Текст книги "Оборотная сторона героя (СИ)"

Автор книги: Марина Ясинская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 16 страниц)

– Отдыхай, выздоравливай. А я пойду в проход, лекарство тебе принесу.

– Ян, – окликнул его Илья. – Раз уж ты в Москву, может, узнаешь, можно мне ещё фрейтса?

– Ты что – уже всё израсходовал?

– Не всё. Но осталась всего одна капсула.

– Этого достаточно, – твёрдо ответил Ян. – Илья, тебе выдали максимальную дозу, допустимую для приёма в организм за столь короткий промежуток времени. Три капсулы. Ещё одна – и всё.

– Что – всё? Умру я, что ли? Если нет, то со всем остальным я справлюсь.

– Не умрёшь. Но передозировка повредит мозг и серьёзно повлияет на психику.

– Ясно, – мрачно вздохнул Илья и, развернувшись, зашагал к шатру Ахилла.

Ян проводил его встревоженным взглядом и решительно направился в сторону храма Аполлона.

* * *

Мысли о случившемся инциденте настойчиво преследовали Гожо. То, что в дело вмешались какие-то серьезные люди, было ясно, и теперь цыган метался по дому, не зная, что ему делать, куда бежать, у кого просить совета, и отчаянно пытался взять себя в руки. Ввязываясь в операцию с оружием, он понимал, что это не игра, а предельно серьезное мероприятие. Но всё казалось так легко, так просто! И вот – на тебе, едва не до убийства дело дошло! Хорошо хоть Ахилл в последний момент остановился.

Что же делать? Что делать? Что делать? Паническая мысль билась, словно дикая птица, посаженная в клетку.

В конечном итоге цыган так и не пришел ни к какому решению; не представляя, как себя вести в этой ситуации, Гожо был вынужден просто ждать, как станут развиваться события. Ждать – и наивно надеяться, что беседовавший с ним вчера мужчина был не очень важной шишкой, и потому все как-нибудь само собой образуется и утрясётся.

Лекс из последних сил старался ничем не выдать свое смятение. От одной мысли, что о случившемся узнает отец, его бросало в холодный пот. Предстоящий вечером семейный праздник казался ему каторгой – Гожо не был уверен, что у него хватит сил притворяться и веселиться как ни в чем ни бывало.

Барон пока ещё не заметил, в каком состоянии пребывает его младший сын. Поглощенный предстоящим застольем, он только мимоходом напомнил Гожо, чтобы тот не забыл взять с собой на праздник Ахилла. Неважно, что никто не знает, кто он, откуда и на каком языке говорит – для вступившегося за одного из них дом Тагира Алмазова – родной дом.

К вечеру нервы Гожо были напряжены до предела, и в ресторан, где собирались праздновать день рождения, цыган отправлялся с энтузиазмом приговоренного к казни. Хорошо хоть, женщин на застолье не будет – они бы уж точно заметили, что с ним что-то не так. Несмотря на прогрессивные взгляды, цыганский барон придерживался ряда старых традиций; в частности, женщины и дети с мужчинами за столом не сидят. Вот и сегодня жёны, сестры, тёти, бабушки и дети день рождения Джуры будут отмечать дома у Алмазовых, отдельно от мужчин.

Шумное застолье, от которого в любое другое время Гожо получил бы искреннее удовольствие, в этот раз тянулось мучительно долго. Веселый гомон, громкий смех, зажигательная музыка – все это невыносимо било по ушам, раздражало и действовало на нервы. Цыган стискивал зубы, заставляя себя сидеть спокойно, и мечтал лишь о том, чтобы непереносимый шум затих хоть на мгновенье.

Его желание исполнилось. Но далеко не так, как ему хотелось бы. В самый разгар застолья в помещении вдруг появилось с полдюжины вооружённых незнакомцев. Цыгане далеко не сразу обратили на них внимание – они были безудержно веселы и шумно пьяны.

Резкий звук выстрела прервал радостное многоголосье. А потом прямо напротив Гожо оказался тот самый бесцветный тип со стрижкой под короткий горшок, с ребятами которого сегодня утром так быстро расправился Ахилл.

Цыган почувствовал, как замерло, а затем истошно заколотилось сердце в груди.

Бесцветный уставился прямо на Гожо и медленно процедил:

– Ну как, ты всё ещё не хочешь договориться по-хорошему?

– Что происходит? – требовательно осведомился барон.

Бесцветный не обратил на него никакого внимания – он не спускал глаз с Гожо. Молодой цыган сглотнул и с трудом разжал онемевшие губы:

– Я действительно работаю на себя.

– На себя… Откуда у тебя товар?

Мысли Гожо лихорадочно метались. Он обещал полковнику Непыренко, что о нем никто не узнает, но…

Терпеливо дожидаться ответа бесцветный не собирался.

– Значит, так, молокосос, слушай меня внимательно, – он сделал знак рукой, и в зал ресторана один из амбалов втащил девушку, в которой Гожо с ужасом узнал свою сестру Гили. – Ваших женщин с детьми мы забрали с собой, и у тебя есть сутки, чтобы сообщить мне интересующие меня сведения. Если будешь благоразумен, то все еще может обойтись хорошо – для всех, и для тебя в том числе. Мы не звери, без надобности не калечим. Надумаешь – позвонишь по этому телефону, – бросил он на стол листок бумаги. – Советую не размышлять слишком долго. И ещё одно условие: если хочешь, чтобы весь ваш выводок вернулся домой в целости и сохранности, сдай мне того урода, который порезал моих ребят.

Мрачные парни, умело прикрывая бесцветного и держа под прицелом присутствующих, вышли из ресторана.

В гробовой тишине Тагир Алмазов вперил в Гожо требовательный взгляд:

– Что происходит?

Глаза всех присутствующих обратились на младшего сына барона. В этот миг Гожо пожалел, что его просто-напросто не пристрелили.

Медленно, с трудом подбирая слова, то и дело сбиваясь, он принялся объяснять. Рассказывал всё как есть, без утайки. Старательно избегал смотреть на отца; он знал, что не сможет выдержать его взгляд – пристальный, холодный, ничего не выражающий. За которым наверняка скрыто разочарование и осуждение. Когда Лекс закончил, Тагир Алмазов мрачно обвел взглядом всех присутствующих:

– Что будем делать?

Гожо сковало оцепенение; он не слышал, что обсуждали за столом, механически, бездумно сел в чью-то машину, не замечал дороги и едва ли понял, что приехал домой. Спасительное отупение все длилось, и Гожо был этому рад – как только он придет в себя, чувство вины раздавит его.

В разгромленных комнатах дома Алмазовых ярко горел свет, сновали туда – сюда люди, хлопали двери, звонили телефоны….

В смятенной суете никто, в том числе и Гожо, не заметили, что молчаливый незнакомец Ахилл исчез.

* * *

Всю дорогу до Москвы Ян провел в сосредоточенном молчании. Тарас, уже смирившийся с тем, что его некоторое время будут использовать исключительно как шофера, не рискнул вывести обычно такого словоохотливого и жизнерадостного Яна из состояния хмурой задумчивости.

Солнце давно потухло за крышами домов, и вечерний поток машин достиг наивысшей плотности, когда УАЗик бодро зарылся в лабиринт отходящих от Яузы улочек. Но хотя рабочий день и подошел к концу, Яну было необходимо поговорить с Папычем прямо сейчас, не откладывая на завтра.

Офис «Бастиона» пустовал; тихо гудели системные блоки в аналитическом отделе и тикали часы на стене. Папыч сидел в своём офисе и что-то сосредоточенно печатал на компьютере.

– Добрый вечер, Андрей Папыч. Ты как? – Ян единственный из всех сотрудников обращался к шефу на «ты» – солидный стаж в «Бастионе» позволял.

– Здравствуй, – кивнул Папыч в ответ, не отрываясь от экрана. – Уже затосковал по цивилизации?

– Вроде того, – с улыбкой поддержал Ян, усаживаясь напротив. Потом посерьезнел: – Дело есть.

– Да я сообразил, что не по мне соскучился.

– Я про Илью, – не поддержал шутки Ян.

Папыч оторвался от клавиатуры и откинулся на спинку стула, ожидая продолжения.

Ян чуть нахмурился, пытаясь сообразить, как лучше выразить свои мысли.

– Объективно – Илья старается, и получается у него неплохо. Особенно с учётом того, что задание ему досталось беспрецедентно сложное, да и риск быть убитым довольно велик. К тому же, кроме общих битв ему ведь ещё и на поединки выходить приходится, и это при том, что на мечах он, сам знаешь, сражается посредственно. Но он выходит. Без энтузиазма, конечно, однако винить его за это глупо…

Папыч внимательно смотрел в глаза одному из самых опытных своих конквесторов и не говорил ни слова.

Молчание шефа привычно нервировало. Ян скрестил руки на груди и тут же чертыхнулся про себя, поняв, что невольно выдал себя этим жестом.

– Давай, выкладывай, – наконец сказал Папыч.

– Илью сделали похожим на Ахилла внешне, но ведёт он себя совсем не как Ахилл, – вздохнул Ян. – Своим примером он должен вдохновлять целое войско, но о чем там говорить, если Илья даже убить толком не может? В битвах он ещё как-то справляется, но в поединке один на один только обезоружит противника – и всё. Мораль греческой армии падает, и если так дальше дело пойдёт, они просто развернутся и уплывут. И даже если ускорить поединок с Гектором, всё равно мораль войска поднять не получится, ведь убить принца Илья, во-первых, просто не сможет, Гектор слишком хорош, а во-вторых, даже если бы и смог – я ему про техасский коктейль уже говорил – он не захочет…

Шеф некоторое время задумчиво разглядывал темноту за окном, а затем медленно произнёс:

– Ну, что ж, мы такой вариант тоже просчитывали, и план на этот случай у нас готов. Заедешь в техцентр, заберёшь… препарат – и дальше по схеме.

– Андрей Папыч, – нахмурился Ян. – может, не надо? Уж очень метод… крутой.

– Ян, ты серьёзно думаешь, что мне нравится это решение? – протянул шеф; в его голосе не было ни намёка на привычный сарказм. – Так вот, мне оно очень не нравится. Но в данной ситуации я не вижу другого. А ты?

– Нет, – угрюмо отозвался Ян. – Только… как насчёт последствий?

– Когда Илья вернётся, пройдёт в техцентре курс реабилитации и будет в полном порядке.

Ян тяжело вздохнул и поднялся. Да, в конце концов, Илья будет в порядке, но сначала здорово помучается. Однако Папыч прав – других решений, похоже, нет. Значит – в техцентр за препаратом.

Техцентр находился недалеко от МКАДа, за Измайловским парком, и располагался на последнем этаже нового здания крупного медицинского центра. «Бастион» являлся владельцем здания и совладельцем самого медицинского центра, и это был не единственный подобный источник прибыли для организации. На первых этажах здания располагалась клиника, два верхних были отданы под лабораторию, но на самый последний этаж ход имели только конквесторы и специально отобранный персонал, и открыт он был двадцать четыре часа в сутки семь дней в неделю.

Забрав препарат, Ян не отказал себе в удовольствии заскочить домой, поужинал с обрадованными его внезапным появлением женой и сыном – и отправился к Шушмору.

За Шатурой дорога стала по-настоящему свободной, а за Воймежным – и вовсе безлюдной, и только одинокий «КамАЗ» следовал за Яном на приличном расстоянии, да и тот потерялся, когда Пустоши остался позади, а «УАЗик» углубился в Шатурские болота.

ГЛАВА 9

Отточенное многими битвами, почти звериное чутье Ахилла всегда выручало его. Не подвело и в этом странном чужом мире – сидящий за столом у самого окна грек первым заметил очень большую рычащую повозку и сосредоточенных людей с оружием Зевса в руках, и, никем не замеченный, выскользнул на улицу прежде, чем те вошли в зал.

Прячась за углом здания, он увидел, как из повозки вытащили сестру Лекса, и повели внутрь. Разглядел, что повозка набита женщинами и детьми, которых всего несколько часов назад они оставили в доме Лекса, и понял – эти незнакомцы приехали, чтобы требовать выкуп за пленников. И поморщился. Настоящий воин захватывает пленников в честном бою – в завоеванном городе, на захваченном корабле, в покорённой деревне. Не нападает исподтишка на женщин с детьми, когда их мужчин нет дома, чтобы защитить.

Ахилл задумался. Не будь у этих людей оружия Зевса, он не сомневался бы ни секунды – ведь его верный ксифос при нем. А так…

Сестру Лекса вывели наружу, втолкнули в повозку – и Ахилл, более не колеблясь, рванул к пока ещё спящему чудищу.

Пожив в доме Лекса, Ахилл уяснил, что рычащих железных зверей, впряжённых в железные повозки, отличает одна странная особенность: как только монстры лишаются наездника, управляющего ими, они тут же засыпают, и разбудить их можно, лишь усевшись на место этого самого наездника. Он не раз подходил к притихшим чудищам, пихал их в бок кулаком, пинал ногой, кричал перед самым носом – те крепко спали и ни на что не реагировали. Потому сейчас Ахилл без сомнений нырнул под брюхо монстра – всё равно тот не заметит. Ухватился руками и зацепился ногами за металлическую сбрую, устроился поудобнее. Сейчас похитители сами привезут его в свое логово.

Что потом? Об этом Ахилл не думал – он предпочитал решать проблемы по мере их поступления.

Не то, чтобы грек был против идеи захвата добычи – сколько раз он сам участвовал в набегах, целью которых была именно нажива. К тому же, здешние люди сами напрашивались на неприятности, ходя без оружия; вполне закономерно, что раньше или позже за подобную беспечность им придется расплачиваться. А не способный постоять за себя ничего иного, кроме рабства, не заслуживает. Всё так, и в своём мире Ахилл бы и не подумал вмешиваться.

Но в этом мире всё по-другому. Здесь есть Лекс. Лекс помогал ему, бескорыстно и добровольно, чего для Ахилла ещё никто никогда не делал. Он подобрал его раненого, привел к себе в дом, лечил, нашёл стопку пергаментов, из которых извлекал знакомые ему, Ахиллу, слова. И пусть про Аполлона Лекс ничего не знал, но он обещал, что попробует вернуть его домой. Словом, Лекс не только ему нужен, он ещё и заслужил его признательность. И Ахилл, в свою очередь, вполне может отплатить парню за старания, вызволив его сестру из плена.

Да и не только в Лексе дело – девчонка ему нравилась. Она заботилась о нём так искренне, как никто прежде. В плену же её ничего хорошего не ждет, это Ахилл точно знал.

Железный монстр проснулся, вздрогнул и зарычал. Ахилл покрепче перехватил сбрую руками, готовясь к поездке. А секунду спустя едва не сорвался, потому что такая надежная и крепкая, сбруя почти мгновенно раскалилась, зашаталась и завертелась с немыслимой скоростью и силой. Только чудом Ахилл не упал на землю и не погиб под круглыми лапами зверя.

Резкой болью в плече напомнила о себе еще не совсем зажившая рана. Цедя сквозь зубы ругательства, Ахилл хватался за те детали железной сбруи, до которых мог дотянуться, пока не почувствовал относительно надежную опору. Постарался по возможности устроиться поудобнее и приготовился к жёсткой поездке – он был исполнен решимости во что бы то ни стало довести свою затею до конца.

* * *

Ромыч со скучающим видом скреб заросший подбородок, зевал и периодически развлекался разговорами по мобильнику. Беседы выходили недолгими – связь в этой глухомани то и дело прерывалась. Его напарник, Юрка по прозвищу Момент, худющий молодой пацан с покрасневшими глазами, прилежно держался за руль и пялился на дорогу. Моментом его звали не за расторопность, а в честь клея – за привычку «клеить», чаще всего безуспешно, любую девушку, оказавшуюся в его поле зрения.

Вокруг, насколько хватало глаз, была непроглядная темнота, и фары дальнего света делали окружающий пейзаж совсем уж безжизненным.

– Ну, и куда дальше? – периодически спрашивал Момент.

– Да куда глаза глядят, – вяло отмахивался Ромыч.

– А если заблудимся? – забеспокоился, наконец, Момент, когда после целого часа езды по безлюдной дороге в поле зрения не появилось ни одного признака цивилизации.

– Хохлома нам велел потеряться. Вот и теряйся.

– Да я и так уже потерялся – не знаю, где мы.

– Ну и хорошо, – отозвался Ромыч. – Если мы и сами не знаем, где мы, значит, и другие не узнают, где нас искать.

– Это ты верно сказал, – согласился Момент.

– Ну так, – самодовольно кивнул Ромыч и скомандовал: – Ты давай, куда-нибудь совсем в глушь заезжай, и пора ночевать.

– Так мы и так уже в глуши, только что указатель проехали, и на нем было написано «Глуховка», – сострил Момент и довольно заржал над получившимся каламбуром.

– Ну, тогда давай, куда-нибудь с дороги сворачивай.

– С дороги? В лес, что ли?

– Ну.

– А ты видишь где-нибудь лес? Я вот лично в этой темноте ни черта не вижу.

Оба замолчали – всё, находившееся вне света фар, казалось одной сплошной темнотой. К счастью, вскоре впереди появился джип, уверенно зарывающийся в зимнюю ночь.

– Давай пока за ним, – решил Ромыч. – А там видно будет.

Машина резво бежала по дороге, грузовик следовал за ней. Некоторое время спустя внедорожник, не задерживаясь, промахнул посёлок под названием Пустоши, и вскоре как-то внезапно исчез. Ромыч этого не заметил – ненадолго заработал сотовый, чем он немедленно решил воспользоваться и поделился последними новостями с приятелем, тоже «охранником» в «Сёстрах Хилтон».

Момент притормозил.

– Куда это, интересно, машина подевалась? Дорога впереди одна, никаких съездов.

Ромыч завертел головой, вникая в ситуацию, потом воскликнул:

– Вон он! – Вдалеке, справа от трассы, проглядывали красные огни машины. – По ходу, он просто с дороги свернул, – заключил Ромыч. – Давай-ка, за ним дуй… Да не ты, – сообщил он трубке. – Я с Моментом говорю.

– Зачем?

– Нам в лес надо? Надо. А этот уже по лесу едет. Значит, тропу знает. А без тропы мы в снегу мигом застрянем, что делать будем? Попрёмся ночью в эту, ну, как ее, которую только что проехали… в Пустошу? – Момент замотал головой в ответ. – Вот и я думаю, что нет. Так что езжай-ка ты за ним, а там видно будет.

Момент, не раздумывая далее, решительно свернул на обочину, и вскоре грузовик уже трясся по бездорожью, а в его кузове подпрыгивали и грохотали ящики. Спустя несколько минут Ромыч ругнулся – снова исчез сигнал на сотовом. Еще пару минут спустя пропали и хвостовые огни джипа. Момент было растерялся, но его более сообразительный напарник скомандовал:

– По следам езжай.

– А если это чужой след? – озаботился Момент.

– Во придурок! Ты много здесь следов видишь?

– Не-ет.

– Ну, вот и езжай по ним. Куда-нибудь, да приедем.

* * *

Гожо отвлеченно размышлял о том, каково это – прожить всю жизнь с чувством вины. В том, что отныне ему предстоит жить именно так, цыган не сомневался.

Была уже глубокая ночь, когда, наконец, выяснилось, с кем связался Гожо и кто такой Глушитель. Сосредоточенный и хмурый отец, ни на кого не глядя, тяжело произнес:

– Самим нам с этим не справиться.

Несказанные слова прозвучали в тишине так громко, будто барон произнес их вслух. Разрешить ситуацию своими силами Тагир Алмазов не мог, значит, ему придётся обратиться к своей родне, к тем, от кого он когда-то отошёл, не желая иметь ничего общего с их нелегальными делами.

Гожо виновато взглянул на хмурого отца и понуро повесил голову. Разумеется, родня не откажет Тагиру. Но Гожо прекрасно знал, как боролся его отец за свое право начать новую жизнь, как доказывал, что он может справиться своими силами и не нарушая закона, и как гордился тем, что ему это удалось. И вот теперь из-за него, никчемного младшего сына, барону пришлось поступиться своими принципами и просить о той помощи, которую, будь его воля, он ни за что бы ни принял.

Что еще хуже – цыгане, выслушавшие историю Гожо, осудили его, но не за то, что он сделал, а за то, как плохо подготовился Контрабанда оружия, уже имеющийся в наличии поставщик и, особенно, возможные доходы – все это показалось многим весьма заманчивым. Барон потемнел лицом и, обведя суровым взглядом всех присутствующих, жестко заявил:

– Я вам обещаю, что если кто-то из вас займется поставкой оружия, то один из моих сыновей подпишет контракт и отправится воевать в горячую точку. И если, не приведи бог, он там погибнет, каждый из вас будет причастен к его смерти. Потому что это вы продадите оружие, из которого он будет убит.

Цыгане благоразумно решили не спорить с бароном, но мысли о выгоде у них явно остались. И когда все будет позади, когда разрешится конфликт, когда женщины с детьми благополучно вернутся домой, этот вопрос непременно поднимут снова. Тагир будет против, но многие выскажутся за и начнут-таки торговлю оружием вопреки решению барона. И тогда отец – человек слова – отправит одного из его братьев воевать… Гожо глухо застонал и отчаянно стиснул зубы. Что он наделал!

Цыган сходил с ума от беспомощного ожидания и мечтал лишь о том, чтобы это изматывающее бездействие прекратилось. И только обрадовался, когда, наконец, уже очень поздним вечером подъехали дальние родичи во главе с двоюродным дядей отца, Богданом Алмазовым, совсем не последним человеком в теневой цыганской сети столицы. Сутулый, с пепельно-седыми волосами, глубоко запавшими черными глазами и высокими, резко очерченными скулами, он производил впечатление деятеля искусства – пианиста или скульптора. Никак не талантливого руководителя целой теневой индустрии – подпольными боями без правил.

Гожо надеялся, что дядьке уже известно, куда увезли женщин с детьми, и что «карательная экспедиция» готова. Он поедет с ними во что бы то ни стало, и, если ему хоть немного повезет, в грядущей заварушке его просто пристрелят.

О чем разговаривали за плотно закрытыми дверями рабочего кабинета братья, Гожо не знал. Но когда оба цыгана, наконец, вышли в гостиную, Гожо показалось, что на его отца словно бы взвалили тяжелый груз – так ссутулились его плечи, таким усталым и напряженным стало лицо.

Гостиная была переполнена, в ней собрались обеспокоенные, взбудораженные родственники. Случившееся уже стало известно во всех подробностях, и Гожо казалось, что родичи то и дело смотрят в его сторону – с осуждением, со злостью.

– Богдан выяснил, где сейчас наши семьи, – глухо сообщил Тагир. – И его люди отправляются туда.

– Я поеду с ними, – решительно заявил Гожо. Вздрогнул, ощутив на себе тяжесть взглядов отца и дядьки, но не опустил голову и не отвел глаза.

– С тобой вообще отдельный разговор, – покачал головой отец. Кажется, он впервые обратился к сыну с того злополучного момента в ресторане. – Тебя мы отправим подальше, пока здесь всё не утихнет.

– Это всё моя вина, и в стороне я сидеть не намерен, – упрямо мотнул головой Лекс. – Вы же прямо сейчас туда отправляетесь? Я поеду с вами – не привяжете!

Он заметил, как вопросительно посмотрел на Тагира Богдан, и как отец чуть прикрыл глаза.

– Ладно, пошли, – коротко бросил дядька и направился к дверям. Гожо, ни на кого не глядя, отправился вслед за ним. Обернулся только на пороге – на секунду.

Постаревший за одну ночь цыганский барон с тревогой смотрел вслед младшему сыну и губы его слегка шевелились – то ли дрожали, то ли что-то беззвучно шептали.

* * *

Арагорн не мог усидеть на месте и беспрестанно кружил по залу. Василий, развалившись в кресле с айфоном в руках, долго и терпеливо его игнорировал, но, наконец, не выдержал.

– Может, расскажешь, чего ты так бесишься?

Арагорн ненадолго замер, а затем выплеснул на брата накопившееся:

– Сегодня финал. А я Алессандре так и не рассказал про жюри.

– А разве ты не был с ней вчера вечером?

– Был, – пожал плечами Арагорн. – И вчера вечером, и всю ночь, только, видишь ли…

– Ясно, – перебил брат и ухмыльнулся. – Значит, ты все еще достопочтенный Абрам Горн, активный гринписовец и ярый противник вырубки амазонской сельвы.

– Будешь издеваться – получишь по носу, – угрюмо пригрозил Арагорн.

– Расскажешь после конкурса, подумаешь, в чём проблема? – спокойно пожал плечами Василий, пропустив угрозу мимо ушей. – А про то, что ты член жюри, можно вообще не рассказывать.

– А если она меня сегодня вечером заметит в жюрейской бригаде?

– Всё равно не понимаю, в чём тут трагедия.

– Эх, – Арагорн как-то обречённо махнул рукой. – Она ведь сочтет, что раз я член жюри, то, значит, повлиял на голосование, и её победа завоевана нечестным путем. И это ей будет крайне неприятно.

– Во-первых, ей еще надо победить. Давай будем объективны – соперницы у нее достойные. Во-вторых, ты не считаешь, что радость от победы, если она и впрямь выиграет, перевесит все остальное?

– Не считаю. Кому-то другому было бы наплевать, как досталась корона – главное, что досталась. Но не ей.

– Редкое в наши дни качество, – заметил Василий. – Значит, придумай хорошую историю. Мелодраматичную и душещипательную. Ты же у нас мастер на красивые слова, если захочешь, растопишь любое сердце.

– Слушай, прекрати издеваться!

– А ты тогда прекрати ныть, – жёстко отозвался брат. – Лучше готовь оправдательную речь. И, бога ради, перестань метаться, а то ты меня с ума сведешь своим мельтешением. И соберись – своими покаянными соплями ты ничего хорошего не добьешься.

Арагорн стиснул зубы и не сказал ни слова до самого начала конкурса. А там он на время он позабыл о своих тревогах, с беспокойством ожидая выступления главной по неофициальным данным конкурентки Алессандры, яркой смуглой красавицы с Гватемалы. Долго переживать не пришлось – едва только она объявила тему своего будущего благотворительного проекта, у Арагорна отлегло от сердца: отечественных олигархов не заинтересует судьба вымирающего подвида колибри, как бы распрекрасно девушка не провела презентацию. Жалостливые картинки дохлых птичек и льющих над ними слезки деток могли бы растопить сердце какого-нибудь излишне сентиментального западного обывателя, но никак не акул российского бизнеса.

Не верящую своему счастью, раскрасневшуюся от волнения Алессандру торжественно короновали, а затем члены жюри внезапно возжелали каждый лично поздравить победительницу. Арагорн, уже поверивший, что, может, ему удастся выскользнуть из зала незамеченным Алессандрой, разом сник. И когда дошла очередь до представителей «СталЛКома», он подходил к девушке с энтузиазмом обреченного на казнь.

Заученная ослепительная улыбка Алессандры затмевала появившиеся в глазах возмущение, разочарование и обиду, когда она увидела братьев Петровичей.

– Поздравляю с победой, – вежливо произнес Василий, вручая роскошный букет.

– Мерзавец, – прелестно улыбнувшись на публику, процедила Мисс Мечта Миллионера.

Василий, галантно поцеловав руку победительнице, невозмутимо ответил:

– Полагаю, у вас претензии не ко мне, а к моему брату.

Настала очередь Арагорна, и он мялся на месте, пытаясь сообразить, какие слова лучше всего подойдут для оправдательной речи длиной в несколько секунд – именно столько имелось у него в распоряжении на то, чтобы вручить очередной букет цветов виновнице торжества.

– Я всё могу объяснить! – наконец, жалобно проблеял он, сам понимая, как жалко и беспомощно это прозвучало.

– И слушать ничего не желаю, – отрезала девушка, продолжая демонстрировать всему миру ослепительную улыбку.

К счастью, резкий тон подействовал на Арагорна как хорошая оплеуха – он снова стал самим собой.

– Алессандра, давай договоримся так, – решительно произнёс он. – Ты меня всё-таки выслушаешь. Не здесь, а в спокойной обстановке. По окончании церемонии у вас банкет; после него я подойду, и мы с тобой поговорим. И только после ты решишь, стоит ли посылать меня к чёрту.

…А поздно вечером, когда уже давно погасли яркие огни и потухли камеры, когда закончился роскошный банкет, во время которого Арагорн сидел за одним столом с коронованной победительницей конкурса, но не мог перемолвиться с ней даже словом, когда он уже попрощался с братом и собрался найти Алессандру, внезапно ожил телефон.

Стоя у дверей лифта, Арагорн обернулся. Застигнутый тем же звонком между стеклянными дверями выхода, брат уже возвращался к нему, прижимая трубку к уху. И выражение его лица не предвещало ничего хорошего.

– Ахилла засекли в серьёзной переделке в Раменском. Владимир Кондратьевич уже выделил отряды для облавы, мы отправляемся с ними.

– Нет, – едва не простонал Арагорн. – Черт возьми, ну почему именно сейчас?! Ни часом раньше, ни часом позже?

С мелодичным звоном разъехались двери лифта. Арагорн бросил на них исполненный муки взгляд.

– Ненавижу свою работу! – с чувством выдохнул он. Послал прощальный взгляд кабине лифта, которая всего за несколько секунд могла бы довезти его до Алессандры, повернулся к брату, и, процедив сквозь зубы: «Ну, пошли!», бегом бросился к выходу.

* * *

Для операций «Бастиона» Владимир Кондратьевич всегда старался выделять самых лучших своих ребят. Разумеется, омоновцам не рассказывали, что отправляют в прошлое, но кое-что неизбежно приходилось пояснять, ведь то, что им предстояло увидеть в проходах, не могло не вызвать вопросов даже у самых дисциплинированных бойцов.

Впрочем, сам командир ОМОНа никогда не напрягался с придумыванием подходящих объяснений; разработка «легенд» лежала на «Бастионе». Но даже Папыч не всегда был в силах придумать логичные объяснения, если операция проводилась в особо экзотических проходах. Например, если предстояло оказаться свидетелем великой битвы колесниц при Кадеше, когда с помощью дрессированных львов египтяне разгромили хеттов. Тут любое воображение бессильно; человеку, обладающему хотя бы зачатками здравого смысла, такое логично не объяснишь.

В подобных случаях выход оставался один – говорить правду, а потом отправлять бойцов в техцентр на коррекцию памяти. Операции с привлечением ОМОНа никогда не длились больше суток, и Папыч не видел ничего плохого в том, чтобы стереть у бойцов из памяти этот день. Всего один день, это совсем не страшно.

Владимир Кондратьевич, понимая, что иного выхода нет, манипуляциям с памятью своих ребят всё равно не радовался. Мозг – это штука сложная, как работает, учёные так до конца и не разобрались. Да, один раз получилось стереть память как нужно, но вдруг в другой раз что-то сорвётся, и боец навсегда дураком останется? А ребят терять не хотелось – опытных, умелых, надёжных и проверенных профессионалов заменить не так просто.

Всё изменилось, когда в «Бастионе» несколько лет назад начали работать Петровичи. Братья умело решали большинство проблем, и в проходах ОМОН стал требоваться гораздо реже. После появления Петровичей бойцов майора Кукаренко стали привлекать в основном к операциям здесь, в настоящем. И хотя в глубине души Владимир Кондратьевич по-прежнему считал, что отряд ОМОНа будет поэффективнее двух пусть даже самых подготовленных специалистов, он всё равно радовался, что его ребят больше не отправляют в проходы и, особенно, на коррекцию памяти.

Однако даже после нескольких лет такой жизни, уже немного привыкнув к тому, что в проходы их отправляют теперь редко, Владимир Кондратьевич всё равно каждый раз радовался, когда Папыч говорил ему, что они нужны тут, а не там. Где угодно – хоть в худших криминальных районах Москвы, хоть на крайнем Севере, хоть на воюющем юге, да хоть у чёрта на куличках… Что угодно лучше, чем проходы.

* * *

Илья проснулся с трудом – Яну пришлось долго трясти его за плечо.

– Выпей, – протянул он ему чашку.

– Что? – Илья спросонья не понял, почему Ян говорит с ним по-гречески.