Текст книги "Корни камня"

Автор книги: Марина и Сергей Дяченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 7 страниц)

Отец больше не всемогущ. Отец отступился и оставил сына в чужих грязных руках, он бессилен, он ничего не может сделать... Он беспомо– щен, будто мальчик, пусть хоть как сверкают нашивки на парадном мунди– ре, пусть хоть кому отдаются грозные приказы, пусть хоть сколько крейсеров поднимаются из своих шахт... Город в тысячу, в десять тысяч раз сильнее злобного Поселка – но Ивар лежит здесь, на перекрестке, ле– жит ничком, и перед глазами у него темнеет след чужого башмака...

Слез больше не осталось; он лежал неподвижно, и в измученное тело возвращалась боль.

Саня завтра будет дома. Да что завтра – уже сегодня... Саня уходит – а Ивар остается, и отец допустил это... Белый Рыцарь не оглянулся, холодная земля, ржавые прутья клетки...

Он содрогнулся и сел – ему послышались голоса. Нет, тихо... Четыре улицы, как четыре огромные трубы, расходились под прямым углом, и в недрах их было темно и пусто, как в брюхах голодных чудовищ. Тускло мерцали светильники под потолком; в центре перекрестка – Ивар вздрогнул – возвышалась неподвижная темная фигура.

Он боялся пошевелиться, прежде чем не убедился окончательно, что это не человек. Тогда он через силу встал и, медленно ступая разбитыми о дверь ногами, приблизился.

Посреди перекрестка стоял просто необработанный камень – высокий, в рост взрослого человека, тщательно укрепленный на металлическом постаменте. Кое-где, на месте сколов, посверкивали прожилки кристаллов; камень отбрасывал четыре тени, потому что прямо над ним нависали четыре тусклых светильника.

Ивар обошел камень кругом. Нигде в Городе он не встречал ничего подобного; с первого взгляда он почему-то понял, что это не украшение и не причуда дизайнера, что это нечто странное, совсем неведомое, чу– жое...

Он всхлипнул и сел, привалившись к камню спиной, полностью скрыв– шись в одной из четырех коротких теней.

Ничего. Ничего... Будет новый день, и, возможно, случится что-то хорошее... Надо держаться. Может быть, у Поселка что-нибудь испортится или взорвется... И тогда Барракуда сдастся Городу с позором. Сдастся... Что они говорили о тюрьме... Он бежал из тюрьмы? Из тюрьмы нельзя бе– жать, отец рассказывал... Нет, не надо об отце, слишком грустно... Ти– гарды... Кто такие тигарды... Где он слышал раньше это слово...

...Непроходимый лес. Узкая дорога, и ветви сплетаются над головой. Мерно покачивается седло, и покачивается спина едущего впереди, и постукивают копыта сзади... Мелькнул огонек – и погас. Вечереет, и лу– на, круглая и желтая, как привидение, понемногу наливается белым... Ка– валькада выезжает на перекресток, и посреди его высится черный высокий камень, и кто-то сидит, привалившись к камню спиной... ("Весь в кро– ви... зачем ты оставил его... а не старшего... проблемы...") Сидящий – мальчик в странной одежде, грустный, измученный, маленький...("Он еще маленький... Зачем ты...") Тень от камня укрывает его с головой, он си– дит неподвижно и смотрит снизу вверх на огромных всадников, но в глазах его нет страха – только доверие и доброжелательность. Фыркают кони... Всадники спешиваются, луна горит так, что полночь кажется ясным днем... Кто-то протягивает мальчику руку, он поднимается, кладет ладони на не– ровную поверхность камня...

– Мама!..

– Не плачь, воробей. Не трать своих слез.

– Они говорят, что тебя нету... нигде. Нигде, кроме моих снов, ма– ма!...

Прикосновение теплых губ.

...Они ныряли на дно бассейна – собирали разбросанные игрушки, кто быстрее, и быстрее всегда оказывался Саня; в какой-то момент Ивару показалось, что жить вовсе незачем – раз он такой маленький и слабый, и вечно проигравший. Он заплакал, и слезы, поначалу горькие и злые, вскоре сменились солеными и жалобными. Ему так хотелось, чтобы его по– жалели – и мама вошла в бассейн, погрузилась по плечи в теплую воду, кончики ее волос намокли и потемнели, и заколыхались, как подводная трава...

