или она увидели бы перед собой высокую женщину в картинно распахнутом норковом жакете, без головного убора, гордо несущую свою божественно красивую голову в золотистом облаке волос. Одного взгляда на царственную красавицу было достаточно, чтобы раз и навсегда уяснить себе: никто и ничто не сможет смутить ее монаршей непогрешимости, если, разумеется, она сама этого не захочет.

Ванда миновала стоянку, несколько метров тротуара, отделяющие ее от подъезда, неторопливо и с некоторой даже ленью в движениях извлекла из изящного тонкого портфеля крокодиловой кожи связку ключей, открыла подъезд и столь же величественно и неспешно исчезла за дверью.

Она перевела дух только дома, плотно затворив за собой дверь и несколько раз повернув ключ в замке. Но и потом еще некоторое время стояла с замершим сердцем и, не переводя дыхания, напряженно вслушивалась в тишину пустой квартиры.

На самом деле страх не только ни на йоту не отступил от Ванды во время ее путешествия по вечернему городу, но и в эти последние минуты гордого шествия до дверей родной квартиры не ослабил своей холодной удушливой хватки. Разница заключалась в том, что сейчас она пребывала в боевом, рабочем состоянии, которое позволяло ей не только скрыть парализующий ее страх, но и продемонстрировать нечто совершенно обратное.

Вопрос о том, была ли во всем этом необходимость, иными словами, угрожала ли ей, Ванде Василевской, реальная опасность или ее страхи были результатом усталости, накопившейся за годы сложнейших консультаций, когда на нее перекладываюсь бремя чужих беспричинных страхов и тревог, ей предстояло решить самостоятельно. И после сегодняшнего конфуза на семинарах она намерена была сделать это не откладывая в долгий ящик, а именно – сегодня. И ни днем позже.

Прежде всего Ванда внимательно прочитала газету. Отсутствие мест на стоянке возле института и толпа, расступившаяся внезапно у прилавка, когда она именно там припарковала свою машину, были обстоятельствами, безусловно, существенными, но труднообъяснимыми, люди обычно суеверно считают подобные совпадения проявлениями мистики, Ванда же готова была найти им более реальное объяснение. Но это заняло бы довольно много времени и отняло бы изрядное количество сил. К тому же сейчас это было не главным. Главным была газета и то, что сразу же приковало к ней внимание Ванды. Хлесткий заголовок она отмела сразу – убийств ныне, увы, совершается великое множество, и, стало быть, так остро отреагировать на простое сообщение, пусть и об экзотическом убийстве «сказочного» персонажа, ее сознание не могло. Следовательно, дело было в фотографии. Убитую женщину, удивленно глядящую на мир, так жестко поступивший с нею, своими красивыми миндалевидными глазами, Ванда не знала, это она могла утверждать совершенно определенно, хотя фотография была не очень четкой и изображение от этого казалось словно подернутым дымкой. Нет, убитую Ванда не знала. Но вот лицо несчастной было ей хорошо, даже слишком хорошо знакомо, потому что это было ее собственное лицо. Вернее, тот же самый тип лица, что и у нее, Ванды Василевской. И это, безусловно, было то самое обстоятельство, которое немедленно и прочно приковало внимание Ванды к газете.

Анализ текста не занял много времени, но прояснил окончательно три существенных момента. Первый взгляд не подвел Ванду – убитую, безработную журналистку Елену Ткаченко, перебивающуюся убогими сезонными заработками, она не знала никогда.

Два вторых обстоятельства были очень существенны и очень тревожны.

Во-первых, Елена Ткаченко жила практически по соседству с Вандой, в одном из домов, составляющих единый жилой массив, и убита была, по сути, в их общем дворе.

