Текст книги "Не было печали...(СИ)"
Автор книги: Марина Леманн
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 6 страниц)
– Анна, да если бы я даже пошел туда как посетитель, разве бы я об этом сказал в управлении? Там нашли тело, вот мне и пришлось идти туда. И я пробыл там не больше часа, пока все осматривал, ждал доктора Милца, беседовал с девицами мадам. А потом снова пошел в участок… Так ты поэтому мне постелила в гостиной? – наконец понял он.
– Мне было бы неловко спать в Вами в одной постели, – честно сказала Анна.
– Ну а уж со мной и подавно… Это можно понять… Аня, я вчера был неправ. Я очень сожалею, что я так разозлился. Но как бы я не злился, не негодовал, я бы никогда не пошел ни в бордель, ни к другой женщине. Я просто оказался в управлении, когда в заведении маман нашли убитого, только и всего. Анна, скажи, пожалуйста, как тебе вообще в голову пришла мысль, что я пошел к девочкам маман? Ты ведь знаешь мое мнение о женщинах такого толка. Я и до этого бывал не раз в борделе, но только по службе.
– Но Вы же подумали, что я унизила женщину, которая была Вам когда-то дорога… Что я использовала против Вас Ваши откровения… Что я, можно сказать, предала Вас… – понуро сказала Анна.
– Что я был взбешен этим настолько, что мог пойти, так сказать, искать понимания?
Анна кивнула:
– Я знаю, что это я во всем виновата… Я понимаю, что Вы не хотели меня видеть… Я подумала, что, возможно, что Вам просто была нужна компания… И Вы пошли за этим…
– То есть ты не думала, что я тебе мог изменить? – серьезно спросил Штольман.
– Нет, не думала. Вы не такой человек, Яков Платонович… Но Вы, возможно, могли бы искать общества, раз я так с Вами обошлась…
– То есть, по-твоему, ты упала в моих глазах настолько низко, что я после этого не побрезговал компанией продажных женщин?
– Я думала, Вы пошли в участок и пили там один…
– А я пошел в бордель напиться в компании девиц, чтоб не было так одиноко? И чтоб меня там еще и пожалели? Или, как ты сказала, приголубили?
Анна молчала. Но, похоже, так она и думала.
– Эх, Анна, Анна, – покачал он головой. – Ну логика в этом своя, конечно, есть… Но я бы никогда не мог подумать о тебе так плохо. И я никак не мог посчитать твое необдуманное высказывание предательством. Я знаю тебя довольно хорошо, чтоб понять, что это не было сделано намеренно. И если бы даже это было и так, чем бы я был лучше? Это тоже было бы предательством. Даже если бы я просто пошел за компанией, как ты говоришь, а не изменил. Я бы никогда так не поступил. Аня, я не для того на тебе женился, чтоб после каждой ссоры или размолвки искать утешения у других женщин. У меня на это есть жена.
– Но я же теперь не нужна Вам как жена… – тихо сказала Анна.
– Не нужна как жена? – удивился Яков Платонович. – Что за глупость? Конечно, ты нужна мне. Ты мне будешь нужна всегда.
– Но Вы же сказали, чтоб я не ждала Вас, чтоб ложилась спать одна…
– Ах, вот в чем дело. Анна, мне просто нужно было побыть одному, привести свои мысли в порядок. Я не хотел, чтоб ты сидела полночи и ждала меня. И не хотел потом прийти посреди ночи и случайно разбудить тебя. Я хотел, чтоб ты отдохнула. Но, как оказалось, тон, которым я это сказал, навел тебя на совсем другие мысли. Я вовсе не имел в виду, что ты меня больше не интересуешь как женщина. Ты – моя единственная женщина, что бы ни случилось. Ты меня понимаешь?
Анна кивнула.
– Давай договоримся, если мы и впредь когда-то поссоримся, не важно из-за чего, и тебе на тот момент будет легче, если мы не будем делить спальню, скажи мне. Я могу спать и в гостиной, хотя, конечно, предпочел бы вместе с тобой. Но не придумывай себе ничего. Как сейчас. Да, я был сердит на тебя. Но вовсе не по той причине, что предположила ты. Я хочу, чтоб ты раз и навсегда поняла, что если я решаю что-то за нас обоих, даже за тебя, то на это есть основания. А не моя прихоть…
Тут в дверь постучали, это был городовой.
