Текст книги "Небо остается нашим"
Автор книги: Марина Чечнева
Жанры:
Биографии и мемуары
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 16 страниц)
Интенсивная работа уже начала сказываться на технике, все чаще стали барахлить моторы, хотя мы старались изо всех сил продлить срок их службы. Почти весь ремонт, в том числе и средний, наши специалисты проводили сами. И все же в сентябре в полевые авиамастерские улетело «на поправку» несколько самолетов. Ира Себрова и Ольга Санфирова первыми из нас очутились в положении всадников без коней. Вслед за ними вылетели в Хачмас, где размещались мастерские, и мы с Катей Титовой. Но недолго длилось наше уныние. Коллектив 44-й полевой авиаремонтной мастерской (ПАМ), руководимый Федором [80] Степановичем Бабуцким, отнесся к заказам женского авиационного полка очень внимательно. Самолеты выходили из ремонта раньше намеченных сроков.
С тех пор, уверовав в мастерство и энтузиазм коллектива ремонтных мастерских, отправляя машины в Хачмас, мы уже не опасались, что надолго останемся без работы: наши самолеты ремонтировали быстро. А в канун 25-й годовщины комсомола коллектив ПАМ собрал и подарил полку новенький У-2. Его вручили одному из лучших экипажей – Тане Макаровой и Вере Белик.
В ходе боев росло мастерство наших летчиц. Теперь летчики из соседних полков, встречаясь с девушками, не величали их больше птичками небесными. Между женским полком Е. Д. Бершанской и мужским полком К. Д. Бочарова, тоже летавшим на У-2, завязалась крепкая фронтовая дружба. Но эта дружба на земле не мешала нам быть яростными соперниками в воздухе. Между нашими полками шло упорное соревнование за первенство в дивизии.
В сентябре мы подводили первые итоги боевых действий. Со 2 июля по 5 августа летчицы полка совершили 711 ночных вылетов, в результате которых возникло 58 пожаров, 16 сильных взрывов, были разрушены две крупные речные переправы, уничтожены прожекторные и зенитные точки. Но данные эти были далеко не полными. Уточнять их, как правило, помогала наземная разведка.
В сентябре 1942 года в ущельях Кавказа не умолкал гул орудий: бросая в бой все новые резервы, гитлеровцы рвались к Грозному и Баку.
Женский авиационный полк базировался в то время в районе Сунженского хребта. Оттуда мы регулярно наносили удары по живой силе и технике врага в районах Моздока, Кизляра, Прохладного.
Каждую ночь наши У-2 улетали за линию фронта бомбить технику и живую силу противника. Но иногда приходилось возвращаться домой с неизрасходованным бомбовым грузом. Случалось это, когда цель была закрыта туманом или низкой облачностью. В такой ситуации нам категорически предписывалось возвращаться на свой аэродром. И все же…
Я была свидетелем, как строго отчитывала командир полка Е. Д. Бершанская комиссара эскадрильи Ирину [81] Дрягину за то, что та пыталась пробиться через Терский хребет к цели, когда на седловине хребта лежала густая еблачность во много слоев. Затея эта была особенно опасной потому, что дело происходило в декабре, самолет мог мгновенно обледенеть и стать неуправляемым.
Кстати сказать, в подобные ситуации Ира попадала не раз, но все кончалось благополучно, даже посадки на чужом аэродроме…
* * *
Мы стали солдатами, солдатами яростными и мужественными. О многих даже в газетной хронике писалось с почтительным уважением:
В леске южнее пункта В. накапливались мотомехвойска противника. Одновременно на станции Н. нашей разведкой было замечено несколько эшелонов с войсками и грузами. Вблизи этой станции, по дорогам и через переправу, двигались резервы врага.
Командование поставило перед летным составом подразделения капитана т. Бершанской задачу: уничтожить скопление вражеской техники и живой силы в указанных пунктах.
Целую ночь напряженно работали боевые экипажи. Почти все они совершили по два боевых полета предельного радиуса действия.