Во-вторых, женщина не была ни изнасилована, ни ограблена: в ее кошельке остались нетронутыми пятьсот рублей – деньги по нынешним временам отнюдь не малые, а сумка, кроме того, была набита приличными весьма продуктами из супермаркета. Ванда представила, что бывшая, судя по газетной заметке, популярная журналистка, в недавнем прошлом ведущая серьезной информационно-аналитической программы, вынуждена была часами прогуливаться на холоде в шутовском елочном наряде, развлекая пресыщенных ныне всякой рекламой посетителей супермаркета всего за несколько ярких фирменных пакетиков с едой и пятьсот рублей наличными, и зябко передернула плечами, искренне сострадая своей недавней соседке. Она снова взглянула на крупное фото, занявшее почти весь газетный лист. Лицо женщины было тонким и интеллигентным. Наверное, ей было неловко и стыдно являться людям в таком несерьезном виде, конечно же, она боялась, что ее узнают соседи… Ванда вглядывалась в широко открытые мертвые глаза, запоздало стремясь выразить свое сочувствие Лене Ткаченко.

Но тут взгляд ее наткнулся на еще одну деталь, несущественную на первый взгляд и потому не замеченную сразу. Фокусируясь на лице убитой и ее роскошных, рассыпанных как будто специально волосах, бесстрастный объектив фотографа захватил крошечный фрагмент куртки, в которую та была одета. И это была очень интересная куртка. Собственно, это была даже и не куртка вовсе, а вязаный жакет из очень толстых ниток, белый фон которого был сплошь покрыт искусно вышитым ярко-голубым орнаментом в скандинавском стиле. Куртка была довольно длинной, внизу ее стягивал широкий плотный манжет, тоже связанный из грубых белых ниток, такой же манжет образовывал у горловины высокий воротник, застегивающийся на большую перламутровую пуговицу. Такие куртки были очень модны лет двадцать назад, во времена институтской молодости Ванды, но нечто подобное стадо просматриваться и в тенденциях современной моды, лишний раз подтверждая известную истину, что новое – это всего лишь хорошо забытое старое. Разумеется, всех этих подробностей на туманной фотографии разглядеть было невозможно: в кадр попал только крохотный кусочек ткани со знакомым орнаментом. Но Ванде и этого было более чем достаточно: ровно двадцать лет назад она сама, презирая морозы, щеголяла в точно такой же шведско-норвежской куртке, дополняя ее толстым белым шарфом, многократно обернутым вокруг шеи. Куда потом делась ее модная куртка, Ванда и не пыталась вспомнить: с вещами она расставалась быстро и без сожаления. Ее ровесница Лена Ткаченко оказалась человеком более бережливым и предусмотрительным, а скорее всего этому ее научила не очень-то успешная и сладкая жизнь.

Но мысли Ванды сейчас занимало совсем не это обстоятельство. Словно кадр из забытого фильма, перед ее глазами разворачивалась четкая, почти осязаемая картина: медленно расползается черный пластик плотного пакета, и в образовавшееся отверстие выпадает тонкая женская рука, кисть которой плотно облегает трикотажный рукав яркой оранжевой кофточки-«лапши». Не точной копии, но очень похожей на ту, что носила она в молодости.

«И ведь тогда я тоже подумала: как все повторяется в моде спустя столько лет! – пронеслось в голове Ванды, а рука ее уже набирала знакомый телефонный номер.

К счастью, Подгорный ответил сразу.

– Послушай, – не здороваясь и не беря на себя труд что-либо объяснять, сухо обратилась к нему Ванда, – завтра поручи, пожалуйста, самому толковому человеку из всей твоей службы безопасности достать из милиции все материалы по убийствам двух женщин тогда, осенью. Твоей Иришки и той продавщицы из соседнего дома. И, если он успеет, жду вас у себя в полдень. Если не успеет, перезвони и уточни время. Ты меня понял?

– Что-то случилось? – Голос Подгорного моментально осел от волнения, и слова прозвучали сдавленно, словно с трудом прокладывая себе путь.

– Случилось, – коротко ответила Ванда и медленно опустила трубку.

Она была уверена: необходимая информация будет у нее завтра ровно в двенадцать. Без нее же дальнейшее продвижение вперед было невозможно.

Этот звонок сначала вызвал у Татьяны бурю раздражения, потом повеселил, потом показался неслучайным и глубоко символичным и, наконец, вызвал приступ такой безудержной радости и столь мощный всплеск энергии, что она даже испугалась.