– Ваше высокблагродие! Вас господин полицмейстер к себе требует. Сейчас. Незамедлительно!
– Анна, давай закончим этот разговор вечером.
Анна кивнула. Он хотел поцеловать ее в щеку, но она отвернулась. Что ж, она имеет право обижаться… После того, как он повел себя с ней, да еще после того, как она напридумывала себе Бог знает что, отойти было не просто…
Что же там такого случилось в участке, если за ним послали так спешно?
Трегубов был в ярости.
– Яков Платонович! За городом нашли вещи того убитого немца.
– Очень хорошо. Значит, теперь можно установить, кто это?
– А это Вы мне должны сказать, кто!
– Я? Я не знаю этого человека. Никогда раньше его не видел. Он не имеет ко мне никакого отношения.
– Да неужели?? Это был нарочный к Вам, Яков Платонович!
– Ко мне??
– Он вез Вам пакет. Этот пакет был вскрыт, содержимое выпортошено. Остался лишь конверт с письмом, да еще одна вещица. Вот полюбуйтесь, – Трегубов протянул Штольману неподписанный конверт.
Штольман вынул из него лист бумаги.
«Любезный кузен Яков Платонович!
Я все еще пока в имении и не знаю, когда смогу выбраться в Петербург. Посылаю Вам с оказией Ваш семейный портрет. Не рискнул отправить его по почте. Посылаю с нарочным, он едет в Ваши края и заедет к Вам.
Александр»
Штольман выругался про себя. Александр отправил ему какой-то портрет. Ладно хоть письмо написал не на княжеской бумаге… Если ли шансы хоть как-то выкрутиться перед Трегубовым?
Полицмейстер протянул ему портрет размером чуть больше его ладони. На нем были Дмитрий Александрович примерно того возраста, что и он сейчас, его матушка – на несколько лет старше, чем на миниатюре, которую ему отдал Александр в Петербурге, и… очень похожий на Дмитрия Александровича мальчик лет пяти, в котором он признал самого себя… Князь, по-видимому, после смерти Кати заказал портрет своей несостоявшейся семьи. Чтоб хотя бы на портрете они были все вместе. Как же некстати был сейчас этот портрет… Как все объяснить Трегубову?
– И что Вы скажете на это Яков Платонович? Как это понимать??
– Ну… Это…
– Анна Викторовна хоть не знает?
– О чем? – решил выиграть время Штольман и услышать версию начальства.
– О том, что Вы, Яков Платонович, двоеженец!
– Чтоо?? Д-д-двоеженец?? – от неожиданности Яков Платонович стал заикаться. – П-почему д-двоеженец?
– Ну так если Вы не скрываете ту семью от родственников, значит, она законная. А двух браков у нас иметь не положено. А с Анной Викторовной Вы ведь тоже в церкви венчались. Или не венчались? А так, во грехе живете?
– Венчался…
– А если венчались с ней, то это дело подсудное!
Боже помоги! В какой переплет он попал! Трегубов думает, что на портрете он со своей другой женой и сыном… А на Анне или женат незаконно, или вообще не женат… Уж неизвестно, что лучше – быть в глазах Трегубова двоеженцем или княжеским бастардом… Нет, бастардом все же лучше, это и правда не подсудно… Что же делать? И как доказать Трегубову, что мужчина на портрете не он, если они с Дмитрием на одно лицо? Да, лицо одно, но одежда-то другая!
– Так что же это Вы, Николай Васильевич, действительно думаете, что я завел где-то семью, потом приехал к вам Затонск и женился на Анне Викторовне? Хорошего же Вы обо мне мнения! Вы на портрет-то хорошенько посмотрите, на то, во что на нем люди одеты. Портрету лет тридцать, не меньше. Стал бы я сам так выряжаться, а тем более свою жену выряжать в платье времен Она? Это я со своими родителями.
– Вы с родителями? – не очень поверил полицмейстер.
– Да, я с отцом и матушкой. Незадолго до ее смерти. Этот портрет пропал, когда она ездила в гости к дальним родственникам. Вот, слава тебе Господи, нашелся через столько лет… Я уж и не чаял его снова увидеть.
