Текст книги "Записки штурмана"
Автор книги: Марина Раскова
Жанр:
Биографии и мемуары
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 13 страниц)
ПОЛИНА УЧИТСЯ ПЛАВАТЬ
Я знала Полину только понаслышке. В газетах печатались ее портреты. Летчики часто и с удовольствием рассказывали о ее высотных полетах. Однажды вечером, вернувшись с работы, я застаю у себя дома инженера из Научно-исследовательского института военно-воздушных сил. Он заводит со мной примерно такой разговор:
– Как бы вы отнеслись к тому, чтобы совершить дальний полет в экипаже с летчиком-девушкой?
– С кем? – спрашиваю!
– Не все ли вам равно, с кем? Вы скажите: согласны или нет?
– Согласна, – отвечаю, – но смотря с какой девушкой. Ведь я ей должна доверить свою жизнь, а жизнь мне дорога, как память.
Посмеялись. Через минуту инженер сказал:
– Ну, если для вас не безразлично, то извольте: Полина Осипенко предлагает вам лететь с ней. Она ищет девушку-штурмана, и Управление военно-воздушных сил посоветовало обратиться к вам.
– С Полиной Осипенко согласна.
– А что же вы не спрашиваете, куда лететь? – засмеялся инженер.
– Не все ли мне равно? Летчик она хороший. Раз я ей доверяю, так уж безразлично, куда лететь. Но если знаете, – скажите.
– Полина собирается лететь на морском гидросамолете над сушей – из Черного моря в Белое. Нравится?
– Очень!
Идея, в самом деле, была замечательная. Я еще не слышала, чтобы кто-нибудь покрывал такие расстояния на гидросамолете над сушей.
– Завтра утром, – сказал мне на прощанье инженер, – приходите в Управление, там в вестибюле встретитесь с Полиной Осипенко.
– А как я ее узнаю?
– Думаю, что девушек-летчиц там будет не так уж много.
На следующее утро я отправилась в Управление военно-воздушных сил. В вестибюле увидала довольно много летчиков, но девушки-летчицы не было видно. Я уже собиралась уходить, как вдруг ко мне подходит летчик и женским голосом говорит:
– Вы Марина Раскова?
– Полина, а я вас не отличила от мужчин!
Действительно, отличить ее было трудно: коротко подстриженная, в брюках, в пилотке, она ничем не выделялась среди летчиков.
Мы вышли, уселись на скамейке на Гоголевском бульваре и долго обсуждали наш будущий перелет. Полина интересовалась, удастся ли такой перелет со штурманской точки зрения. Я, в свою очередь, хотела узнать, на какой машине полетим. Расстались, вполне удовлетворенные предварительным разговором. Лететь в этом году было уже поздно, стоял август. Условились лететь весной.
Полина в этот же день уехала в свою часть. Я принялась за подготовку. Обзавелась картами европейской части Союза, от самых южных границ до Белого моря, стала составлять различные варианты. Что важнее всего в таком перелете? Как можно меньше терять расстояние, которое нам зачтется по прямой, и, вместе с тем, выбрать такой маршрут, при котором удалось бы использовать попутные реки в случае вынужденной посадки. Ведь мы на лодке будем лететь через сушу.
Все получалось хорошо. Только большой кусок пути от Николаева до Киева проходил над голой сушей. Это значило, что свыше двух часов мы не встретим никакой воды. Как решит Полина? Огибать ли эту степную полосу по Днепру или пересекать ее напрямик? Правда, Полина – высотница. Она может летать на больших высотах. А чем больше высота, – тем дальше, в случае надобности, самолет сможет спланировать к реке. Но, при всем том, на маршруте еще оставалось около трехсот километров сплошной суши. Здесь спланировать будет некуда. Подготовив все расчеты и обдумав несколько вариантов маршрута, я стала поджидать приезда Полины.
Она вернулась в Москву только в марте 1938 года. Оказывается, и она, в свою очередь, основательно готовилась к нашему перелету. Полина представила мне третьего члена нашего экипажа – Веру Ломако. Мы единодушно согласились, что лететь будем на Киев, напрямик, через сушу. Особенно на этом настаивала Полина. Остальные отрезки пути не вызывали сомнений. Оставалось только установить, сколько и каких продуктов мы возьмем с собой, сколько горючего, во что оденемся. С подробным планом перелета мы отправились на доклад к начальнику военно-воздушных сил.