Особенно меткой бомбардировке был подвергнут лес – место расположения фашистских танков и мотопехоты. Экипаж летчицы Полины Макагон со штурманом Верой Белик после бомбометания наблюдал огромный взрыв и пожар с характерным для горения танков белым дымом. Большой силы взрывы и пожары возникали от бомбардировок экипажей Татьяны Макаровой, Ольги Санфировой и других.
Одновременно с этим ряд экипажей нанес несколько последовательных ударов по врагу в пунктах Н. и по переправе через К.
Экипажи летчиков Нины Худяковой со штурманом Екатериной Тимченко, Марины Чечневой со штурманом Ольгой Клюевой, отходя от цели, видели, как рвались их фугаски в месте скопища врагов, как пылали пожары большой силы…{5} [82]
И так было каждую ночь. Днем с нашего аэродрома «подскока» стартовали ястребки, беспрерывно штурмовавшие врага. В сумерки на смену им приходили бомбардировщики-ночники. И тогда опять оживал, вспыхивал разноцветными огнями аэродром.
* * *
27 сентября 1942 года нам вручили первые фронтовые награды. Меня наградили орденом Красного Знамени. Моего штурмана Олю Клюеву – орденом Красной Звезды. Многие получили тогда ордена. Но особенно я радовалась за нашего техника Катю Титову. Таким, как она, скромным, незаметным труженикам мы во многом были обязаны своими успехами. Как врачи, они постоянно держали руку на пульсе нашего второго сердца. И это сердце мощностью более сотни лошадиных сил никогда нас не подводило, хотя частенько мы не жалели его. Чем напряженнее становилась борьба, тем больше доставалось его могучим железным мускулам.
В те сентябрьские дни я испытала не только радость, но и большое горе: до нас дошла весть о гибели Валерии Хомяковой. Мы расстались с Лерой в мае 1942 года. Наши военные дороги разошлись: я со своим полком улетела на Южный фронт, а ее назначили заместителем командира эскадрильи женского истребительного полка.
Днем и ночью Валерия вместе с подругами охраняла с воздуха Саратов. За образцовое выполнение боевых заданий командование не раз объявляло ей благодарность.
Я горжусь, что моя подруга лейтенант Валерия Хомякова была первой женщиной в мире, сбившей в ночном бою самолет противника. Произошло это в ночь на 25 сентября 1942 года, когда группа вражеских бомбардировщиков Ю-88 прорвалась к Саратову. А через несколько дней Валерии не стало. Она погибла, выполняя боевое задание командования.
Так и осталось недописанным письмо к матери, начатое перед вылетом. На полуслове была прервана ее задушевная беседа с Ольгой Шаховой о счастье, о будущем…
Для всех, кто знал и любил Валерию – а не любить ее было просто невозможно, – она навсегда останется не только замечательным летчиком. В ее образе органично слились для меня и моих сверстниц прекрасные человеческие и деловые качества, покоряющая женственность и [83] решительность, преданность долгу, смелость, не знавшая границ. Валерия была человеком большой души и открытого сердца, беззаветным и самоотверженным во всем: в служении авиации, в дружбе, в любви…
Память о Валерии жива. Я имела возможность еще раз убедиться в том, когда не так давно посетила Московский химико-технологический институт, где она училась и где по просьбе студентов и преподавателей я долго рассказывала о ее короткой, но славной жизни.
Валерию помнят товарищи по аэроклубу, с которыми она работала перед войной. Помнят боевые подруги. И я верю – о ней будут знать новые поколения молодежи.
* * *
Наступила осень. Зарядили дожди. Но мы работали без перерывов. Трудные это были полеты. Цель порою была полностью закрыта облачностью или туманом. Мы находили окна и старались во что бы то ни стало выполнить задание. Зато каждый боевой вылет в этих сложных условиях прибавлял нам опыта, помогал вырабатывать тактику борьбы с врагом.
Очень успешно действовал в те дни экипаж в составе Надежды Поповой и Екатерины Рябовой. И не случайно о них неоднократно писала фронтовая газета, не случайно именно их ставили в пример другим летчицам и штурманам.
Надю Попову – красивую голубоглазую девушку, женственную и нежную – любили у нас все. Я с ней подружилась с первых дней пребывания в полку. Мы не раз приходили на выручку друг другу, это сблизило нас еще больше…
В раскрытое настежь окно нашего общежития было видно, как щербатая луна путается в ветвях деревьев, как внизу, под луной, проступают очертания гор, а в ночной синеве неба мерцают веселые звездочки.
В тот день что-то долго не поступала из штаба дивизии боевая задача. В свободные минуты мы, как обычно, мечтали о будущем.
Опершись локтями о подоконник, задумчиво глядела вдаль Женя Руднева. Мы с Надей Поповой пристроились рядышком с ней.
– Как хорошо, девочки! – зачарованно произносит Женя. – Вы видите – это Вселенная. И Луна, и наша [84] Земля, и мы – воюющие букашки – все это Вселенная… – Женя умолкла, по ее бледному лицу разлилась ослепительная улыбка. – Сегодня мы летаем на У-2 между разрывами фашистских зениток. А когда разобьем врага, придет время, и мы обязательно дадим старт воздушным кораблям. Они полетят вокруг Земли, на Луну, на Марс… Девочки, почему вы молчите? Луна вас очаровала, что ли?…
– Нет, Женечка, не луна… Просто, когда видишь рядом прекрасное, хочется помолчать…
Руднева отошла от окна.
– Самое прекрасное, по-моему, это истинная поэзия… Вот и осень. Пушкин очень любил ее. Я тоже люблю. Сколько мыслей охватывает человека именно в это время года! Сколько вокруг нежной печали и мечтательной грусти… – Женя замолчала, думая о чем-то своем.
– А чего мы, собственно, приуныли, девочки? О чем загрустили? О прошлом? Так ведь мы молоды, все еще впереди. – Надя Попова говорит тихо, но очень проникновенно. – Выше голову, подружки! Вспомним-ка лучше, какие песни поются в осеннюю пору. Жаль, нет гитары… Да, впрочем, можно и без нее. Помните:
Я пережил свои желанья, я разлюбил свои мечты, Остались мне одни страданья, плоды сердечной пустоты…
Однако не очень-то пелось без гитары. Снова в комнате наступила тишина. И снова зазвучал нежный и таинственный голос Жени Рудневой. Она продолжила свою красивую импровизацию:
– Леса загорелись в первом нежном багрянце, а в воздухе тихо плывут куда-то серебристые нити… Ярче и заманчивей сверкают в небе таинственные звезды…
– И почему-то хочется вдруг плакать, – грустно добавляет Оля Клюева. – А еще хочется петь без конца разные песни, больше – грустные…
– Почему-то осенью все кругом кажется золотистым, – продолжает мысль подруги Женя Руднева. – И падающие медленным дождем желтые листья в Летнем саду, и бледный свет вечерней вари над Невой, и крылья птиц в лучах заходящего солнца, и вот эти далекие горные вершины… Да и сама осень кажется гигантской золотой птицей, распластавшей над землей крылья… [85]
Незаметно подошли октябрьские праздники. Незадолго до них полк посетили командующий фронтом генерал армии И. В. Тюленев и командующий 4-й воздушной армией генерал-майор авиации К. А. Вершинин. Ивану Владимировичу не понравилось, что мы ходим в брюках. Он сказал, что незачем женщинам ходить в мужской армейской форме, и тут же приказал сшить всему составу шерстяные юбки, гимнастерки и хромовые сапоги.
– Раз уж ваш полк женский, так вы должны быть женщинами во всем, – сказал нам генерал. – А иначе вы и сами забудете, что принадлежите к прекрасному полу.
Вручив девушкам награды, гости уехали.
Вскоре мы действительно получили новенькую форму. Времени до праздников оставалось в обрез, и мы деятельно готовились к ним. Полковой врач Ольга Жуковская в отчаянии только охала и хваталась руками за голову, видя, в каком огромном количестве истребляют наши артисты марлю и акрихин.
– Пощадите, девушки! – молила она. – Не шейте себе таких пышных сарафанов.
Наконец все было готово. Вечером приехали гости – наши братцы из полка К. Д. Бочарова и все командование 218-й дивизии во главе с Д. Д. Поповым, который к тому времени стал генерал-майором. В небольшом зале нашего импровизированного клуба яблоку негде было упасть. Но, как говорится, в тесноте, да не в обиде!
Все шло как положено. Война не исключила из нашей жизни отдых. Она оторвала нас от семей и родных, разбросала по землянкам, окопам, фронтовым аэродромам, по далеким и ближним тылам, но не смогла лишить наши души самого главного – жажды жизни, любви к ней. Напротив, она еще больше обострила это чувство и заставила каждого полнее осознать простую, но прекрасную истину – что он человек и ничто человеческое ему не чуждо.
И когда Валя Ступина, открывшая праздничный вечер, закончила свое выступление песней «В землянке», в зале на мгновение установилась тишина. В простых, бесхитростных словах этой песни мы узнавали свою судьбу. Как и безымянный герой песни, каждый наперекор суровой вьюге войны помнил о голубом небе и солнце, о счастье, о любви, обо всем, ради чего он недосыпал, мерз в окопах, [86] поднимался в атаку и, если надо, бросался грудью на амбразуры вражеских дотов.
Вот о чем пела девушка в солдатской форме, вот какие думы и чувства рождала песня у слушателей. Вообще песня на фронте была нашим неизменным спутником, верным другом, она звала и вела за собой, помогала жить и сражаться. Часто перед полетами, когда плотные сумерки южной ночи спускались на землю, мы собирались у самолетов и пели. Нередко первой начинала Бершанская. Евдокия Давыдовна хорошо знала народные песни, а ее мягкий приятный голос был удивительно созвучен их вольным лирическим напевам.
Эти ночи, как наяву, встают передо мной. Призывно мерцают в бездонной вышине звезды, с гор тянет холодком, издали доносится неясный шум передовой. А по аэродрому движутся тени. Песня льется, льется и не кончается. На смену одной спешит другая… И каждая рождает в душе свой отклик. Первая печалит, вторая радует, третья навевает легкую грусть и как бы вызывает сожаление о чем-то далеком, неясном. Сколько песен, столько и чувств. Но есть в песнях одно общее, что роднит их, – к ним нельзя быть равнодушным. Особенно остро я почувствовала это на фронте и нередко задумывалась, почему так происходит. Наверное, не только потому, что мелодия ласкает слух, вызывает определенные чувства, рождает ассоциации. Мелодия организует в единую систему множество разрозненных мыслей и чувств, направляет их в одно русло и тем самым как бы соединяет поющих незримыми нитями, помогает лучше и полнее понимать друг друга, а стало быть, сплачивает людей и их усилия в бою, труде, учебе, в том, что называется одним многогранным словом – жизнь.
Однако я отвлеклась от рассказа о праздничном вечере. Кстати, в репертуаре его преобладали именно песни. Выступали почти все наши основные солисты: Дина Никулина, Рая Аронова, Люба Варакина, Рая Маздрина. Шумный успех выпал на долю Ани Шерстневой и Аси Пинчук, исполнивших саратовские частушки. Закончился концерт чтением поэмы о нашем полке, которую написала Ира Каширина.
…И так мы воюем, и летчики-братцы
Сестричками девушек наших зовут. [ 87]
В семье боевой мы, как равные, драться
За Родину будем, за радостный труд.
Пока хоть один из фашистов проклятых
На нашей земле будет воздух смердить,
Мы вахту почетную, сестры, не сменим,
За нами народ, мы должны победить!
Эти два последних четверостишия нам особенно понравились большим оптимизмом, глубокой верой в нашу окончательную победу.
Праздник мы провели весело, интересно. А затем для нас вновь наступили боевые будни.
* * *
Ненастная осенняя погода сильно затрудняла полеты. Но командир нашей эскадрильи Серафима Амосова уверенно вылетала в бой первой, а за ней следовали все экипажи. Может быть, мы были пристрастны, но считали Амосову лучшим комэском в полку. Воюя рядом с ней, я многому училась, многое перенимала у нее. Летчицы, штурманы, техники, вооруженцы тоже прошли благодаря ей хорошую школу. Амосову любили и уважали не только как требовательного начальника, но и как прекрасного товарища, верного, отзывчивого друга.
По сравнению с нами Серафима имела солидный летный опыт. Урожденная сибирячка, она одной из первых среди женщин стала в Красноярске токарем по металлу. Много и успешно работала по заданиям комсомола. Комсомол и дал ей путевку в авиацию. Амосова окончила планерную школу и Тамбовскую летную школу. Незаурядные способности девушки были замечены. Службу она начала в Гражданском воздушном флоте и летала на сложной трассе Иркутск – Москва.
Война застала Симу Амосову в Янауле. Там однажды ей и вручили телеграфный вызов от М. М. Расковой.
С первых боевых вылетов я прониклась безграничным доверием к Амосовой: я знала, в самую трудную минуту наш командир всегда придет на выручку. Так уже бывало не раз. В районе Моздока Таня Макарова и Вера Белик попали под ураганный зенитный огонь. Заметив, что Макаровой приходится очень туго, комэск со штурманом эскадрильи Розановой стали бомбить прожекторные точки немцев. Убрав газ, Амосова спланировала на ближайший [88] прожектор. Тщательно прицелившись, Лариса Розанова сбросила бомбы. Взрывной волной сильно подбросило их самолет. Амосова едва не потеряла управление. Но свет на земле погас, и это спасло Макарову и Белик.
Зато и наши летчицы не жалели себя, если надо было помочь командиру.
Как раз в том же бою, когда Амосова выручила девушек, она сама попала в лучи прожекторов. Зенитчики усилили огонь, высота полета была небольшая. Серафима отворачивала машину то вправо, то влево. Но прожектористы вцепились в нее крепко. Гибель комэска казалась неминуемой. И тут, в самый последний момент, вверху вспыхнула спасительная САБ – одна из летчиц отвлекла внимание врага на себя. Позже выяснилось, что это был экипаж в составе Нади Тропаревской и Лиды Свистуновой. Лучи прожекторов погасли. Свистунова сбросила бомбы, а Амосова ввела машину в крутой разворот. Тьма надежно укрыла ее маленький У-2.
* * *
В ненастную осеннюю погоду нам приказали бомбить аул Дигора, у подножия Казбека, где фашисты сосредоточили много танков и большое количество различной боевой техники.
Задача была нелегкой. Мало того что враг простреливал все подходы к аулу, расположение его оказалось чрезвычайно неудобным. Представьте себе огромный кувшин с узким донышком и широкими краями, а на дне его песчинку. Этой песчинкой и был аул Дигора, а стенками кувшина – окружавшие его со всех сторон горы. Тут и днем-то развернуться было довольно сложно, того и гляди – врежешься в скалы. О трудностях же ночных полетов нечего даже говорить. К тому же погода стояла совершенно нелетная. Фашисты учитывали все эти обстоятельства и чувствовали себя в ауле спокойно. Мы тоже учитывали это, а потому строили свой расчет на внезапности. Еще Суворов говорил: там, где пройдет олень, пройдет и солдат, а где пройдет один солдат, там пройдет и армия. По такому принципу решило действовать и командование полка. Где пролетит один экипаж, рассудило оно, там пролетит и звено, где звено – там будет эскадрилья, а значит, может оказаться и весь полк, лишь бы немного прояснилось небо. Но погода, как нарочно, все ухудшалась. Мы [89] уже было потеряли надежду, а тут произошел перелом, К полуночи облачность стала рассеиваться, показались звезды, заметно утих порывистый ветер. И тотчас зарокотали моторы, самолеты один за другим взмыли в воздух. Серафима Амосова со штурманом Ларисой Розановой вылетели первыми. За ними поднялась я с Клюевой.
Как мы и предполагали, наше появление над Дигорой застало фашистов врасплох. Зенитные установки молчали. А между тем мы обнаружили вражеские мотоколонны, которые двигались по единственной дороге, проходившей через узкое ущелье. Еще при подходе к аулу у меня мелькнула мысль обрушиться в первую очередь на мотоколонну, двигавшуюся из аула к ущелью. Так можно было надолго задержать ее, а тем временем сюда подоспели бы другие экипажи. Но для этого нужно было подойти к цели на малой высоте, а горы не позволяли без риска сделать это.
– Как думаешь, стоит рискнуть? – спросила я у Клюевой, коротко сообщив свой план.
– Давай попробуем, – без колебаний согласилась Ольга. – Игра стоит свеч.
Но пробовать нам не пришлось. При свете САБ я увидела, как в самом узком месте ущелья стали рваться бомбы. Судя по времени, это сработал экипаж нашего комэска Амосовой. Розанова точно сбросила бомбы: мы видели на земле взрывы большой силы.
Только я собралась повернуть к ущелью, над ним снова вспыхнули осветительные бомбы, а немного погодя оттуда донеслись взрывы: кто-то из эскадрильи опередил нас.
На следующий день наземная разведка доложила о полном разгроме мотомеханизированной колонны гитлеровцев.
Результативность наших бомбежек, проводившихся в самых сложных условиях, окончательно убедила командование армии в том, что полк оправдал свое назначение и есть все основания усилить его боеспособность. В декабре в состав полка ввели третью эскадрилью. Командиром ее назначили Полину Макагон, штурманом – Лидию Свистунову, заместителем командира по политчасти – Марию Рунт, старшим техником – Дусю Коротченко, техником по вооружению – Марию Марину, командирами звеньев – Ольгу Санфирову, Зою Парфенову, Нину Худякову, [90] а штурманами – Руфу Гашеву, Дусю Пасько и Катю Тимченко.
В это же время у нас ввели должность заместителя командира полка по летной подготовке. На эту должность, как лучшего комэска, назначили Серафиму Амосову.
Командиром нашей эскадрильи вместо Амосовой стала Татьяна Макарова, а штурманом – Вера Белик.
* * *
23 ноября 1942 года фашистские войска под Сталинградом оказались в плотном кольце. На выручку окруженным частям Паулюса двинулась группа армий «Дон» под командованием генерал-фельдмаршала Манштейна, считавшегося специалистом по ведению осадных действий. Но деблокировать окруженных противнику так и не удалось.
В конце декабря войска Сталинградского фронта разгромили котельниковскую группировку гитлеровцев. Перешли в наступление и другие фронты. Враг растерялся. Не зная, откуда ждать очередного удара, он перебрасывал свои резервы с одного участка на другой. Воронежский и Ленинградский фронты начали вгрызаться в оборону немцев. Юго-Западный фронт развивал теперь наступление основными силами на Среднем Дону.
А наш 588-й ночной легкий бомбардировочный полк продолжал наносить бомбовые удары по врагу на Кавказе.
* * *
24 декабря 1942 года Жене Рудневой исполнилось двадцать два года. Однополчанки сердечно поздравили ее. В эскадрилье был выпущен боевой листок, посвященный этому событию. Комиссар полка Евдокия Яковлевна Рачкевич писала в нем:
Так живи и здравствуй, дорогая участница Отечественной войны. Громи беспощадно гитлеровских бандитов. Веди смело свой самолет вперед – и ни шагу назад. Победу нужно завоевать с оружием в руках, она сама не приходит. А после разгрома гитлеровской армии… в родной семье за столом ты вспомнишь о нас.
Комиссар хорошо разбиралась в людях. И когда писала это напутствие, верила не только в счастливую звезду Рудневой, верила в ее характер, ее мужество, ее сердце. [91]
«…Ты вспомнишь о вас» – эти слова не были данью банальности. Товарищеская преданность Жени была не раз проверена в труднейших испытаниях. Мы знали – такие, как она, не подведут, не покинут друга в беде, до конца останутся верными фронтовому товариществу.
Не было ночи, чтобы Руднева не летала на задания. Но о своей боевой работе она рассказывала скупо. Командование считало ее еще на Кавказе лучшим штурманом – мастером бомбовых ударов, а экипаж Никулиной – Рудневой – лучшим в полку. Мы все полностью разделяли это мнение.
Новый, 1943 год наши девушки встречали в станице Ассиновской. Вместе с Валей Ступиной и Катей Доспановой Женя Руднева была в тот вечер почтальоном и разносила поздравления. Девчата с юмором проезжались насчет ее увлечения астрономией, а наш полковой врач Оля Жуковская пожелала Рудневой написать когда-нибудь научный труд «Затмение солнца над Германией»…
2 января тронулся с места и наш Северо-Кавказский фронт. Летчицы и штурманы, техники и вооруженцы тщательно готовились к предстоящим боям. Стояла на редкость плохая погода. Снегопады, туманы и низкая облачность исключали действия авиации. Но и без того обескровленный враг почти не оказывал сопротивления. За четверо суток советские войска продвинулись на 100 километров. Наш полк готовился к перебазированию.
– Ну, дочка, – сказала на прощание моя хозяйка, – желаю тебе удачи. Кончится война, вспомни тогда про нашу Ассиновскую и приезжай в гости.
– Спасибо вам. Спасибо за все.
Мы тепло распрощались, я подхватила свой чемоданчик с немудреным скарбом и зашагала к аэродрому. На повороте дороги обернулась – женщина все еще стояла на крыльце и смотрела мне вслед.
Полк стал гвардейским
Из Екатериноградской, куда мы перебазировались, летать приходилось мало: наступила пора туманов и распутицы. Здесь, в Екатериноградской, нас настигло большое горе. Утром 7 января на общем построении начальник штаба полка Ирина Ракобольская сообщила о гибели майора [92] Расковой. Через несколько дней пришли центральные газеты. Я увидела сквозь слезы портрет Марины Михайловны в траурной рамке. С газетного листа на меня смотрели те же прекрасные глаза, то же милое, знакомое до мельчайших подробностей лицо.
Долго смотрела я на портрет… Перед мысленным взором проходили эпизоды, связанные с именем Расковой. Вот подруги отговаривают меня от встречи с ней, но мне разрешили приехать, и морозным новогодним вечером сломя голову я лечу на улицу Горького. Вот мы беседуем у нее дома. Вот телеграмма о моем вызове в Энгельс и встреча с Мариной Михайловной в штабе женской авиачасти…
В тот день мы написали на бомбах, подвешенных к нашим самолетам: «За майора Раскову!»
Девчата нашего полка дали клятву отомстить за гибель Марины Михайловны. По всей стране начался сбор средств на строительство авиаэскадрильи ее имени.
* * *
Враг откатывался быстро, и нам приходилось часто менять аэродромы. Это сильно изматывало людей. Особенно доставалось техникам и вооруженцам, так как основная тяжесть перебазировки лежала на их плечах. Наши войска, сломив сопротивление фашистов, освободили Благодарное, Петровское, Спицевское. Бои передвинулись на запад. Мы наступали вместе с наземными войсками. И хотя каждый вылет требовал огромного напряжения воли и сил, мы делали все, что было возможно.
Каждую ночь мы выполняли боевые задания, а днем перебазировались на новые точки. Команды, составленные из техников и вооруженцев, обычно заранее выезжали к линии фронта, чтобы подыскать подходящие площадки и оборудовать их для приема наших «ласточек». Но самолеты нередко опережали техников и вооруженцев. Так случилось, к примеру, под Георгиевском: мы приземлились на окраине городка, когда на улицах его еще кипел жаркий бой.
А как доставалось нашим подругам при перевозке имущества! Доверху груженные машины то и дело вязли в грязи.
– Ну вот, опять сели, – точно от зубной боли, морщилась [93] Мария Рунт при очередной такой оказии. – Давай, девчата, качнем.
Она первой вылезала из кабины и вместе со всеми, проваливаясь по колено в жидкую грязь, упиралась плечом в кузов машины.
– Раз-два – ухнем! – командовал кто-нибудь.
– Еще разик! Еще раз! – неслось в ответ. Медленно, словно нехотя, буксуя и надрывно рыча мотором, засевший грузовик выползал на твердое место.
– По машинам! – неслось вдоль дороги. Колонна трогалась, но через некоторое время все повторялось снова.
Проходившие мимо пехотинцы беззлобно подшучивали над девушками:
– Вояки в юбках, не испачкайте хромовых сапожек!
– Помогли бы, чем зубоскалить…
– А что, ребята, и в самом деле, подсобим красавицам!
Пехотинцы забирались в грязь, со всех сторон облепляли машины.
– Навались, хлопцы! – громыхал чей-нибудь бас. – А ну, дружней!
И вдруг над дорогой проносилась резкая, как выстрел, команда:
– Воздух!
Людей сдувало словно ветром. Солдаты и девушки моментально разбегались, падали на землю, инстинктивно закрывая руками голову. Нарастал рев моторов, со зловещим свистом рассекая воздух, на колонну обрушивались вражеские бомбы. Они взметали тонны жидкой грязи, решетили осколками борта машин.
В одну из таких бомбежек погибла механик самолета Людмила Масленникова. Смерть ее подействовала на меня удручающе. Нас не связывала тесная дружба. Я и знала-то ее мало – Масленникова прибыла в полк перед самым наступлением.
Совсем еще девочка, Людмила с восхищением смотрела на ветеранов, с большим уважением относилась к летчицам и штурманам. Как-то во время очередной перебазировки, когда загружали машины, мы с ней разговорились. Узнав, что училась в аэроклубе и летаю уже четыре года, Масленникова робко, словно позволила себе нечто бестактное, дерзкое, сказала, что тоже мечтает стать летчицей. [94]
– Жаль только, что сейчас это невозможно… – с огорчением заметила девушка.
– Напрасно так думаешь, – перебила я. – Можно и сейчас понемногу осваивать азы. Присматривайся, что делает пилот, когда сидит в кабине, расспрашивай подруг. А хочешь, буду с тобой заниматься?
– Что вы! У вас и времени-то нет. Вам и так спать некогда.
– А все-таки давай попробуем. Согласна?
Людмила кивнула, и я была уверена, что научу ее летать. Мне было приятно, что эту простую, милую русскую девушку в самый разгар войны вдруг властно позвало к себе хмурое, опаленное всполохами взрывов фронтовое небо.
И вот теперь она ушла от нас. Когда хоронили ее в Ново-Джерелиевской, у меня было такое ощущение, словно вместе с Людмилой опустили в землю частицу моих собственных надежд…
* * *
Из Екатериноградской полк перелетел в Александровскую. Здесь мы попрощались с бригадным комиссаром Горбуновым. Он уезжал из дивизии на другую работу. Мы с сожалением расставались с этим человеком, который стал нам настоящим отцом и другом.
После первой же встречи осенью прошлого года мы почувствовали к нему глубокое расположение. Горбунов присутствовал тогда на полковом собрании. Он внимательно слушал выступавших, интересовавшее его записывал в блокнот, изредка задавал вопросы. Причем делал это просто, без намека на начальственный тон, словно разговор происходил в тесном кругу друзей. Потом выступил сам. Говорил понятно, тепло, от души.
После этого Горбунов стал частым гостем в полку. Появлялся он всегда незаметно, без шума, бывал на аэродроме, беседовал с людьми, заглядывал в общежитие, столовую. Горбунов старался вникать в каждую мелочь нашей ншзни и боевой деятельности, но делал это спокойно, не навязчиво. Его присутствие никого не смущало и не нервировало, как это нередко случается, когда в часть прибывает высокое начальство.
Перед отъездом бригадный комиссар Горбунов присутствовал на партактиве полка. После собрания завязалась [95] оживленная беседа, и тут он раскрыл нам один секрет. Оказывается, вначале нас просто не хотели брать в дивизию.
– Вы-то, конечно, не причастны к этой оппозиции, – уверенно заметил кто-то.