Вкратце дело было в следующем. Еще в ту далекую пору, когда Татьяна состояла при Ванде, выступая в роли, более всего соответствующей роли личного секретаря, ей приходилось вести переговоры с огромным количеством людей, так или иначе связанных с Вандой: назначать встречи, лекции, семинары, консультации, согласовывать время интервью для прессы и визитов к личному косметологу и в тренажерный зал, вызывать мастеров для починки телефона, если тот ломался, и выяснять, в какой химчистке возьмутся привести в порядок ослепительно белый норковый жакет. Перечень можно было продолжать до бесконечности, и само собой разумелось, что все это несметное число телефонных в большинстве своем переговоров становилось обоюдным, иными словами, не только Татьяна дозванивалась по сотням телефонных номеров, решая проблемы Ванды, но и ей, в свою очередь, звонило огромное множество народа, причем многократно. На первых порах, когда Татьяна только вникала в сущность новой своей работы, причем вникала крайне старательно и скрупулезно, поскольку больше всего на свете боялась ее потерять, сильнее всего почему-то ее пугала перспектива пропустить какой-нибудь важный звонок и, таким образом, потерять для Ванды контакт с важным для нее человеком. Это тогда казалось Таньке самым серьезным проступком из всех, какие только она могла совершить на новом поприще, и, снедаемая этим страхом, она поначалу всегда оставляла собеседнику огромное количество телефонов, по которым ее можно найти в любое время дня и ночи или уж в самом крайнем случае оставить для нее информацию. В числе этих телефонов, естественно, был и ее домашний, по которому, действительно всегда кто-нибудь отвечал, ибо редкими в ту пору были, счастливые для Таньки минуты, когда дома она оставалась одна и, стало быть, вообще в квартире никого не было.

Со временем эта телефонная лихорадка прошла, улегся страх «потерять» какой-нибудь важный звонок, причем излечила ее от этого недуга сама же Ванда, что называется, личным примером, а точнее, собственным незыблемым принципом, коих в арсенале Ванды Василевской было достаточно много.

«Все действительно необходимые встречи с неизбежностью состоятся сами, стало быть, все случайные вполне могут быть пропущены», – утверждала Ванда. И на этом основании Танька сформулировала для себя более простое правило: «Кому надо – дозвонится» – и успокоилась.

Звонки некоторое время еще раздавались по всем объявленным ею сгоряча телефонам, однако, в конце концов все встало на свои места и организовалось должным образом. Случались, правда, редкие одиночные курьезы, когда Танькину восьмидесятилетнюю бабушку терзал, плохо говорящий по-русски корреспондент французского журнала «Фигаро-магазин», пытаясь продиктовать вопросы для мадам Василевской, но постепенно их становилось все меньше, а потом и не стало вовсе.

В последующем же, как известно, Татьяна и вовсе отлучена была от Вандиных звонков, дел, поручений, важных и второстепенных, которым, по существу, отдала несколько лет своей жизни, да и, собственно, от самой Ванды. Началась совершенно новая ее жизнь, но это была совершенно другая история.

Нынешний звонок был как раз отголоском той, прежней, навсегда потерянной жизни. Звонил компьютерщик, который очень давно, целую вечность назад, составлял для Ванды какую-то программу, предназначенную для пущего удобства работы с постоянными клиентами. Связь между ними, то есть между Вандой и компьютерщиком, осуществляла, естественно, Танька, и потому у него имелись все ее телефоны, включая старый домашний. Теперь компьютерщик, разбирая свои архивы, обнаружил почему-то оставшийся у него список тогдашних клиентов Ванды с телефонами и, конечно, решил немедленно вернуть его владелице, однако тревожить саму великую Ванду не решился, а стал разыскивать ее секретаря – Таньку. Большинство, а вернее, все бывшие Танькины телефоны сменились, и, уже теряя надежду, честный компьютерщик набрал последний номер в списке: это был телефон старой Танькиной квартиры, где по сей день жили ее мама с сестрой и заметно подросшей племянницей. Словом, он таки разыскал ее, правда, через маму, и через маму же поинтересовался, как можно возвратить нечаянно присвоенный список.

Сначала Танька возмутилась.