И они плыли.

Ему казалось, что мама – большой морской зверь, а он, Ивар – де– теныш. И что нету пластиковых стенок, а есть бесконечный океан, безб– режный, как космос, подчиненный плавному ритму приливов и отливов, и они с мамой плывут, кочуют, плывут...

– Мама, не уходи!!

Сон закончился.

Некоторое время он сидел, не открывая глаз. Возвращался в реаль– ность. Падал в нее, будто в колодец, чувствуя, как высыхают на щеках бороздки слез.

Потом он разлепил веки – и увидел в двух шагах перед собой темную, тоже будто каменную, человеческую фигуру.

Барракуда сидел на полу, подогнув под себя одну ногу и обняв коле– но другой. В глазах его, выпуклых, как линзы, отражались четыре све– тильника.

Ни один, ни другой не сказали ни слова. Ивар все так же сидел, прислонившись к камню, и смотрел мимо Барракуды, в пространство; Барра– куда, казавшийся статуей, глядел не на Ивара, а на камень. Больше на перекрестке улиц-труб не было ни души.

Первым не выдержал Ивар:

– Выследили, да?

Голос его, неожиданно басовитый, показался незнакомым ему самому.

Барракуда вздохнул:

– Как ты... что привело тебя на этот перекресток, а?

Ивар не счел нужным отвечать. Он отвернулся – и прижался к камню щекой.

– Ты улыбался во сне, – сообщил Барракуда. – Может быть, расска– жешь, что снилось?

Ивар ощерился так презрительно, как только смог. Сейчас. Сейчас, у-тю-тю, он расскажет, в подробностях расскажет, у-сю-сю...

– К этому камню хорошо приходить, если больно, – сказал вдруг Бар– ракуда шепотом. – Касаться, сидеть рядом... Ты вот ухитрился заснуть. Тебе лучше?

Ивар невольно прислушался к своим ощущениям – и с удивлением по– нял, что да, лучше. Не было боли – ни в ногах, ни в локтях, ни в затыл– ке; не саднили опухшие глаза, и не так горько было думать о плене, о маме, об отце...

Он вздрогнул. Нет, об отце лучше все-таки не думать.

– Некогда камни росли из-под земли, – сообщил Барракуда тихо. – Их корни тянулись глубоко-глубоко, в самые недра... А на поверхности – вот, стояли камни, такие, как этот, их поливал дождь, их сек ветер, па– лило солнце... Потому что стояли они не в подземном бункере, а прямо среди степи, или среди леса... Ты, наверное, не представляешь себе...

– Представляю, – сказал Ивар в сторону.

– Да? – удивился Барракуда. И впервые пошевелился, чуть откинулся назад и оперся рукой о пол. – Ивар. Все это... тяжело, я понимаю. Ты не бойся, ладно? Пару дней – и отец заберет тебя тоже...

Ивару захотелось выплеснуть на голову сидящего перед ним бандита все мыслимое и немыслимое презрение; он как мог желчно скривил рот – но уже в следующую секунду губы вышли из повиновения, расползлись, как два мокрых червяка, и почти против воли прошептали:

– Не очень-то надо... Ему... Предатель.

– Кто? – удивился Барракуда.

Зная, что не должен отвечать, Ивар все-таки всхлипнул:

– Он... Оставил меня... Будто я... приемыш, а Саня...

Лицо Барракуды сделалось холодным и жестким, как вмерзшая в лед рыбина:

– А вот это бессовестно. Легко любить отца в славе и довольстве – а в беде отрекаться?

Ивар дернулся, будто его окатили кипятком. Скорчился, придавленный тяжестью упрека – и справедливого ведь упрека!..

Некоторое время Барракуда наблюдал муки собеседника, потом сказал мягко:

– Я знаю... знал твоего отца много лет. Он достойный человек... в рамках своих представлений о достоинстве, конечно. Ты же хочешь быть похожим на него... а не на меня, мерзавца?

Ивар прерывисто вздохнул. Барракуда вдруг поднялся – легко, одним движением:

– Тебе осталось всего несколько часов сна... Никого не украшают красные, заплывшие глаза. Пойдем, – и он протянул мальчику руку.

Ивар вздрогнул. На минуту замешкался – но не принял руки Барраку– ды. Встал сам, с трудом разогнув затекшую спину.

Камень по-прежнему отбрасывал четыре коротких, черных тени. Ивар оглянулся на него – и неожиданно для себя самого жалобно попросил:

– Отведите меня к Сане. Пожалуйста.

– Нет, – уронил на ходу Барракуда.

Улица-труба дохнула в лицо плотным, горячим воздухом.

– Но почему?! – спросил Ивар, понимая, что унижается – и не в си– лах удержаться от беспомощного вопроса.

– Из стратегических соображений, – сухо отозвался Барракуда.

Ивар увидел брата только утром.

Под низким клочковатым небом по-прежнему стояла, растопырив лапы, опальная "Герцогиня"; сейчас она показалась Ивару напуганным зверьком, ожидающем своей участи. Поодаль, хищно подобрав под себя опоры, застыли два крейсера флагманский "Вет" и равная ему по мощи "Крона". Ну до чего же могуч Город, подумал Ивар равнодушно.

Саня взял его за руку, и через перчатку Ивар ощутил все смятение брата, и вину, и сочувствие, и желание ободрить... Но он не ответил на пожатие. Все равно Саня уйдет, а он, Ивар, останется.

Что удивляться, так было всегда – младшего укладывают спать, когда старшему еще разрешается оставаться со взрослыми; старшего берут в учебный полет, а младший смотрит вслед, потому что нельзя, потому что опасно, и нечего путаться под ногами... Старшему дарят шлюпку, а млад– ший...

Его полоснуло воспоминание о собственной провинности, о нарушенном запрете и тут же погасло, придавленное возмущением. Конечно, хорошо теперь искать виноватых, сам, мол, заварил кашу, сам и расхлебывай! На– верняка Саня так и считает в глубине души...

И Ивар, которому так мучительно хотелось встретиться с братом, от– вернулся, не отвечая на его вопросительный взгляд.

О чем-то говорил Барракуда; из-под поджарого брюха "Кроны" выполз тяжело груженный вездеход, за ним, будто подгоняя, стаей устремились три белые правительственные машины... Ивар стоял, переминаясь с ноги на ногу, и пестовал в себе обиду.

Пусть отец только попробует заговорить с ним! Он ответит взглядом, от которого любые слова застынут прямо на губах. И пусть не заглядывает в глаза Сане – разве он ему брат?! Разве настоящий брат оставил бы Ива– ра вот так, почти что на смерть?

Надежды, что Барракуда передумает, больше нет. А разве есть надеж– да на отца? А может быть, только Саня его настоящий сын, а Ивар – прие– мыш, про которых пишут в книгах?!

Три белых машины, оставляя борозды в серо-зеленом песке, разверну– лись и стали полукругом. Одновременно откинулись дверцы... Лихорадочно всматриваясь в лица, Ивар поначалу не увидел Командора – и похолодел, чтобы в следующую секунду покрыться горячим потом: вот он, отец. Вот его напряженный взгляд.

Люди Поселка стояли плотной группой, Барракуда – чуть впереди, и по обе стороны от него – мальчики. Ивар не сопротивлялся, когда предво– дитель банды взял его за руку – пусть и отец увидит этот хозяйский Бар– ракудин жест...

Так же равнодушно он смотрел, как выгружаются в песок контейнеры разнокалиберные ящики. Вот она, цена жизни Сани... Немного, прямо ска– жем. Его, Ивара, хотят продать подороже... Как на невольничьем рынке, в самом деле...

...Шум, чад, толкотня, железные кольца до крови натерли запястья и щиколотки. Продают мычащих коров, визжащих поросят – и молчаливые по– росячьи головы, окровавленные коровьи туши, губы, внутренности... Про– дают невольников захваченных в плен врагов... Зазывает купец, нахва– ливает товар – но нет, это не он добыл пленников в бою, он не воин, честные господа, он всего лишь добросовестный торговец... Он покупает оптом – перепродает в розницу...

Цепи не звенят – только ржаво скрежещут, тянут к земле, но не вздумай сесть сразу же узнаешь, зачем служит кнут – осмоленная верев– ка... Покупатели не церемонятся – осматривают товар, яростно торгуются с коммерсантом... Кому нужен мальчик? На что сгодится мальчик? Его се– годня не купят, торговец разочаро...

Ивар вздрогнул и очнулся. Прямо перед ним, в трех шагах, стоял отец.

