Текст книги "Дом Макгибуров"

Автор книги: Марина Казанцева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 9 страниц)

Марина Николаевна Казанцева
Дом Макгибуров

1

Среди хмурых ветреных холмов N-ского графства притаился, как большой и хищный зверь, холодный дом Макгибуров. Старинный, но со временем обедневший дворянский род, похоронивший всех своих славных рыцарей, переживал не лучшие времена. Давно ушли в прошлое свирепые стычки с английскими войсками. Камни, умытые кровью лучших представителей рода Макгибуров, теперь тщательно подметаются при помощи специальной садовой метёлки. Некогда здесь ходили по навозу, разгоняя ногами всю многочисленную живность феодального поместья, бегали с помоями служанки, слышался здоровый грубый смех и ругань немытых и очень мало цивилизованных мужланов. В своих клетчатых килтах, в наброшенных на плечи косматых медвежьих шкурах, они оглашали криками холодный влажный воздух…ских холмов.

Теперь здесь всё иначе. Крепостная стена давно разрушилась. Ров засыпан, а здание сильно перестроено. Одна из последних войн разрушила высокие башни. Камень пошёл на ремонт основного здания. И теперь бывший замок называют просто Дом Макгибуров.

* * *

Сэр Фредерик несколько робел. Он ехал к своей наречённой, Глории Макгибур. Брачные узы между дочерью столь прославленной когда-то фамилии и никому не известным тут сэром Фредериком стали возможны лишь благодаря обнищанию первых и быстрому обогащению вторых. Этот брак был сделкой. Благодаря ему Макгибуры получали финансовую поддержку, а сэр Фредерик подкреплял свой купленный титул солидным родством. Так нынче делаются дела. Поэтому двадцатисемилетний коммерсант чувствовал себя очень неуверенно. Ему предстояла первая встреча с будущей невестой. На маленькой фарфоровой миниатюре она выглядела очень величаво.

Отличительной чертой Макгибуров была седая прядь на левом виске, и они всегда подчёркивали эту фамильную особенность. Тем более, что других сокровищ у них не оставалось. Дом был заложен и перезаложен. Ни одной серебряной ложки, которая не побывала бы в закладе. Это был настоящий позор для древней фамилии. До сих пор Макгибуры мужественно не замечали своих бедствий. Продавали фамильные вещи, но платили налоги. Но, после смерти молодого Макгибура старик отец сдался и пошёл на мезальянс, решив выдать дочь за богатого, очень богатого негоцианта – это должно было спасти их дом от продажи с молотка. Через влиятельных знакомых был найден кандидат. Эдинбургские тётушки похлопотали, и вот дело сдвинулось. Свадеб должно быть две. Одна – очень скромная, только в домашнем кругу, – в доме Макгибуров. Вторая – очень пышная – в Лондоне, где будут приглашены солидные денежные тузы. Там Глория Макгибур оденет платье стоимостью две тысячи фунтов и бесценное ожерелье. Там её выставят, словно куклу на продажу. Но здесь, в глуши, где все ещё шёпотом рассказывают в трактире у дороги о том, как Сонк Макгибур схватился вон меж тех холмов с чёрным великаном из Дремура, никто не одобрял такого мезальянса. Все в один голос говорили, что старый Гордон спятил и лучше бы он отправил дочку в монастырь, чем отдать её в лапы грязного негоцианта. Даже помощница трактирщицы, которая бегала с ведром помоев через дорогу, уверяла, что она бы ни за что не вышла замуж за англичанина. Да будь они неладны, эти англичане! Вы не знаете разве, что они убили благородную королеву Марию?!

Фредерик всего этого не знал. Коммерческие операции его семейства проводились на Востоке, и всё его богатство было нажито, благодаря вывозу товаров из Индии. Он привык, что его всегда ласково встречают в гостиных, полных бдительных тёток и озабоченных отцов. Теперь же он взволнованно ожидал, что его невеста будет так же хороша, как на фарфоровой миниатюре. Наверно, у них в замке есть целая портретная галерея.

Когда-нибудь и он украсит своим портретом стены в своём новом доме. А пока в гостиной висят портреты его родителей. На этих полотнах изображены два немолодых человека. На одном – матушка в чепце и с кошкой. Лишь после её смерти отец сообразил, что не позаботился о парадном портрете. Но память её была так дорога Чарльзу Фредерику, что он распорядился обрамить рамкой ту картину, что нарисовал ученик художественной школы, его племянник. Так она и висит теперь в богатой рамке красного дерева: одна щека больше другой, а цвет лица излишне жёлтый. Племянник уверял, что старался максимально приблизиться к оригиналу. Отец хотел уж было приказать позвать подмастерье и подрисовать покойной матушке румянец, но побоялся испортить ещё больше такую живопись.

Зато уж его самого изобразили таким важным господином, в высоком галстуке, с седым редким хохолком и богатыми баками, что сам господин Чарльз в последние годы стремился походить на свой портрет. Сын его получил хорошее образование и был совершенно не похож на своих родителей. И стригутся нынче по-другому, и материю на брюки выбирают тоньше. И рубашки каждый день меняют. И толстой цепью на жилете нынче хвастать не принято. Едва старый Чарльз Фредерик умер, его сын тут же поспешил приобрести себе титул. А с титулом хлопотливые тётушки живо сосватали ему знатную невесту.

2

Лёгкое чёрное ландо подкатило к мрачному дому Макгибуров, сложенному из остатков прежнего величия. Весь фасад зарос плющом, что придавало ему неописуемо живописный вид. Вид местами обвалившейся террасы, хотя и явно более поздней постройки, придавал дому сомнительное благородство. Особенно хороши были две явно укороченные башни по бокам дома, с коническими крышами, крытыми черепицей. Высокие решетчатые окна. Фредерик ожидал увидеть более величественный дом и был немного разочарован. Останки каких-то прежних строений находились немного в стороне. От них оставались только две стены с пустыми глазницами окон. Зато вся эта композиция так заросла стихийным садом, что выглядела лучше выставочных цветников.

В целом дом Макгибуров произвёл на Фредерика необычайно приятное впечатление, которое немедленно разрушилось, стоило ему войти внутрь. Там царил холод, тьма и уныние. Два помятых медвежьих чучела по обе стороны двери. Холл был так же просторен, как и нелепо обставлен. Обветшалые кресла, наверно, эпохи короля Брюса, облезлые кабаньи морды на стене. Плиты пола так исшарканы, что сплошь почернели от забившейся в каменные поры грязи. Кладка стен даже не задрапирована. Это была древность во всей её неприкрытой ветхости. Она напоминала одряхлевшую старуху, которая забыла, что красота её давно разметана годами, и всё ещё рядится в наряды своей юности.

– Сэр Фредерик? – с надменностью, достойной славы Макгибуров, спросила некая особа неясных лет, одетая в траур.

Тот с достоинством поклонился.

– Я Лаура Макгибур, – представилась особа, – Свояченица достопочтенного Гордона Макгибура.

В родовом гнезде шотландского аристократа не было дворецкого, а это что-то значит. Любезная, как статуя, леди Лаура повела гостя вверх, по дубовой лестнице. Никто более не вышел его встречать, и этот небрежный приём весьма разгневал молодого Фредерика и заставил его задуматься о будущей семейной жизни.

– Прошу простить молодую барышню, – словно угадывая его мысли, произнесла леди Лаура. – Мы не знали, в который час вы прибудете, и леди Глория отправилась погулять к озеру. А мой брат, Гордон, встречается сегодня с банкиром из Эдинбурга.

Понятно, сообразил сэр Фредерик, договаривается о том, чтобы хоть на день свадьбы получить в руки фамильные драгоценности Макгибуров.

Спальня его не интересовала и он, бросив свои чемоданы и мельком обратив внимание на тяжёлую мебель викторианской эпохи, поспешно выбежал из замка. Ему не терпелось встретить свою невесту. Никто не препятствовал гостю бродить по дому, никто не напрашивался в проводники. Видимо, и прислуги тут было очень мало.

Попав в парадный зал, сэр Фредерик приостановил свой бег и засмотрелся на обшитые дубом стены. Это как раз и была та портретная галерея, что грезилась ему. И тут его ничто не разочаровало: Макгибуры были так же величавы, как теперь бедны. Сэр Фредерик даже растерялся немного под взглядами всех этих надменных дам и холодных кавалеров. Они старались хоть немного, но показать свою седую прядь у левого виска. Все Макгибуры пренебрежительно разглядывали свежеиспечённого сэра, посмевшего вторгнуться со своим скороспелым богатством в их избранное общество.

"Как думаете, – спрашивала стройная пожилая леди в драгоценностях и с ещё очень свежим цветом неувядающего лица у господина с пышным воротником, – сохранится ли в потомках леди Глории наша фамильная особенность?"

"Чёрта с два она в них сохранится! – зло отвечал надменный господин. – На леди Глории закончится наш род!"

Сэр Фредерик решил, что ничего бояться он не будет. Брачный контракт ещё не подписан и он может, если сочтёт нужным, покинуть это старое осиное гнездо. Может, тогда спесивые портреты заговорят иначе. Не тот он человек, чтобы пресмыкаться перед трачеными молью чучелами. Рассуждая так, он запутался в переходах дома и попал в библиотеку.

Судя по всему, обитатели дома были страстными коллекционерами книг. Многочисленные фолианты с золочёными переплётами и серебряными уголками сменялись хаотично заставленными современными романами. Вдоль высоких полок стояли приставные лестницы. И, судя по основательно истёртому паркету, ими пользовались очень часто.

Возле широкого венецианского окна, явно более поздней перестройки, стоял мольберт, а на нём картина, повёрнутая к свету. Чувствовалось по раскиданным предметам и высокому креслу с резной спинкой, что тут готовится ещё один портрет для галереи Макгибуров.

Подойдя к картине, молодой человек обнаружил, что она почти закончена. Леди Глория, урождённая Макгибур. Девушка была изображена в полный рост и все детали выписаны с той тщательностью, которая говорит не столько о высоком профессионализме художника, сколько о его тайном любовании своей моделью. Даже неопытный глаз сэра Фредерика заметил, сколько страсти скрыто в безупречном лице последней представительницы древнего рода. Против обыкновения, все Макгибуры были не рыжими, как шотландцы, а очень черноволосыми. Тем более был эффектен серебряный штрих, оттеняющий чёрные, как ночь, кудри леди Глории.

Взволнованный сэр Фредерик устремился на поиски своей невесты. Пожилая леди Лаура сказала, что она гуляет где-то возле озера. До обеда ещё часа два и он успеет познакомиться с окрестностями.

3

Бывший замок, а нынче Дом Макгибуров, располагался в живописной седловине меж двух гор, заросших лесом. Большую часть дня он был скрыт тенью. С утра – с востока, а вечером – с запада. Но между полуднем и четырьмя часами он был весь на виду у солнца. Дорожка, петляющая меж деревьями, время от времени выбегала на открытое место. Она всё время понижалась и местами прерывалась каменными ступенями, утонувшими в земле. Земля была сырая и пахло прелым. До осени ещё не близко, но здесь было довольно прохладно.

С высокого берега вниз вела крепкая деревянная лестница, совершенно потемневшая от времени. А под горой от берега выдавался далеко в озёрные воды деревянный же помост на сваях. Около него привязана пара лодок с парусом и вёслами. Наверно, в светлую погоду Макгибуры катаются на них. Не рыбу же они тут ловят, в самом деле!

Сбежав вниз, Фредерик уже хотел крикнуть леди Глорию, как вдруг увидел её. Она была не одна, рядом шёл молодой человек занятной наружности. Скорее всего это был художник. Высокий, стройный, очень привлекательный. Особенно хороши были его длинные каштановые волосы. Похоже, он завивал их. Одет художник был с той артистичной небрежностью, которая достигается немалой тренировкой.

Эти двое были заняты разговором и не смотрели по сторонам. Леди Глория что-то выговаривала молодому человеку. А тот молча слушал, заложив руки за спину и мерно вышагивая остроносыми туфлями. Лёгкий ветер трепал их волосы, подхватывая длинные чёрные локоны Глории и переплетая их с красными кудрями молодого человека, и было в этом молчаливом танце волос нечто неприличное, словно тайный грех. К тому же, шёлковый шарф художника метался и задевал девушку по плечу, но она словно бы не замечала.

Сэр Фредерик хотел уж было незаметно удалиться, но передумал. С какой стати? Он так и стоял на нижней ступеньке, пока случайный взгляд леди Глории не упал на него. И он поразился бледности её лица.

Минуту назад сэр Фредерик думал, что она его увидит, значительно застывшим на ступеньке, и поспешит развеять его негодование. Но девушка не двинулась с места, а художник вызывающе сложил руки на груди. Кончилось всё тем, что молодой негоциант не устоял и сошёл со ступенек.

– Вы, очевидно, сэр Фредерик, – с отменной любезностью обратилась молодая леди к незнакомому ей человеку.

Эта вольность выдавала высокое происхождение. Ни одна из барышень в тех гостиных, где имел счастье порхать сэр Фредерик, не обратилась бы первой к незнакомому мужчине.

– Да, это я, – признался он, очарованный манерами благородной леди и поспешил оправдаться: – Мне сказали, что вы гуляете у озера, и я решил проведать вас.

– Знакомьтесь, это художник, месье Франциск.

Это было сказано с такой непринуждённостью, что сэру Фредерику показалось очень неудобным выдавать свою досаду. Ну что ж такого, нельзя же сидеть безмолвным столбом, когда тебя час за часом рисуют у мольберта. Двое молодых людей не могут не разговориться. Художник, наверно, много повидал и рассказывал ей о парижский артистической богеме. А девушка мало что видела в такой глуши и слушала с большим интересом. Обижаться на такое – значит показать себя неумным заезжим снобом, который слишком долго просидел вдали от современной цивилизации и теперь избыточной спесью компенсирует недостаток воспитания.

– Говард Фредерик Уоллес, – с лёгким поклоном, усвоенным в гостиных, представился жених.

– Франциск Медина, – без всякого поклона представился художник и протянул руку со следами краски.

4

Леди Глория была одета вся в чёрное. «Что за траур в этом доме?» – подумал Фредерик. Тем более, что на картине она была в цветном шёлковом платье. Только роскошные волосы украшали её тонкое лицо. Против обыкновения, она не забирала их вверх и не скалывала шпильками. Вся масса чёрных кудрей лежала свободно на плечах. Разительный контраст с ними представляли светло-серые глаза. Словно две льдинки в обрамлении ресниц. К обеду леди Глория переоделась в другое платье, в чёрный, тканный розами атлас. Видимо, царящие здесь нравы очень строги относительно одежды, и это платье закрывало шею. Художник не подумал переодеваться, зато сэр Фредерик поспешил принарядиться в новый костюм, который был очень хорошо сшит лондонским портным.

За обеденным столом присутствовал помимо пожилой леди Лауры ещё один господин. Это, как сказали Фредерику, библиотекарь, Годрик Сентон. И он не говорил ни слова по-английски и редкие свои слова произносил по-французски. Годрик сильно сутулился, и было отчего: через лоб и до подбородка его лицо рассекал безобразный шрам, и выпуклые рубцы, скрутившие кожу, говорили о том, что раны долго не заживали. Один угол рта был вздёрнут, другой плачевно обвисал. Плечи разные, руки искалечены, одна нога приволакивалась, а на спине рос горб. Одним словом, редкостный красавец. Чувствуется, досталось ему в какой-то переделке. Возраст бедняги казался неопределённым. Сэр Фредерик задавался себе вопросом: библиотекарю больше сорока или ещё нет и тридцати? И, наконец, сошёлся где-то посередине. Хотя Годрик и месье Франциск были соотечественники, они не перебросились и парой слов. Кресло хозяина дома пустовало, но перед ним стояли пустые тарелки, тусклые серебряные приборы и два бокала.

– Господин Фредерик, – чопорно обратилась леди Лаура, – не желаете ещё цыплёнка?

Цыплёнок был таким жёстким, а овощи так перетушены, что Фредерику точно больше не хотелось есть. Дрянная же кухарка в этом доме. Он обратил внимание, что молодая леди тоже не притронулась к еде. Да и месье Франциск неохотно ковырялся вилкой в своей тарелке. Горбун ел безразлично, словно смирился со своей убогой долей. Интересно, чем он занят в этом доме, в котором нет средств на дворецкого и нормальную кухарку?

– Годрик, а чем вы заняты в этом доме? – нарушил молчание сэр Фредерик.

– Я веду переписку хозяина, – слегка хриплым голосом ответил Годрик, не поднимая своих глаз, скрытых под массой спутанных чёрных волос. В горле библиотекаря еле слышно что-то клокотало, и слова произносил он с болезненным придыханием, что яснее ясного говорило о повреждённой гортани.

– Сэр Гордон ведёт большую переписку со многими учёными Европы, – охотно пояснила леди Лаура, – Он большой специалист по культуре древних кельтов.

Леди Глория и художник переглянулись и ничего не сказали. Обед завершился в гнетущем молчании. Рыба была так же дурна, как цыплёнок. Мясной пирог не пропекся. И лишь вино оказалось неожиданно хорошим.

После обеда барышня сослалась на головную боль и удалилась к себе. Художник ушёл в библиотеку дописывать портрет, а Годрик молча скрылся в кабинете хозяина. У Фредерика осталось впечатление, что ему тут совсем не рады. Ночь он провёл в тоскливом беспокойстве. А утром, после завтрака, на котором не присутствовала ни леди, ни библиотекарь, ни задержавшийся в Эдинбурге отец семейства, решил найти себе занятие.

"Ну что ж, – подумал он с немалой долей досады, – раз никто тут не собирается развлекать меня, то я проедусь до ближайшего селения"

Он надел костюм для путешествий, новые лайковые перчатки, шляпу и выбежал, оправляя на ходу великолепный высокий галстук. Его отец так и не освоил искусство носить шёлковые вышитые галстуки, зато сам Фредерик очень много приложил усилий, чтобы научиться делать это с аристократической непринуждённостью.

Немного заплутавшись в переходах дома, он угодил на кухню и увидел сквозь неплотно притворенную дверь, что благородная Лаура Макгибур сама моет в лохани грязную посуду.

"Вот это раз!" – подумал молодой жених. Вот почему на столе Макгибуров такая скверная еда. Наверно уж, она сама и готовит пищу!

5

Он позаботился заранее рассмотреть карту местности и знал, что где-то здесь неподалеку есть маленький провинциальный городок. С этой мыслью сэр Фредерик направился в конюшню.

– Что вам угодно? – повернулся к нему во тьме почти пустой конюшни старый конюх. Лохматый и горбатый калека, чем-то похожий на Годрика Сентона. Уж не родственники ли они?

– Мне угодно запрячь своё ландо, – небрежно отвечал сэр Фредерик. – И я желаю проехаться до городка.

"Зачем это я оправдываюсь перед ним?!"

– Я очень сожалею, сэр, – неловко поклонился конюх, – но у вашего ландо повредилась ось и мне пришлось снять колесо.

– Ну хорошо! – нетерпеливо ответил молодой человек. – Тогда седлайте мне одного из моих коней! Я умею ездить верхом!

– Опять прошу меня простить, – поклонился старик ещё ниже, хотя спина его еле гнулась. – У вашего жеребца попал камешек меж подковой и копытом. Если не желаете его попортить, дайте ему отдых пару дней.

– Прекрасно! – уже в полном раздражении воскликнул сэр Фредерик, – У меня, кажется, есть ещё один жеребец! Вот и седлайте его!

"Если он скажет, что это невозможно, я просто вытяну его кнутом!" – воскликнул про себя привыкший не церемониться со слугами в Вест-Индии молодой негоциант.

– Посмотрите сами, – невозмутимо сказал конюший. – Ваша упряжь сделана каким-то неумехой. Под седлом имелась складка, и бедный жеребец натёр спину до крови.

Спина у жеребца и впрямь была потёрта. Конюший наложил мазь, но накладывать седло на такую лошадь ещё с неделю было бы бесчеловечно. Возможно, молодой человек сам в этом виноват: не пожелал прибегнуть к услугам ездового, хотелось блеснуть своим форейторским умением, а дорога дальняя.

Сэр Фредерик вышел из конюшни. Чем себя занять?

На художника он наткнулся совершенно случайно. Франциск Медина стоял за мольбертом на нижней площадке деревянной лестницы, откуда вид на озеро особенно хорош. Погода нахохлилась низкими облаками, того и гляди, пойдёт дождь. И сэр Фредерик порадовался, что не предпринял поездку в городок. Что за радость, быть застигнутым стихией в открытом экипаже!

Живописец не обрадовался ему, но и не раздосадовал. Он был всецело занят своим полотном. На небольшой картине изображено сумрачное озеро и окружающие его горы. У берегов вода темнее, а вдали словно старое серебро. И в этом белесом мраке плыла в тумане маленькая лодка. Парус обвис, а на корме сидит одинокая фигурка. Непонятно, кто. В целом картина привораживала каким-то тревожным сюрреализмом..

– Вам нравятся такие сумрачные сюжеты? – спросил сэр Фредерик.

– В целом – нет, – ответил Франциск Медина, – Но в этом месте своя особенная притягательность. Я предпочёл бы рисовать пухлощёких деревенских дев, занятых сбором винограда. Но здесь нет ни дев, ни винограда.

Сэр Фредерик почёл его слова за насмешку и отошёл, не зная, что ответить на такое изысканное оскорбление. Он вспомнил разговор, за которым застал свою невесту и этого парижского щёголя, любимца остроязыких муз Латинского квартала. Совершенно очевидно, что живописец тоже неравнодушен к чёрным кудрям и светлым глазам этой изнеженной аристократки.

– У вас портреты получаются гораздо лучше, чем пейзажи, – решил он немного уколоть художника.

– О чём вы? Ах, о картине в библиотеке! Ошибаетесь, это не моя работа. Меня лишь пригласили реставрировать портрет, вернее, подправить кое-что. Это полотно написано лет пять назад и осталось незавершённым.

Сэр Фредерик почувствовал укол в сердце. Оказывается, его невеста совсем не так юна! Пять лет назад она выглядела вполне сформировавшейся барышней, теперь же ей, возможно, уже года двадцать два! И портрет этот писался для кого-то другого. Возможно, свадьба сорвалась, и леди сильно побледнела за те пять лет, что минули с тех пор. Это было совсем не так прекрасно, как вначале показалось.

Двое молодых людей в такой глуши, даже если их разделяет тайное соперничество, просто неизбежно должны сойтись в разговоре. Даже если чувствуют друг ко другу острейшую неприязнь. Слово за слово, и они разговорились. Щеголеватый художник так и блистал парижским остроумием, и заросшие зелёной бородой холмы слышали раскаты смеха, такие редкие в этом умирающем от скуки крае. Ко второму завтраку они пришли, разрумянившись от свежего воздуха. Но леди Глория снова не появилась к завтраку. Тётушка Лаура извинилась за неё: у барышни мигрень. Это всё местная погода. Так утомительно изо дня в день наблюдать эти низкие облака и слушать вой ветра в каминах. Зимой здесь просто дико.