– Черт побери! – кричала она в трубку уже привыкшей к нынешним истерическим состояниям дочери и терпеливо ожидающей вразумительного ответа маме. – Меня что же, теперь до самой смерти будут считать ее секретаршей? Почему я обязана тратить свое время на какие-то ее заплесневелые списки? В конце концов, еще не известно, кто из нас теперь более занят, и вообще, кто она такая, что я должна помнить ее до конца своих дней и служить у нее на побегушках?

– Я могу просто сказать этому человеку, что ты больше у нее не работаешь, – спокойно выслушав тираду, предложила мама.

Но Танька взорвалась снова:

– С какой это стати? Она что, платит тебе за это? Между прочим, услуги секретаря на телефоне нынче очень даже дороги…

– Хорошо. Я скажу этому человеку, чтобы он больше мне не звонил, а его координаты, которые он для тебя оставил, выброшу. Это тебя устроит?

– Мне вообще наплевать. Можешь оставить себе и повесить в рамочку над кроватью.

– Если ты хочешь просто покричать, то покричи, пожалуйста ровно столько, сколько, тебе необходимо, – спокойно и даже ласково ответила Таньке мать. Как это было ни странно, но почему-то теперь она понимала дочь намного лучше, чем когда-либо, и Танька гнала от себя мысль, что это является всего лишь следствием обильных подачек из кормушки Подгорного.

– Кричать на тебя мне вовсе не хочется, – неожиданно вяло отозвалась Татьяна.

Пыл ее действительно как-то сразу весь вышел. В конце концов, все эти ее вопли были довольно смешными и жалкими. Самым забавным было то, что Танька отлично отдавала себе в этом отчет, даже в тот момент, когда выкрикивала гневные, глупые вопросы-обвинения. Во-первых, Ванда не могла их слышать. А во-вторых, она ведь не имела к этому ни малейшего отношения и наверняка думать забыла о каком-то компьютерщике, да и программу ту давно сменила на более современную: Ванда со сложной техникой была на ты и старалась не отставать от технических веяний времени. К тому же у Татьяны вдруг мелькнула мысль, что этот самый список, может, не такая уж зряшная бумажка, тем более в нынешнем ее положении.

– Ладно, извини. Он что, оставил свой телефон?

– Да, даже несколько номеров: домашний, рабочий, пейджер… Будешь записывать?

– Диктуй.

Компьютерщик отозвался почти мгновенно, стоило Татьяне отправить сообщение ему на пейджер – откладывать встречу она не стала. Мелькнувшая в голове случайная вроде мысль теперь пульсировала в сознании все сильнее. Разумеется, все могло оказаться просто случайностью, но если взглянуть на ситуацию с другой стороны, как всегда учила Ванда, то выходило нечто весьма прелюбопытное. Получалось, что ее относительно новая и даже не вполне оформившаяся идея сделать следующий рывок в их долгом спринтерском противоборстве с Вандой, о существовании которого, правда, та и не догадывалась, получала вдруг неожиданную, но весьма значимую, да что там значимую – символическую! – поддержку со стороны неких неведомых, но от этого не менее реальных и могущественных сил. «Нас окружает очень тонкий и по большей части еще не познанный нами мир», – утверждала все та же Ванда, самым решительным образом отметая попытки отнести необъяснимые явления, связанные с деятельностью человека и его психическими состояниями, к категории паранормальных, мистических проявлений – и, стало быть, отказаться от того, чтобы принимать их в расчет в своей практической работе.

Теперь мысль о том, что именно этот тонкий и непознанный мир таким неожиданным образом благословляет ее на осуществление давно задуманного и выстраданного плана, все более овладевала Татьяной, заполняя сознание полностью и становясь нестерпимой желания проверить достоверность этого предположения и, конечно же – в этом не было у Татьяны уже никаких сомнений, – убедиться в его абсолютной справедливости.

На встречу с компьютерщиком она летела, как на самое желанное свидание, считая минуты и нещадно подгоняя стрелки часов.

Два тонких листка, испещренных мелким компьютерным шрифтом, оказались в ее руках уже через пару часов после звонка матери, а еще через полчаса, плотно закрыв за собой дверь своей комнаты, Татьяна дрожащими пальцами разложила их на поверхности стола и углубилась в изучение.

Процесс не занял у нее много времени и не принес желаемого результата. Впрочем, спроси кто Татьяну сейчас, какого именно результата ожидала она от этого давнего и действительно, как в запале кричала она матери по телефону, несколько заплесневелого списка, вряд ли нашелся бы у нее вразумительный ответ. Даже для себя не могла сформулировать она, на что, собственно, рассчитывала, когда с колотящимся сердцем мчалась на встречу с компьютерным мальчиком из датского пошлого. Вернее, ответ был, и он укладывался в одно короткое слово «чудо», однако далее все было подернуто дымкой радужного тумана, в который это самое чудо куталось, как в сумрак летнего вечера.

Однако после того, как Татьяна внимательнейшим образом и не один раз изучила содержание давнего списка, туман не рассеялся и чудо не проступило во всей своей красе, с мельчайшими деталями, полутонами и оттенками, а главное – с подробным указанием, как и что делать дальше. Вот, собственно, в чем остро нуждалась теперь Татьяна и в чем ей самым обидным образом было отказано, как ребенку коварно и унизительно отказывают в желаемой конфете, протягивая вместо нее повторяющий лакомую форму, но пустой фантик. Бытует среди глупых людей такая злая шутка, и Татьяна почувствовала, что именно таким образом некто сейчас пошутил с нею. Первым желанием после этого было изорвать проклятые листки в мелкие клочья, расшвырять их по комнате, а потом, укрывшись с головой в мягкие полушки дивана, долго истерически рыдать, выкрикивая адресованные непонятно кому – а чаще всего ни о чем не ведающей Ванде – проклятия.

Но что-то остановило Танькины руки, уже занесенные для того, чтобы впиться в беззащитные тонкие листы бумаги.

Некоторое время она сидела без движения, тупо уставясь на мелкую вязь неразборчивых букв, а потом принялась изучать текст снова, словно пытаясь усмотреть какой-то тайный смысл.

Список включал в себя тринадцать человек. «Естественно! Именно столько их и должно было быть!» – в эйфории закричала Танька, когда бумаги только оказались в ее чуть дрожащих руках, и не удержалась, чтобы сразу же бегло не пробежаться по ним глазами. Теперь, однако, магия рокового числа ее не только не вдохновляла, но скорее раздражала, как еще одно напоминание о несбывшейся надежде.

Подавляющее большинство людей, включенных в список, были давними клиентами Ванды, с которыми Татьяна, естественно, была знакома и, поскольку ей иногда доводилось распечатывать аудиозаписи их бесед с Вандой, знала об их проблемах более чем достаточно. Никакой новой информации в этом смысле список ей не добавлял. Кроме всего прочего, несколько человек, упомянутых в нем, навсегда уехали из страны, а некоторые, насколько знала Татьяна, давно прекратили консультирование, сочтя свои проблемы решенными или, напротив, не разрешаемыми с помощью психоаналитика. Большинство людей из списка были довольно широко известны и даже знамениты: к услугам Ванды вообще принято было прибегать в самых элитарных кругах, поэтому изгнанная Вандой Танька, собирая свой нехитрый скарб, находящийся у Ванды, на всякий случай переписала себе их телефоны. Таким образом, даже с этой точки зрения список не представлял интереса.

Из всего списка только два имени оказались неизвестны Татьяне. Судя по тому, что они значились под двумя первыми номерами, это были самые первые клиенты Ванды.

«И что мне это дает? – уныло подумала Татьяна, механически запоминая имена этих двух человек и по– прежнему сидя без движения, словно застыв над злополучным списком. – А на что, собственно, ты надеялась? Давай, как делала это Ванда, начинай разматывать клубок с самой его сердцевиночки. Итак, ты мечтала сделать новый шаг, приближающий тебя к той ступени, на которой по сей день, гордая и неприступная, возвышается Ванда. То есть ты решила начать консультировать. Так? Да, так. Желание это было таким сильным и ты была так уверена в своем успехе, что даже начала врать Подгорному, рассказывая, будь-то ты уже занялась частной практикой. Разумеется, у этого вранья была и другая причина – ты хотела приподнять свой статус в глазах мужа, тем самым подсознательно надеясь удержать его: одно дело – бросать истеричную домохозяйку, и несколько иное – популярного психоаналитика. Чушь, конечно. Но подсознательно ты именно на это рассчитывала. Но не только на это. Ты на самом деле мечтала о практике. Теперь список. Известие о нем так сильно подействовало на тебя… Почему? Да потому, что это был не просто список, а список клиентов Ванды. И подсознательно ты рассчитывала найти там что-нибудь для себя. Именно так! Конечно это безумие! Кто из клиентов знаменитого и успешно действующего специалиста вдруг переметнется к другому, да не просто к другому, а к бывшей секретарше? Чушь! Абсурд! Но «подсознание не всегда признает законы формальной логики» – это, кстати, тоже Ванда, черт бы ее побрал. Значит, оно, подсознание, все же надеялось поживиться. Однако, увидев имена, быстро сообразило, что на этой публике поживиться не удастся. Это уж точно. Эти снобы никого, кроме знаменитой, великой и легендарной… к себе не подпустят, как не наденут костюм не от Диора, Шанель и… кого там еще подпускают они к своим драгоценным телам и душам? Все верно. И тогда подступила ярость. И желание растерзать если не самих этих высокомерных и высоколобых, то хотя бы листки с их прославленными именами. Но ведь что-то остановило руки, уже потянувшиеся к невинным бумажкам? Что же?»

Татьяна задумчиво посмотрела на свои тонкие, ухоженные руки, словно они в состоянии были ответить на этот вопрос. Нет, руки, хрупкие, усталые, безвольно лежали поверх страниц. И тем не менее вопрос не отступал, не растворялся в пульсирующем потоке сознания. Следовательно, ответ на него был отчего-то важен. И Татьяна продолжала рассуждать вслух:

– Одиннадцать из тринадцати ничем не могут быть тебе полезны. Но список отчего-то представляет ценность. Выходит, ценность заключается в оставшихся двоих. Выходит так, хотя это как-то слишком просто. Допустим, оба когда-то давно консультировались у Василевской, а потом отчего-то прекратили консультации. И что же? Разве это лает мне основания позвонить им и предложить свои услуги? А почему бы и нет? Они не знают меня, следовательно, они не знают, что я всего лишь секретарша. Поэтому я могу быть ассистентом, ученицей, продолжательницей, словом, человеком, которому Василевская передала часть своей практики, в том числе и бывшей. Возможен такой вариант? Вполне возможен. Ванда сама рассказывала, что подобная традиция существует на Западе. Но не у нас, сетовала Ванда. Правильно, у нас это не принято. А кто об этом знает? Может быть, у нас это не было принято? А? Звучит вполне правдоподобно.

Татьяна наконец позволила расслабиться своему словно окаменевшему телу и откинулась на спинку кресла. Она ощущала абсолютный покой, полную ясность сознания, и это давало уверенность, что мысли ее движутся в правильном направлении.

«Нет, вся история со списком не могла быть случайной – вплетались в канву ее сознания новые мысли, – и то, – что дано было увидеть мне сначала, было всего лишь испытанием. Испытанием моей зрелости, моей уверенности в том, что я хочу и могу этим заниматься, в конце концов. И я его чуть было не провалила. Но «чуть», слава Богу, не считается. Я все же сумела разглядеть главное. Самое главное. Ведь мне в руки передаются не просто бывшие клиенты Ванды, а ее ПЕРВЫЕ клиенты. Вот в чем суть. И знак. И символ».

Татьяна почувствовала, как от волнения, мешающегося с восторгом, холодеют руки и сердце бьется в груди часто и сильно, словно пытаясь вырваться наружу, чтобы самолично, предметно и персонально принять участие в том долгожданном прорыве, к которому упрямая Татьяна карабкалась, в кровь стесывая и руки, и чувства, и его, кровоточащее свое сердце.

Ждать более она не могла и не хотела: Стрелки на часах чуть-чуть переползли за одиннадцать – это было еще не так поздно, чтобы звонок считался совсем уж неприличным.

Она набрала номер человека, значащегося в списке первым.

В трубке мучительно долго звучали длинные гудки, звонить дольше становилось уже непозволительно, и Татьяна после каждого гудка давала себе слово, что на следующем непременно положит трубку. Но – держала… Наконец гудок оборвался практически на середине. В трубке раздался щелчок, послышалась какая-то долгая непонятная возня, а потом дребезжащий старческий женский голос слабо отозвался:

– Слушаю.

– Добрый вечер, – вкрадчиво и дружелюбно начала Татьяна (уж что-что, а искусство разговаривать по телефону с клиентами Ванды она освоила вполне), – простите, что беспокою вас так поздно, но почему-то не могла дозвониться раньше…

– Слушаю, – снова повторила старуха, которая либо не расслышала всей Танькиной тирады, либо попросту не придала ей значения. «Совсем все запушено…» – констатировала Танька, но решила не отступать.

– Простите, могу я поговорить с Михаилом Борисовичем? – по-прежнему вкрадчиво, но на полтона выше старательно выговорила она в трубку и на этот раз была услышана.

– Как вы сказали, вы хотите говорить с Мишей?

– Да, да, если можно, я хотела бы услышать Михаила Борисовича.

Но это как раз-таки совершенно невозможно, дорогая. – Старушка вполне втянулась в беседу, хотя ее ответ несколько обескуражил Татьяну.

Почему, простите?

А вы, простите, кто будете, дорогая? – Старушка проявляла все больше прыти, и, слегка растерявшись от этого, Танька допустила ошибку, за которую позже была готова растерзать себя в клочья, как давеча злополучные бумаги, хотя в данном случае эта ошибка ни на что существенным образом не повлияла и повлиять не могла.

– Я – секретарь Ванды Александровны Василевской. – Если вы помните, Михаил Борисович некоторое время назад у нас консультировался, и я бы хотела сейчас… – Татьяна уже прикусила язык, попыталась выровнять ситуацию, сообщив, что Михаил Борисович консультировался не у Ванды Александровны, а «у нас», и готова была выпутываться из собственного капкана дальше, но старушка перебила ее неожиданно желчным и даже злым замечанием. Впрочем, ее можно было понять.

– В конторе вашей Ванды Александровны, милочка, очевидно, творится полный бардак! – Невидимый «божий одуванчик», как, судя по голосу, окрестила ее Танька, употребила именно эти два никак не укладывающиеся в сложившийся образ слова «контора» и «бардак». «Старушка не так уж слаба и любезна», – констатировала про себя Танька, а ее собеседница между тем продолжала: – Иначе вы наверняка бы изволили помнить, что минуло уже три с лишним года, как Мишенька покинул этот мир. И ваша разлюбезная Ванда Александровна лично почтила своим присутствием его отпевание и погребение. Стыдно, милостивая государыня, упускать из виду такие обстоятельства!

– Простите, Бога ради, – ошарашенно пробормотала Танька, но старуха уже бросила трубку: в ухо ударили короткие гудки отбоя.

«Да, ситуация. – Татьяна испытывала двойственное чувство – разочарование и одновременно желание посмеяться, поскольку история получилась вполне в жанре черного юмора. – Однако Ванду она, похоже, не очень жалует», – не без удовольствия констатировала Танька, но тут же критически одернула себя: раздражение старушки могло относиться не к Ванде, а к се, Танькиной, «забывчивости».

Но как бы там ни было, номер один в списке оказался так же бесполезен, как и прочие одиннадцать номеров. Более того, при изрядной доле воображения можно было придать такому повороту событий символическое, причем весьма негативное значение. Но Татьяне эта мысль почему-то не пришла в голову, сейчас она была запрограммирована на успех и потому, напротив, сочла, что таким образом некие ведущие ее теперь силы просто не оставляют ей выбора.

Второй номер из списка она набирала гораздо более решительно.

На том конце провода отозвались практически сразу же, и в этом усмотрела Татьяна еще одно доброе знамение свыше.

В эти минуты она ошибалась, возможно, самым роковым и страшным образом в своей жизни, но знать этого до поры ей было не дано.

– Добрый вечер, – произнесла она, обращаясь к невидимому собеседнику, стараясь вложить в голос как можно больше тепла и обаяния.

Как, впрочем, и всегда, Ванда оказалась права, и на следующий день нервный – даже через дверь ощутимо было, как ключом бьют эмоции у того, кто вдавил палец в кнопку, – звонок прозвучал у ее порога несколькими минутами раньше назначенного срока.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю