Текст книги "Тайна под дубом"

Автор книги: Марина Елькина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 7 страниц)

Толик послушно принес присланные рисунки.

Бабушки внимательно рассмотрели альбомные листы, а потом Вероника Аркадьевна сказала:

– Эти рисунки присылали не вам, а нам. Мне и Елене Андреевне.

– Вам?! – в один голос выдохнули мальчишки.

Вот еще новости! Кто же это захотел поиграть с бабушками? Кто мог представить их в роли кладоискателей?

– Только мы знали о тайнике в корнях дуба. Только для нас, вернее, для Елены Андреевны, эта медаль представляет огромную ценность.

– Что это за медаль? – обратился Лешка к своей бабушке.

– Это медаль моего отца. Твоего прадеда. Ее нам передали после его гибели. Это была единственная память о нем. Медаль и похоронка.

– Как же она могла оказаться в тайнике?

– Ее украли.

– Когда?

– Давно. В сорок пятом. Когда мы жили в том доме.

– Кто украл?

– Это мы не смогли выяснить. Медаль тогда просто исчезла, мы искали ее, но и подумать не могли, что она с того времени лежит в тайнике.

– С того времени? – переспросила Вероника Аркадьевна. – Ты ошибаешься, Леночка. Коробка та же, но в ней нет гильзы. И медаль не проржавела. Ее положили в тайник не так давно.

– Кто положил?

– Наверное, тот, кто украл ее тогда.

– Может, вы объясните нам все с самого начала? – предложил Толик.

Его все больше и больше запутывали новые подробности этой странной истории.

Лешка поддержал друга:

– Может быть, рисунки присылали вам, но медаль нашли мы, так что давайте дальше действовать вместе.

– Разумное предложение, – согласилась Вероника Аркадьевна. – Мы рассказываем вам все то, что произошло почти шестьдесят лет назад, а вы подробно рассказываете нам то, что случилось за последние дни. Договорились?

– С чего же все это началось? – задумчиво спросила сама себя Лешкина бабушка. – Наверное, с нашего приезда в этот город. Вернее, с ослепшего танкиста.

– С ослепшего танкиста?

– Да. После войны в нашем городе жил слепой танкист.

– Тот самый, о котором рассказывается в дневнике солдата? – воскликнул Лешка.

– В дневнике? Нет, там о другом. Он всегда сидел у входа в парк и играл на гармошке.

Часть вторая
Послевоенное детство

Глава VII
Приезд

Семья готовилась к переезду. Ленина мама увязывала вещи в большие узлы. На попечение Лены была оставлена младшая сестренка Яся.

Яся – совсем маленькая. Она только-только научилась ходить, и за ней нужен глаз да глаз. Лене совсем не нравится роль няньки. Куда интереснее собирать вещи! Она еще не сложила свои книжки, старые тетрадки, карандаши.

Лена смотрела на предстоящий переезд, как на новое приключение. Жалко, конечно, расставаться с подружками, но впереди – новый город, новый дом, новая школа, новые друзья.

Они ехали в большой город, где дядя, мамин брат, работал на восстановлении крупного завода. Соседи наперебой отговаривали маму уезжать из спокойного уральского городка.

– Куда тебя несет? – спрашивали они. – Там разруха. Там голодно.

– И здесь голодно, – спокойно отвечала мама.

– Там голоднее. Война только что прокатилась.

– Брат пишет, что город восстанавливается, нам комнату дадут, я на работу пойду.

– С двумя малыми детьми на такой шаг решаешься! Сейчас поезда неделями идут!

– Ну, Леночка уже не маленькая, поможет. Как-нибудь вдвоем с Ясенькой управимся. Что мне тут делать? Одной бедовать? Там брат, семья его. Все не одна.

Папа Лены погиб в мае сорок пятого, перед самой победой. Они уже ждали его домой, каждый эшелон встречали, а тут солдат пришел, привез похоронку и папину медаль «За отвагу». В похоронке было написано: «Погиб смертью храбрых». Мама плакала и долго разговаривала с тем солдатом. Лена не слышала разговора, а мама потом ничего о гибели отца не рассказывала, только бережно сложила в шкатулку медаль и листок похоронки.

Мама осунулась, похудела, перестала улыбаться. Немного ожила, когда получила письмо от брата, в котором он звал их приехать. Она долго сомневалась, даже с Леной советовалась, ехать или нет, а потом решилась в один вечер и уже никаких уговоров не слушала.

Соседи были правы: поезд шел до места назначения две недели. Всю дорогу Лена провела в каком-то оцепенении. Ей запомнились только духота в вагоне, кипяток на станциях и вокзал в Москве, где они провели не меньше трех дней.

Вокзал показался Лене огромным. И зал, в котором стояли скамьи для пассажиров – огромный. А полы гладкие, натертые, блестят, скользить по ним хорошо.

Мама купила Ясе воздушный шар. Голубой, прозрачный. Лена боялась, что шар лопнет от неловких движений маленькой сестренки, но он не лопнул, просто Яся выпустила из рук тонкую ниточку, и шарик плавно поплыл к высокому вокзальному потолку. Все ребята в зале головы задрали. И озабоченные, измученные, уставшие взрослые на летящий шар с улыбками смотрели. А Яся ревела, мама ее едва успокоила.

Еще сгущенку Лена запомнила. Где только мама набрала ее? Для Яси, конечно, чтобы молоко малышке было, но ели все – и мама, и Лена. Раньше Лена любила полакомиться сладкой сгущенкой, но за долгую дорогу лакомство так надоело, что и смотреть не хотелось на хлеб с толстым беловато-желтым слоем молока. На всю жизнь за эти две недели сгущенки наелась.

Потом за окнами поезда потянулись разрушенные города, сгоревшие деревни, покореженные рельсы, теплушки, товарные вагоны, поваленные столбы, огромные воронки от бомб, колючая проволока, огораживавшая минные поля. Это была земля, по которой прошла война, земля, изуродованная боями.

– Скоро приедем, – каждый день повторяла мама. – Уже совсем скоро.

Город, в который приехала Лена, был тоже сильно разрушен. В том районе, где они поселились, вообще уцелел только их большой четырехэтажный дом с лепниной, резными перилами и балконом на крыше. Все остальное было в развалинах. Что-то уже восстанавливали, что-то разбирали, где-то строили новое.

Дядя сказал, что город возрождается. В сорок третьем, после освобождения, он и вовсе на город не походил: одни руины. Теперь вот школу новую строят, дома, завод поднимают.

Мама куда-то ходила, дядя хлопотал, и вскоре им выделили две комнаты в большой коммунальной квартире: одну – для дядиной семьи, другую – для мамы, Лены и Яси. Комната была хорошая, светлая. Мама тут же принялась ее обустраивать, делать уютной. Для Лены выделила уголок, стол поставила, за которым можно рисовать и делать уроки. Для Яси кроватку шторкой отгородила, чтобы ребенку не мешали спать.

Лена во всем маме помогала. Даже некогда было на улице погулять, с ребятами познакомиться. Она видела из окна, как во дворе бегали ее сверстники, в основном мальчишки. Три девчонки помладше прыгали через веревочку.

Лена выходила в парк, гулять с Ясей. Ребята с интересом поглядывали на новенькую, но знакомиться не спешили. И Лена ни к кому не подходила, ни с кем не разговаривала, дичилась, смотрела на всех настороженно.

Так, конечно, нельзя. Нужно с кем-нибудь подружиться, но Лена решила, что лучше всего подождать сентября. До начала учебного года осталось две недели. Пойдет в новую школу, там и познакомится с ребятами.

Для Яси предоставили место в яслях, и теперь каждое утро Лена уводила сестренку в детский сад. А потом оставалась дома одна.

Одной дома скучно. Ну, книжку почитаешь, ну, помечтаешь немножко. Еще порисовать можно.

У Лены были карандаши. Их еще перед войной подарил папа. Лена карандаши берегла, прятала коробку от Яси, старалась не ронять, аккуратно точила.

Самым любимым был красный карандаш. Лена ласково называла его аленьким. Цвет у него был яркий-яркий. Но Лена так часто рисовала им, что карандашик сильно уменьшился и стал намного короче, чем все остальные.

Рисовала Лена плохо, срисовывала хорошо. Находила в книжках красивую картинку и старательно перерисовывала ее на лист бумаги. Сама не рисовала не потому, что на свои картинки фантазии не хватало. Фантазии хоть отбавляй. Придумает рисунок, в уме он красивый, а на бумаге совсем не то получается. Никак не передать все то, что хочется.

Вот и сейчас Лена безуспешно пыталась нарисовать огромный дуб, который видела вчера в парке. Парк был совсем рядом с домом. От бомбежки много деревьев было повреждено. Какие-то спилили для постройки укреплений. А дуб, самый большой, столетний, уцелел и теперь возвышался над всеми деревьями в парке, мощный и суровый.

Лене вчера почудилось, что дуб хмурится, словно головой качает, глядя на разрушения. Теперь она хотела передать это впечатление в рисунке, дуб изобразила, но получилось обыкновенное дерево, без всякого особенного выражения.

Лена вздохнула, аккуратно собрала карандаши в коробку и решила еще раз сходить в парк, поглядеть на дуб. Может быть, она поймет, как исправить свой рисунок.

У дуба сидел мальчишка. Держа на коленях кусок фанеры, он рисовал черным карандашом на неровном куске желтоватой бумаги.

Еще один художник?

Лена в растерянности остановилась. Ей было немножко досадно, что мальчишка помешает как следует рассмотреть дуб.

Мальчишка ее не замечал: он был увлечен своим рисунком, даже кончик языка прикусил.

Вообще-то Лена терпеть не могла, когда кто-нибудь разглядывал ее рисунки, поэтому немного поколебалась, стоит ли подсматривать, что нарисовал мальчишка, но любопытство все-таки победило, и она, тихо ступая по траве, подошла поближе.

Сомнений не было – мальчишка тоже рисовал старый дуб. Он быстро и уверенно водил по бумаге карандашом, накладывая мощные штрихи. Только вот из-за его склоненной головы Лена не могла разглядеть весь рисунок, а видела только нарисованную густую крону дерева.

Лена вытянула шею и сделала еще один шаг, но под ногой предательски треснул какой-то сучок. Мальчишка испуганно повернулся, вскочил и тут же спрятал рисунок за спину.

– Чего ты ко мне подкрадываешься? – насупился он.

Но в его голосе не было угрозы или обиды. Только настороженность и напряженность.

– Извини, я не хотела… – смутилась Лена.

– Что ты здесь делаешь?

– Я тоже хотела нарисовать этот дуб.

Мальчишка посмотрел на нее с недоверием:

– Правда?

– Да.

– А где же твоя бумага? Карандаш?

– Альбом и карандаши я оставила дома, – Лена почему-то испугалась, что мальчишка ей не поверит.

– Карандаши? Цветные?

– Да.

– У тебя есть цветные карандаши? – с изумлением и немного с завистью протянул мальчишка.

– Можно посмотреть твой рисунок? – попросила Лена.

– Он не закончен, – ответил мальчишка, но рисунок показал.

Лена застыла от удивления. Мальчишка передал на бумаге все то, что хотела передать она. Поваленные парковые деревья и огромный уцелевший дуб. Он сумел поймать и нахмуренное выражение старого дерева, и ужас разрухи, и огромную силу великана.

Никакой незаконченности Лена не заметила. Каждый штрих на месте.

– Как хорошо! – тихо сказала она. – Я так никогда не нарисую.

Мальчишка смущенно потупился, но похвала была ему приятна.

– Как тебя зовут? – спросила Лена.

– Артур. А тебя Лена.

– Откуда ты знаешь?

