355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Марина Раскова » Записки штурмана » Текст книги (страница 8)
Записки штурмана
  • Текст добавлен: 9 октября 2016, 04:05

Текст книги "Записки штурмана"


Автор книги: Марина Раскова



сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 13 страниц)

– Да, но если отложат полет, – сейчас же вскочит температура, – грозила я, и врачи оставляли меня в покое.

Приходили из штаба по поводу карт. В палате развертывались длинные рулоны, специалисты держали со штурманом совет об исправлении карт. Иной раз больную «проведывали» по восемь человек сразу. Окончательно выведенные из терпения врачи начали решительно протестовать. Но я говорила:

– Нельзя срывать правительственное задание. Перелет состоится, и я буду штурманом перелета.

Приходили инженеры по оборудованию – советоваться, как расположить в кабине приборы. Я узнала, что сиденье в кабине устроено слишком далеко от носа корабля. Просила переставить его вперед. Инженер говорил:

– Придете – попробуете.

– Нужно поставить ближе, – настаивала я.

Меня спрашивали, где на самолете ставить приемник, я объясняла.

Приходят сапожник снимать мерку для унтов и охотничьих сапог, портные, которые шьют летное обмундирование. Приходит специалист-перчаточник:

– Я с перчаточной, фабрики, позвольте снять мерку.

А то вдруг входит незнакомая женщина, здоровается.

– Здравствуйте, – отвечаю, – кто вы будете?

– А я с фабрики шлемов.

Послушно подставляю голову.

Мерили меня вдоль и поперек.

Но вот уже все мерки сняты, на фабриках заканчивается шитье обмундирования, а я все лежу и лежу. Болезнь затягивается. Аппендицит не проходит, температура не падает. Однажды приходит Валя и говорит:

– Знаешь, Марина, плохо дело. Вчера правительственная комиссия официально запросила о твоем здоровье. Ответили, что ты не скоро сможешь лететь.

– Что же, Валя, готовь в запас другого штурмана.

– Легко сказать. Во-первых, где его теперь найдешь, во-вторых, если бы он и был, я с другим лететь не хочу.

Я поняла, что омрачаю своим подругам существование.

– Валечка, – говорю, – а может быть, я успею? С радиотренировкой у меня, можно сказать, все в порядке. Остается только выйти из больницы и сделать несколько полетов.

– Понимаешь, люди, которые тормозят подготовку перелета, используют сейчас твою болезнь и говорят, что все не к спеху.

– Ладно, иди, Валя, я что-нибудь придумаю.

Мне было очень тяжело, что подвожу своих девушек. Целых три месяца потеряны, на подготовку остаются считанные дни, а я лежу в постели и ничем не могу помочь. Думаю: надо встать и выйти на работу. Если приступ аппендицита повторится, тогда, конечно, уже ничего не поделаешь. А может быть, не повторится?

Вызвала сестру и попросила у нее второй градусник.

– Это зачем?

– Буду на двух градусниках проверять температуру.

Сестра принесла второй градусник. Я ставила его подмышку и держала, пока столбик не поднимался до нормальной температуры: 36,8°. Тогда градусник вынимался, и я его держала наготове под одеялом. А на его место ставила другой – уже для себя, чтобы узнать настоящую температуру.

Забавнее всего было то, что очень скоро температура на самом деле стала нормальной. Тогда я попросила к себе главного врача. Тоном, не допускающим возражений, я сказала ему:

– Вот что, доктор: двадцать два дня я терпеливо лечилась так, как требовали врачи. Теперь я начинаю диктовать.

Главврач был явно возмущен.

– Позвольте, то-есть как это? Мы терпели, а не вы. Вы здесь в палате целую радиолабораторию развели, народ ходил к вам с утра до вечера. Так кто же из нас терпел?

Доктор видел, что я что-то надумала, и заранее перешел в наступление. Но я не сдавалась.

– Нет, все-таки диктовать буду я, слушайте. Пусть мне сделают ванну и немедленно выведут на воздух, не то удеру.

– Да вы понимаете, чего вы требуете, – после ванны на воздух? Вы, что же, хотите, чтобы мы вас простудили?

– Доктор, мне нужен воздух. Я не простужусь, я очень хорошо знаю себя. Если мне не разрешат спустить ноги с постели, не выкупают и не пустят на воздух, – мне будет гораздо хуже.

Я имела дело с умным врачом, из тех, которые совершенно правильно считают, что не мешает иной раз спросить у самого больного, как его лечить. В тот же день мне разрешили спустить ноги, принять ванну и на следующий день посадили на террасе.

Пришла Валя и удивилась. Больной штурман сидел в кресле и улыбался во весь рот. Я посвятила Валю в свой страшный заговор против медицины.

– Понимаешь, я здесь устраиваю себе «липовую» температуру. Все беру на себя. Если в несколько дней обойдется, – полетим вместе. Не обойдется, – значит, полетите без меня.

Но Вале не верилось. Слыханное ли это дело: лежачая больная, и вдруг – встанет и полетит. Она взяла с меня слово, что от нее я не буду скрывать температуру.

Я заявила врачам:

– Температура у меня нормальная, – выписывайте.

– Позвольте, – отвечали мне, – но вам нужно еще и с нормальной температурой пролежать дней десять. Отправим вас в санаторий «Барвиха».

– Не поеду в Барвиху, – упрямилась я. – Наши девушки живут в Подлипках. Там воздух не хуже. Поеду в Подлипки, буду жить на воздухе и быстро поправлюсь.

Вызвали профессора. Профессор стал ощупывать область аппендицита. Было очень больно, но я лежала тихо, улыбалась и делала вид, что не болит. Профессор давил рукой живот все сильнее и сильнее, а я лежу, жду, когда это, наконец, кончится. Он давил так сильно, что даже здоровый почувствовал бы боль.

Но я упорно твердила:

– Нет, не болит.

Профессор не верил. Он предложил врачу:

– Встаньте напротив и смотрите ей в глаза.

Я смотрела доктору прямо в глаза и говорила:

– Чуть-чуть болит, совсем немножечко. Пустяки.

Меня выписали. Лечивший меня доктор Барский недовольно качал головой:

– Что-то неладно с вами. Рано выписываетесь.

– Доктор, поймите, не могу я больше здесь оставаться!

– Плутуете вы что-то. Вот вам лекарство. Будете регулярно принимать и сидеть на диэте: ничего мясного, острого и жирного.

– До свиданья, доктор. Все ваши приказания выполню!

ОРДЕН

Меня отвезли в Подлипки. Экипаж оказал штурману достойную встречу. Валя и Полина шумно веселились и кричали:

– Никаких запасных штурманов! Никого нам не нужно! Ни с кем больше не полетим, наша Маринка вышла!

Мы занимали большую дачу. Кроме нас, здесь еще жили: муж Полины, врач и радиоинструктор, приехавший вместе со мной. Радиооборудование было перевезено из Кремлевской больницы в Подлипки.

В первый же вечер девушки потащили меня смотреть обмундирование. В отдельной комнате была навалена груда вещей. Полина решила меня позабавить. Она напялила на себя длинную шелковую рубаху и пустилась в пляс, а мы с Валей сидели на диване и хохотали. Потом Валя надела такую же рубаху и кожаные брюки. Она стала необыкновенно объемистой. На шум вышел разбуженный доктор:

– Вот так больная! Было тихо, жили смирно, приехала больная, и начался цирк.

Валя оправдывалась:

– Доктор, да вы посмотрите на эти смирительные рубашки!

Доктор тоже не смог удержаться от хохота. Смех, близость друзей сделали меня действительно здоровой. На следующее утро температура стала нормальной. Я могла уже не лежать, но к диэте относилась весьма серьезно: здесь было уже не до шуток: повторится приступ, тогда – прощай, перелет!

Алешин предложил мне самой установить аварийную радиостанцию в лесу. Что может быть лучше работы на свежем воздухе? Я с жаром принялась за дело. Смонтировала приемник, разбросала радиостанцию на поляне и наладила связь. Этого я никак не могла делать лежа в больничной кровати.

По инструкции нашего перелета, в случае вынужденной посадки штурман должен предварительно выброситься с парашютом. Значит, кто-нибудь из пилотов должен знать радио, чтобы после посадки наладить связь через аварийную станцию. Со мной начала тренироваться и Полина. За работой незаметно прошел первый день в Подлипках.

На следующий день нас с Полиной вызвали в Кремль, к Михаилу Ивановичу Калинину, чтобы вручить нам ордена Ленина. Шла подготовка к сессии Верховного Совета СССР, и Михаил Иванович решил вручить нам ордена не на заседании президиума Верховного Совета, как это делается обычно, а у себя в рабочем кабинете.

Сильно волнуясь, мы переступили порог правительственного здания в Кремле. Нас пригласили в кабинет Михаила Ивановича. Он сидел за своим столом, в белом костюме. Михаил Иванович встал, чтобы нас приветствовать. На столе стояли две небольшие красные коробочки. Мы поздоровались с Михаилом Ивановичем и с волнением слушали, когда он зачитывал постановление правительства о нашем награждении. Сначала орден получала Полина. Михаил Иванович протянул ей коробочку с орденом и орденской книжкой, ласково пожал руку и пожелал успеха. Полина отвечала, что она обещает и впредь работать не хуже, чем до сих пор, и даже еще лучше. Михаил Иванович обратился ко мне. Подходя к нему, я очень волновалась и мучительно думала, какой рукой взять коробочку: правой или левой. Ведь правую надо протянуть Михаилу Ивановичу и поблагодарить за награду, а в левую руку брать орден неловко. Я быстро переложила драгоценный футляр с орденом из правой руки в левую и не заметила, как правая сама протянулась к руке Михаила Ивановича. Михаил Иванович поздравлял меня с наградой, а я обещала, что в скором времени мы успешно завершим свой новый перелет.

– Я знаю, – сказал Михаил Иванович.

Пришел фотограф. Нас стали фотографировать вместе с Михаилом Ивановичем.

Мы вышли из кабинета и стали прокалывать в гимнастерках дырочки для орденов. Я прикрепила свой первый орден. Когда мы вышли из Кремля и шли вдоль Александровского сада, то все время поглядывали на свои новенькие ордена.

Мы поехали в Подлипки. По дороге я заехала домой за Танюшей, взяла ее с собой на дачу.

Но Танюше недолго пришлось побыть со своей мамой. На следующий же день нас вызвали на заседание правительственной комиссии по перелету.

ВАЛЕРИЙ ПАВЛОВИЧ ЧКАЛОВ

– Вот будет эффект! – заранее предвкушала Валя. – Штурман чуть не умирал, и вдруг он уже успел и орден получить.

Действительно, эффект был колоссальный. Вошел совершенно здоровый штурман. С нами стали иначе разговаривать.

На заседании комиссии по перелету присутствовали Валерий Павлович Чкалов и Беляков. Валерий Павлович очень близко принимал к сердцу подготовку к нашему перелету. Он выходил из себя, когда говорили, что чего-нибудь нельзя сделать в срок. Речь шла об окончательном монтаже приборов. Валерий Павлович стукнул по столу и сказал:

– Нужно сделать! Когда речь идет о перелете, порученном товарищем Сталиным, не должно быть ничего невозможного. Все можно сделать!

Попало и нам от Валерия Павловича.

– А вы что миндальничаете, все разговорчиками занимаетесь?! Требуйте! Вы не деликатничайте, а покройте, как следует.

Речь шла о людях, которые тормозили подготовку перелета.

Валерий Павлович посоветовал обязательно тренироваться в полете на одном моторе. Он говорил, что если мотор сдаст, то нужно уметь лететь на одном моторе. Машина будет заворачивать, нужно приучиться справляться с ней. Потом он советовал Вале тренироваться в полетах с большой нагрузкой.

– Побольше настойчивости, побольше смелости! Это не твое личное дело. Это дело всего народа. Ты не проси, а требуй!

Он внес живую струю в работу штаба перелета. Когда зашла речь о том, как мы полетим ночью над высокими горами, и по этому поводу высказывались сомнения, Чкалов сказал:

– Это будет решать Гризодубова. Она командир, зачем соваться в ее дела?

Окончилось совещание. Беляков поддерживал Чкалова. Оба они заявили, что мы всегда можем рассчитывать на их помощь. Валерий Павлович обещал приехать на аэродром.