Выслушав нас, начальник ВВС дал точные указания начальнику штаба, как обеспечить перелет: какими снабдить приборами, радиостанцией, полетным обмундированием. Он предложил нам взять с собой в Севастополь полное снаряжение, чтобы все было заранее приготовлено.
Полина первая отправилась в Севастополь, чтобы перегнать нашу лодку на завод. Требовались кое-какие доделки в машине. Полина хотела добиться, чтобы завод уменьшил полетный вес самолета. Я провожала Полину на вокзал. Рядом с ее чемоданом в купе вагона разместились ящики с приборами. Полина слегка ворчала, что ей приходится везти с собой так много груза, но ничего поделать не могла. Она знала, что свои приборы я никому не доверю везти, кроме членов экипажа.
Вера Ломако поехала в Архангельск. Здесь нужно было осмотреть озеро, на которое мы будем садиться, запастись картами более крупного масштаба, ознакомиться на месте с последними отрезками нашего маршрута.
Я осталась в Москве. Срочно принялась заполнять пробелы в моем штурманском образовании – стала овладевать искусством радиста. Я знала радиоориентировку в воздухе, но из этого еще не следовало, что сумею принимать и передавать радиограммы. А в таком перелете связь с землей играла решающую роль. Наш маршрут лежал через большие ненаселенные пространства, через лес, болота, озера. Что, если придется сесть в глухом месте, далеко от жилья? Как мы дадим о себе знать, если на борту самолета не будет радиста? Брать четвертого человека в перелет – значило отказаться от того, чтобы лететь с полным запасом горючего, то-есть заранее укорачивать маршрут.
Я упорно засела за радиотехнику. Каждый день по два часа упражнялась на приеме и передаче. Преподаватель Академии Артеменко садился за стол напротив меня и передавал телеграфным ключом текст и цифры. Я принимала и записывала. С каждым разом Артеменко все убыстрял и убыстрял темп передачи. Отставать от него было нельзя. Артеменко тренировал меня настойчиво. Если случалось, что по неопытности я пропускала несколько знаков, он заставлял повторять прием до тех пор, пока я не исправляла ошибку. Довольно быстро я научилась передавать девяносто знаков в минуту и столько же – принимать. Тогда мы перешли на радиостанцию. Мне был предоставлен приемник супергетеродин. Он не имеет обратной связи и требует особенно тщательной настройки. Радисты, воображая, подобно работникам многих других профессий, что их специальность – самая трудная в мире, пугали, что сначала я ничего не смогу принять. Но Артеменко подбадривал:
– Воспользуйтесь своим штурманским автоматизмом, и все будет прекрасно. Вся хитрость в том, чтобы быстро переключать установку с приема на передачу. Учитесь исправлять дефекты, которые могут возникнуть в полете от вибрации.
Раз доверившись своему учителю, я следовала его советам. И действительно, его метод оказался очень хорошим.
…Сижу со своей станцией в подвале. Артеменко – на третьем этаже. Он передает, я принимаю. Так же, как за столом, Артеменко ускоряет темп передачи, я стараюсь не отставать и ничего не пропускать. Он заставляет меня быстро переключаться с приема на передачу. Переключаюсь. Обмениваемся радиограммами, разговариваем по телефону. Малейшее замедление, – и половина радиограммы потеряна безвозвратно. Что, если так будет в полете? Не годится! Тренироваться еще и еще.
Артеменко не давал спуску своей ученице, и я ему была очень благодарна. При малейшей ошибке он требовал:
– Повторите.
Он нарочно всячески усложнял работу радиста. Начнет вдруг гонять с волны на волну и делает это упорно и настойчиво, пока не убедится, что ученица действительно приучилась быстро настраиваться. Теперь занятия стали продолжительней. Ежедневно без перерыва работали по четыре часа. Через несколько дней Артеменко как-то спустился с третьего этажа в подвал и встал за моей спиной. Передачу сверху продолжал в это время другой радист. Артеменко внимательно наблюдал за моей работой.
После того как он увидел, что я уже довольно точно записываю радиограммы, быстро отвечаю, правильно переключаюсь с одной волны на другую и усвоила радиосигналы, он сказал мне:
– Ну, что же, Раскова, можете лететь, справитесь. Я вижу, вам так понравилась работа радиста, что вы, наверное, больше не захотите быть штурманом!
Я собралась ехать в Севастополь. Сдала тщательно упакованную радиостанцию в багаж, а с собой в вагон взяла несколько ящиков с приборами.
Вера Ломако уже ожидала меня в Севастополе. Полина еще была на заводе. Каждый день мы с Верой приезжали на морской аэродром. Она училась летать на морской машине. Потом на катере возвращались в город, в гостиницу. Вечера проходили за занятиями. Вера продолжала изучать материальную часть, я садилась за карты. Ложилась спать пораньше, чтобы утром отправиться на аэродром.
Полина задерживалась. Это начинало нас беспокоить. Неужели что-нибудь серьезное случилось с машиной на заводе?
Однажды вечером в выходной день мы с Верой гуляли по севастопольским улицам. Было уже не очень холодно, и мы шли в летних кожанках. Вдруг видим: навстречу идет человек в тяжелом кожаном пальто на меху, в руках – рыба. Мы удивились, что он так тепло одет, и даже пожалели его. Смотрим, да ведь это наша Полина. Она широко улыбается, помахивая своей рыбой.
– Откуда такая огромная рыбища, Полина, зачем она тебе?
– В Азовском море поймала, – хвасталась Полина. – Привезла сестре… Пусть изжарит.
Наутро мы отправились на свой гидроаэродром. Казалось бы, что еще нужно? Машина снаряжена, люди на ней летали – садись и лети по своему маршруту. Но не тут-то было. Морская гидроавиация имеет свои законы. Сухопутному летчику не так-то легко сразу сесть и полететь на гидросамолете. Даже отрыв от воды ничего общего не имеет с отрывом от земли. Здесь много своих, неизвестных сухопутному летчику хлопот и много дел, которых не знает летчик, взлетающий с земли.
От штурмана требовалось умение буксировать самолет за катером, умение «ловиться на кошку», травить конец, подходить к спуску, знать морские сигналы для переговоров флагами с центральным пунктом управления. Вещи, как будто, несложные. Но для того, чтобы научиться все это делать и делать так, как требовал наш строгий командир Полина, нужна была большая тренировка. Я старалась изо всех сил. Наконец, обычно скупая на похвалы, Полина сказала:
– Да ты у нас, Маринка, теперь настоящий моряк!
Полина вылетела в самостоятельный полет. Потом то же самое сделала Вера Ломако. Я летала с каждой из них по очереди. Полина летала очень хорошо. Машина под ее управлением свободно и плавно отрывалась от воды и так же мягко и неслышно садилась на воду. Собиравшиеся на берегу командиры хвалили взлеты и посадки Полины. А для летчика правильно взлететь и правильно посадить машину – это больше половины дела. Командиры говорили про Полину:
– Ну, она совсем «оморячилась». Может летать над морем.
Единственно, чего Полина не умела, это – плавать. Она тщательно скрывала от нас этот невинный недостаток, очевидно, опасаясь насмешек. Правда, трунили мы друг над дружкой весьма безобидно и трогательно. Особенно изощрялись в карикатурах. На досуге рисовали себя самих в морских «клешах», за разными морскими занятиями. Жили мы втроем в гостинице, в одной комнате. Поставили в ряд три кровати и перед тем, как заснуть после трудового дня, долго оглашали стены гостиницы своим смехом. Смеялись много и по каждому поводу.
Одним словом, Полина не умела плавать. Мы это узнали, когда в Севастополе стало достаточно жарко и нам с Верой захотелось искупаться. Мы получили у наблюдавшего за нами врача разрешение и полезли в воду. Полина стоит на берегу, смотрит на нас, а в воду не идет. Мы спрашиваем ее – почему?
– Я только что вымыла голову, не хочу снова мочить волосы в соленой воде.
Что же, не хочет человек купаться, ну и не надо. В следующий раз повторяется то же самое. Мы стали поддразнивать Полину, срамить:
– Ты признайся, что боишься воды. Или, может быть, плавать не умеешь? Так мы тебя обучим!
Долго еще упорствовала Полина, прежде чем призналась. Да, она не умеет плавать. Да, боится. Что же тут смешного? Мы видим – она обижается, и перестали приставать. Но Полина не вытерпела и через несколько дней сама предложила:
– Пойдем на мелкое место, я буду плавать.
Поплыла, а сама все время ногой пробует дно. И как только почувствует, что дна нет, сейчас же, запыхавшись, плывет обратно. Тогда мы ей говорим:
– Летать на высоту не боишься, а плавать не умеешь. Какая же ты морячка? А еще командир летающей лодки!
Шутили мы не зря. Полину надо было заставить научиться плавать. Весь экипаж должен быть готов ко всяким неожиданностям. Наконец, Полина сдалась.
– Хорошо, – говорит она мне, – я поплыву, только ты будешь плыть рядом. Будешь плыть и приговаривать: «спокойно», «спокойно».
Мы поплыли вдвоем. Уже давно не прощупывается ногой дно, а моя Полина все плывет да плывет. Только чересчур резко двигает руками и ногами, будто боится утонуть. Я по уговору повторяю: «спокойно», «спокойно». Она плывет дальше. Так доплыли мы до бочки, метров сто от берега. Полина подержалась за бочку, в глазах ее сияло счастье.
– Ну что, не страшно? – спрашиваю.
– Погоди, доплывем до берега, тогда скажу, страшно или нет.
Деловито, как бы совершая какое-то очень ответственное дело, Полина поплыла обратно. Мы рассказали Вере Ломако, что Полина оморячилась окончательно – даже плавать научилась.
– Не поверю, – говорит Вера. – Вот когда она поплывет так же далеко, как Маринка, – вот тогда я скажу: действительно оморячилась.
Полина заскучала. Я снова пристала к ней:
– Ну, поддержи честь командира! Что тебе стоит? Разве ты устаешь в воде?
– Не устаю, а боюсь, – чистосердечно призналась Полина.
– Тогда поплывем еще раз.
Поплыли. Я не спускаю с нее глаз. Постепенно ее движения становятся ровнее, она уже не дергается, как в первом заплыве. Иной раз обернется и оскалит зубы: «ну что, плыву?» Я приговариваю: «спокойно», «спокойно», и так это хорошо на нее действует, что без всякого труда она доплывает до бочки. Тогда я кричу ей:
– За бочку не держись, поплывем обратно!
Полина недовольно и ворчливо отфыркивается, но молчит.
– У, трусиха! – кричу я. А сама поворачиваю обратно.
Полина делает над собой усилие и доплывает со мной до берега.
– Ну теперь отдохни, и поплывем с тобой до дальней крестовины. Проплывешь такое же расстояние, какое мы сделали с тобой сейчас?
– Боюсь, – снова говорит Полина.
– Как тебе не стыдно, ведь расстояние такое же.
– Там глубже.
– Ну, попробуй разочек…
– А ты будешь приговаривать «спокойно»?
– Буду.
– Ладно, поплывем.
Поплыли. Дошли до бочки, я ее спрашиваю:
– Устала?
– Нет.
– Ну, тогда плыви дальше.
Так мы дошли до дальней крестовины, отдохнули, и отсюда без остановки Полина плыла до самого берега. Вышла довольная, отряхнулась, вздохнула, как после тяжелого труда, и говорит:
– Хватит, наплавались…
Через пару дней прихожу я на женский пляж и вижу: моя Полина одна плывет в бухту. Я бросилась ее догонять. Подошла к ней близко. Полина молча, угрюмо и сосредоточенно гребла руками в воде. Я заплыла вперед. Полина наткнулась на меня, я ей кричу:
– Молодец ты, Полина, молодец, чижик!
Сама не знаю, почему назвала я ее вдруг чижиком. Эта кличка так за ней и утвердилась.
– Уходи от меня, – кричит Полина, – хочу одна!
Выплыла на берег и говорит мне наставительно:
– Видишь, страх уж не так трудно побороть. Вот и научилась плавать!
Таким же образом, но гораздо быстрее Полина научилась грести на байдарке, в которую села тоже в первый раз в жизни. И это нужно уметь морскому летчику. Байдарка ей так понравилась, что, сидя в ней и залихватски, как завзятый моряк, запуская весло в воду, Полина приговаривала:
– Вот это здорово! Здорово! А я и не знала, как это хорошо.
Однажды она ушла так далеко в открытое море, что сопровождавший нас доктор, оставленный далеко позади, стал кричать:
– Вернитесь, вернитесь! Из медицинских соображений я не разрешаю плавать так далеко!
Так Подина у нас оморячилась окончательно.
Тренировка подходила к концу. Мы уже взлетали с воды с большой нагрузкой. Полина осваивала машину так же упорно и методично, как училась плавать. Несколько раз она поднималась в воздух, постепенно увеличивая полетный вес машины. Наконец, был назначен полет с таким весом, какой машина должна иметь в перелете. В самолет сел инженер. В его обязанности входило наблюдать, как оторвется от воды самолет с полным весом и как поведет он себя на взлете.
Но взлететь было не так легко. Несколько дней подряд мы выходили в открытое море и на полном газу гоняли нашу машину по волнам. Выбирали ветер посильнее, чтобы он помог нам оторваться от воды. Волны переливались через поплавки, заливали мою кабину. Я хлебала соленую морскую воду и только старалась подолом кожаного пальто закрыть радиостанцию. Сильный морской накат швырял самолет, но ветра не было. Полина приостанавливала взлет, и мы возвращались в бухту. Но мы не сомневались, что в конце концов удастся выбрать день, когда волна будет поменьше, а встречный ветер посильнее, и тогда мы уж наверняка взлетим. Выбирать пришлось долго. Однако наступил конец и безветрию. Машина оторвалась от воды и взлетела.
Но это еще не был полет по нашему маршруту. До того, как отправиться в далекий путь на Архангельск, нам еще надо было проверить, как ведет себя машина в воздухе над морем. С этой целью мы решили вылетывать горючее по маршруту Севастополь – Очаков и обратно. Сделаем три-четыре таких тура и вернемся в бухту.
Только набрали высоту над Севастопольской бухтой, как все море под нами заволокло густым туманом. В разрыве тумана крохотным синим клочком виднелась бухта.
Полина обращается ко мне:
– Ты можешь провести самолет на Очаков над туманом?
– Могу.
Мы полетели на Очаков. Прошло больше часа, а мы еще летим над туманом. По расчетам через несколько минут должен быть Очаков. Но под нами ничего нет, только туман, белый, как облако. А мы задались целью – пролететь над Очаковом, снизившись до пятидесяти метров. Какова же была радость, когда оборвался туман и мы увидели перед собой город! Сначала блеснула полоса синей воды, потом показался кусочек берега, а на берегу, прямо по пути нашего самолета, Очаков. Полина скомандовала: «Дать ракету» и протянула мне записку: «Здорово, Маринка!»
Мы выпустили ракету, снова набрали высоту и полетели на Севастополь. У Херсонесского маяка опять спустились до пятидесяти метров. На маяке люди отмечали наш перелет. Они махали нам руками и шапками.
Так мы трижды летали на Очаков и обратно. Когда в третий раз возвращались из Очакова, внезапно остановился мотор. Кончилось горючее в расходных баках, а Вера Ломако, на обязанности которой это лежало, не успела переключить краны на другие баки. Самолет начал стремительно терять высоту. Автоматически сматываю антенну и задраиваю антенный люк. Под нами туман, не видно даже воды, куда бы можно было приводниться.
Лицо Полины стало серьезным и напряженным. Она вызывает Веру Ломако, чтобы та переключила баки. Мотор снова заработал, опасность миновала. Полина протягивает мне записку: «Правда, Маринка, испортится мотор, – ведь и не сядешь в таком тумане. И как это только нам удалось перехитрить командование, что в такой день нам разрешили лететь!»
Мы снова набираем высоту. Летим на Севастополь. Держу связь с Севастополем по радио. Там внимательно следят за нашим перелетом. Когда подходим к Севастополю, в баках еще остается горючее на небольшой маршрут. Решаем слетать на Евпаторию. Когда легли на курс, обратно в Севастополь, Вера Ломако забила тревогу: кончается масло. Делать ничего не оставалось – пришлось итти на посадку в Севастопольскую бухту. Мы были в полете девять с половиной часов. Когда приводнились, нас поздравили с установлением международного женского рекорда дальности полета на гидросамолете по ломаной линии. Мы пролетели 1 750 километров, немногим меньше нашего основного маршрута Севастополь – Архангельск.
Но Полина была недовольна и собой и нами. Она ворчала, что слишком много ушло бензина, слишком много израсходовано масла, почему Вера не вовремя перекрыла баки. Хорошо еще, что к штурману никаких особых претензий командир не имел. Говорила она с нами строго и недовольным тоном.
Тренировочные полеты на расход горючего продолжались. В один из таких полетов мы проходили вдоль берега Азовского моря. Я взглянула на Полину, лицо ее было очень мягким и добрым. Она внимательно смотрела вниз, на землю. Под нами был поселок. Что, думаю, она там ищет? Полина продолжала пристально смотреть вниз. Потом передает мне записку: «Это Новоспасовка, мое родное село». Привязала к карандашу записочку и бросила вниз: «Привет односельчанам! Полина Осипенко».
ТРИ ЧЕЛОВЕКА В ОТКРЫТОМ МОРЕ
Материальная часть и люди – в полной готовности. Последние полеты между Севастополем и Очаковом мы совершали на высоте 4,5 тысячи метров. Летали по шесть и по девять часов без кислородных приборов. Итак, наша готовность уже не вызывает сомнения даже у самых требовательных организаторов дальних перелетов.
Самолет подняли на берег, еще раз проверили все агрегаты мотора, зачехлили и запломбировали. Так наша летающая лодка будет ожидать подходящей погоды.
Потянулись томительные дни. Каждый день отправлялись на метеорологическую станцию и внимательно разглядывали карты погоды. Специально для нашего экипажа Москва ежедневно передавала прогнозы погоды по маршруту Севастополь – Архангельск. Каждый день мы видели вдоль нашего будущего пути то облачные фронты, то грозы, то ливни. И как могло быть иначе? Ведь наш путь пролегал в совершенно различных воздушных массах: мы вылетали из теплого тропического воздуха, затем попадали в континентальную среду, после этого в массы полярного и, наконец, арктического воздуха у Белого моря. Четыре различные массы воздуха, разная температура, разное направление ветров, различная влажность. При соприкосновении этих воздушных масс неминуемо на каких-то участках маршрута возникнут ливни с грозами и шквалами. Разве дождешься одинаково благоприятной погоды на таком большом и различном по климату маршруте? Между тем командование перелета придерживалось мнения, что нас можно выпустить лишь в том случае, если хотя бы на двух третях маршрута будет хорошая погода.
Мрачные и злые, мы возвращались в свою гостиницу. Старались пораньше лечь спать, чтобы меньше разговаривать. Полина, дисциплинированный военный летчик, считала, что раз командование ставит такие условия, – значит делать нечего: жди и подчиняйся.
Но до каких пор ждать? До осени, когда вообще отпадет всякая возможность лететь далеко? Чего ждать? Какой-то особенной, «девичьей» погоды? Но кто приготовит для нас такую специальную погоду, чтобы ни дождик не полил, ни ветерок не подул?
Мы наседали на Полину. Почему не лететь? Она командир, пусть сама примет решение и действует. Полина слушала-слушала, наконец, видим – встает, одевается.
– Пойду звонить в Москву, товарищу Ворошилову.
С прямого провода она вернулась возбужденная, но попрежнему мрачная. Нарком обещал, что разберется и поможет, однако разрешит ли он перелет – еще неизвестно.
Политуправление Черноморского флота, желая нас развлечь, часто приглашало в театр. Но и там мы думали и разговаривали только о погоде и о том, что же, наконец, будет с нашим перелетом. Однажды, когда мы вернулись ночью из театра, нам подали телеграмму. Мы развернули бланк и прочитали:
«Вылет разрешаю, еще раз тщательнее проверьте материальную часть. Желаю полного успеха. Ворошилов».
Три взрослые женщины запрыгали по комнате, как маленькие дети. Мы обнимались, целовались, хлопали в ладоши, поздравляли друг дружку, как будто перелет уже закончен и все трудности остались позади. Повалили Полину на кровать и, крепко уминая ей бока, приговаривали:
– Вот это командир! Вот это командир!
На следующий день, торжествующие, мы явились на аэродром. В штабе морской части, снаряжавшей перелет, уже знали причину нашего торжества: здесь была получена копия ворошиловской телеграммы. Но нарком позаботился о нас еще больше. Он прислал специально из Москвы людей – еще раз проверить готовность к перелету.
Теперь началась настоящая подготовка. Со дня нашего приезда в Севастополь прошло уже около трех месяцев. Хоть нам и удалось в это время поставить один «рекордик», как мы нежно называли свой перелет по замкнутой кривой, но ведь это был, так сказать, внеплановый перелет, не входивший в первоначальные расчеты. Все же мы считали большую часть времени потерянной напрасно. Правда, все эти три месяца шла непрерывная тренировка. Каждый день прибавлял знаний и опыта. Но мы рвались поскорее на свой маршрут.
Власть над тремя летчицами перешла в руки врача. С военно-морскими врачами шутки плохи. Каждый день нас укладывали спать в 6 часов вечера. Окна наглухо закрывались ставнями. Приказали никого к нам не пускать. Но как заснуть с 6 часов вечера? Еще несколько дней тому назад, раздосадованные злополучными картами погоды и метеорологическими прогнозами, которые связывали нас по рукам и ногам, мы старались как можно скорее заснуть, чтобы меньше разговаривать. А вот теперь не спалось. Прорвались наружу все разговоры, которые накопились за дни вынужденного молчания. Можно ли передать разговоры трех летчиц, увидевших, наконец, что, вот-вот, исполнится их мечта и они пролетят по маршруту, по которому еще никто не летал? Мы прекращали свои долгие беседы лишь тогда, когда строгая и дисциплинированная Полина напоминала, что через несколько часов нас поднимут на ноги.
В час ночи мы вставали и после некоторых обычных перед всяким дальним полетом медицинских процедур отправлялись на пристань. Здесь нас поджидал катер. Море дышало тихо и спокойно. Катер вез нас в темноте через бухту в море на гидроаэродром. Мы плыли и взволнованно смотрели: есть ли ветер, достаточно сильный для отрыва от воды тяжело нагруженной машины? Нет ли в бухте наката волны, который может помешать нам взлететь?
На аэродроме съедали приготовленный для нас завтрак. Потом в темноте спускали машину на воду и буксировались за катером в открытое море.
Но напрасны были все усилия, – машина отказывалась взлететь. Ее интересы и возможности явно расходились с нашими устремлениями. Мы желаем подняться в воздух, а машина упорно бежит по воде и, проклятая, не отрывается. То ей слишком мал ветер, то слишком велика волна.
Что делать? Мы возвращались обратно в гостиницу. На следующий день все повторялось сызнова. Три дня подряд мы приезжали на аэродром в полной готовности и уезжали в город ни с чем. Правда, теперь мы уже не так злились, как в недавние дни, когда вылет откладывался совсем по другим причинам. Поймаем же мы в конце концов этот ветер! Задует же он когда-нибудь так, как это нам требуется. И всего-то нужно каких-нибудь метров пять в секунду! Но вот штиль кончался, и долгожданное дуновение ветра снова наполняло нас надеждой. Однако ветер хитрил. Он дул с моря и накатывал волну. Взлетать с такой воды для лодки – то же самое, что для сухопутного самолета подниматься с неровной, изрытой оврагами площадки. Машину только подбрасывало, но взлетать она не желала.
Севастопольские метеорологи, заинтересованные не менее нас самих в том, чтобы наш перелет состоялся (мы им уже порядочно надоели), сообщили, наконец, радостную весть. Завтра на рассвете ветер будет с материка, приблизительно пять метров в секунду. Ура! На 1 июля был назначен старт.
От сильного волнения мы в эту ночь почти не спали. Ночью, одетые в меховые кожаные пальто, в меховых шлемах и унтах, приехали к своему самолету. Провожать нас выехало все высшее командование Черноморского флота. Три летчицы выстроились в ряд у самолета. Полина Осипенко по-военному отдала рапорт командующему флотом о готовности экипажа. Командующий принял рапорт и сказал речь. Он подчеркнул, что до сих пор еще ни один из летчиков Черного моря не совершал таких длительных перелетов на морской машине через сушу. Он пожелал нам успеха, пожал руки, раздалась команда: «В самолет!», и мы, веселые, возбужденные, заняли свои места. Катер повел самолет на буксире в море. Сзади, за хвостом самолета, шла морская шлюпка. Катеры командования двинулись вслед – провожать.
Наступал рассвет. Стремясь как можно больше облегчить самолет, мы решили запускать мотор со шлюпки. С борта самолета был снят большой тяжелый баллон с сжатым воздухом. Его поместили в шлюпке. Здесь находились инженер Кольчинский, бортмеханик Соломатов, моторист Поперечнюк и два краснофлотца. Во время запуска мотора шлюпка подходила лагом к борту самолета и, крепко придерживаемая людьми, стояла плотно прижатая к борту. Баллон с сжатым воздухом соединялся трубкой с самолетом. Когда запускался мотор, самолет начинал двигаться по воде. Вместе с самолетом двигалась и шлюпка. Наконец, трубка убиралась, и, по команде «отдать», все находившиеся в шлюпке ложились. Шлюпка молниеносно проносилась под плоскость, под стабилизатор и оставалась далеко позади самолета.
Увы, эту тяжелую операцию нам пришлось на этот раз проделать трижды. Трижды запускался мотор, трижды мы пытались взлететь. Мотор начинал греться, но машина не отрывалась. Взошло солнце, становилось жарко, ветер слабел. Вымокшая с головы до ног, я сидела в передней кабине. При каждом неудавшемся взлете меня неизменно обдавало морской водой, которая высокими валами переваливала через кабину. Сзади, в кабине пилота, сидела Полина, тоже мокрая, но от испарины. Она сидела без шлема, в расстегнутом меховом реглане и тяжело дышала от несносной жары. Она выключала мотор, и отпущенная машина беспомощно дрейфовала в море. Снова подходил катер, брал нас на буксир и оттаскивал обратно к месту старта.
После трехкратного повторения такого «взлета» стало ясно, что взлет сегодня не состоится. Провожавшие нас катеры на полном ходу шли в бухту. А летчицы-неудачницы снимали с себя парашютные лямки, стаскивали жаркие меховые пальто, унты и шлемы и, утомленные, злые на погоду, на самих себя и на весь мир, вылезали из своих кабин и, лежа под моторными стойками, делали вид, что им безразлично все на свете. Мы уже так свыклись с неудачами, что я, например, почти дремала, держась за буксировочный конец.
Машину поднимали на берег. Она была так тяжело нагружена, что даже на нормальной прибрежной глубине оседала на мель. Водолазы подводили под самолет тележку и на тросе подтягивали его на спуск. На этот раз водолазам очень долго пришлось возиться с нашей машиной. Изнывая от жары, мы вернулись в город.
На следующий день, 2 июля, мы сделали еще одну попытку взлететь. Теперь нас провожали только два катера. Один буксировал самолет, на другом шел начальник политуправления флота. В шлюпке для запуска мотора было только трое: инженер Кольчинский, техник Соломатов и моторист Поперечнюк. Вот буксировочный катер оставляет нас в море и отходит в сторону. Люди в шлюпке готовятся к запуску мотора. Я не спускаю глаз с флажка, который держу в руках, и с удовольствием вижу, что он здорово треплется, – значит, ветер есть. Ветер дует с полуострова, – это как раз то, что требуется. Очень близко от самолета проходит катер. Нас приветствует начальник политуправления и от имени Военного совета желает счастливого пути. Техник Соломатов, желая облегчить труд Веры, перелезает в самолет и начинает готовить запуск мотора. На шлюпке остаются двое. Им трудно держать шлюпку плотно прижатой к борту самолета. Я протягиваю инженеру Кольчинскому руку, чтобы помочь. Кольчинский отказывается: