Текст книги "Тайна серебряного гусара"
Автор книги: Марина Елькина
Жанр:
Детские остросюжетные
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 8 страниц)
Глава VII ФРАНЦУЗСКИЕ ПИСЬМА
– Димон, ты должен внести свой весомый вклад в расшифровку писем! – возвестил Генка.
Димкино лицо вытянулось от неожиданности:
– Какой вклад?
– Осталось три французских письма. Ты их должен перевести.
– Я?!
– Ну а кто же? Ты же у нас французский изучаешь.
– Гений, у тебя крыша съехала с этими письмами! – возмущенно заорал Димка. – Я не могу по-французски!
Генка рассмеялся. Французский язык и его друг – это была отдельная история.
* * *
В пятом классе, когда вводили иностранный, группы поделили сами учителя, ни с кем из ребят не советуясь. Так Генка попал на английский, а бедняга Димка – на французский.
У Димки началась паника – какие контрольные он напишет без Генки? И вообще, что он поймет, если друг не объяснит?
А тут еще «француженка» вредной оказалась. Звали ее Антониной Егоровной. Она была длинная, морщинистая, с выпирающими лошадиными зубами.
Димка уверял, что она никогда не смеется и даже не улыбается. Генка верил, потому что на Димкин счет у нее не было причин улыбаться.
Димка проявил на французском удивительную тупость, даже для него чрезмерную. Он отказывался понимать, что буквы могут произноситься по-другому, и никак не запоминал новые слова. Даже алфавит стал для него не камнем, а скалой преткновения.
В свою очередь, Антонина Егоровна объявила Димке войну и ставила исключительно двойки.
Димка просил у Генки защиты, но Генка защищать отказался:
– Я ее боюсь! Она как посмотрит! Я тут же кроликом становлюсь перед удавом! Я не буду с ней говорить!
Димка обиделся.
Вот тебе и друг! Не может с учительницей поговорить, чтобы она Димку на английский отпустила!
Но Димка зря так думал о друге.
С Антониной Егоровной лично Генка, конечно, говорить не посмел, но он попросил заступиться свою «англичанку» – молодую и очень приветливую. Она все поняла и с «француженкой» поговорила.
Но тут уж Антонина Егоровна на принцип пошла.
Это что же выходит, она не может ребенка научить французскому?! Да Димка у нее через неделю лучше Бельмондо говорить будет, с парижским акцентом!
Прошло четыре года. Димка по-прежнему мучился на французском. Двоек в четверти, правда, не было.
Парижский акцент у него, конечно, не появился. И алфавит он так и не выучил. Но более или менее стал складывать слова и даже совсем по-французски произносил букву «р».
* * *
– Если ты не поможешь, гусара смело можно отдавать тому типу.
– Почему?
– Потому что мы не знаем, зачем гусар нужен. А этот тип знает.
Димка вздохнул и почесал в затылке:
– Ладно. Давай попробую. МОН ЦХЕР АМИ НИКОЛАС. «Здравствуй, Николас», кажется.
Генка расхохотался:
– Здравствуй, Николас! Ну, француз! «Мон шер ами Николя» – так читается.
– А ты откуда знаешь?
– Толстого читаю. У него в «Войне и мире» на каждой странице эти «мон шер ами». Кстати, ты думаешь «Войну и мир» читать? Половина каникул прошла.
– Мне некогда. Расскажешь потом краткое содержание. Так как эта «шер ами» переводится?
– «Мой дорогой друг Николай».
– А дальше?
– Что дальше? Дальше ты переводить должен.
– Не. Это я не смогу.
– Ну, тогда все. Встретишь того типа, торжественно вручи ему письма и гусара.
Димка сник:
– А больше никак нельзя? Может, ты со словарем попробуешь?
– Попробовал бы. Но тут же тоже строчки размыты, буквы вставлять надо, а я откуда знаю – какие.
– А если компьютер?
– К компьютеру я все равно подпрограмму должен составлять. А как я ее составлю, если языка не знаю? С русским едва справился.
– Что же делать?
– Сходи к Антонине Егоровне. Попроси ее перевести, – насмешливо предложил Генка. – Она тебе сразу пять в первой четверти поставит. За старание.
– Антонина?! Она меня сожрет вместе с письмами! Тем более на каникулах!
– А что, на каникулах она особенно голодна?
Димка стукнул Генку, промолчал и так ничего дельного и не предложил.
Генка, конечно, письма тому типу возвращать не собирался. Если здесь есть какая-то тайна, то он, Генка, эту тайну разгадает. Во что бы то ни стало!
Как и ожидалось, от Димки толку не было. Оставались мама и Женька.
С Женькой лучше не говорить. Он все еще злится на ту выходку с Римкой.
А что такого? Все равно они провели вечер вместе. Пусть не у Жорика, а в кино, но какая разница? Даже лучше – фильм какой-то посмотрели, приятное с полезным совместили.
С мамой Генка решил поговорить вечером. Начал он издалека:
– Мам! Ты французский случайно не знаешь?
– Случайно не знаю, – улыбнулась мама. – Зачем тебе французский понадобился?
– Так. Инструкцию к игре перевести.
– Полистай хорошо инструкцию. Там наверняка есть английский вариант.
– Да нет… – Генка замялся. – Это не совсем для инструкции.
– А для чего?
– Письма старинные перевести нужно.
– Чьи письма?
– Не знаю. Мы с Димкой у его бабки в сундуке нашли.
Мама удивленно приподняла брови:
– Французские письма у Димкиной бабушки? Никогда бы не поверила, что Лилия Ефимовна писала по-французски. Что-то ты крутишь, братец! Если хочешь помощи или совета, лучше рассказывай начистоту. А еще лучше, покажи письма.
Генка подумал и рассказал все по порядку, только о гусаре промолчал.
На маму его рассказ произвел довольно странное впечатление. Особенно когда она прочитала уже расшифрованные Генкой письма.
– Это было в маленькой сумочке? – вдруг спросила она.
– Да.
– А кроме писем? Там ничего не было, кроме этих писем?
– Было… – Генка секунду поразмыслил, нужно ли показывать маме гусара?
– Что? Серебряный гусар?
– Да. А ты откуда…
– Я знала ту женщину, которой принадлежали эти письма и статуэтка.
– Знала? Сонечку?
– Не Сонечку, конечно, а уже Софию Львовну. Но это долгий рассказ. Я так понимаю, всю историю с этой сумочкой раскручиваешь не ты один. Где твой друг Димка? Зови его. Я вам расскажу все, что знаю. А дальше будем думать все вместе. Эх вы, конспираторы! В первый день могли бы мне про эту находку рассказать!
Часть вторая ДЕТСТВО ОЛЬГИ ГРИГОРЬЕВНЫ
Глава I ОЛЯ И ИЛЮШКА
– Рая! Это невозможно! – высокая блондинка на каблуках держала за руку десятилетнюю Олю.
– Что случилось, Тома? – встревоженно всплеснула руками Олина мама и притянула дочку к себе.
– Твоя Оля порвала Илюшке рубашку! Новую! Только купленную! Посмотри на рукав! Теперь хоть выбрасывай!
Тетя Тома, Илюшкина мама, потрясла разорванной белой сорочкой.
– Это же не девочка, Рая! Это бандит!
– Извини, Тома, но Ольга первая в драку никогда не лезет, – строго возразила Олина мама. – Я думаю, твой Илья тоже хорош!
– Ты пойми, Рая, я не из-за рубашки. Я из-за принципа. На прошлой неделе – синяк под глазом, зимой – варежки обледенелые, сегодня – разорванный рукав. Серьезно советую, Рая, пригляди за дочерью. Наплачешься, когда вырастет!
– Спасибо, Тома, за совет, – спокойно ответила Олина мама. – С Ольгой я поговорю. Илюшкин рукав ей даром не пройдет.
Тетя Рая легонько втолкнула Ольгу в квартиру, закрыла дверь и, устало опустив руки, спросила:
– Ну?
– Илюшка – ябеда, – насупленно ответила Оля.
– Это понятно. Давай о рукаве. Зачем ты ему порвала рубашку?
– А зачем он сказал, что девчонки только и умеют, что косички заплетать? А сам хуже всех в классе бегает! И драться не умеет! И темноты боится!
– Погоди-погоди, – поморщилась мама. – Мы начали с рукава. Он сказал, что ты ничего не умеешь, и ты порвала ему рубашку?
– Да!
– А по-другому ответить было нельзя?
– Словами?
– Словами.
– Чтобы потом тетя Тома жаловалась тебе, что я ругаюсь?
– Ну, смотря какими словами отвечать, – улыбнулась мама.
Она присела перед дочерью на стул и обняла ее за плечи.
– Оль! – попросила она. – Не дерись ты с этим Илюшкой. Ну, если вас мир не берет, не водись с ним совсем.
– А с кем водиться? С Ксюшкой, что ли? Вот она только и умеет, что косички заплетать. Все в куколки играет и пятерки получает.
– Не вижу повода для язвительности. Девочка-отличница, играет в куклы, а ты и косы-то заплетать не умеешь. Есть чему поучиться.
– У меня стрижка короткая, – Ольга тряхнула непослушной копной волос. – А в куклы играть я не люблю. Больше во дворе никого нет. Фимке с Матвеем уже по пятнадцать, а Эллочка и Ленчик еще маленькие.
Олина мама вздохнула:
– Кроме Илюшки и нет никого. Что же вы тогда ссоритесь-то?
Оля не ответила. И тетя Рая помолчала.
Потом внимательно посмотрела на дочку и чуть заискивающе сказала:
– Оль… Я тебя с одним человеком хочу познакомить…
Оля приняла ее слова спокойно, и мама, осмелев, торопливо закончила:
– Его зовут Максим. Он очень хороший. Он тебе понравится.
– И тебе он нравится? – довольно равнодушно поинтересовалась Оля.
– Мне? Да. Очень.
– Хорошо, – Оля тряхнула копной волос. – Пускай приходит знакомиться. – Мам! Я на улицу! Ладно?
– А уроки, Оля?
– Потом, мам! Вечером! Нам мало задали!
И Ольга, перескакивая через две ступеньки, с грохотом помчалась с третьего этажа на улицу.
На скамейке уже сидел Илюшка. Он исподлобья глянул на Ольгу, отодвинулся к краю и настороженно засопел.
– Ябеда! – презрительно сказала Оля, усаживаясь на другой край.
– Дура! – ответил Илюшка.
– Все равно – ябеда! – повторила Оля. – Побежал мамочке на меня жаловаться!
– Она рукав разодранный увидела, – объяснил Илюшка.
– А ты сразу про меня рассказал, – съязвила Ольга.
– А что я скажу? – уже виновато пробубнил Илюшка.
– Сказал бы, за ветку зацепился.
Илюшка посопел.
– Недодумал что-то… – признался он, просительно заглянул Оле в глаза и предложил: – Мир?
– Мир, – сурово ответила Ольга. – Если ябедничать перестанешь.
Илюшка радостно улыбнулся и тут же предложил новую забаву:
– Пошли к Ведьме в окна заглядывать!
В общем-то, забава была не новая. Они часто заглядывали в окна к странной старухе, живущей на первом этаже.
* * *
Ведьмой ребята прозвали Софию Львовну Прозорову – худую, прямую как палка старуху.
Она всегда высоко держала голову и чуть презрительно поджимала уголки морщинистых губ. Она смотрела на всех строго и даже как-то насупленно.
В любом случае, она никогда ни с кем не разговаривала и не сиживала, как все старушки, вечерами у подъезда. Честное слово, Оля с Илюшкой даже никогда не видели, чтобы София Львовна ходила в магазин.
Короче, вела она себя очень даже по-ведьмински, а когда сидела у своего полукруглого окна и были видны ее выточенный профиль с ровным носом, старомодная высокая прическа и белый жесткий крахмальный воротничок на темном платье, то и вовсе казалась привидением из старинных-старинных рассказов про барынь.
Никто ничего толком про Софию Львовну не знал. Ни родители, ни соседи, ни дворник, ни дядя Ваня, подстригавший кусты на аллейках двора.
Знали только, что она за деньги обучает детей музыке и французскому. А за деньги музыке и французскому у «старинной барыни» могли обучаться только дети богатых начальников.
Каждый день в арку въезжали черные «Волги» и высаживали аккуратненьких, прилизанных мальчиков и девочек с папочками и модными немецкими портфельчиками.
Никому из взрослых эти автомобильные заезды не нравились, особенно дяде Ване, потому что блестящие «Волги» нет-нет да и обламывали нижние ветки яблонь. Он ругался с молчаливыми начальническими шоферами и грозился закрыть чугунные ворота на арке.
Оле с Илюшкой «Волги» как раз нравились. Им не нравились одинаковые дети в белоснежных рубашечках, по-хозяйски выскакивавшие из машин.
Посмотри-ка на них! Обыкновенных музыкалок им не хватает! У Ведьмы музыке учиться нужно!
Оля и Илюшка даже прозвали этих учеников ведьменышами.
Только Ольга не говорила Илюшке, как она хочет научиться болтать по-французски. Лучше, чем Ксюшка-отличница. И даже лучше, чем учительница.
А Илюшка не рассказывал Оле, что его самая любимая пластинка – фортепианная музыка. Он нашел эту пластинку летом, на даче, на пыльном чердаке. Она поцарапанная, и иголка проигрывателя без конца подскакивает и шуршит, но звуки получаются почти такие же, как из наглухо закрытых полукруглых окон Софии Львовны.
Заглядывать в окна к Ведьме было интересно. Увидеть удавалось немного: только вечный полумрак, изогнутую бронзу светильников, краешек открытого черного рояля с резным пюпитром и огромные картины в тяжелых золоченых рамах.
Но это был другой мир. Совсем другой.
И самыми удивительными и волнующими в этом мире были картины. Каждая из них занимала стену. От пола до потолка.
На них были изображены какие-то дамы и лес. Но дамы и лес ни Олю, ни Илюшку не интересовали. Ребята никак не могли соотнести размеры картин с размерами комнаты.
Такие картины в золоченых рамах висели в музее. Туда их класс водили на экскурсию. Но на экскурсии Илюшка и Оля только переглянулись и пожали плечами – у Ведьмы картины казались больше.
И даже несмотря на картины, у ребят сложилось враждебное отношение к старухе. Хотя Ведьма никогда не ругалась с ними и никогда на них не жаловалась родителям.
Однажды Оля с Илюшкой решили наконец вывести ее из себя. Для этого понадобилась всего-навсего крепкая бельевая веревка.
Дело в том, что двери квартир открывались вовнутрь. Илюшка приложил все свои силы, чтобы как можно крепче привязать один конец веревки к перилам лестницы, а другой – к ручке старухиной квартиры. А потом Оля нажала кнопку звонка. Ведьма шла к двери долго и так же долго справлялась с замком.
– Кажется, она догадалась, – прошептал Илюшка.
– Подожди, – отмахнулась Оля.
Ведьма справилась с замком и потянула дверь на себя. Но между косяком и дверью получилась только маленькая щель – веревка, завязанная Илюшкой, держала на славу.
– Дети, перестаньте шалить, – спокойно сказала Ведьма.
– Догадалась, – кивнул Илюшка.
– Ну и что? Пусть попробует открыть…
Старуха закрыла дверь и ушла.
– Она и не собирается открывать. Думает, мы сами ее развяжем. «Дети, перестаньте шалить!» – передразнил Илюшка.
– Вот Ведьма!
Но через пару минут старуха снова приоткрыла дверь и перерезала веревку. Оказывается, она всего-навсего ходила за ножницами. Ведьма и не подумала выйти из квартиры, покричать, найти своих обидчиков. Она совершенно невозмутимо закрыла дверь, даже не взглянув на обрезанную веревку.
Ребята разочарованно переглянулись:
– Даже неинтересно!
Больше навредить старухе они и не пытались, оставив за собой только одно развлечение – иногда заглядывать к Ведьме в окна.
* * *
Ребята забрались на приступочку, поднялись на цыпочки и, уцепившись за жесткий ржавый карниз, глядели в комнату.
– А что, если такая махина свалится? – спросила Ольга.
– И прямо на голову Ведьме! – добавил Илюшка.
– Я не про это. Наверное, полдома завалится, да?
– Наверное. Это как землетрясение.
– А глядеть в чужие окна нехорошо, – сказал позади тонкий, но очень серьезный голосок.
Илюшка вздрогнул от неожиданности, выпустил карниз и с грохотом скатился с приступочки. Ольга ловко соскочила и в упор посмотрела на тонкогубого, бледненького мальчика из «Волги».
– Тебя забыли спросить, – жестко ответила она, ничуть не чувствуя себя неправой.
Илюшка в это время поднялся на ноги и сжал кулаки:
– Как двину! Сразу портфельчик выронишь!
Мальчик не испугался. Он смотрел прямо на ребят и молчал, лишь чуть покрепче прижал к боку кожаную папочку, которую Илюшка обозвал портфельчиком.
– Ведьменыш! – выкрикнул Илья, увидев, что угрозы мальчик не понимает и пора просто идти в атаку.
Мальчик молчал и не двигался с места. Илюшка быстро огляделся: если блестящей «Волги» рядом нет, значит, можно без боязни начинать драку.
«Волги» не было. Но был Псих.
Пока еще далеко от ребят, в конце аллейки. Но шел он к ним.
– Псих! – заорал Илюшка, и Ольга вместе с ним метнулась влево, вдоль дома, к арке.
Мальчик стоял. Он не понимал, кто такой Псих и что вообще происходит.
– Беги! – крикнула, обернувшись к нему, Ольга. – Там Псих!
В ее глазах было столько страха и отчаяния, что мальчик вдруг тоже испугался. И побежал. Налево, вдоль дома, к арке, за Олей и Илюшкой.
* * *
Письмо четвертое
«Милый Николенька!
У нас радость – три дня назад вернулись папенька и маменька. Вы были правы: они добирались через Швейцарию.
Рассказали нам с Костей ужасы – немцы, мирные немцы очень враждебны к нашим. До войны мило улыбались официанты в ресторанах и бюргеры в лавках, а как только объявили войну, эти же швейцары и бюргеры стали совсем другими людьми.
Они били стекла в номерах русских и грозили убить, потому что русские – теперь враги. Это так страшно, Николенька!
Неужели всего за одну ночь можно стать другим человеком? Или они всегда были другими и только прикладывали к лицам картонные очки, как на маскарадах?
Папа вернулся воинственно настроенный и на следующий день пошел на митинг, записываться в ополчение.
Не смейтесь, Коля! Папа, конечно, стар, и в ополчение его возьмут самым последним, но поездка и особенно длительное, изматывающее возвращение домой на него сильно повлияли.
Он не согласен с Костей.
Представляете, Николенька! Вчера они чуть не перебранились насмерть.
Папа едва не обвинил Костю в дезертирстве, кричал, что нужно защищать Россию и идти на фронт. А в пример ставил Вас.
Костя тоже разгорячился и сказал, что для войны есть солдаты и офицеры, а он хочет служить науке, а не подставлять свою голову под немецкую картечь. Еще говорил, что защищать Россию не от кого, на нее никто не нападал, бои идут на чужой территории, и монархи всех стран делят свои политические интересы.
В этом я с ним и с Вами тоже не согласна. Там, где сейчас Вы, люди гибнут.
Значит, в их гибели есть смысл. Ведь это же люди, а не игрушечные солдатики.
Скажите, Николенька, а Вы сами убили уже человека? Страшный вопрос, и я боюсь услышать страшный ответ, хотя знаю, что он неизбежен.
Вы на войне. Не убьете Вы, убьют Вас. Так, Николенька?
Мама и папа очень обрадовались, что Вы живы и здоровы, читали Ваши письма и передают Вам поклоны.
Маменька журит Вас за обидный вопрос: помнят ли они Николеньку? Говорит, чтобы Вы не задавали такого вопроса даже в своих мыслях. Мы все за Вас очень переживаем.
Будьте здоровы. Соня.
14 августа 1914 года».
Глава II ПСИХ
Ольга, Илюшка и незнакомый мальчик выбежали со двора и повернули к стройке.
Мальчик бежал неплохо, но догнать Олю все-таки не мог. Это нехорошо.
Псих бегает быстро. Первыми в его лапах окажутся Илюшка и этот мальчик.
– Эй, ты! – крикнула Оля ведьменышу. – Брось папку! Легче бежать будет!
– Не могу! – ответил мальчик. – Там ноты!
– Тогда давай мне! Отстанешь!
– Не отстану!
Мальчик не отдал папку и изо всех сил прибавил скорости, обогнав Илюшку.
По соседству поднималась почти отстроенная девятиэтажка. Она зияла провалами не застекленных окон, пахла цементом и краской, а вокруг нее высились огромные горы песка.
Оля надеялась, что там строители и Псих тогда побоится приблизиться к ним. Но был обеденный перерыв, и стройка встретила ребят тишиной.
– Наверх! – задыхаясь, выкрикнул Илюшка. Он всегда уставал от бега.
И Оля почему-то послушалась его. Они добежали почти до третьего этажа, когда она с ужасом поняла ошибку.
Псих тоже поднимался. Он что-то угрожающе мычал и нелепо размахивал руками. Оля видела его в узком проеме между перилами.
Добегут они до девятого этажа. А что дальше?
Стало муторно от страха.
– Может, в окно? – несмело спросил мальчик.
Он, наверное, понял ее мысли.
Ничего себе! В окно! С третьего-то этажа! Рожки да ножки останутся!
Но Оля все-таки высунулась в оконную дыру. Там было спасение. Прямо под ними – гора песка.
Гора доставала почти до второго этажа, а значит, на прыжок приходился всего этаж.
Это уже ерунда! О песок не расшибешься.
– Прыгаем! – скомандовала Оля, и мальчик с готовностью полез в квадрат окна. – Давай!
Мальчик прыгнул, неловко свалился на бок, тут же вскочил и махнул друзьям своей папкой.
– Прыгай! – приказала Оля Илюшке и сама выскочила в окно.
– Я боюсь! – уже на лету услышала она жалобный ответ друга.
А чего Илюшка не боялся? Темноты, высоты, воды, огня, подвала…
С ужасом он понял, что остался в недостроенном доме один. Нет, не один – с Психом.
Его отделял от Психа всего один лестничный пролет. Илюшка повернулся к Психу лицом и вцепился руками в стену. Он видел Психа, и Псих видел его.
Псих что-то радостно то ли пробормотал, то ли выкрикнул, расставил руки, и в его глазах блеснуло нехорошее, какое-то страшное веселье.
Илюшке казалось, что это конец. Он так отчетливо видел выпученные радостные глазки Психа, его слюнявый рот и расставленные руки, что даже не мог закрыть от страха глаза.
– Прыгай! – в два голоса снизу заорали ребята.
И Илюшка прыгнул.
Он не понял, как это произошло. Волна страха мгновенно развернула его спиной к Психу, забросила его ноги на амбразуру окна и вытолкнула вниз.
Он не успел испугаться высоты. Он только понял, что Психа напротив больше нет.
Мягкий и жесткий одновременно песок втянул в себя Илюшку почти по пояс.
Илюшка поднял глаза к третьему этажу. Псих еще не настолько был психом, чтобы прыгать в песок следом. Он стоял у окна, размахивал кулаками и зло выкрикивал непонятные слова.
Илюшка попробовал вытащить из песка ноги, но ничего не получилось.
– Откопайте меня! – простонал он, и ребята, смеясь, принялись его освобождать.
– Ты глубже всех увяз, – сказал Илюшке мальчик.
– Это потому, что он толще, – объяснила Ольга. – Пусть скажет спасибо, что с головой в песок не ушел.
Илюшка хотел на нее рассердиться, но потом передумал. Вот еще! Сердиться на Ольку, когда так счастливо отделались от Психа.
Он не стал сердиться, только радостно улыбнулся в ответ.
И так же радостно и по-доброму улыбнулся мальчик. Его новенькие черненькие брючки с тщательно отглаженными стрелочками были измазаны в песке, а галстук-бабочка на белой рубашке съехал куда-то на правое плечо.
Илюшка разминал руки и ноги.
– Как тебя зовут? – спросила мальчика Оля.
Мальчик вежливо кивнул ей головой, как галантный кавалер, и ответил:
– Кирилл. – Он поправил галстучек и спросил: – А тебя?
– Оля. А это – Илюшка.
– Илья, – посчитал нужным поправить Илюшка.
Все-таки первое знакомство, и сразу такое панибратство – Илюшка.
– А это кто? – улыбнувшись, спросил Кирилл и показал на окно третьего этажа.
Психа там уже не было. То ли спускался, то ли дальше поднимался.
В любом случае искать ребят в куче песка он не побежит. В этом Оля была уверена.
– Это Псих, – ответила она Кириллу.
– А кто такой Псих? – не унимался новый знакомый.
– А кто его знает? – пожал плечами Илюшка. – Псих и Псих.
* * *
Псих появился в их дворе всего пару недель назад. Сначала его и не заметили – он ночевал в центре двора, на полянке, окруженной плотной стеной молоденьких яблонь. Потом он стал рассказывать взрослым, что он пережил ленинградскую блокаду, а теперь дети выгнали его из дома.
Взрослые Психа жалели и выносили ему еду. Про блокаду никто ему не верил, но все равно человека с маленькими слезящимися глазами было жалко.
Только ребятам Псих сразу не понравился. Непонятно почему, но и Псих терпеть не мог ребят.
Сначала он только шикал на пробегающих мимо детей, и его свиные глазки наливались злобой. Потом он стал на ребят бросаться. Вроде бы играючи, шутя, но ребята видели его нешуточный, полузвериный оскал и боялись его выпадов.
Дня через три дядя Ваня стал упорно допытываться у Психа, где он живет. Псих насторожился, замкнулся и в ту ночь на полянке не остался.
На следующий день Псих снова появился во дворе и весь день провел в яблоневых аллейках, злобно зыркая на играющих ребятишек.
Так и повелось.
Ночевал он неизвестно где, а днем приходил во двор. В разное время. И если во дворе были взрослые, он вел себя чинно и снова рассказывал про блокаду.
А если взрослых не было и играли одни ребята, то каждый раз выходила такая погоня. Ребята были ловчее и от Психа всегда удирали, а он очень скоро уставал их преследовать.
Иногда ребята сами поддразнивали его, крича: «Псих! Псих идет!» Но с каждым разом погони становились все серьезнее и опаснее, а страху с каждой новой погоней появлялось все больше и больше. Псих чувствовал возрастающий страх своих недругов и радовался, никогда не отказывая себе в удовольствии погонять ребят.
* * *
– Весело тут у вас, – выслушав Олю, покачал головой Кирилл.
– Да уж, – все еще настороженно ответил Илюшка. – Повеселей, чем в ваших «Волгах».
– Это не наша «Волга». Папина, рабочая.
– Все равно ваша. Ты же на ней катаешься.
– Я только к Софии Львовне на уроки езжу.
– А зачем тебе уроки?
– Музыке учусь. Хочу музыкантом стать. Пианистом.
– Отряхни штаны, – посоветовала Оля. – И иди, а то на урок опоздаешь.
Мальчик озабоченно глянул на наручные часики, но потом снова широко улыбнулся и сказал:
– До урока еще полчаса. Я с вами побуду. Можно?