После этого мы уже ежедневно ездили на аэродром. Вопреки медицинским предупреждениям, и я отправилась на аэродром и залезла в машину. Валерий Павлович был на аэродроме. Он стоял на траве, крепкий, массивный, как всегда широко расставив ноги, с загорелым, обветренным лицом, в белой гимнастерке. Чкалов смотрел, как Валя сажала самолет.

Валя сделала несколько очень хороших посадок.

Валерий Павлович одобрительно бурчал:

– Ладно, хорошо!

Валя подрулила, вышла из самолета. Мы вместе с Валерием Павловичем шагали по аэродрому. Валерий Павлович попрежнему журил нас, что мы «миндальничаем», что нужно проявлять больше настойчивости. Потом предложил поехать вместе обедать, чтобы по-дружески потолковать.

– A то вы, девчата, подумаете, что я только все ругаю. А я вас очень люблю и желаю добра. Поедем, закусим и поговорим обо всем.

Мы отправились в ресторан на стадион «Динамо». Поехали в чкаловской синей машине, которую он привез из Америки. Чкалов сам сидел за рулем и шутил:

– Полная машина баб!

– Что ты, Валерий Павлович, нас бабами называешь?

– А разве баба – плохое слово? Вот вы три бабы, а посмотрите, какое дело затеяли? Как же мне вас называть? Мы еще покажем, что такое советские бабы!

Приехали на стадион «Динамо». Уселись за стол и внимательно слушали Валерия Павловича. Он рассказывал о своем перелете через полюс. Говорил, что враги народа подготовляли аварию машины. Но ничего не вышло. «Больше всего, – говорил он, – я опасался, что нехватит воды для охлаждения мотора». И действительно, воды нехватило. Это было вредительство. Тогда Валерий Павлович приказал экипажу собирать мочу, вылить весь кофе и чай в водяной бачок. Экипаж изнывал от жажды, но никто ничего не пил. Чкалов предостерегал и нас: враги народа еще не вывелись, всегда надо ожидать от них какой-нибудь гадости.

Мы хохотали доупаду, когда он стал рассказывать, как на заграничном банкете его заставили есть устриц.

– После этого полета придется и вам, может быть, за границу лететь, приучайтесь прилично себя вести. Вот салфетку раскладывать нельзя, а нужно сложенную целиком к губам прикладывать. Если развернешь – неприлично. Этикет надо знать! Устриц подали. Я взял одну в рот, а она, подлая, стала гулять – туда, назад. Я закрылся салфеткой и сижу. Глаза на лоб лезут, а устрица по горлу гуляет. Коньячком проклятую заглушил!

Он много говорил о том, к чему обязывает звание Героя Советского Союза. Ведь по героям должны равняться другие.

– Вот мы ехали из Америки в Москву. Нам предложили, чтобы наши жены выехали в Париж нас встречать, но я сказал: страна встречает нас в Москве, пусть и семья встречает в Москве. Страна и семья для советского летчика – одно и то же.

Валерий Павлович рассказал нам, как было, когда он вернулся в Москву из трансполярного перелета.

– Вот герой возвращается, предлагают в гостиницу устроить, дают шикарный номер, несколько комнат. А я вернулся и сказал: «До перелета жил дома и теперь домой поеду. Что мне в гостинице делать?»

Обед заканчивался. В ресторане «Динамо» для нас был открыт специальный счет. За нас платил штаб перелета. Мы были довольны, что угощаем Валерия Павловича, и, вставая из-за стола, сказали официанту:

– Запишите все на наш счет.

Но Валерий Павлович запротестовал:

– Вы что, девчата, с ума сошли? – И он потребовал отдельный счет и сам расплатился.

Выходя из ресторана, Валерий Павлович говорил о том, как мы должны быть осторожны, чтобы под маркой нашего перелета не тратились лишние государственные деньги.

Мы расстались с Валерием Павловичем, зараженные его энергией, бодростью и какой-то особенной его внутренней большевистской прямотой и честностью. На прощанье Валерий Павлович сказал:

– Если хотите, девки, лететь, – бросьте ваши Подлипки, перебирайтесь на Щелковский аэродром и установите строгий режим. Родные без вас не помрут. Ничем больше не занимайтесь. Москва вам не нужна. И перебирайтесь сегодня же, самое позднее – завтра.

Мы так и поступили. Только Валя задержалась в Москве, чтобы перегнать самолет на Щелковский аэродром.

ЩЕЛКОВСКИЙ АЭРОДРОМ

Здесь была большая комната, в четыре окна, лишенная роскоши и ковров. В ней стояли три обыкновенные красноармейские койки, письменный стол канцелярского типа, несколько деревянных стульев, ширма. Стоял умывальник, о котором с уважением говорили, что из него умывался сам Громов перед своим перелетом в Америку. Принесли диван, завалили его летным обмундированием, принесли еще один стол и поставили посредине. Провели телефон. На окнах и на тумбочках поставили цветы. Мы сразу почувствовали себя в рабочей обстановке. Нам отвели отдельную уютную столовую. Готовила старушка-повариха Прасковья Васильевна, большая искусница на всякие вкусные вещи. Она с гордостью говорила:

– Я всех кормила: и Громова с Данилиным и Юмашевым, и Чкалова с Байдуковым и Беляковым, и Леваневского кормила. Вот и вас довелось кормить!

Мы были рады, что у нас такая знатная повариха. А главное, это был милейший и добродушный человек.

Прасковья Васильевна готовила домашние, простые обеды, пекла вкусные ватрушки, пирожки и все беспокоилась, не кажется ли нам еда невкусной. Если я не доедала какую-нибудь котлету, она утирала слезы и говорила доктору:

– Наверное, не нравятся Марине Михайловне мои котлеты.

Я уверяла ее, что мне можно есть только немножко. Она быстро усвоила, что у штурмана послебольничная диэта, и стала готовить специально для меня какую-то особенно вкусную картошку. Увидит в окно, что мы идем обедать, и несет полное блюдо картошки. От нее идет ароматный пар. И не захочешь, а будешь есть.

Инструктор Алешин тоже перебрался в Щелково. Мы с Полиной стали сами развертывать аварийную станцию. Впервые в жизни Полина приняла с эфира цифры и буквы. Она была очень довольна. Наше существование омрачалось только тем, что самолет задерживался в Москве. О своей машине мы думали с большой нежностью, как о живом человеке. Она уже имела имя – «Родина».

Мы долго думали, как ее назвать. Однажды за обедом мы перебирали различные названия. Валя задумчиво, тихо сказала: «Родина». Более почетного, гордого имени не мог иметь наш самолет.

Накануне выходного дня мы услышали знакомый шум моторов. Но аэродром был застлан дымкой от лесных подмосковных пожаров. Валя не решилась в этой дымке, в сумерках, сажать самолет и вернулась обратно в Москву, на Центральный аэродром.

На следующий день мы с Полиной решили поехать купаться на озеро. Вдруг по телефону передают, что «Родина» вылетела с Центрального аэродрома. От радости мы стали кататься по траве, прыгать, тормошить друг дружку. Видим – летит наша красавица… Снизу на ее серебряных крыльях отчетливо видны красные буквы «Р о д и н а». Вот она начала снижаться, пошла на посадку. Валя классно посадила машину. «Родина» рулила, а мы с Полиной бежали за самолетом. Когда вышла Валя, мы бросились обнимать и целовать ее, как будто давно не виделись.

Радостные, помчались в столовую завтракать. Прасковья Васильевна и так уж нас заждалась. Накормила она нас наславу, и мы отправились купаться на озеро. Купались, отдыхали, а потом с новым жаром принялись за подготовку к перелету. Оборудовали самолет и совершали тренировочные полеты. Специально летали по маршруту, чтобы проверить, нет ли в машине каких-либо дефектов. Тренировались и на других самолетах. Нам предлагали летать ночью на «Родине», но мы жалели свой самолет, и для ночных полетов нам выделили другой корабль.

Однажды ночью мы летели на тяжелом четырехмоторном корабле. Ночь была туманная, дым от лесных пожаров сплошь закрыл землю. Обычно, когда взлетаешь ночью, видно большое зарево московских огней. Здесь же вокруг нас была сплошная темнота, и лишь отдельные огоньки временами мелькали где-то далеко внизу. Летая по кругу, мы набрали высоту. Целую ночь летали за облаками, вне видимости земли. Ориентировались только по радиокомпасу. Расположенная вблизи радиостанция специально для нас всю ночь передавала «Пиковую даму». Было смешно, что все желающие могут в такой необычный час слушать «Пиковую даму» и не знают, почему она передается. По «Пиковой даме» мы определяли направление на аэродром. Перед рассветом радиокомпас вывел нас на ту же «Пиковую даму», и мы в утренней мгле увидели аэродромную дорожку.

Летали и в ясные ночи, когда прекрасно были видны огни городов и поселков, поблескивала вода в реках. В одну из таких ночей летели курсом на юг. Как только мы вылетели с аэродрома, перед нами открылись огни Подольска. За Подольском справа виднелся Серпухов, слева – Кашира, а впереди – заревом обозначалась Тула. Она сияла тысячами огней. Полина перешла в мою штурманскую рубку и стала кричать мне в ухо:

– Как красиво! Какое замечательное зрелище!

Возвращаясь, мы издалека увидели прожекторы Щелковского аэродрома.

После этого Валя и Полина несколько дней подряд тренировались на ночных посадках, летали по кругу. Подготовка «Родины» подходила к концу. Валя доложила штабу, что экипаж готов к ночным полетам. Оставались маленькие доделки в машине: укрепить сумки для карт, мешки для провизии, подставки для термосов с горячими напитками. Я приспосабливала на борту своей кабины карманчик для карандашей. Мелочи, но в перелете каждая мелочь имеет значение. Полине дуло в кабине, она приспособила утепление, заделала щелочки, пропускавшие ветер.

«ТОВАРИЩ СТАЛИН РАЗРЕШИЛ ВАМ ЛЕТЕТЬ»

Мы пролетели тысячу километров в сторону Свердловска и возвращались в Москву. Этот полет мы решили использовать для тренировки на высоте. Летели четыре часа на высоте 4 000 метров и четыре часа на высоте 6 000 метров. Даже в такой небольшой полет Прасковья Васильевна давала нам с собой солидные мешочки с вкусной разнообразной едой. В моем мешочке было домашнее печенье, шоколад, в термосе – горячий кофе и чай. На высоте 4 000 метров мне вздумалось устроить себе завтрак. В кабине справа на борту находился небольшой столик. Я подняла столик, разложила на нем носовой платок, вынула термос, достала стаканчик, налила чаю, положила печенье, шоколад и написала записку: «Ресторан самолета «Родина» открыт». С удовольствием позавтракала. Это тоже была тренировка к большому дальнему перелету.

Полет протекал в хорошей и спокойной обстановке. Я была поглощена радиосвязью. Для работы со мной Москва заказывала не московские радиостанции, а омскую, новосибирскую и даже такие отдаленные, как читинскую и хабаровскую. Летая в районе Казани, я хорошо слышала Хабаровск, и Хабаровск отвечал, что слышит меня. Впервые в жизни я держала связь с такими далекими станциями.

Когда мы возвратились, то увидели, что аэродром закрыт дымом лесных пожаров. Не видать аэродрома да и только! Но в нашем распоряжении – мощное средство: радиосвязь. Правда, радиостанции на земле в это время не работали, был обычный перерыв. Однако не ожидать же нам в воздухе, когда заработает какая-нибудь станция. Нужно дать знать в Москву, чтобы специально для нас запустили станцию ВЦСПС. Действительно, не прошло и пяти минут, как снова раздались спасительные звуки «Пиковой дамы». В дымке, вслепую, подошли к Щелковскому аэродрому и благополучно совершили посадку. По этому поводу было немало шуток:

– Опять «Пиковая дама» выручила!

Снова и снова проверялась машина. Без конца возились мы с кабинами, с моторами. Обдумывали мельчайшие детали: может быть, прибор передвинуть, может быть, еще что-нибудь заменить, что-нибудь добавить или, наоборот, снять?

Близился день последнего тренировочного полета на «Родине». До этого нужно было устранить девиацию, то-есть разницу между направлением меридиана магнитного и меридиана компаса. Под влиянием магнитных сил самолета, некоторые части которого сделаны из металла, показания компаса не совсем правильны. Создается угол между магнитным и компасным меридианом. Это и есть девиация. Она устраняется таким путем: самолет ставится на определенный курс и с помощью мелких магнитиков показания компасов подводятся к близким величинам. Я обратилась за помощью к опытному штурману Сергею Данилину. Я просила его вместе с нами полететь на устранение девиации. Данилин охотно согласился помочь нам. Мы полетели. Валя – на своем сиденье, Данилин – на моем. Он проверял оборудование, приборы, очень тщательно записывал свои замечания. Я сидела в кабине второго пилота и проверяла компас Полины.

Таким образом мы подготовили самолет к последнему тренировочному полету по маршруту Москва – Свердловск – Москва протяжением около двух с половиною тысяч километров. В последний раз и окончательно мы должны были проверить, привести в порядок и наладить оборудование. Материальная часть работала безупречно. Летели мы десять часов. Когда сели – связисты сказали нам:

– Вот это класс! Хорошо, если и в перелете на Дальний Восток у вас будет такая же четкая связь.

Попутно с летной тренировкой мы на земле упражнялись в стрельбе из охотничьего ружья и пистолетов. Очень много занимались аварийной радиостанцией.

Мы считали, что к большому перелету все готово.

23 сентября правительственная комиссия собралась на решающее совещание. От метеорологов, которые каждый день приезжали к нам на аэродром, мы знали, что погода на маршруте ухудшается и долететь до Дальнего Востока будет очень трудно. Но мы не падали духом. Утром в этот день еще раз летали, еще раз проверяли компас, приемник, передатчик. Затем поехали в Москву, на заседание правительственной комиссии.

Увы, здесь нас ждало разочарование. Нам сказали, что время осеннее, что на Дальнем Востоке начинается скверная погода, тайфун, и вряд ли мы туда долетим. Нам предлагали новые маршруты, до Омска и обратно, до Ташкента и обратно. Говорили, что расстояние одно и то же, но не по прямой, а по замкнутой. Говорили о горах, покрытых снегом, и о прочих страшных вещах на дальневосточном маршруте. Но мы упорно стояли на своем. Плохой погоде мы противопоставили радионавигацию. И когда нам было сказано, что погода неподходящая, что большая часть полета будет проходить в облаках, я вынула схему радионавигационного обслуживания нашего маршрута. Это была исчерпывающая наглядная схема. Развернула ее перед Михаилом Моисеевичем Кагановичем. Пусть даже не будет видно земли, но если моя радиоаппаратура будет работать, – мы долетим.

Михаил Моисеевич посмотрел на схему и ответил:

– Я посоветуюсь в правительстве.

Он уехал в Кремль, а мы остались ждать в секретариате. Томительно тянулись минуты. Разрешат или не разрешат? Ровно через полчаса, в 17 часов 15 минут, Валю подозвали к телефону.

– Товарищ Сталин разрешил вам лететь. Поезжайте спать.

Началась суетня. Как моторы? Как самолет?.. Нужно, чтобы самолет заправляли горючим, но нам заявили категорически:

– Поезжайте спать, ни о чем не беспокойтесь.

Мы помчались прощаться с родными. Заехали ко мне домой и пробыли здесь всего минут десять, ровно столько, сколько нужно было, чтобы скинуть гимнастерку и забрать некоторые походные вещи. Родные говорили с грустью:

– Хоть бы перед отлетом побыла немного дома…

Оставив после себя отчаянный беспорядок, мы распрощались и поехали на Щелковский аэродром. Нас сейчас же отправили ужинать. Бедный доктор! Напрасно он суетился вокруг стола и требовал, чтобы мы больше ели. Сильно возбужденные, мы не могли есть, хотя обычно никто из нас не мог пожаловаться на отсутствие аппетита.

Наконец нас отправили спать. Выключили телефон, чтобы никто нас не беспокоил, поставили у дверей часового и строго-настрого приказали никого не пускать. Но нам было не до сна. Долго и хлопотно собирали вещи. Я взяла сумку из-под парашюта и уложила туда линейки, карандаши, блокноты, бортжурналы, планшет…

– Вот собрались на Дальний Восток, а посмотришь, – все равно, как на базар идут, – шутя, ворчала Полина.

Даже когда улеглись, долго не могли уснуть. Все еще о чем-то беспокоились и громко разговаривали. Из-за стены раздавался настойчивый голос доктора:

– Почему вы не спите?

Мы отвечали:

– Спим, спим!

Заснули, как всегда бывает в таких случаях, внезапно. Эту ночь я спала спокойно. В душе была такая глубокая уверенность в успехе, что я спала, будто завтра предстоял обычный рабочий день.

Разбудил нас доктор Борщевский. Брезжил рассвет. Доктор вошел с бортовыми аптечками в руках. Там была масса полезных предметов.

– Все может пригодиться, – говорил доктор.

В изящных мешочках были уложены медикаменты – от сухого иода до нашатырного спирта.

– Где висят ваши кожаные брюки? – спросил меня доктор.

– Вот, на вешалке.

– Кладу туда опий и бензонафтол. Вы не должны забывать, что у вас аппендицит. Если повторится приступ, – примите облатку опия и потом пейте бензонафтол.

– Кладите, кладите эту дрянь. Но говорю вам, – никаких приступов больше не будет…

Мы одевались. Надели шелковое белье – «смирительные» шелковые рубашки, шелковые штаны, егерское белье, несколько пар носков. К свитерам были прикреплены ордена. Надели кожаные брюки, унты. Я проверяла, все ли лежит в карманах брюк. Нащупала спички. Работник штаба перелета Гусев разыскал для нас особые спички у Папанина. Это были полярные спички, – даже намокшие, они зажигались. Папанин с удовольствием дал нам эти спички. Одну коробочку каких-то «сверхполярных» спичек дали мне на случай, если придется прыгать с парашютом. Спички были обернуты в изящную и оригинальную резиновую оболочку.

Проверили и привели в полный порядок оружие. Посмотрели, на месте ли запасные обоймы с патронами. Оружие надели на пояса поверх брюк. Все было готово: парашюты и вещевые мешки с запасными сменами белья и костюмами на перемену, аварийные мешки, продовольственные мешки. Штурману приходится таскать с собой особенно много вещей, которые он никому не доверяет. По этой примете штурмана легко отличить на аэродроме. Когда мы вышли из своей комнаты, я была больше похожа на носильщика, чем на летчика.

В соседней комнате собралось человек пятьдесят: провожающие, инженеры, техники, родные. Нас проводили к Михаилу Моисеевичу Кагановичу и командарму Локтионову, Михаил Моисеевич спросил, как мы спали. Мы ответили, что спали замечательно. Он предупредил, что погода неважная. Но мы только улыбнулись:

– Товарищ Сталин разрешил нам лететь, и мы полетим!

СТАРТ

Сели в машину и поехали завтракать. За завтраком написали письмо товарищу Сталину, в котором обещали выполнить задание и благодарили за оказанное доверие.

Завтрак не лез в горло. Я съела куриную котлетку с куском лимона и выпила стакан чаю. Прасковья Васильевна обливалась горючими слезами, что мы ничего не едим, и жалобно причитала над нами. Мы же, очень веселые, сели в автомобиль и поехали на аэродром.

Наша «Родина» уже была окружена массой людей. Они образовали вокруг самолета живую квадратную изгородь. Как только мы вылезли из машины, на нас накинулись репортеры с фотоаппаратами.

Мы начали проверять, все ли правильно заложено в машину. Положено ли продовольствие? Каждый старался нам еще что-нибудь сунуть: врачи – медикаменты, хозяйственники – термосы с горячим кофе и чаем. Даже чай приготовили каждой по ее вкусу. Полине налили чай сладкий, какой она любит. Вале – средний, а мне без сахара. Каждой положили в кабину любимый шоколад. Мне был положен особый спортивный шоколад, который должен был поддерживать энергию во время непрерывной длительной работы. В последний момент нам стали совать в карманы аварийные пакеты с деньгами. Каждый старался нагрузить в самолет как можно больше всякого добра. Прасковья Васильевна притащила еще какой-то кулек, и борттехник сунул его в машину. В этом кульке была ветчина, икра и другие вкусные вещи.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю