Текст книги "Небо остается нашим"

Автор книги: Марина Чечнева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 16 страниц)

И понятно, что в тот день никому не сиделось в комнатах. Как только привели себя в порядок, все высыпали [111] в сад, возбужденные, счастливые, прохаживались между деревьями, весело переговаривались, перебрасывались шутками.

Такова уж, видно, беспечная молодость. Совсем недавно многие девушки выполняли исключительно опасные полеты, и с наступлением темноты им снова предстояло отправиться навстречу опасности. Но в тот час об этом никто не вспоминал.

Наконец приехал командир дивизии. Ирина Ракобольская построила полк. Генерал Попов произнес небольшую речь и начал вручать значки «Гвардия». Первыми получили их Бершанская и парторг полка Мария Рунт. Затем Дмитрий Дмитриевич пошел вдоль строя. Пожимая каждой руку, он произносил: «Поздравляю» – и приветливо улыбался. Многим вместе со значками Попов вручал боевые ордена. Второй орден получили Сима Амосова, Надя Попова, Дина Никулина и еще многие летчицы, штурманы, техники, вооруженцы, политработники. Моему штурману Ольге Клюевой вручили высокую награду – орден Красного Знамени.

Первое мая решили отметить по-боевому: в ночь накануне праздника совершить максимум вылетов. Действовали по сосредоточению вражеских войск северо-восточнее Верхнего Адагуна. Попутно разбрасывали листовки в занятых противником населенных пунктах.

Фашисты попытались сорвать нашу бомбежку. В эту ночь они не жалели снарядов и поставили перед самолетами сплошную стену заградительного зенитного огня. В дополнение ко всему они подняли против нас истребители.

Но, несмотря ни на что, У-2, хотя и с большими трудностями, прорывались через заслоны и наносили гитлеровцам ощутимый урон.

Во время одного из полетов наш с Клюевой самолет также подвергся нападению вражеского истребителя.

Обычно в воздухе, пока все оставалось спокойным, мы со штурманом постоянно переговаривались. Не знаю, может, это отвлекало от мрачных мыслей, а может, просто помогало коротать время. В тот раз Клюева затянула наш гвардейский марш, я подхватила. Так мы и летели, беспечно напевая. И вдруг слух мой резанул торопливый крик Ольги:

– Маринка! Быстрее жми вниз! Фашист догоняет. [112]

Я инстинктивно прибавила газ, отдала ручку от себя, и У-2, взревев мотором, устремился к земле. Над нами раздался вой вражеского «мессера», и тут же рядом с правой плоскостью воздух пропороли снаряды. Пока гитлеровский летчик разворачивался для следующего захода, я изменила курс и снизилась еще. Фашист потерял нас и, сделав пару кругов, бросился на поиски другой жертвы.

– Допелись, «артистки»! – сердито бросила я в переговорный аппарат.

– Ничего, – спокойно ответила Ольга, – злей будем.

Отбомбились мы действительно успешно: угодили в самую колонну. В свете подвешенных осветительных бомб хорошо просматривалась дорога, по которой двигались немецкие мотомехчасти. Горевшие внизу машины создали пробку, началась паника.

Следом за нами летел экипаж Ольги Санфировой с Руфой Гашевой. Клюева сбросила еще одну САБ, ориентируя подруг. Мы уже легли на обратный курс, когда сзади прогрохотали взрывы.

Санфировой и Гашевой пришлось нелегко. Только они вышли на цель, как в двигатель их машины угодил снаряд. Но подруги не растерялись. Лишь сбросив на врага все бомбы, они повернули назад.

Самолет быстро терял высоту и, не дотянув до линии фронта, Оля и Руфа приземлились в тылу врага. Двое суток добирались они до своих. Руфина Гашева потом так писала о своих скитаниях:

Завтра день Первого мая, день весны. Днем вручали гвардейские значки. Лелю (Санфирову) наградили орденом Красного Знамени. Решили во что бы то ни стало сделать больше всех вылетов. Летим уже на третий боевой, а впереди еще целая ночь. Бомбим сегодня скопления автомашин и живой силы противника в пункте Верхний Адагун. Пролетели Кубань. До цели осталось немного. Вот изгиб дороги, здесь наша цель. Развернулись для захода на боевой курс, как вдруг прямо в мотор потянулась огненная трасса. Круто отвернули, но мотор перестал работать. Цель под нами, бросаю бомбы, самолет вздрогнул, и снова совсем тихо. Высота уменьшается с неимоверной быстротой. Пожарища станицы Крымской позади, еще немного – и линия фронта. Но вот уже земля. Самолет на территории, занятой врагом. Поднялась неистовая стрельба. Значит, нас заметили. Взяв планшеты, быстро выско чили [ 113] из самолета и – в траву, отползли в сторону и ползком же стали пробираться по звездам на восток. Кто-то повесил САБ над Крымской, стало светло. Пришлось переждать, пока бомба не погаснет. Подползли вплотную к железной дороге. Здесь через каждые 30 – 50 метров немецкие патрули. Временами они освещают дорогу ракетами. Выбрав благоприятный момент, мы быстро пересекли дорогу. За ней изрытое снарядами поле. Нельзя поднять головы – сразу же автоматная очередь. Скоро рассвет, а мы на открытом поле. И вдруг – о радость! Заквакали лягушки. Значит, близко болото, значит, есть где укрыться.

Были уверены, что доберемся до своих. Усталости не чувствовали, но надо быть осторожными. Хотели пристроиться у одного раскидистого куста, но автоматная очередь заставила искать другого пристанища. Нашли укромное местечко, затянули потуже ремни и сидим. Медленно светает. Сегодня – Первое мая. Хочется жить. Кругом так красиво! Что-то делают наши девушки? Вероятно, беспокоятся за нас. Вдруг страшный рокот потряс воздух. Это идут наши штурмовики. Сзади ударили зенитки. Рядом плюхаются осколки от снарядов. Мы теснее прижались друг к другу. Вот уже полдень. Наши самолеты беспрерывно бомбят и штурмуют позиции врага. Прямо над нами завязался воздушный бой. Наблюдаем и радуемся за своих. Небо покрылось тучами. Моросит дождь, холод забирается под гимнастерки. Стало совсем тихо. Стемнело, пора идти. Обошли стороной зенитку. Над головой слышен гул наших маленьких самолетов. Чувство радости и гордости наполнило сердце – это летят наши подруги.

Бесшумно раздвигаем камыш и идем почти в полный рост, скользя по дну. Болото кончилось, перед нами лес. Что-то жуткое было в его безмолвном величии. Идем по кустам. Поднимается невероятный треск. Замрешь на минуту, послушаешь, и опять дальше на восток. Весенняя холодная вода, в которой мы провели ночь, дала себя знать – Леля простыла, ее душит кашель. Она тихо кашлянула, и вдруг сзади, совсем близко, раздался ответный сдержанный кашель и вслед за ним хруст веток. Мы замерли. Когда шаги смолкли, быстро пошли прочь от этого места. Так прошла вторая ночь. Просидели в кустах еще один день. У Лели сегодня, второго мая, день рождения. Поздравила, подарила четыре семечка подсолнуха, случайно обнаруженных в кармане брюк. [114]

В эту ночь пришлось пробираться через кучи сваленных деревьев, противотанковый ров, две небольшие речушки. Третьего мая на рассвете вышли на наши артиллерийские позиции. Нас очень хорошо встретили, вкусно накормили и помогли добраться до полка. Мы среди своих близких, родных подруг!

Прибыв в полк, Оля Санфирова и Руфа Гашева отказались от отдыха и в первую же ночь снова вылетели на бомбежку. Бои с каждым днем становились все ожесточеннее, было не до отдыха.

Всегда живые в памяти моей

В начале июня мы перебазировались из Пашковской в станицу Ивановскую. Действовали с «подскока» у станицы Славянской. Здесь на большом аэродроме вместе с нами базировались истребители. Днем работали они, ночью – мы. В этот период наш полк, помимо бомбежек, вел разведку войск противника в районе Гостогаевской, Молдавской, Северных Садов, колхозов «Светлый путь», имени Ленина, «Красный Октябрь» и станиц Курчанская и Варениковская. Чаще всего вылетали на разведку экипажи Амосовой, Худяковой, Поповой, Тихомировой, Пискаревой и наш с Клюевой.

В Ивановской 10 июня 1943 года полку вручали гвардейское Знамя. На церемонии вручения присутствовал командующий 4-й воздушной армией генерал К. А. Вершинин.

…На зеленом поле выстроились летчики, техники, штурманы, вооруженцы, командиры и политработники.

Сегодня у нас праздник. Страна вручает нам прославленное в боях и битвах гвардейское Знамя.

Почти у всех блестят на груди ордена и медали – символ воинской доблести и отваги. О многих однополчанах идет слава по всему фронту.

Перед строем полка зачитан Указ Президиума Верховного Совета СССР о преобразовании нашего полка в гвардейский.

– Доблестные гвардейцы! – обратился к личному составу член Военного совета фронта генерал-лейтенант А. Я. Фоминых. – Вы самоотверженно защищаете Родину [115] от фашистских захватчиков. Вы показали образцы замечательного героизма и беспредельной преданности любимой Отчизне. Но сейчас от каждого воина требуется удесятерить наши удары по врагу. Вы обязаны совершенствовать свою боевую выучку, всемерно укреплять дисциплину и организованность, усилить бомбовые удары по врагу, храбро и умело защищать нашу Родину. Военный совет выражает уверенность, что вы с честью пронесете сквозь битвы гвардейское Знамя, приумножите славу доблестной русской гвардии. Вперед, на разгром врага!

Гремит могучее гвардейское «ура».

Затем генерал Фоминых вручил Знамя майору Бершанской. Евдокия Давыдовна чуть наклонила древко, чтобы нам были видны вышитые на алом бархате полотнища слова: «46-й гвардейский авиационный полк». Потом, опустившись на колено, коснулась губами края Знамени. Минута торжественной тишины. И вот у развернутого Знамени звучат слова гвардейской клятвы Родине, партии, советскому народу:

– Товарищи гвардейцы! Принимая гвардейское Знамя, дадим клятву советскому народу, Коммунистической партии, Советскому правительству, что высокое звание гвардейцев оправдаем с честью в жестоких боях с врагом. Мы, женщины-воины, гордо пронесем гвардейское Знамя через фронты Отечественной войны до окончательного разгрома врага. Будем преданно служить Родине, защищать ее мужественно и умело, не щадя своих сил, крови и самой жизни.

– Клянемся! – ответили командиру сотни голосов.

– …Будем свято хранить и множить славные боевые традиции русской гвардии, советской гвардии…

– Клянемся!

– …Не пожалеем жизни, чтобы отомстить фашистским извергам за разрушение наших городов и сел, за истребление советских людей…

– Клянемся!

– …Клянемся своим гвардейским званием, своей гвардейской честью, что, пока видят наши глаза, пока бьются наши сердца, пока действуют наши руки, мы будем беспощадно истреблять фашистских разбойников. Мы не успокоимся до тех пор, пока не лишим врага последнего дыхания.

– Клянемся! [116]

– …Проклятие и смерть фашистским оккупантам! Слушай нас, родная земля! С гвардейским Знаменем под водительством Коммунистической партии пойдем к победе до полного изгнания врага из пределов нашей любимой Родины!

– Клянемся!

Знамя из рук командира полка передается знаменосцу Наташе Меклин. Рядом с нею, справа и слева, ассистенты Ира Каширина и Катя Титова. Вперед вышла Бершанская, за ней Рачкевич и начальник штаба Ракобольская. Алое полотнище поплыло вдоль строя. Вслед ему дружно гремело «ура». Со Знамени, точно живой, смотрел на девушек-гвардейцев Владимир Ильич Ленин.

Гвардейское Знамя! Внешне все просто – кусок алого бархата, позолота бахромы и букв. Но для нас оно – символ высшей воинской доблести. В нем наша жизнь, слава, честь, гордость. Прежде чем на этом полотнище выткали золотом наименование нашего полка, мы прошли через множество напряженных боевых ночей, через ожесточенные обстрелы, через кровь и смерть.

Смерть… Каждую ночь она незримо витает над нами. Иногда вырывает из наших рядов одну из подруг. Но это не поражение. Побеждаем все-таки мы. Ведь, предав земле тело товарища, мы храним в себе его мысли и чувства. Они торжествуют над смертью. И гвардейское Знамя, что гордо реет над нашими головами, оно тоже свидетельство нашего пренебрежения к смерти и беспредельной любви к своей земле, к своему народу.

* * *

Через несколько дней после вручения нам гвардейского Знамени полк посетил командующий фронтом генерал-полковник И. Е. Петров. Боевая ночь накануне его визита прошла успешно. Летчики и штурманы отдыхали, у самолетов остались только техники и вооруженцы. Все было спокойно, и вдруг с командного пункта передали: «Боевая тревога». Девушки, заспанные, но в полном снаряжении, бросились к машинам. Уже через несколько минут наши У-2 взмыли в воздух.

Неизвестность всегда тяготит. Мы со штурманом не знали, что и думать.

– Посмотри-ка, Оля, – попросила я Клюеву, – уж не сбросили ли фашисты вблизи аэродрома десант. [117]

Но в поле нашего зрения на земле все было спокойно. А вскоре в небо взвилась ракета-сигнал «Приземляться». И только тогда рассеялось наше недоумение. Оказывается, генерал Петров, проезжая мимо нашего аэродрома, заметил, что У-2 стоят без присмотра и боевого охранения. Он подошел к одному самолету, забрал из кабины ракетницы, и никто этого не заметил. Разгневанный, генерал направился на командный пункт и объявил боевую тревогу.

Обо всем мы узнали позже. А пока весь состав полка построили тут же на поле. Командующий прошелся вдоль строя, внимательно осматривая каждую из нас. Временами он хмурился, видимо был раздосадован, но продолжал хранить молчание. Потом подозвал майора Бершанскую, что-то сказал ей. Нас тут же разделили на группы, установили мишени и приказали стрелять из личного оружия. Результаты, как и следовало ожидать, оказались далеко не блестящими. Генерал помрачнел еще больше.

Затем полк построили снова, и тут командующий учинил нам такой разнос, что мы запомнили его на всю жизнь. В каких только смертных грехах нас не обвиняли! Нам указали и на потерю бдительности, и на скверную строевую выправку, и на разнокалиберность формы, и на неумение пользоваться личным оружием.

– Хорошая боевая работа не дает вам никакого права быть разгильдяями, пренебрегать правилами, установленными в армии. Стыдитесь, гвардейцы! – сказал на прощание генерал-полковник Петров.

После отъезда командующего в полку состоялось партийное собрание. Критика была острой. Увлекшись боевой работой, мы основательно запустили учебу. Теперь пришлось наверстывать упущенное, тем более что срок на исправление недостатков генерал дал очень жесткий – всего месяц. Хорошо, что в этот период наступило относительное затишье и сократилось количество полетов.

Теперь все свободное время мы посвящали боевой подготовке: учились стрелять из пистолетов, совершенствовали знания по аэронавигации, теории полета и, хотя нам очень не хотелось, ежедневно часа по два занимались под руководством инженера полка Софьи Озерковой строевой подготовкой. В связи с этим Наташа Меклин сочинила шуточное стихотворение, которое у нас назвали «Молитвой летчика». В нем, обращаясь к богу, мы просили избавить [118] нас от занятий и зачетов, молили, чтобы быстрей возобновилась боевая работа. Помнится, там были и такие строчки:

Выведи из ада в рай,

Дай бомбить передний край,

Дай нам вместо строевой

Цели на передовой.

Под адом подразумевалась учеба. Рай, естественно, был символом полетов.

Но как бы там ни было, мы понимали: раз надо, значит, надо. Занятия шли, к учебе, несмотря на охи и вздохи, мы относились добросовестно. Через месяц в полку провели инспекторский смотр. На этот раз все оказалось в порядке, и наша репутация была восстановлена.

В июне для авиации вновь наступила горячая пора. Наши войска подтягивали резервы, перегруппировывались. Противник тоже не терял времени даром – перебрасывал на Таманский полуостров из тыла новые части, технику, укреплял Голубую линию.

К тому времени превосходство нашей авиации в воздухе становилось все более ощутимым. Не надеясь на свою истребительную авиацию, гитлеровское командование подтягивало сюда мощные зенитные средства.

О насыщенности обороны противника зенитными и прожекторными установками можно судить по тому, что только в районе станицы Трудовой мы засекли до 50 прожекторов и до 40 огневых точек.

В те дни полк понес заметные потери. Три самолета были выведены из строя, но экипажи дотянули до аэродрома. Командир эскадрильи Дина Никулина и ее штурман Лариса Радчикова получили ранения. Их самолет попал в вилку сразу из шести прожекторов. Никулиной удалось скольжением сбить пламя, но дотянуть до аэродрома она не смогла. Пришлось приземляться на обочину дороги вблизи передовой, ориентируясь по случайной вспышке автомобильных фар.

В июле погибли Полина Белкина и Тамара Фролова. Их жизнь и повседневный подвиг я описала в книге, вышедшей несколько лет назад{6}. [119]

Только через восемнадцать лет стало известно, что произошло с нашими дорогими подругами.

Это случилось глубокой ночью 18 июля 1943 года между станицей Греческой и хутором Ново-Греческим. Здесь, у самой Голубой линии, в результате перестрелки в воздухе был подбит самолет Белкиной и Фроловой. Девушкам удалось спланировать, но при посадке «ласточка» зацепилась за большую дикую грушу и загорелась в нескольких метрах от вражеского блиндажа, в котором размещались немецкие офицеры, руководившие работами военнопленных по ремонту дорог. Горящая машина могла оказаться хорошим ориентиром для советских самолетов. Испугавшись этого, гитлеровцы подняли военнопленных и приказали забросать машину песком.

Все это стало известно из письма человека, который вместе с другими советскими военнопленными похоронил Полину и Тамару. Вот отрывок из его письма:

…На другой день рано утром немцы приказали военнопленным убрать сгоревший самолет подальше от их блиндажа. Каково же было их удивление, когда они увидели, что поверх мотора (нос самолета при падении врезался в землю) лежал небольшой обгоревший труп. Еще больше они удивились, когда установили, что самолетом управляла фрау, то есть женщина. Выло также установлено, что экипаж самолета состоял из двух женщин. При падении самолета одна из них была сильно зажата в кабине, будучи, очевидно, уже раненной или мертвой, и там сгорела, а второй как-то удалось выбраться, но она, по-видимому, услыхала крики немцев и не пожелала попасть живой в руки врагов и сама бросилась на горящий мотор. Это можно было заключить по тому, что она лежала поверх мотора с вытянутыми вперед руками, как бы обнимая его на прощание. Когда разбирали обломки, то при девушке нашли присыпанную песком и частично поэтому уцелевшую планшетку, в которой оказались недогоревшие письма и некоторые документы. По этим документам удалось установить, что пилотировала самолет Полина Григорьевна Белкина.

Все присутствовавшие при этом военнопленные, а также, насколько можно было понять, и немцы пришли к выводу, что экипаж самолета У-2, возвращаясь с задания, встретил, немецкий бомбардировщик. Очевидно, оба самолета находились на одной высоте и одновременно попали [ 120] под зенитный огонь с земли. Снаряд попал в фашистский самолет, поэтому он упал и задымил раньше. Советский самолет был подбит и пошел на снижение планированием. Как видно, экипаж нашего самолета совершил героический подвиг.

Во– первых, он выполнил боевое задание; во-вторых, гитлеровцы считали, что их самолет погиб от советского экипажа{7} ; в-третьих, экипаж предпочел смерть плену…

После этого обломки самолета были убраны, как было приказано, в ров, а тела погибших мы, военнопленные, вырыв могилу на краю поляны в лесу, предали земле, обнажив головы и отдав им последний человеческий долг. В своем небольшом дневнике я сделал запись об этом, но после войны дневник оказался затерянным, и только в 1960 году я его случайно обнаружил.

Кто же составлял экипаж самолета? Мои розыски имени второго члена экипажа не увенчались успехом.

Я запросил отдел кадров Министерства обороны СССР и в июне 1960 года получил оттуда письмо за подписью полковника Пастора, в котором сообщалось, что в тот день на этом участке фронта не вернулся с задания самолет У-2, принадлежавший гвардейскому легкобомбардировочному авиаполку. Первый пилот самолета – младший лейтенант Полина Григорьевна Белкина, штурман – Тамара Ивановна Фролова.

Ваши однополчане, Марина Павловна, выполнили свой долг перед Родиной, они отдали свои жизни. Мы же с Вами не выполнили своего долга перед ними – не обнародовали их героический подвиг, не сняли с них тягостного штампа «без вести пропавшие».

История да и наша совесть не простят нам, если мы не исправим своей ошибки.

Эти строки, написанные Петром Степановичем Карнаухом из Красноармейска, стояли перед моими глазами, когда взялась за перо, чтобы рассказать о Полине и Тамаре…

* * *

Выполняя боевые задания, бомбя те же цели, что и ночная тяжелая авиация, мы не давали противнику ни [121] минуты покоя. С заката солнца и почти до самого рассвета висели наши маленькие машины над позициями гитлеровцев, над их коммуникациями. Авиация наносила удары не только по укреплениям и технике, она действовала и на психику врага. В течение нескольких недель немецкая оборона находилась под непрерывным огнем. Ночью наши У-2 обрабатывали ее с минимальной высоты. Взрывы следовали один за другим, через каждые три-четыре минуты, и гитлеровцам, естественно, было не до сна. А днем им не давали покоя орудийный и пулеметный огонь, частые налеты штурмовиков и тяжелых бомбардировщиков.

Горячее это было время!

Особенно запомнилось мне 1 августа 1943 года. Эта дата вычерчивается в моем сознании цифрами огненно-красными, как зарево пожара в ночной черноте. И вспоминаются события той страшной ночи, события, что способны согнуть горем печали, посеребрить волосы, навсегда оставить в душе незаживающую рану.

Присмотревшись к действиям наших ночников, гитлеровцы перестроили систему противовоздушной обороны. Они свели прожекторы в группы: более мощные – по два-три, слабые – по четыре-пять. Причем располагались группы на таком расстоянии, что могли передавать друг другу пойманный в вилку самолет. Кроме того, специально для борьбы с ночниками на Таманский полуостров прибыла эскадрилья фашистских асов. За каждый сбитый У-2 гитлеровских летчиков награждали Железным крестом. Можно себе представить, как усердно охотились они за нами.

В злополучную ночь на 1 августа противник впервые применил новую тактику. Мы ничего не знали об этом, и экипажи вылетели на боевое задание с обычным интервалом в три – пять минут. Эскадрилья лейтенанта Татьяны Макаровой поднялась первой. Мой самолет шел восьмым. Может, это и спасло нас со штурманом Олей Клюевой. Уже на подходе к цели мне бросилась в глаза странная работа вражеских прожекторов: они то включались, то выключались, а зенитного огня почему-то не было. Тишина становилась зловещей. Казалось, она сгущается, как сгущалась тьма непроглядной ночи.

«Может, первые экипажи еще не дошли до цели?» – подумала я. Но тут впереди, прямо по курсу, в лучах прожекторов [122] показался У-2. Судя по времени; это был самолет командира звена Евгении Крутовой. Ее экипаж вылетел третьим. Штурман Лена Саликова сбросила САБ. Яркий факел повис в воздухе на маленьком парашюте и осветил местность. Стало светло. Мгновенно один за другим; включились прожекторы противника и стали шарить по небу. Один из них, самый яркий и широкий, схватил машину Жени Крутовой, остальные прожекторы присоединились к нему. Мы ждали, что вот-вот, как обычно, заговорят зенитки. Но они упорно молчали. Маленький самолет метался в лучах прожекторов. Женя Крутова, отличный летчик, пыталась вырваться из цепких щупалец, но лучи упорно держали машину. И вдруг гнетущую тишину разорвали очереди скорострельных авиационных пушек. К самолету Крутовой откуда-то из темноты протянулись светящиеся цепочки снарядов. Подлетевший вплотную фашистский истребитель хладнокровно бил короткими очередями, в упор расстреливая беспомощный У-2.

Это и была новая тактика врага. Жертвами ее стали наши подруги, вылетевшие первыми на задание. Ценой своей жизни они дали возможность тем, кто летел следом, принять за несколько драгоценных минут срочные контрмеры.

Загорелась правая плоскость машины Жени Крутовой – самолет начал быстро падать. Но, даже падая, Женя все еще вела борьбу. Ей удалось сбить пламя и ввести самолет в скольжение. Однако огонь подбирался все ближе к мотору. Перед самой землей из штурманской кабины вылетела красная ракета. В ту же минуту У-2 огромным пылающим факелом врезался в землю.

Я словно онемела. Всякое нам приходилось испытывать и видеть за годы войны. Но такое, когда на моих глазах гибли подруги, я увидала впервые…

Вражеские прожекторы погасли. Только самолет Жени Крутовой и Лены Саликовой ярко полыхал на земле…

Хотелось закрыть глаза, ни на что не смотреть. Хотелось закричать во весь голос, застонать, заплакать от горя… Потом я взяла себя в руки. Цель, которую нам надо было поразить, находилась примерно там, где только что погибли мои подруги. Именно туда и взяли курс мы с Ольгой Клюевой, хотя хорошо понимали: именно там враг уже поджидал новую жертву. Но мы не могли повернуть [123] назад, задание необходимо было выполнить любой ценой.

Пока я ломала голову в поисках выхода из создавшегося положения, прожекторы зажглись вновь. Кого они поймали на этот раз? Ночную тьму опять прорезали трассирующие очереди. Загорелся и стал падать второй У-2. Это была машина молодой летчицы Ани Высоцкой и штурмана звена Гали Докутович. И опять молчали зенитные установки. Самолет загорелся от обстрела фашистского летчика. Экипаж этой «ласточки», как и первой, упал на землю. Прожекторы снова погасли. Сердце сжалось, будто стиснутое клещами.

– Маринка, – крикнула мне Оля, – они наводят на нас свои истребители! Поэтому и зенитки у немцев молчат, опасаются, как бы не угодить в своих!

Я поняла это сразу, но ничего не сказала штурману. Лишь попросила Клюеву быть внимательнее и почаще просматривать задний сектор.

Фашисты и раньше применяли истребители против У-2. Но тогда вражеские летчики рассчитывали лишь на случайные встречи с нашими самолетами. Теперь, судя по всему, гитлеровцы разработали надежную систему взаимодействия своих истребителей с прожектористами.

А между тем наша машина с каждой минутой приближалась к цели. Как быть? Если от зенитного огня можно уйти, применив маневр, то от истребителей спасения нет. Весь У-2 перед ними как на ладони. Лучше мишени, чем наши машины, не придумаешь. Истребитель может зайти с любой стороны и уверенно прошить тихоходную «ласточку» снарядами своих пушек. Набрать высоту и спланировать? Нельзя. Фашисты хорошо знают, с какой высоты мы ведем бомбометание, и наверняка ждут нас.

Пока я ломала голову, как выйти из создавшегося положения, прожекторы включили вновь. На земле догорал третий У-2. И тут меня осенило.

– Есть только один выход, – сказала я Ольге, – подойти к цели на самой минимальной высоте. Тогда истребитель не рискнет нападать, побоится врезаться в землю.

Клюева согласилась.

Стрелка высотомера медленно поползла вниз: 1000, 800, 700, 600 метров. Нет, еще рано! 500 метров… Я снова отдала ручку от себя. Наконец 400… Дальше снижаться [124] нельзя. У меня даже ладони вспотели от напряжения. Нелегко пришлось и Ольге. Бомбы у нас были мгновенного действия, и мы понимали, что не успеем уйти из зоны распространения взрывной волны. Но задание все равно должно быть выполнено, а чему быть – того не миновать. Оля прицелилась, бомбы оторвались от самолета. Машину сильно подбросило. Затем прогремел взрыв.

Я все еще продолжала снижаться. Лишь отойдя подальше, дала полный газ, развернулась на ходу и взяла курс на свой аэродром. Но враг решил не выпускать нас: к самолету потянулись с земли нити трассирующих снарядов. И хотя прожектористы не засекли нас, зенитки открыли огонь по вспышкам у выхлопных патрубков мотора.

Мы с Клюевой благополучно добрались до своего аэродрома. Задание было выполнено. Но я не чувствовала ни радости, ни удовлетворения: слишком тяжелой для всех нас оказалась та ночь.

Мы понесли большие потери. Не стало Жени Крутовой, Лены Саликовой, Ани Высоцкой, Гали Докутович, Сони Роговой, Жени Сухоруковой, Вали Полуниной и Иры Кашириной…

Несколько лет назад в книге «Боевые подруги мои» я писала:

Самолет падал. Женя еще вела борьбу: она пыталась сбить пламя и ввела самолет в скольжение, но огонь все ближе и ближе подбирался к мотору. Перед самой землей из штурманской кабины вылетела красная ракета, и в ту же минуту пылающий У-2 врезался в землю…{8}.

Многие читатели прислали мне письма с вопросом: что же все-таки случилось с Женей Крутовой и Леной Саликовой в ту трагическую ночь? Что означала красная ракета? Погибли девушки при взрыве или успели выскочить из горящей машины?

Завеса над этой тайной приоткрылась спустя много лет после гибели наших славных однополчанок. И заслуга в этом принадлежит человеку большой души, бывшему комиссару полка гвардии подполковнику Евдокии Яковлевне Рачкевич.

Эта немолодая женщина, заменявшая нам мать в тяжелые [125] годы войны, отправилась в далекий путь, по местам боев полка. В Крыму она собирала местных жителей, школьников, моряков, которые сражались в Керчи. На Кубани настойчиво искала следы тех, кто в ночь на 1 августа 1943 года не вернулся на свой аэродром.

После долгих поисков она встретилась в Новороссийске с Надеждой Герасимовной Кузнецовой. В детстве Кузнецова жила в селе Русское, неподалеку от которого 1 августа рухнул советский самолет. Село в то время было оккупировано фашистами, но две девчушки – Надя и ее младшая сестренка Таня – пробрались к месту катастрофы. Самолет был сильно исковеркан. Рядом лежали две мертвые девушки в летных комбинезонах. Одна высокая, широкая в плечах, черноволосая. Другая – небольшая, хрупкая, блондинка. Шлемы и ремни с пистолетами были с них уже сняты, вероятно гитлеровцами.

Надя прокралась в полусгоревшее село. Вернулась с лопатой и куском материи. Девочки перенесли летчиц в неглубокий окоп, который был поблизости, накрыли им лица и быстро закопали…

Когда Евдокия Яковлевна разложила на столе фотографии летчиц и штурманов, погибших в ту ночь, Надежда Герасимовна Кузнецова без колебаний указала на снимок Жени Крутовой и сказала, что это одна из двух девушек, которых она с сестрой схоронила в поле за селом.

Продолжая поиски, наш неутомимый комиссар точно установила место гибели Ани Высоцкой и Гали Докутович, Сони Роговой и Жени Сухоруковой, Вали Полуниной и Иры Кашириной.

Останки наших дорогих подруг покоятся теперь в братской могиле на площади в селе Русское, неподалеку от станицы Крымской.

Надеюсь, меня не упрекнут за то, что много говорю о погибших. Иначе, по-моему, и быть не может. Мертвых нельзя забывать. Наши дети должны знать, какой ценой оплачены победа и их счастье.

* * *

Летом сорок третьего года Кубань являлась ареной больших воздушных сражений. После войны стало известно, что немецким командованием был отдан приказ любой ценой удержать низовья Кубани и Таманский полуостров [126] как исходный плацдарм для будущих наступательных действий. С этой целью противник создал здесь весьма мощную авиационную группировку.