Текст книги "Петербургская повесть"

Автор книги: Марианна Басина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 14 страниц)

ВОЗВРАЩЕНИЕ И ХЛОПОТЫ

Плетнев недоумевал и даже досадовал – оригинал этот Гоголь: занятия в институте давно начались, а его нет как нет. Испросил отпуск, уехал и как в воду канул, хотя бы весточка. Начальница недовольна – младшее отделение без учителя истории. А где его сыскать?

Наконец, в сентябре пришло письмо, в октябре – другое. Гоголь писал: «Здоровы ли вы, бесценный Петр Александрович? Я всеминутно думаю об вас и рвусь скорее повеситься к вам на шею. Но судьба, как будто нарочно, поперечит мне на каждом шагу. В последнем письме моем, пущенном 11 сентября, я писал вам о моем горе: что, поправившись немного в здоровьи своем, собрался было ехать совсем; но сестры мои, которых везу с собою в Патриотический институт, заболели корью и я принужден был дожидаться, пока проклятая корь прошла. Наконец, 29 сентября я выехал из дому и, не сделавши 100 верст, переломал так свой экипаж, что принужден был прожить целую неделю в Курске, в этом скучном и несносном Курске. Вы счастливы, Петр Александрович! вы не испытали, что значит дальняя дорога. Оборони вас и испытать ее. А еще хуже браниться с этими бестиями станционными смотрителями, которые, если путешественник не генерал, а наш брат мастеровой, то всеми силами стараются делать более прижимок и берут с нас, бедняков, немилосердно штраф за оплеухи, которые навешивает им генеральская рука. Но завтра, чуть свет, я подвигаюсь далее, и если даст бог, то к 20 октябрю буду в Петербурге. А до того времени, обнимая вас мысленно 1001 раз, остаюсь вечно ваш Гоголь».

Вид на Исаакиевскую площадь со стороны Нового переулка. Акварель В. Садовникова. 1830-е годы.

Гоголь добрался до Петербурга в самом конце октября. Он привез с собой двух младших сестер, одиннадцатилетнюю Анну и девятилетнюю Лизу, а также Якима, обзаведшегося женой.

Квартира нашлась в Новом переулке, близ Мойки, в доме Демут-Малиновского. Разместив там домочадцев, Гоголь незамедлительно занялся делами.

Дел оказалось множество, и притом не самых приятных.

За опоздание на службу – три месяца с лишним – вычли жалованья двести рублей.

Устройство сестер в Патриотический институт тоже сошло не гладко. Поместить девочек в это заведение Гоголь задумал еще до отъезда домой. «Два здешних института, – писал он матери, – Патриотический и Екатерининский, самые лучшие. И в них-то, будьте уверены, что мои маленькие сестрицы будут помещены. Я всегда хотя долго, но достигал своего намерения».

Достиг он и теперь.

Анну и Лизу в виде особой милости в институт приняли, но с двумя условиями: во-первых – вместо платы за учение будут удерживать жалованье Гоголя. Во-вторых – он обязуется неотлучно состоять при институте.

«13 ноября 1832 г. № 263. – Учитель Патриотического института 14-го класса Гоголь-Яновский, возвратись из домового отпуска, привез с собою двух сестер в том предположении, чтобы определить их в Патриотический институт для воспитания. Девицы сии не могут поступить ни на правах штатных воспитанниц, ни пансионерок, но г. Гоголь просит, чтобы их поместить взамен его жалования, коего производится ему от института 1200 р. в год». Это было представление начальницы института. На него воспоследовала резолюция: «Ее императорское величество соизволила утвердить сие представление, с тем, чтобы милость сия не служила примером впредь для других, единственно по уважению к ходатайству г-жи начальницы института, повелев также и в списках воспитанниц и пансионерок девиц Гоголь-Яновских не считать, за неимением ими права на поступление в Патриотический институт. 5 дек. 1832 г. Н. Лонгинов».

Приняли девочек в приготовительное отделение вместе с семилетними. Несмотря на старания брата – он готовил их, – маленькие провинциалки почти ничего не знали.

Из-за каких-то переделок в институтском здании Анне и Лизе пришлось пожить у брата. Смотрела за ними Матрена – жена Якима. Эта деревенская девушка и в мыслях не имела очутиться в Петербурге. Но в один прекрасный день Мария Ивановна призвала Якима и объявила о своем намерении женить его на Матрене – горничной Маши. Надо же кому-то смотреть за барышнями, которых Николай Васильевич повезет в Петербург. Якима не неволили, спросили его согласия. Он ответил равнодушно:

– Мне все равно. Это как вам угодно.

Так Матрена из Васильевки очутилась в Петербурге.

Были еще хлопоты в опекунском совете. На заложенном имении висел большой долг.

За недосугом Гоголь ни у кого не бывал. Но к Пушкину зашел. Рассказал про свою одиссею в Васильевку и обратно.

– Чего бы, казалось, недоставало этому краю? – говорил он. – Полное, роскошное лето! Хлеба, фруктов, всего растительного гибель! А народ беден, имения разорены и недоимки неоплатные.

Уроки в институте, беготня в опекунский совет, заботы о сестрах… Гоголь с ног сбился.

Привыкшие к деревенскому приволью девочки скучали взаперти. Гоголь развлекал их как мог – покупал сладости, водил в зверинец, в театр. В зверинце показывали молодого слона, который исправно выполнял все приказания хозяина: чистил щеткой свои ноги, смахивал пыль со спины платком, звонил в колокольчик, плясал, громко топая огромными ногами.

Гоголь радовался, видя сестер повеселевшими. «Раз повез он нас в театр, – вспоминала Елизавета Васильевна, – и велел нам оставить наши зеленые капоры в санях извозчика; кончается спектакль, зовем извозчика, а его и след пропал. Пришлось таким образом брату заказывать новые».

Как-то поздно вечером в конце ноября Матрена разбудила уснувших Анну и Лизу и принялась завивать им волосы – Николай Васильевич велел. Завтра с утра повезут их в институт.

Девочкам наконец разрешили явиться. Вскоре Мария Ивановна получила письмо от сына, в котором он просил о детях не тревожиться. Они – в институте. Ученьем не отягощены, пока ничего не делают, а лишь привыкают.

Гоголь вздохнул свободнее. Можно было подумать и о других занятиях.

«Я ПОМЕШАЛСЯ НА КОМЕДИИ»

Девятого января 1833 года в петербургском Большом театре шел спектакль. Состоял он, как обычно, из нескольких пьес. Давали драму в трех отделениях «Ричард Дарлингстон», переведенную с французского, драму в двух действиях «Нищая» – тоже с французского и, как сказано было в афише: «В заключение спектакля дан будет в первый раз Вечер на хуторе близ Диканьки, малороссийская интермедия в одном действии».

Цензор Ольдекоп, разрешивший интермедию, доносил начальству: «Сия интермедия не что иное как одна сцена из прекрасной книги под заглавием Вечера на хуторе близ Диканьки».

Все, даже цензоры, восхищались «Вечерами». Потому известному актеру Василию Каратыгину пришло на мысль в свой бенефис попотчевать публику новинкой – приспособить для театра «Ночь перед рождеством» Гоголя. Правда, от повести остались рожки да ножки. Ее сократили, переиначили, начинили куплетами, изгнали нечистую силу, Оксану сделали дочкой Солохи, а Вакулу – сыном казака Чуба. И все-таки лица, рожденные фантазией Гоголя, заговорили со сцены. Это должно было случиться и не только потому, что «Вечера» нравились публике. Герои Гоголя так и просились на сцену. Плетнев писал уехавшему за границу Жуковскому: «У Гоголя вертится на уме комедия. Не знаю, разродится ли он ею нынешней зимой; но я ожидаю в этом роде от него необыкновенного совершенства. В его сказках меня всегда поражали драматические места».

После «Вечеров» Гоголь почувствовал, что может писать для сцены.

Еще в отрочестве обладал он удивительным даром – с легкостью изображал различных людей и придумывал им речи. Знал, как поведут они себя, что скажут в том или ином случае.

Однажды Гоголь стал виновником смешного происшествия. У помещиков – соседей Гоголей – справляли именины. За обедом хозяйка, тучная сварливая дама, без умолку болтала о «небывалых» подвигах своего сына – офицера.

– Что бы они делали без моего Васеньки? – беспрестанно повторяла она и уверяла, что сын получил ордена «Георгия на сабельку и Андрея в петличку».

– Да этаких орденов не существует, – возразил один из гостей.

– Не существует! – закричала рассерженная дама. – Так, по-вашему, я выдумала, солгала! Вы сами лгун, и отец ваш и мать лгали. За это-то бог покарал их сына, то есть вас, косноязычием!

– Me.. ме… ме… ня, – начал было гость заикаясь.

– Да, вас, вас… мекечете, как баран!

Всех рассмешил этот спор. Но смех скоро стих, и только один юноша никак не мог успокоиться – хохотал не переставая. Когда обед кончился, к смешливому молодому человеку подошел его отец.

– Всему есть мера, – сказал он сердито, – в порядочном обществе так не хохочут. Что с тобой сделалось?

– Меня смешил студент.

– Детские отговорки.

– Не говорите этого, – заметил старичок в военном мундире, – не поверите, какая заноза этот студент. Вчера вечером мы животы надорвали, слушая, как он передразнивал почтенного Карла Ивановича, сахаровара.

– Кто он?

– Гоголь, сынок Марии Ивановны.

Во время обеда Гоголь сидел возле юноши и показывал в лицах спор хозяйки с гостем, прибавляя от себя уморительные подробности.

Он мог придумать целую историю про однажды виденного им человека и даже про незнакомого. По какой-нибудь черточке описать его нрав, привычки, симпатии и антипатии. «В самых ранних сужденьях моих о людях находили уменье замечать те особенности, которые ускользали от внимания других людей, как крупные, так мелкие и смешные. Говорили, что я умею не то что передразнить, но угадатьчеловека».

М. П. Погодин. Литография. 1840-е годы.

Это свойство привело его к комедии. Он видел своих героев, слышал их голоса. Комедия не давала ему покоя. «Я помешался на комедии, – писал Гоголь своему новому приятелю Михаилу Петровичу Погодину. – Она, когда я был в Москве, в дороге, и когда я приехал сюда, не выходила из головы моей».

В Москве Гоголь останавливался на пути в Васильевку и обратно. Московские литераторы приняли его радушно. Погодин – историк, литератор, профессор Московского университета, повез знакомиться с семейством Аксаковых. Глава семейства – Сергей Тимофеевич, его жена и дети были без ума от «Вечеров». Сам литератор, Аксаков страстно любил театр, печатал о нем статьи и охотно согласился познакомить Гоголя с писателем Загоскиным, занимавшим должность директора московских театров. Гоголь просил об этом. Просил не без умысла: мечтая о комедии, он мечтал и о спектакле. Знакомство состоялось.

– Ну, как тебе понравился Гоголь? – спросил Аксаков у Загоскина.

– Ах, какой милый! – закричал добродушный Загоскин. – Милый, скромный, да какой, братец, умница!

Вернувшись в Петербург, разделавшись кое-как с одолевавшими его хлопотами, Гоголь принялся за комедию. В чистой толстой тетради вывел название: «Владимир 3-ей степени».

Действие комедии происходит в Петербурге. Чиновник Иван Петрович Барсуков – начальник канцелярии – мечтает получить орден Владимира. 3-ей степени, который дают за особые заслуги и долговременную службу. Барсуков одержим этим. Это цель его жизни. Он готов достичь ее всеми правдами и неправдами. У Барсукова есть брат Хрисанфий, которого он обошел, подделав завещание и присвоив наследство тетки. Хрисанфий – «уездный медведь» – приезжает в Петербург судиться с братом. Он попадает к чиновнику Александру Ивановичу. Тот, как выясняется, ненавидит Ивана Петровича и рад ему насолить. Александр Иванович в восторге. Барсуков – мошенник! Покойную тетку звали Евдокия, а под завещанием нацарапано черт знает что – «Обмокни». Завязывается сложная интрига со множеством перипетий. В конце концов мошенник-честолюбец сходит с ума и воображает, что он и есть Владимир 3-ей степени.

С. Т. Аксаков. Акварель неизвестного художника. 1830-е годы.

Столичные чиновники разных калибров, знатные господа, богатые барыни, слуги – всех их Гоголю хотелось вывести в своей комедии. Показать ничтожность их помыслов, пошлость их жизни. За все последние годы он насмотрелся на них, особенно на чиновников.

Гоголь писал и радовался: сколько соли, смеху, злости! Написал несколько сцен и приуныл: какая цензура пропустит этакое? А если и пропустит, государь не дозволит. Как известно, он вникает во все.

Николай действительно поспевал повсюду. Он был личностью заурядной, посредственностью, к тому же малообразован, потому что в юности уклонялся от учения. Жуковский, обучавший его жену – немецкую принцессу – русскому языку, говорил, что никогда не видел Николая с книгой в руках. Но придворные льстецы так вскружили царю голову, что он вообразил себя гением, знающим все и способным безошибочно разрешать любые вопросы.

Он давал указания не только фельдфебелям насчет ружейных приемов, но и художникам и писателям. Объявил себя верховным цензором Пушкина, правил его стихи. Драму «Борис Годунов» рекомендовал переделать в роман наподобие Вальтера Скотта. Переубедить его в чем-нибудь не было никакой возможности.

Как-то раз царь проходил по Эрмитажу с известным художником академиком Бруни. Остановились перед картиной. Царь сказал: «Это фламандец». – «Но, ваше величество…» – «Нет, уж ты, Бруни, не спорь: фламандец».

Утро делового человека. Литография. Середина XIX в.

В кабинете. Деловой человек: Попка шалун, попке каши!.. Попугай: Дуррак!!..

В приемной. Мать. Подождем немножко, долго ждали… Офицер: Верно чем-нибудь экстренно-нужным заняты.

Помимо военной муштры Николай испытывал особое влечение к театру.

Еще будучи великим князем, он приказал у себя в Аничковом дворце устроить маленький театр и сам играл некоторые роли в французских пьесах. Став императором, он глаз не спускал с петербургских театров. На столичной сцене запрещалось показывать все, что хоть в малейшей степени походило на правду. В театральную дирекцию то и дело летели бумаги: «Государь император не соизволяет на представление». Дальше шло название трагедии, комедии, оперы и даже балета. Цензура запрещала показывать на сцене «в гнусном и смешном виде» военных, полицию, чиновников, чтобы не уронить их престиж, Николай часто говорил: «Россией управляют столоначальники».

А во «Владимире 3-ей степени» – не какой-то столоначальник, а начальник канцелярии аттестуется так: «…Произведен! а? каково?

Взяточник, два раза был под судом, отец – вор, обокрал казну, гнуснейший человек, какого только можно представить себе». А сестра Барсукова, столичная барыня, чтобы разлучить сына с бедной девушкой, которую он любит, подговаривает прохвоста Собачкина «немножко замарать» доброе имя девушки и не жалеет для этого двух тысяч рублей. И прочие не лучше. Богатая барыня Губомазова сама сечет своих девок.

Гоголь комедию не дописал – бросил. «Вдруг остановился, увидевши, что перо так и толкается об такие места, которые цензура ни за что не пропустит, – объяснял он Погодину свое решение. – А что из того, когда пиеса не будет играться? Драма живет только на сцене. Без нее она как душа без тела… Мне больше ничего не остается, как выдумать сюжет самый невинный, которым даже квартальный не мог бы обидеться. Но что комедия без правды и злости!»

Самый высокий человек в России. Карикатура французского художника Г. Дорэ на Николая I (из его книги «История святой Руси»).

«ЧТО ТЕБЕ СКАЗАТЬ О НАШИХ?»

В начале 1832 года Гоголь писал Данилевскому: «Что тебе сказать о наших? Они все, слава богу, здоровы, прозябают по-прежнему, навещают каждую среду и воскресенье меня, старика, и к удивлению, до сих пор еще ни один из них не имеет звезды и не директор департамента». Под словом «наши» Гоголь разумел товарищей по Нежинской гимназии, которые жили в Петербурге и которых он в шутку называл то «однокорытники», то «одноборщники».

С тех пор как дела его улучшились, Гоголь мог принимать у себя товарищей, не боясь более упреков Марии Ивановны в расточительности. Да и расточительность была невелика – чай с кренделями, а то и с сухариками собственного изготовления. Елизавета Васильевна вспоминала, что брат, когда они жили у него до поступления в институт, ожидая гостей, «сам смотрел за всем и даже сам приготовлял какие-то сухарики, обмакивая их в шоколад, – он их очень любил».

Гоголь не хвастал, рассказывая в письме дядюшке, что умеет шить, стряпать, малярничать. Летом в Васильевке выкрасил стены и потолок в зале и гостиной, разрисовал их бордюрами, букетами, арабесками. И теперь сам, по своему вкусу, устроил все в петербургской квартире: расставил мебель, книги, безделушки. Только шить занавески нанял женщину, но кроил и показывал, как шить, сам.

Он терпеть не мог симметрии. Мебель у него стояла не по стенам, как у всех, а в углах и посредине комнаты. Столы – у кровати, у печки. Он и в гимназии делал все по-своему. На замечания возражал:

– Что я, попугай. Я сам знаю, что мне нужно!

Он был своеобычен и в большом, и в малом. Раньше его за это обзывали дураком, теперь оригиналом. Он не обижался и всегда умел ответить. Как-то во время гулянья в гимназическом саду Гоголь пошел наперерез товарищам и нечаянно толкнул одного из них. Тот сказал:

– Дурак!

– Ну, а ты умный, – ответил Гоголь, – и оба мы соврали.

Профессор Никитенко записал в своем дневнике: «Был на вечере у Гоголя-Яновского, – автора весьма приятных, особенно для малороссиянина „Повестей пасичника Рудого Панька“. Это молодой человек лет 26-ти, приятной наружности. В физиономии его, однако, доля лукавства, которое возбуждает к нему недоверие. У него застал я человек до десяти малороссиян, все почти воспитанники нежинской гимназии».

Гимназических товарищей тянуло к Гоголю. С ним было интересно. И в Нежине, когда он, щуплый, остроносый мальчишка с насмешливыми глазками, рассказывал о чем-нибудь, изображал кого-нибудь, и теперь, когда он стал писателем.

Приходили Николай Прокопович, прозванный Красненьким за румяное лицо, Иван Пащенко, Евгений Гребенка, Аполлон Мокрицкий, Константин Базили – Базиль, Василий Любич-Романович и другие.

Больше других любил Гоголь Прокоповича. Чувствовал его преданность, ценил деликатность. Красненький никогда ничего не выспрашивал. Скажешь – хорошо, и не скажешь – тоже. Не пенял за скрытность. Они часто виделись. То Прокопович являлся к Гоголю, а то Гоголь брал извозчика и катил к Прокоповичу в Свечной переулок. Заставал в халате с трубочкой. Пили чай, разговаривали, валялись на диване. Прокопович был беден, перебивался уроками, бегая по городу из конца в конец. В гимназии он пробовал сочинять, участвовал в спектаклях. И теперь изредка печатал стихи, задумал идти на сцену, для чего посещал театральное училище. С актерством не вышло. С сочинительством тоже. Гоголь огорчался. «Изо всех тех, которые воспитывались со мною, – рассказывал он Плетневу о Прокоповиче, – у него раньше чем у всех других показалась наглядность, наблюдательность и живопись жизни. Его проза была свободна, говорлива, все… прочило в нем плодовитейшего романиста». Но сам Прокопович не верил в свой талант и, намыкавшись, все больше склонялся к мысли остаться учителем, получить казенное место, верный кусок хлеба.

Н. Я. Прокопович. Литография. 1840-е годы.

И Ивана Пащенко бог не обидел способностями. Большой выдумщик, он в гимназии тешил товарищей невероятными историями, за что и получил прозвище Вральник. Гоголь любил его за мягкость характера, чуткость к прекрасному, называл «музыкальная душа». А «музыкальная душа» скрипел пером в министерстве юстиции, тянул чиновничью лямку.

Аполлон Мокрицкий тоже поначалу подался в чиновники, поступил в департамент горных и соляных дел. А потом оставил службу и занялся живописью.

Е. П. Гребенка. Литография. 1840-г годы

Василий Любич-Романович, как и большинство его товарищей, тоже был чиновником, служил в одном из департаментов министерства юстиции. Любовь к литературе, которую сохранил он с гимназических лет, побудила его заняться переводами. Переводил он с польского, немецкого, французского, английского и итальянского прозу и стихи, печатался в журналах. Он еще раньше Гоголя сотрудничал у Дельвига в «Литературной газете».

К. М. Базили. Литография. 1840-г годы.

В 1833 году на квартире Гоголя стал бывать смуглый грек Константин Базили, который незадолго перед тем при-,ехал в Петербург. Появление Базили обрадовало Гоголя – они дружили в гимназии. Базили был родом из Албании. В городах южной России жило немало греков. Одни поселились здесь издавна, другие недавно, спасаясь от жестокости турок, поработивших их родину. Родные Базили принадлежали к последним. Летом 1822 года в Нежинскую гимназию пришло известие от ее попечителя графа Кушелева-Безбородко, что он намеревается прислать для учения «несколько детей греческих семейств, ныне по смутным обстоятельствам находящихся в Одессе». Вскоре шесть греческих мальчиков прибыли в Нежин. Одного из них звали Константин Базили. За свои двенадцать лет он много пережил и рассказывал товарищам о борьбе за свободу Греции, об ужасах кровавой расправы с греками в Константинополе, о разрушении древних Афин. Гоголю запомнились эти рассказы. Он восхищался землей Эллады.

 
     Земля классических, прекрасных созиданий,
И славных дел, и вольности земля!
      Афины, к вам в жару чудесных трепетаний.
Душой приковываюсь я!
 

Так писал Гоголь в «Ганце Кюхельгартене».

В Петербурге Базили определился на службу в министерство иностранных дел – мечтал стать дипломатом. Для этого у него имелись данные.

Пожалуй, единственным из товарищей, появление которого вызывало у Гоголя смешанное чувство недоумения и досады, был Нестор Кукольник. Казалось бы, почему? Красноречивый, начитанный, прекрасный музыкант, Кукольник обладал и поэтическим талантом. Но… Гоголь еще в Нежине дал ему насмешливое прозвище Возвышенный. Все у Возвышенного было ненатурально, высокопарно – его стихи, трагедии, разговоры, игра на школьной сцене. Гоголь не мог без смеха вспомнить, как Кукольник, играя Дмитрия Самозванца в трагедии Сумарокова, с пафосом выкрикивал последний монолог и, подобно трупу, грохался наземь. На многих это производило сильное впечатление, а его, Гоголя, смешило. Его смешило и то, что Кукольник разыгрывает из себя гения, натуру избранную, недюжинную, ходит окруженный толпой поклонников, с одинаковым апломбом толкуя об интегралах и Моцарте, о российской истории и итальянской поэзии – обо всем на свете. И трагедии Кукольника Гоголю не нравились – они были мишурны, фальшивы. От потока громких слов звон стоял в ушах.

H. В. Кукольник. Портрет работы А. Мокрицкого. 1835 г.

После окончания гимназии Кукольник служил учителем словесности в Вильне, а в 1833 году переехал в Петербург и определился на службу в канцелярию министра финансов. С гимназических лет он мало переменился. Вне канцелярии это был тот же Возвышенный – с теми же повадками и с теми же претензиями.

«Возвышенный все тот же, – писал Гоголь Данилевскому, – трагедии его всё те же. Тассего, которого он написал уже в шестой раз, необыкновенно толст, занимает четверть стопы бумаги. Характеры всё необыкновенно благородны, полны самоотвержения… А сравнениями играет, как мячиками; небо, землю и ад потрясает, будто перышко. Довольно, что прежние: губы посинели у него цветом моря,или: тростник шепчет, как шепчут в мраке цепини что против нынешних. Пушкина всё по-прежнему не любит. Борис Годуновему не нравится».

Как некогда в Нежине, Кукольник в Петербурге искал популярности и без особого разбора вербовал поклонников. Он читал свои трагедии во многих домах, и среди не слишком взыскательной публики пошли слухи, что появился новый гений, который вскоре затмит Пушкина. Кукольник и сам поддерживал эти слухи. Худой, очень длинный, бледный, с большим носом, оттопыренными ушами, он, несмотря на нескладную внешность, умел произвести впечатление, когда, наэлектризованный чтением очередной трагедии и ужином с обильными возлияниями, пророчески изрекал:

– Пушкин, бесспорно, поэт с выдающимся талантом, но он легкомыслен и не создал ничего значительного, а если мне бог продлит жизнь, то я создам нечто прочное, серьезное и, быть может, дам новое направление нашей литературе…

К Гоголю Кукольник предпочитал приходить один, без товарищей, «душил трагедией» и говорил так пространно, туманно, вяло, что Гоголь не мог понять, «какой он секты» – какого направления придерживается в литературе.

О себе Гоголь знал, «какой он секты». Он был с Пушкиным. И, как бы споря с Кукольником и в назидание ему, писал о Пушкине, о его поэзии: «Здесь нет этого каскада красноречия, увлекающего только многословием, в котором каждая фраза потому только сильна, что соединяется с другими и оглушает падением всей массы, но если отделить ее, она становится слабою и бессильною. Здесь нет красноречия, здесь одна поэзия; никакого наружного блеска, все просто, все прилично, все исполнено внутреннего блеска, который раскрывается не вдруг; все лаконизм, каким всегда бывает чистая поэзия. Слов немного, но они так точны, что обозначают все. В каждом слове бездна пространства; каждое слово необъятно, как поэт».