На Командоре был шлем с прозрачным забралом, будто специально открывающий всем взорам спокойное, уверенное, даже несколько насмешли– вое лицо – лицо человека, убежденного в своем бесконечном преимуществе, рожденного, чтобы властвовать, победоносного, несмотря на временное по– ражение. Отец ободряюще улыбнулся – и Ивар ощутил щемящий стыд, и в том числе за то, что рука его по-прежнему лежала в руке Барракуды.

Стараясь не делать резких движений, Ивар медленно потянул руку к себе, пытаясь высвободить ладонь. Не тут то было! Рука Барракуды, тоже будто невзначай, сдавила пальцы Ивара так, что у того перехватило дыха– ние.

Ивар не сдавался. Молчаливая и совершенно неравная борьба длилась все время короткого разговора:

– Ты не передумал, Кай?

– Нет, – (рука все сильнее сдавливает рвущуюся на волю Иварову ла– донь, мальчику кажется, что сейчас затрещат кости), – нет, уговор доро– же денег.

– Что ж...

– Мои люди дают мне знак, что условия соблюдены, – (тут Ивар предпринял маневр, расслабил пальцы и тут же потянул снова, но железная хватка не ослабела, Ивар чуть не вскрикнул).

– Ты выполнишь обещанное?

– Ты можешь забирать старшего.

Саня шагнул вперед; Ивар сам не понял, как удалось в этот момент удержаться и не забиться с ревом в руках Барракуды, пытаясь вырваться и повиснуть на отцовой шее... Саня сделал еще шаг, Ивару показалось, что брат его заперт внутри стоп-кадра, застыл, будто муха в янтаре... И лю– ди Поселка застыли вокруг тяжелых контейнеров, и люди Города замерли, подались вперед, и вросли в песок белые машины...

Отец протянул руку, будто собираясь хлопнуть Саню по плечу – и вместо этого вдруг вскинул невесть откуда взявшуюся толстую короткую трубу. Мгновение – и черный раструб уставился Барракуде в грудь; пальцы Барракуды так сдавили Иварову ладонь, что тот не удержался и вскрик– нул-таки.

– Прикажи своим людям бросить оружие... – эту фразу Ивар уже где-то не раз слышал. Наверное, в фильме про разбойников.

– Но Онов, – возразил Барракуда чуть удивленно, – мои люди безо– ружны, как договаривались...

– Прибереги свои байки для женских ушей! Пусть все поднимут руки и отступят назад... – и, обращаясь к сыновьям: – К машине, быстро!

Ивар отгрыз бы собственную руку, удерживающую его в капкане. Ры– вок... Серое небо перед глазами. Еще рывок – зеленоватая пыль... Секун– ды растянулись, как жевательная резинка, и голоса звучат басовито, уми– ротворенно, как на испорченной кассете:

– Я раз-во-ро-чу... те-бе... реб-ра... Ко-валь...

– Ты на-ру-шил... ус-ло-ви-я...

– И-вар...

– И-и-и-вар...

Беззвучно отлетает крышка контейнера. Над краем поднимаются головы в бронированных шлемах; крик. Отброшенная ударом, отлетает рука отца, сжимающая оружие... Толстая труба разражается в небо глухим хлопком... Снова крик; клочковатое, подстреленное небо. Чирикающие звуки выстре– лов, белые вспышки; кто-то ревет, срывая голос: "Осторожно, там дети!.. Не стреля-ать!"

Мешанина криков и выстрелов. Чья-то тень между Барракудой и Оно– вым, кто, откуда, толстая труба снова хлопает, кто-то падает...

– Ивар!! К машине!!

– Не стреля-ать!..

...Все окончилось мгновенно, как и началось, будто оборвался странный, шумный, невнятный рекламный ролик. Наверное, прошло всего се– кунды три; Ивар лежал ничком, и перед глазами у него медленно осыпались в чей-то след потревоженные серые песчинки.

Кто-то всхлипнул. Кто-то сказал шепотом:

– Сволочи... Что же это... Онов... мерзавец...

Пролагая дорогу среди песчинок и камушков, в маленькую ямку перед глазами Ивара скользнул густой красный ручеек. Завертелся на дне, будто устраиваясь поудобнее.

Он поднял голову.

Ноги, чьи-то ноги, и еще, и еще... За ними, как за редким лесом – неподвижно лежащий на песке человек. Другой человек, присевший рядом... Это Барракуда. Он жив.

Ивар встал. Его тут же крепко взяли за плечи.

К трем белым машинам бегом отступали вооруженные люди; Ивар не сразу увидел отца – тот нес на плечах... Кого-то нес... Не очень боль– шого, не взрослого. Путь его по серому песку отмечен был темной дорож– кой...

– Не надо! – крикнул Ивар.

К нему обернулись хмурые лица. Глянули мельком – и вернулись к то– му, кто неподвижно лежал на земле.

Рванулись с места белые машины, заспешил им вслед опустевший вез– деход...

Неуклюже, будто заведенный, Ивар подошел – и впервые в жизни уви– дел мертвого человека.

На сером песке без шлема лежала Ванина. Подбородок ее казался пок– рытым красной лаковой краской.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

* * *

Один и тот же эпизод повторялся и повторялся на маленьком плоском экране. Временами Ивар уставал и закрывал глаза.

Отец упустил мгновение. Ему надо было стрелять сразу... Если бы он выстрелил в ту же секунду, Барракуда был бы сейчас мертв, Cаня – цел, а Ивар – свободен...

"Прикажи своим людям бросить оружие" – "Но Онов, мои люди безоруж– ны, как договаривались"...

Поднимаются бронированные шлемы над краем подложного контейнера. Отец, отец... Ты все предусмотрел... Но надо было стрелять СРАЗУ...

Ивар видел со стороны себя – какой маленький, растерянный, глу– пый... Ведь и у него был шанс – рвануться к машинам... Упустил. Упус– тил, сорвал всю операцию, ведь это из-за него откатился десант, в стра– хе за его жизнь... И у отца снова связаны руки. И он не может отомстить за Саню.

Они метили в Барракуду... Какой-то истеричный капрал сразу же зао– рал "не стрелять"... Да надо было стрелять, надо! Если бы Саня не ки– нулся на помощь отцу... Если бы он побежал прочь со всех ног, как было велено... Если бы все делали, как велел отец, то ничего бы не случи...

Крупный план упавшей Ванины. Плохое качество съемки – камера ме– чется, упираясь то в землю, то в небо... Нет, она просто не должна была кидаться к Барракуде. Не должна была.

Снова все сначала: "Прикажи своим людям бросить оружие" – "Мои лю– ди безоружны, как договаривались"... До чего бездарно снято. До чего бездарно исполнено – метить во врага, а попасть в Саню... Прямо в грудь, и вот он оседает, удивленно глядя на отца... Мельтешит, прыгает изображение. Саня жив. Он жив, он только ранен. Отец спасет его... спа– сет...

Он очнулся в своей комнате-камере. Часы его остановились – плохая примета. Перед глазами вертелся, будто устраиваясь поудобнее, кровавый ручеек в песчаной выемке. Вертелась на его гребне маленькая белая щеп– ка...

В который раз за прошедшие сутки ему показалось, что он спит и ви– дит плохой сон. Но разве во сне может болеть отдавленная рука?

Он поднес кисть к глазам – красные, опухшие пальцы, следы железной хватки Барракуды... Его люди стреляли или нет? Вранье, что они были бе– зоружны... На может быть...

Саня лежит на операционном столе... Сегодня утром Ивар отвернулся, когда Саня хотел заговорить с ним. Зависть... Смертельная зависть к брату, притворившаяся обидой. Может быть, это Иварова зависть направила выстрел Сане в грудь?

Голоса в коридоре. Отрывистые, злые. Стихли.

Ивар лег и снова поднялся. Оттянул рукав – след от прививки, чуть заметный темный кружок, был еще заметен.

Вчера Ванина сидела напротив, положив рядом свою черную сумку... Не прошло и суток. Она злилась на Ивара, она краснела, у нее были узкие губы и светлые глаза, а что теперь?!

Он всхлипнул. Мама...

От матери осталась медная табличка, вмурованная в Стену Мертвых. Он не видел маму... после. В его памяти она только живая... А Ванину он видел сначала живой, потом мертвой. Что останется от нее? Тоже... таб– личка?..

...Среди мертвых страшно. Ленивые вороны на трупах... На поле боя и год, и два, и три года спустя будет расти жирная сочная трава. А пока – торчат обломки копий, и кто-то бродит среди мертвых тел – ищет... Высматривает... Тревожит павших...

Когда через час, а может быть, и два – он потерял счет времени – незнакомый угрюмый парень принес ему поесть, Ивар с отвращением по– косился на тарелку и, пожав плечами, уселся носом в угол. Еще через не– которое время угрюмый молча забрал нетронутый обед.

И снова шаги в коридоре – о, эти тяжелые шаги он услыхал задолго до того, как рывком распахнулась дверь и Барракуда, злой, осунувшийся, бросил с порога:

– Голодовка, да?

Ивар поднял голову. Выпуклые глаза Барракуды глядели на него хо– лодно и яростно; Ивар выдержал этот взгляд. Спросил шепотом:

– Что с моим братом?

Барракуда стиснул зубы:

– Разве я стрелял в твоего брата?

– Мне плевать, кто в него стрелял, – сказал Ивар, не опуская глаз. – Но если он умрет, его убийца – вы.

– Его убийца... – начал Барракуда сдавленным, приглушенным го– лосом, – его убийца...

И замолчал, с видимым усилием давя в себе не сказанные слова.

Поселок лихорадило. Ивар кожей чувствовал напряженные, косые взгляды; Барракуда тащил его недавно пустыми улицами, и там, где появ– лялся мальчик, стихали приглушенные разговоры, чтобы тут же возобно– виться за его спиной.

Поселок пребывал в трауре – и вокруг глаз женщины-наблюдателя, обернувшейся навстречу Барракуде, лежали черные траурные круги:

– Они вызывают. Они вызывают уже семь с половиной минут.

– Соединяй, – процедил Барракуда, выталкивая пленника поближе к экрану.

Секунда – и для Ивара не осталось в мире ничего, кроме огромного, во всю стену, лица Командора Онова.

Мгновение – отец глянул на сына, будто желая удостовериться, что он цел; быстрый, даже беглый взгляд – но Ивару сделалось страшно.

Он не помнил, чтобы отец когда-либо так смотрел. Ярость – да, бла– городная ярость, приводящая в трепет; гнев, раздражение – да, но сейчас глаза Командора казались мутными, невидящими, будто подернутыми плен– кой. Пленкой ненависти, которая граничит с безумием.

Ивар отшатнулся, и вся тяжесть свинцового командорского взгляда обрушилась на Барракуду.

Еще секунду длилась тишина; потом Барракуда медленно, не отрывая глаз от экрана, откинул кресло и сел, поставив Ивара у подлокотника.

Качество связи было отличное – Ивар видел острия несбритых во– лосков на отцовом подбородке, запекшийся рубец на верхней губе и красные прожилки в белках замутившихся глаз; потом рот Командора дер– нулся, чтобы прошипеть:

– Отброс-сы... Подонки.

Ивару захотелось закрыть глаза и заткнуть уши. Отец не может быть некрасивым. Даже в горе и ненависти.

Онов прерывисто втянул воздух:

– Подонки... Вам припомниться все. Вы заплатите... Ты! – он зах– лебнулся, невидящим взглядом уставившись на Барракуду. – Ты проклянешь день... За каждую капельку его крови... Ты...

Ивар беззвучно заплакал.

– Он будет жить, – процедил Командор, и правый уголок его рта по– полз книзу. – Его спасут... Но за каждую каплю его крови ты – ты будешь умирать по десять раз!

Он замолчал, и несколько длинных секунд Поселок слушал хриплое ды– хание своего заклятого врага. Рука Барракуды, придерживающая Ивара за локоть, казалась холодной, как заиндевевшая сталь.

– Значит, так, – уронил Командор, с трудом взяв себя в руки. – Или в течение часа вы отдаете мне Ивара...

– Или что? – бесцветным голосом спросил Барракуда.

По лицу Командора судорожно прокатились желваки:

– Тебе... мало? Мало крови... ребенка? Кай... а?

– Не я в него стрелял, – отозвался Барракуда все так же бесцветно. – И мои люди были без оружия... как договорились. Сила... не всегда так уж сильна, Онов. У тебя плохие советчики. Послушай меня и выполни уго– вор, так будет лучше... для всех.

– Я превращу тебя в грязь, – сказал Командор почти спокойно. – Те– бя и всех твоих... весь твой выводок.

Ивар закрыл глаза. Еще вчера подобные отцовы слова переполнили бы его гордостью и предвкушением праздника – а теперь угроза казалась пустой, пресной, будто картонной. Ивар понял, что не верит отцу – и наступивший вслед за этим горький стыд был еще хуже, чем страх за Саню.

Барракуда вздохнул. С полуулыбкой обернулся к женщине-наблюдателю:

– Милица... Перекачай Командору список оставшегося... Того, что мы ждем, но все еще не получили. Надеюсь, на этот раз ВО ВСЕХ контейнерах будет оборудование, а своих головорезов оставьте себе...

– Мерзавец! – рявкнул Командор. – Мне достаточно получаса, чтобы сделать из всех вас жирную копоть!

Ивар содрогнулся – голос отца будто взорвался внутри его головы.

Барракуда резко обернулся к экрану.

– Хватит, – сказал он тихо, но так, что у Ивара волосы зашевели– лись на голове. – Это болтовня. Вот, – он дернул Ивара к экрану, выста– вив его перед собой, как щит. – Теперь давай... Превращай! В жирную ко– поть!

У Ивара не осталось сил, чтобы сопротивляться.

– Я жду, – бросил Барракуда устало. – Жду – неделю. Потом... Мне не страшно умереть. Нам не страшно умереть. Но тебе страшно потерять сына, Онов. Все!

Он развернулся к оператору Милице. Мгновение – и экран погас, мертвый.

...Обугленная, в корках сплавившегося песка равнина, и грузные черные хлопья, оседающие с неба. Белый конь по колено уходит в груды пепла. Рыцарь давно отбросил сломанное копье, и двуручный меч его исступленно ищет ускользающего врага – чтобы снова провалиться в пусто– ту. Рыцарь ранит сам себя, доблесть и отвага жалят друг друга в спину, это замкнутый круг, это сражение с зеркалом...

За ним пришли двое – большеротый Генерал и женщина, в которой Ива– ру померещилась Ванина. Он вздрогнул, но это была Милица, наблюдатель.

Ему было велено надеть комбинезон и шлем. Сердце Ивара запрыгало, как чертик на резинке: куда?

Минуты две он крепился, но не удержался-таки и спросил, заглядывая в глаза Генералу:

– Меня... отпускают?

Генерал молча качнул головой. Женщина украдкой вздохнула, будто сожалея – но Ивару уже не было дела до ее вздохов.

Он шел между двумя провожатыми, как преступник, шел, волоча ноги и не поднимая глаз от бледного ноздреватого покрытия на полу. Лифты удов– летворенно чмокали дверями, лениво поворачивались в гнездах огромные вентиляторы, и позади остались несколько ярусов, пока пол из ноздрева– того не сделался тускло-металлическим и Ивар не ощутил присутствие мно– гих людей.

Некоторое время он стоял, не поднимая головы; людей вокруг было много, но все они молчали. Ивар слышал приглушенное дыхание, едва раз– личимый шелест комбинезонов – и ни слова, ни голоса. Тогда наконец он оторвал глаза от пола.

Круглое помещение, что-то вроде тамбура в пусковой шахте. Ивар по– вернул голову – и увидел пилотское кресло.

Кресло помещалось в центре, поддерживаемое трехпалой рукой манипу– лятора; оно чуть поднималось над собравшимися людьми, и к нему обращены были все взгляды.

В кресле сидела Ванина. Ивар прирос к железному полу.

Легче всего было представить, что женщина заснула в кресле, но Ва– нина не походила на спящую. Ивар не мог сейчас вообразить ее живой, не мог вспомнить, как двигались ее губы, когда она обращалась к нему, про– износя какие-то обыкновенные слова; теперь она казалась воплощением смерти, и Ивар впервые в жизни смотрел смерти прямо в лицо.

Ему захотелось спрятаться или хотя бы схватить кого-нибудь за руку – но вокруг стояли чужие люди. Ивар затравленно оглянулся – за спиной у него молчала Милица, и глаза ее казались слепыми.

Никто не глядел сейчас на Ивара. Они стояли плотно, плечо к плечу, мужчины, женщины, молодые и старше, разные... У кого-то вздрагивали гу– бы. Кто-то казался абсолютно безучастным.

– ...Ты возвращаешься туда, откуда все мы родом. Легкого пути те– бе... Хангарра, зар йу о фарра ор, зар йу о фарра бан...

Ивар не понял последних слов, но узнал голос.

– Там наша Прародина, там голубое над зеленым, там накрыт для тебя стол... Варрот, зар онна, о ранна орф, о шанн эр бар...

По гулкому тамбуру прошел вздох. Ивар заставил себя снова посмот– реть на мертвое тело в пилотском кресле.

Барракуда стоял перед Ваниной, склонившись в поклоне, почти касаясь коленом пола:

– Легкого пути... Нет на тебе тяжких грехов, и да не будет длинной твоя дорога... И все же прими...

Неслышно подошел кто-то еще, и на острые колени Ванины легло широ– кое темное полотнище. Ивар узнал карту звездного неба – отличную нави– гаторскую карту, подобную той, которой обычно пользовался отец.

– Ступай, Ванина... Когда нам будет тяжело и тоскливо, пусть тебе будет легко и радостно. Пусть лучшие из нас встретятся с тобой, и воссядут с тобой за зеленые скатерти под синим шатром...

Ванина не отвечала, страдальчески опустив уголки мертвых губ. На фоне желтой кожи щек неожиданно темными казались ресницы – слипшиеся стрелками, будто от слез. Сглатывая горькую слюну, Ивар смотрел, как подходившие люди клали на колени неподвижной женщине медальоны из бело– го металла, и пряжки с цветными камнями, и старинные монеты, и квадра– тики хлеба, и пряди собственных волос; кто-то отдавал первое, что наш– лось в кармане, кто-то снимал с себя самое ценное – Ванина, разметавшая на подлокотниках складки своего широкого одеяния, оставалась равнодуш– ной к этим последним подаркам.

Потом Ивар перевел глаза – и увидел руку Ванины, жесткую костлявую кисть, выглядывающую из темного рукава. Поверх мертвой ладони женщины лежала живая мужская ладонь – будто Ванина могла страшилась предстояще– го пути и могла ощутить всю нежность этого прощального прикосновения. Ивару вдруг стало так тоскливо, так одиноко, так безнадежно жаль себя, Ванину, кого-то еще, что подступившие слезы подернули происходящее дро– жащей мутью.

Барракуда молчал, не выпуская мертвой руки,а тем временем в другую руку Ванины кто-то вложил горящий фонарик – тускло светящийся кристалл: "Освети... путь... освети... освяти... светлый... путь..." Губы Барра– куды шевелились, но слов не было слышно, кто-то положил ему руку на плечо, он вздрогнул и задел локоть Ванины – тогда уже вздрогнул Ивар, потому что мертвая голова качнулась, вспыхнул камень в сложной тугой прическе и на лоб упала прядь, почти как тогда, в комнате, и лицо от этого сделалось почти милым – тогда милым, а сейчас жалобным, измучен– ным и усталым.

Барракуда оторвал свою руку от руки Ванины.

Сквозь слезы Ивар видел стеклянный колпак, опустившийся сверху и заключивший сидящую женщину в прозрачный кокон, в капсулу. Трехпалая рука манипулятора пошла вверх, поднимая над головами живых мертвую Ва– нину в пилотском кресле, и люди провожали ее глазами, пока не сомкнулся потолок. Целую минуту длилось ожидание, потом завибрировал, как от да– лекого взрыва, железный пол. Сквозь слезы и тоску Ивар успел удивиться – запуск? Они запустили капсулу?..

Еще несколько секунд было тихо.

– Так ушла дочь тигардов Ванина... вместо сына тигардов Кая, – глухо и зло сказал Барракуда, глядя в пустой потолок.

– Никто не уходит "вместо", – негромко отозвался плечистый старик. – Все уходят вовремя... Не греши, Кай.

Милица взяла Ивара за плечо, но он так и не поднял глаз от тускло– го пола.

...Они все стояли по колено в прибое, волны накатывали и уходили, и никто не чувствовал холода, хотя высокие голенища полны были соленой воды. Темная ночь превратилась в красный, воспаленный день, потому что неподалеку от берега покачивался уносимый отливом факел.

Окутанные пламенем паруса, мачты, пылающие, как ритуальные свечи, оплавляется бронзовая фигурка на корме, оплывает, скапывает в шипящее море; языки пламени жадно облизывают черное небо, и звезды меркнут, а на месте их бесстыдно пляшут полчища обезумевших искр... На неподвижных лицах людей лежит горячий медный отблеск, а огромный погребальный костер отплывает все дальше, и все дальше уходит женщина на высоком ло– же, женщина в огненном одеянии...