– А что это за родственники? Этот Александр Вас называет кузеном.
– Очень дальние, пятая вода на киселе… Четвероюродные, вроде бы. А Александр – он всех родственников называет кузенами. Знаете ведь нынешнюю молодежь, никакого уважения к семейным традициям… – Штольман нес чушь, какая только приходила ему в голову.
– Ну, а телеграмму Вы этому родственнику послать можете, чтоб хоть личность убитого установить? Ну и что помимо Вашего портрета он вез. И куда, к кому и зачем ехал.
– Сегодня же отправлю, – пообещал начальник сыскного отделения.
Никогда еще Штольман не был так близок к провалу.
========== Часть 4 ==========
Начальник сыскного отделения понимал, что он больше не мог заниматься расследованием сам, поскольку был заинтересованной стороной. Вести дальше расследование должен был Коробейников. Но Трегубов был необычайно снисходителен к нему. То ли потому, что чувствовал вину за то, что безосновательно фактически обвинил Штольмана в преступлении. То ли по какой другой причине. Но он отдал ему портрет и даже решил закрыть глаза на его причастность к делу.
– Нет смысла, Яков Платонович, говорить Вам держаться подальше, Вы ведь все равно влезете, так или иначе. Но Вы уж постарайтесь больше работать с полученными сведениями, чем собирать их. Свидетелями и другими потерпевшими, если появятся, пусть занимается Антон Андреевич. Ну и, конечно, подозреваемыми.
В общем, полицмейстер оставил ему ту часть работы, которую потом можно было без труда приписать Коробейникову. Что ж, это лучше, чем быть отстраненным совсем.
– Мне все же хотелось бы осмотреть вещи погибшего и место, где их нашли.
– Хорошо, езжайте потом с Коробейниковым.
Антон Андреевич сидел за своим столом и вертел в руках бумажный пакет. Увидев Штольмана, он сразу же вскочил.
– Утро доброе, Яков Платонович.
– Да не похоже, что оно доброе, и еще неизвестно, каким день выдастся, – без оптимизма ответил он. – Улики осматриваете?
– Да вот, пакет как пакет, ничего особенного. Не понятно, что там могло быть.
Штольман взял из его рук раскуроченный пакет.
– Ну как же Антон Андреич? По размеру, а главное по толщине пакета можно сказать, что пропала, возможно, стопка бумаг, плоская коробка, книга…
– А Вы сами, Яков Платонович, не знаете, что Вам везли?
– Понятия не имею. Я вообще был удивлен, что мне что-то послали, да еще с нарочным. Не уверен, что этот человек вез что-то только для меня. Возможно, он положил в тот пакет и то, что он должен был доставить для кого-то другого. Я сегодня пошлю телеграмму, чтоб выяснить про погибшего и про то, что он мог везти.
– Хорошо бы побыстрее получить ответ, а то мы даже не знаем, кто он.
– Ну ответ я получу самое быстрое завтра или послезавтра, – Штольман подумал о том, что телеграмма придет в какой-нибудь городок неподалеку от имения Ливенов. Пока ее доставят в имение, пока Александр составит ответ и отправит его с кем-нибудь на почту, пройдет время. Да и то, если он вообще никуда не уехал.
– А что еще нашли?
– Вот платок носовой, на нем инициалы с латинскими S и B.
– Нашел кто?
– Крестьянин Матюшкин ехал рано утром на своей телеге в город на рынок торговать и увидел, что в канаве что-то белеется. Слез с телеги, а там этот платок. А неподалеку пакет. Он подумал, что барина какого ограбили, и привез находки в участок.
– Допрошен?
– А то как же. Аж самим полицмейстером.
– Даже так?
– Да, дежурный увидел, что на платке буква не наша и сразу подумал, не того ли умершего, что в борделе ночью нашли. Трегубов сегодня рано пришел, дежурный ему доложил. И тот его сразу в свой кабинет. Потом отпустил его, отдал мне пакет и платок ну и сказал в двух словах, что случилось.
Интересно, а что Коробейникову ничего про семейный портрет не сказали? Неужели Трегубов скрыл это? Или это записано в показаниях, а Коробейников еще их и не открывал?
– А показания где?
– Так нет их, Николай Васильевич не записывал, так допросил. Надо на рынок идти.
Штольман выругался про себя. Отпустить свидетеля, не сняв показаний? И это полицмейстер?
– А он точно там?
– А куда ему деться? Ему ведь надо распродать то, что привез. Я сейчас же и пойду.
– Спросите его, сможет ли он показать место, где обнаружил находки. Вдруг поблизости было еще что-то, чего он не увидел.
– Яков Платонович, а правда, что в пакете был Ваш семейный портрет?
– Вам Трегубов сказал?
– Нет, дежурный. Он сказал, что в пакете была картина, а мужчина на ней сильно на нашего Яков Платоныча похож, как будто это его родитель. А потом мне Трегубов сказал, что пакет предназначался Вам…
– Правда, – Штольман не хотел бы об этом говорить, но этого было не избежать. Это не было его частным делом. Это было делом следствия. И скрыть от Коробейникова улику он тоже не мог. Трегубов вообще не должен был ее ему отдавать.
– Вот, Антон Андреич, – он достал из саквояжа портрет.
– Какая приятная пара Ваши родители, Яков Платонович. Матушка у Вас такая красивая, а батюшка такой… представительный. И Вы на него так похожи.
Штольман усмехнулся. Матушка, значит, красивая, а для батюшки лучше комплимента, чем представительный не нашлось… Что ж, был бы его настоящим отцом Штольман, и внешность бы ему досталась не представительная, а привлекательная…
– Я бы не хотел, Антон Андреич, оставлять это портрет среди прочих улик. Он мне слишком дорог, ведь мои родители умерли, и это почти все, что у меня от них осталось. Но я принесу его обратно в любой момент, если это понадобится.
– Яков Платонович, так я пошел на рынок? – по привычке доложился Коробейников начальнику сыскного отделения.
– Так следствие же Вы ведете, Антон Андреевич. Это я перед вами должен отчитываться. Я сейчас пойду отправлю телеграмму, а потом обратно в участок.
– Тогда здесь и встретимся. Если свидетель помнит место, туда и отправимся. Поедемте вместе, Яков Платонович. А как вернемся, мне нужно будет снять показания с Вас как с потерпевшего.
Да, ему самому ведь тоже нужно будет давать показания. И очень осторожно. Чтоб не сказать ничего лишнего, но и не утаить.
Штольман отправил телеграмму Александру и решил зайти к доктору Милцу, возможно, он уже закончил вскрытие.
– Александр Францевич, думаю, слухи до Вас еще не дошли. Но, как оказалось, Ваш клиент ехал ко мне с пакетом от родственника. Как Вы сами понимаете, я уже следствие не веду. Поэтому спрашивать о результатах вскрытия не имею права.
– Но все же надеетесь, что я с Вами ими поделюсь. Знаю, что права не имею, но и смысла скрывать не вижу. Антон Андреич ведь все равно с Вами советоваться будет…
– И каков вердикт?
– Все тот же. Умер от сердечного приступа. От удара по голове получил небольшое сотрясение мозга. Возможно, был без сознания какое-то время, потом не понимал, куда шел… Но умер точно не от удара, а от сердечного приступа.
– А сердечный приступ мог случиться от нервного потрясения? От того, например, что он очнулся после удара и обнаружил, что ограблен?
– Почему же нет? Приступ хоть от чего может случиться.
– Даже у такого молодого и на вид здорового мужчины?
– Так у него сердце вполне здоровое, а нервы могли быть не к черту. А от нервов, Яков Платонович, все может быть.
– И никаких спорных моментов? Например, что он мог быть чем-то отравлен, но это трудно увидеть?
– Я этого не вижу. Для меня картина ясная. Я не предполагаю и не угадываю. Если б у Анны Викторовны не пропал дар, возможно, она бы могла дух этого господина расспросить и рассеять Ваши сомнения, – совершенно серьезно сказал доктор.
– А почему рана на голове в этом месте? Человек, нанесший ее, был маленького роста?
– Нет, бил, куда мог попасть. На нем же шляпа, вероятнее всего, была. Так что бил, чтоб по самой голове попало. Бил палкой, я в ране нашел частички коры. Кожа стиснута, отсюда и кровь. Удар не особо сильный, такой мог нанести кто угодно. Бил, как Вы понимаете, сзади, и он – правша. Больше я ничего сказать не могу.
– Александр Францевич, когда Коробейников придет, Вы ему все это и скажите.
– Непременно.
У Штольмана была маленькая надежда, что курьер умер не своей смертью, что был, например, отравлен. Тогда бы был смысл – отравили где-то ранее, подождали, когда ему будет совсем плохо, и стукнули по голове. И он на последнем издыхании добрел до борделя и там упал замертво. Или же рана просто казалась несерьезной, а оказалась смертельной. Но ничего подобного. И доктору можно верить.
А тут какой-то абсурд, стукнули по голове, а потом человек скончался от сердечного приступа. Или вовсе не абсурд? Что он вез что-то такое, или же от кого-то или кому-то, что после того, как он очнулся от удара и обнаружил, что эта вещь пропала, ему действительно могло стать плохо с сердцем? Если так, то что это могло быть? Очень крупная сумма денег, за которую он бы никогда не смог рассчитаться? Какие-то секретные документы, за утерю которых его все равно бы убили? Он сомневался, что пропажа семейного портрета могла спровоцировать сердечный приступ. Даже если пропали бумаги, в которых говорилось о связи Штольмана и Ливенов, вряд ли они представляли такую ценность, чтоб из-за этого остановилось сердце. Скорее это было что-то, что курьер вез не для Штольмана, а для другого получателя. Нужно обязательно выяснить, кому и что он еще вез.
Вскоре после возвращения Штольмана в участок пришел и Коробейников. Крестьянин Матюшкин оказался человеком сообразительным, на тех местах, где он нашел вещи барина, он воткнул палки. Место это было не менее двух верст от города. По пути туда Штольман сказал, чтоб Коробейников и городовой, везший их, смотрели во все глаза, не увидят ли они вдоль дороги еще чего-нибудь. И не доезжая четверть версты, городовой заметил что-то в грязи в канаве. Это оказался выброшенный кем-то саквояж. Дорогой, добротный… и весьма примечательный. С двойным дном. В это отделение можно было легко положить не только пакет для Штольмана, но и пару пачек денег и еще что-нибудь. Кроме саквояжа новых улик обнаружено не было. Подозрения Штольмана насчет курьера все больше усиливались. Но он подождет, пока придет телеграмма от Александра.
Штольман уже понял, что тот, кто ограбил нарочного, не шел пешком. Зачем ему было идти за город, да еще бросать вещи в разных местах? Скорее всего, он был на коляске или, возможно, на лошади. И по пути проверял награбленное. Сначала нашел потайное отделение в саквояже и выбросил его, затем выкинул ненужный ему портрет какой-то семьи и бумажный пакет и оставил себе то, что в нем кроме этого было. Получается, что ехал он еще засветло, раз мог разглядеть то, что ему досталось. А курьер дошел до борделя после полуночи. Где он был все это время? Или на экипаже был фонарь? Когда нарочный приехал в Затонск? Как добрался до города? Почему сразу не пошел с пакетом к Штольману? Слишком много вопросов без ответов.
По возвращении в участок, Коробейников записал показания потерпевшего Штольмана. Дальний родственник Александр Дмитриевич Ливен без предупреждения отправил ему пакет с нарочным. Что было похищено из пакета, ему не известно. Записка от родственника и семейный портрет предназначались действительно ему. Найденный платок ему не принадлежал. Нарочный был ему не знаком.
Штольман не сказал ни одного лишнего слова.
Коробейников пошел к доктору Милцу, а Штольман – на рынок. Антон Андреевич описал ему крестьянина довольно подробно, чтоб его можно было узнать среди торговавших. И все же он прошел мимо. Но его окликнули:
– Барин! Не меня ли Вы ищите?
– Если Вы – Матюшкин, то Вас.
– Я. Матюшкин Евсей Фомич.
– Значит, это Вы нашли мои вещи сегодня?
– Я. Где же у Вас, барин, украли-то такую красоту?
– Красоту?
– Картину Вашу.
– Не у меня украли, у человека, который ее вез ко мне. Этот портрет был потерян и нашелся у дальних родственников, и если бы не Вы, снова бы пропал. На нем мои покойные матушка с отцом и я.
– Матушка у Вас, барин, настоящая красавица была. И батюшка Ваш такой господин видный, сразу ясно, из благородных…
Куда уж благороднее, если князь… Про матушку он уже слышит сегодня второй раз, что она красавица. Но не про отца.
– А Вы на батюшку своего похожи, его сынок.
– Неужели запомнили?
– Да, память у меня на лица хорошая. А на картине Ваш батюшка прям как живой выглядел… Вы ведь, барин, поди, пришли спросить, не находил ли я еще чего. Но я уже полицейскому чину сказал, что все, что нашел, снес в участок…
– Нет, мне уже самому в полиции сказали, что ничего больше не было. Я за другим пришел. Отблагодарить Вас.
– Отблагодарить? Да за что же?
– За то, что мимо не проехали, а потом то, что нашли, обратно не выкинули.
– Да как же это можно было выкинуть? Это ж понятно, что картину такую искали бы… Там же семья чья-то.
– А у Вас-то семья есть?
– Да как не быть? Жена и четверо детей, один сын уж со своей семьей, да дочь вот по осени замуж собралась.
«Вот и повод отблагодарить и не обидеть», – подумал Яков Платонович.
– А приданое-то ей собрали?
– Собрали, что могли.
– Тогда и от нас с женой прибавьте, – Штольман протянул ассигнацию.
– Зачем же, барин? Не нужно этого.
– Так я не Вам и даю, а дочери Вашей на приданое.
– Так что Анне сказать, от кого ей это?
– Скажите так, что от барина, у которого жена тоже Анна. Пусть будет счастлива со своим мужем, как я со своей Анной.
Он сказал правду, что был счастлив с Анной, хоть они и были в ссоре… Почему все стало еще хуже, чем было накануне вечером? Он не должен был уходить в участок на всю ночь, не объяснив Анне причины хотя бы в двух словах. И, возможно, у нее не появилось бы то беспочвенное подозрение. Беспочвенное ли? Для него – да. Но, похоже, не для Анны. Он говорил ей не раз, что теперь она его единственная женщина. Теперь. А раньше? Видимо, она не понимала разницы, и это ей нужно объяснить… В любом случае эта ссора не могла продолжаться вечно, нужно было каким-то образом прийти к примирению. И он должен был сделать к этому первый шаг.
Проходя мимо рядов, он понял, насколько голоден. Он не ел ничего с предыдущего дня, а утром не попил даже чая, будучи спешно вызванным в участок Трегубовым. Он купил калач, чтоб разделить его с Коробейниковым.
Антон Андреич сидел кабинете и думал о том, что сказал ему доктор Милц. Странная смерть… Надо посоветоваться со Штольманом. Он пересказал Якову Платоновичу то, что тот сам попросил доктора сказать ему.
– И что Вы думаете об этом, Яков Платонович? Смерть от сердечного приступа?
– Ну раз доктор Милц говорит, так оно и есть.
– Но ведь это нелепость, так умереть… Чем он был так напуган, что аж до приступа дело дошло?
– Скорее всего, тем, что у него украли что-то действительно очень ценное. И это никак не мог быть мой семейный портрет. Давайте подождем с версиями, Антон Андреич. Может, уже завтра от моего родственника придет телеграмма, а в ней какое-нибудь разъяснение.
Весь оставшийся день до вечера они с Коробейниковым занимались остальными делами, которые были отложены из-за дела об ограблении нарочного и его странной смерти. Его, Штольмана, дела. И об этом деле ему нужно будет поговорить дома с Анной. Помимо всего прочего.
========== Часть 5 ==========
После тяжелого дня на службе Штольман наконец пришел домой.
– Яков Платонович, я ужин приготовила, но он уже остыл… А то Вы ведь, наверное, весь день не ели… – встретила его жена.
– Чай пил в управлении два раза. С калачом и даже с пирогом. Калач сам купил. А родственница задержанного ему принесла поесть и нам с Коробейниковым дала по куску пирога с картошкой. Мы не отказались.
– А что же Вы домой не пришли? Я бы Вас покормила.
– Аня, а хотела ли ты меня видеть? Я ведь не знаю теперь… – грустно сказал Штольман. – Может, мне пока лучше в управлении больше бывать, чтоб тебе глаза не мозолить?
– Да куда уж больше? И так уже девятый час. Скоро спать ложиться…
– И как, мне снова в гостиной ночевать?
– Как Вы решите, Яков Платонович. Как Вы скажете, так я и сделаю. Вы же мой муж. Скажете в гостиной постелить, постелю Вам там.
Штольману захотелось завыть. Это была не его Анна. Это была чужая, подобострастная женщина, пытающаяся угодить мужу. Чтоб его не сердить.
– А если я решу спать в супружеской постели да еще потребую от тебя выполнения супружеских обязанностей, тоже согласишься? Потому что я – твой муж?
Анна отвела взгляд в сторону.
– Аня, я не хочу так. Я хочу, чтоб все было по любви, а не по обязанности, – он подошел к ней. – Мне тебя можно обнять?
Анна кивнула.
Он прижал ее к себе и стал шептать:
– Аня, я не могу так больше, не могу. Я смотрю на тебя, а у меня сердце разрывается. Я не хочу быть для тебя Яковом Платоновичем, я хочу быть Яковом, твоим Яковом, Яшей… Как раньше…
Анна немного отстранилась от него:
– Как раньше? А разве такое возможно? Ведь я своими подозрениями обидела Вас еще больше… Совсем все испортила… Когда Вы ушли утром, я думала, что за глупость мне пришла в голову, что ночью Вы пошли в заведение не по службе… Так и не могла понять, как такое могло произойти…
– И я тоже думал… И у меня нет другого объяснения, как то, что ты могла просто вспомнить про другую историю.
– Какую же?
– Ту, что когда у меня уже были чувства к тебе, я был с… другой женщиной… – вздохнул Штольман.
– С Нежинской? Я не думала об этом…
– Нет, но, возможно, думала, что если я до этого мог пойти к какой-то женщине, то почему не сейчас?
– Может быть, – неуверенно сказала Анна. – Не знаю…
– Аня, я не оправдываюсь, я просто хочу объяснить. То, как я себя тогда повел, меня, конечно, не красит. Но есть одно обстоятельство, которое делает две ситуации совершенно разными. Это мое положение. Раньше я был холостым свободным мужчиной. Я не мог быть уверенным, что у нас с тобой будут отношения. Мы с тобой не были помолвлены, не имели перед друг другом никаких обязательств. Я пошел к женщине, с которой у меня ранее была связь. Сейчас я женатый мужчина, у меня есть жена, которую я люблю и с которой хочу быть. Я не ходил к девицам, будучи холостым, и уж тем более бы не пошел, будучи женатым. Даже за участием.
А если бы и пошел, как ты подумала, мне бы там налили рюмку-другую и отправили к тебе домой. Весь Затонск, в том числе и в заведении, знает, что мы с тобой женаты по любви. Это не тот брак, когда супруги еле выносят друг друга или муж изменяет жене направо и налево и не гнушается продажных женщин. В заведении знают, что у нас с тобой все по-другому. И что если бы я пришел туда, то был бы, мягко скажем, не в своем уме. Не думаю, чтоб маман подтолкнула своих девиц приголубить меня. Она слишком опытная женщина, чтоб принять участие в такой авантюре… Прошу тебя, постарайся больше не думать о подобном. Хотя тебя понять можно, ведь ты ревнуешь меня.
– Ревную?
– А как это еще можно назвать? Если тебе неприятно, что я мог искать внимания других женщин. Аня, помнишь я говорил тебе, что в Петербурге, когда станет известно, что я – сын князя, некоторые дамы проявят ко мне повышенный интерес, и пойдут слухи, что я завел любовниц или с кем-то развлекался? И я просил тебя не верить, если они до тебя дойдут.
– Да.
– Так вот, там мне придется быть галантным, целовать дамам ручки, кому-то улыбаться, с кем-то мило беседовать. Это свет, там так принято. Это совершенно не означает, что кто-то из этих женщин мне интересен. Но тебе может показаться иначе. Если так, может, мне сразу же занять там другую спальню?
– Зачем?
– Чтоб не ходить туда-сюда каждые несколько дней.
Анна поняла, как глупо это могло выглядеть.
– Что касается сейчас, я буду спать в гостиной, пока ты сама не позовешь меня обратно. Пока ты не почувствуешь, что тебе самой это нужно – чтоб я делил с тобой постель. Не для любовных утех, а для того, чтоб просто быть вместе, как раньше, чувствовать, что мы нужны друг другу и нам хорошо вместе. Не торопись, не нужно, чтоб я пришел, а ты думала, зачем я там, и боялась, что я к тебе ненароком прикоснусь или обниму во сне, – он знал, что больше пары ночей в одиночестве Анна не выдержит. Но у нее должен быть выбор. Чтоб определиться, что если это и есть выход из положения при ссорах, так ли он ей нужен. – Ты меня понимаешь?
– Да, понимаю.
– Аня, я тебя очень люблю. Я не хочу, чтоб ты когда-нибудь пожалела, что вышла за меня замуж, даже если мы ссоримся. Аннушка, ты простишь меня? – он поцеловал ладонь жены.
– Да… Но это же я во всем виновата… Простишь ли ты меня?
– Конечно, прощу, уже простил. Аня, мы оба с тобой виноваты. Каждый по-своему. Но это не основание, чтоб разрушать отношения между нами. Поверь мне, у нас еще будет много ссор и размолвок, причем не только по серьезным причинам, но и по пустякам. Давай спокойно поговорим, как получилось так, что мы поссорились, чтоб во всем разобраться и, если возможно, избежать подобного в будущем.
Они сели на диван, на котором утром спал Яков, он приобнял Анну.
– Ты хочешь, чтоб я начал первым?
Анна кивнула.
– Аня, я уже был зол, когда разговаривал с твоим отцом, а потом разозлился еще больше. Ведь я хотел сделать, как будет лучше для нас, а ты проявила упрямство. У нас в жизни будут обстоятельства, когда нужно будет принимать решения. Они, возможно, не будут нравиться одному из нас, а, возможно, и нам обоим. Но это может быть единственным разумным выходом из положения.
Когда начнутся сплетни, – он сказал когда вместо если, так как был уже почти уверен, что, принимая во внимание последние новости, это не за горами, – я хочу, чтоб ты уехала. Я уехать не смогу, из-за службы. Мне нужно будет работать, а не беспокоиться о тебе, что тебя кто-то обидел, не думать, что дома мне нужно будет вытирать тебе слезы. Мне будет намного спокойней, если тебя не будет в городе. Я не хочу с тобой расставаться, для меня это тоже больно, но это будет лучшим решением. Разве это трудно понять?
– Яков, а разве трудно понять, что я не хочу оставлять тебя одного, что я хочу быть рядом, чтоб поддержать тебя, утешить, если будет нужно? Кто будет вытирать слезы тебе, когда меня не будет с тобой?
Впервые за вечер Штольман улыбнулся.
– Так ты из-за этого не хотела бы ехать?
– Конечно. А что может быть другое?
– Ну куплю себе дюжину носовых платков и буду вытирать себе слезы сам. Аня, мне будет легче, если я буду переживать только за себя.
– И опять будешь пить в одиночку? – серьезно спросила Анна.
– Буду ли пить? Или в одиночку? – уточнил Штольман. – Пить – возможно. В одиночку – однозначно. Мне для этого компания не нужна. Аня, ты зря так беспокоишься. Я не запойный пьяница. Да, выпиваю, но меру знаю. И пока тебя нет рядом точно не сопьюсь. Иначе ведь я тебе уж точно не буду нужен. А я без тебя не могу.
– Яша, я без тебя тоже не могу…
– И все же, скорее всего, нам придется на время расстаться, пока все не утрясется. Не думаю, что в Затонске это будет вечной сенсацией. Люди попривыкнут к тому, что начальник сыскного отделения – незаконный княжеский сын. Просто в начале для многих это действительно будет потрясением и некоторые, не зная, как к этому относиться, возможно, будут проявлять нетерпимость. Павел прав, что в Петербурге к таким новостям относятся спокойнее, там таких как я – сотни. Да и, к тому же, город большой, если кто-то и будет недоброжелательно настроен, с ним совершенно необязательно общаться. В Затонске от людей не спрятаться, а в Петербурге можно.