Вы приехали недавно и живете в четвертой квартире.

– Ты живешь в нашем доме? – догадалась Лена.

– Нет. Я живу во флигеле, который во дворе.

– В деревянном домике?

– Да.

– Ты всю войну жил в этом городе?

– Нет. Мы жили в эвакуации. А в начале сорок четвертого папу отправили на восстановление завода.

– А мой папа погиб, – сказала Лена. – Мы похоронку получили. Твой папа на каком фронте воевал?

Артур замялся, покусал нижнюю губу и ответил:

– Мой папа не воевал. Он получил бронь, как специалист высокого класса. Он работал в тылу на заводе, который выпускал детали для военных самолетов.

Артур произнес все это, глядя в землю. Наверное, ему было неловко, что папа не воевал.

– В тылу тоже было тяжело, – сказала Лена.

– Ты правда так считаешь? – обрадовался Артур.

– Конечно. Без деталей не было бы самолетов, и наши летчики не могли бы бомбить фашистов.

Артур неловко улыбнулся и признался:

– А ребята меня дразнят. Говорят, что мой отец – трус, в тылу отсиживался, когда другие воевали. Это неправда! – горячо и торопливо воскликнул он. – Папа несколько раз заявление писал, хотел на фронт уйти, но его с завода не отпустили.

Артур замолчал. Лена решительно произнесла:

– Дураки те, кто тебя дразнят.

– Мне домой пора, – сказал Артур. – Братишку младшего обедом накормить надо.

– Ты заходи к нам в гости. И рисунки свои приноси.

– Артур улыбнулся, кивнул и пообещал:

– Зайду. Да мы с тобой, наверное, в одном классе учиться будем. Ты в каком?

– В шестом.

– И я в шестом. Шестой класс – это на третьем этаже в вашем подъезде.

– Где? – удивилась Лена.

– А разве ты не знала, что половина дома отдана под школу? Пока новую не построят.

Лена рассмеялась:

– Смешно! На втором этаже – квартира, а на третьем – класс!

Вечером мама шила Лене холщовую сумку для школы, а Лена разлиновывала чистые листы бумаги. Эти листы должны были заменить тетрадки.

Мама беспокоилась, что Лена не знакома ни с кем из ребят, и, скрывая свое беспокойство, уговаривала дочку:

– Школа хорошая. И учителя хорошие. Тебе понравится. Найдешь там друзей.

– А я сегодня познакомилась с мальчиком из нашего класса. Его зовут Артур. Он живет во флигеле, и его папа тоже восстанавливает завод.

– Я знаю его папу. Хороший инженер. Очень знающий. Думаю, что и сын у него неплохой мальчик.

– Он очень хорошо рисует, – с гордостью за нового друга сообщила Лена.

Мама улыбнулась:

– Ты у меня тоже хорошо рисуешь.

– Что ты, мама! Если бы ты видела, как рисует Артур!

Лена отложила линейку и карандаш, придвинула к себе альбом и попробовала по памяти повторить рисунок Артура. Ничего не вышло. Лена вздохнула и снова принялась чертить клеточки для тетрадки.

Весь следующий день Лена прождала Артура. Она почему-то была уверена, что он придет в гости, но Артур так и не пришел.

Она видела, как он играл в мяч с мальчиком лет шести. Наверное, это и есть его младший братишка. Потом Артур скрылся во флигеле и больше во дворе не появлялся. Наверное, сидел и рисовал, заканчивал свой рисунок.

Лена немножко обиделась, но быстро нашла оправдание новому другу. Ей ли не знать, что такое нянчить младшего братишку или младшую сестренку! На шаг не отойдешь! Конечно, Яся намного младше братишки Артура, но тот, наверное, тоже непоседа. Или капризный.

Артур, может быть, тоже переживает, что не смог выполнить обещание и прийти в гости к Лене. Даже наверняка переживает. И завтра уже обязательно придет.

Но и назавтра Артур в гости не поспешил. До обеда он снова был во дворе с братишкой. Лена могла бы выйти к нему, но постеснялась, потому что ребят на улице было много. Она только глядела в окно и ждала, что Артур поднимет глаза и увидит ее. Тогда она махнет ему рукой и попросит прийти. Но Артур на окна не глядел и через некоторое время увел братишку домой.

Лена совсем расстроилась. Ну, не идти же самой к нему в гости?! Он ее не приглашал. Неужели он забыл о своем обещании? А ей-то показалось, что не только она, но и он обрадовался новой дружбе. Наверное, только показалось.

Ну и ладно! Вот через несколько дней начнутся занятия, она познакомится с девочками из класса и будет с ними дружить, а к Артуру даже не подойдет. Вообще сделает вид, что с ним незнакома.

Лена прислонилась лбом к стеклу и рассеянно наблюдала за играми других ребят. Дверь во флигеле открылась, и на крылечке показался Артур. Он держал в руках ту самую фанерку, к которой крепил рисунок.

Лена обрадовалась, что он идет к ней в гости, но Артур торопливо прошел мимо ее подъезда и свернул за угол.

Снова пошел в парк, рисовать. Странный он какой-то, этот Артур. Настоящий художник. Ничего его не интересует, кроме рисунков.

Лена снисходительно улыбнулась, быстро переплела растрепавшуюся косичку и побежала в парк. Она знает, где найти Артура – у старого дуба.

Но у старого дуба никого не было. Значит, Артур рисует какой-нибудь другой уголок парка. И где его искать? Парк большой, и Лена в нем нисколько не ориентируется.

Лена подумала, походила по нескольким аллеям и ни с чем направилась домой.

У входа в парк сидел слепой гармонист. Он всегда играл здесь на гармошке. Перед ним лежала потрепанная кепка, в которую прохожие изредка кидали монетку или аккуратно клали кусок хлеба.

Лицо гармониста было изуродовано шрамами и ожогами, глаза закрыты черными, не пропускающими и лучика света очками. Гармонист был одет в выгоревшую на солнце солдатскую форму. На гимнастерке поблескивала медаль «За отвагу», такая же, как папина.

Руки слепого солдата быстро и ловко скользили по кнопкам гармони, одну за другой наигрывая мелодии. Одна мелодия закончится, начинается другая, без паузы, плавно перетекая, словно продолжая какую-то единую, причудливую и бесконечную песню.

Сейчас на улице было мало народу. Прохожие спешили и не обращали внимания на гармониста, но он не видел их спешки и задумчиво играл, прислушиваясь к звукам, словно неслышно разговаривал со своим инструментом.

Лена остановилась, не в силах отойти от этой музыки, от этой знакомой и незнакомой мелодии. Гармошка рассказывала о чем-то своем, и казалось, что пальцы музыканта не играют, а всего лишь ласково поглаживают кнопки, словно уговаривают их не прекращать рассказа, не умолкать, не прерывать колдовства. Гармошка грустила, радовалась, пела, смеялась, а выражение лица у слепого гармониста почти не менялось. Он внимательно слушал мелодию. Так же внимательно, как Лена, которая забыла и о времени, и об Артуре, и о его рисунках.

* * *

Июль, 1943 год.

Борис не успел поправиться. Пришлось ему остаться в госпитале, а наш полк уже вторую неделю ведет тяжелые бои.

То отвоевываем небольшую высотку, то снова отступаем.

Вчера окапывались на высотке с твердым намерением больше не отступать. Немцы немного ослабили свои атаки. Это из-за того, что другие части нашей армии окружили их со всех флангов. Они в котле оказались.

Командир сильно озабочен. Людей все меньше и меньше, а враг готовит удар, будет прорываться на нашем участке, больше ему деваться некуда.

Ребята надо мной посмеиваются. Мол, никакая пуля его не берет, даже не царапнет. Заколдованный, что ли? Заговоренный?

Ну, какой я им заговоренный? Обыкновенное солдатское везение. И возвращаться-то некуда, а вот, гляди ж ты, дойду до победы.

Мне и неловко как-то. Ребят ждут семьи, дети, матери, а они гибнут. Бог знает, для чего меня судьба бережет? В шутку, может? Или, наоборот, мучает?

Утром была сильная бомбежка. «Мессершмитты» ревели прямо над окопами, так низко, что летчика разглядеть можно было. Налетели целым роем, бомбы сыплют.

Я к пулемету рванул, а подносчик снарядов у меня молоденький, мальчишка совсем. Только-только восемнадцать исполнилось. На фронт неделю назад попал и сразу в такую мясорубку.

Я ленту в «мессер» выпустил, не попал, кричу ему, чтобы ящик со снарядами подтащил поближе, а парнишка в стенку окопа вжался, побледнел так, что белее снега стал, и замер. Испугался, понятное дело.

Мне тоже поначалу казалось, что каждый снаряд, каждая пуля в меня летят. Потом пообстрелялся, попривык, прошло это ощущение.

Я парнишку толкнул, чтобы он в себя немножко пришел, чтобы очнулся, а он вдруг на бруствер выскочил и побежал. По открытому полю. Бежит и кричит: «А-а-а-а!»

Я такое уже видал. Во время боя человек сам не свой становится, не всегда даже соображает, что делает и зачем. А тут еще и страх.

Гляжу я, а «мессер» разворачивается в вираже и над полем на бреющем полете. Поле огнем поливает, парнишку моего подбить хочет. Что-то вроде охоты устроил. Поразвлекаться захотелось.

Ох, и зло меня тогда разобрало! Ору что-то и стреляю, стреляю. Фриц зазевался в азарте, очень низко пошел, достал я его. В бак попал всей очередью. Задымился он и носом в землю.

Обернулся я, а парнишка уже сзади меня стоит, слезы по лицу размазывает. Я и не приметил, как он обратно примчался.

– Почему ты побежал? – спрашиваю.

– Испугался, – глаза от стыда прячет.

Я улыбнулся, по плечу его хлопнул.

– Я тоже испугался, – говорю.

– Ты?!

– Конечно. Испуг-то разный бывает. Ты за себя испугался, а я за тебя. Жалко стало, что подстрелят тебя. Понимаешь разницу-то?

Он только голову еще ниже наклонил. Сообразил, значит. На войне все друг за друга. Тут каждому за себя нельзя. Если каждый за себя, так и силы никакой не будет.

Отбомбили, отстреляли «мессеры», назад улетели, новыми снарядами запасаться. Ребята гомонят, раненым помогают, наскоро перекусывают.

А парнишка мой молчит. Забился в угол и думает. Ему бы еще с мамкой да с папкой жить-поживать, а по нему с «мессеров» стреляют!

Я ему котелок с кашей принес.

– Хлебай, – говорю.

А он вдруг быстро так заговорил, половину слов глотает, торопится:

– Ты прости меня! Прости, пожалуйста! Я не трус, я им еще покажу!

Ну, думаю, сейчас снова расплачется.

– Покажешь еще, покажешь! Ешь давай. Солдат сытым должен быть. Сытому воевать легче.

Попробовали его ребята подцепить, посмеяться, да я не дал. Сами-то они давно ли такими храбрецами стали? Первый бой свой позабыли? Мало кто в первом бою ничего не боится.

В общем, с час времени после налета прошло, а фашисты назад возвращаются. Загрузились, значит. Решили нас с воздуха донять, коль с земли не получается.

Все по своим позициям разошлись, а парнишка только гул заслышал, зубы сжал и к пулемету:

– Можно я?

Я плечами пожал, говорю:

– Наводить-то умеешь?

А он не отвечает, весь собрался, как пружина. И так все по-умному сделал, будто каждый день по «мессерам» строчит. Лишней очереди не выпустил. Подождал, пока самолет снизится, пока поближе подлетит, и прицельно – в бак да по кабине пилота.

Вон оно, как испуг-то иногда действует. Или то уже не испуг был, а злость и отвага?