Текст книги "Волчья мельница"
Автор книги: Мари-Бернадетт Дюпюи
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 10 страниц)
Глава 3. Прекрасный май
Прошло три дня. Катрин покоилась на кладбище, в той его части, что была отведена для людей скромного достатка, которые ограничиваются могильным холмиком и простым деревянным крестом. Богатых хоронили в склепах из красивого, светло-серого местного камня.
Фолле вернулся к своей работе черпальщика на следующий день после похорон. Колену Руа показалось, что он не слишком удручен, что было удивительно. Однако настроение работников не было его первостепенной заботой. Этот лопоухий парень с длинными волосатыми руками был одним из лучших черпальщиков, когда-либо работавших на мельнице. А для этой работы сноровка важна, как ни для какой другой: стоя у чана, подогреваемого посредством масляной горелки, черпальщик погружает в бумажную массу плоскую четырехугольную форму – так, чтобы массы в нее набралось строго определенное количество.
От качества формы тоже многое зависит. Колен изготавливал их самостоятельно, хотя раньше для этого нанимали специального работника. Форма представляет собой деревянную рамку с медным или латунным решетчатым дном, в которую бумажная масса набирается, а затем покачивающими движениями распределяется по ней равномерным слоем. Далее форму помещают на край чана, чтобы стекла лишняя вода. Через малое время черпальщик передает форму напарнику, который кладет ее на стопку таких же форм, заполненных ранее.
Фолле действовал быстро и эффективно. В это утро он работал особенно сосредоточенно под присмотром бумажных дел мастера. Пользуясь моментом, когда они остались одни, Колен спросил:
– Почему ты так быстро вышел на работу, Фолле? У тебя жена умерла, ты вправе дать волю своему горю.
– Горевать я могу и на работе, хозяин! – отвечал парень. – Не хочу доставлять вам лишние хлопоты. Заказ не сделаешь вовремя, если не работать!
Колен покачал головой. Фолле посмотрел по сторонам и сказал тихо:
– Знаете, хозяин, а ведь малыш был не от меня. Все местечко об этом судачит, так зачем мне молчать? Катрин… Я женился на ней по своей воле. Родить без мужа – позор и для нее, и для семьи. Сам я ни разу ее не тронул. Мы дружили, а потом стали женихом и невестой – так уж решили родители, нас не спросив. Только вот что я скажу: если когда-то еще женюсь, то только на девице, чтобы быть у нее первым!
Колен Руа, подумав с минуту, спросил:
– Отец ее ребенка, случайно, не Жиро-младший?
– Может, он, а может, и нет. Откуда мне знать? То есть это, конечно, вполне вероятно…
Бумажных дел мастер тихо выругался и пошел прочь. Ощущение было, что он в ловушке. Удавка, сдавливавшая ему горло с того самого дня, когда к ним нагрянул Эдуар Жиро, еще сильнее затянулась.
– Господи, что я наделал! – прошептал он. – Если б еще Ортанс меня к этому не подталкивала!
Он спустился в перетирочный цех – живое сердце мельницы, – чтобы хоть немного успокоиться. Мягкий по натуре, Колен старался совладать со своим гневом. Сейчас ему страшно хотелось подняться в спальню к жене и поговорить с ней по душам. Но нет, она ведь лежит в постели, как тяжелобольная…
– Завтра поговорю с Клер! – пообещал он себе точно так же, как вчера и позавчера.
От угрызений совести у него пропал аппетит. Он терзался ими настолько, что это мешало работе. Колена Руа не оставляло мучительное чувство, что он продал дочь, свое единственное дитя, тому, кто дал больше денег.
Клер не подозревала о моральных терзаниях отца. Смерть Катрин ее огорчила, и она много об этом думала. Девушки познакомились в коммунальной школе, в Пюимуайене. Катрин была на три года старше и училась в выпускном классе. Клер же только-только начинала читать. Но на переменах старшим полагалось присматривать за малышней. Вот они и водили хороводы, громко распевали песни…
Этим утром, еще не зная, что сегодня ее жизнь изменится безвозвратно, Клер нарезала сало. Ей хотелось сделать повкуснее соте из картошки и брюквы, которым они обычно кормили работников. Благо мать, хозяйка очень прижимистая, об этом не узнает…
– Все-таки приятно быть хозяйкой в доме! – тихо сказала она Бертий, сидевшей возле кухонной плиты.
Кузина никогда не отказывалась помочь – хотела быть полезной. Вот и сейчас длинной деревянной ложкой она помешивала содержимое тяжелой кастрюли. Этьенетта накрывала на стол в общей комнате, где бумажных дел мастер обычно обедал со своими людьми.
– Не так громко, Клеретт! Не дай бог она услышит!
– Ни малейшего шанса! Мама молится, а когда она молится, крыша может обрушиться, река выйти из берегов, она и то не заметит. Но я ее понимаю: она боится потерять малыша, как бедняжка Катрин!
Бертий молча кивнула. Никому в голову не приходило пожалеть ее. Ей, с омертвевшими ногами, никогда не родить ребенка, потому что ни один мужчина к ней даже прикоснуться не пожелает.
– У Катрин было хотя бы пару месяцев любви! – прошептала она.
– Ты преувеличиваешь, Бертий! – отрезала Клер. – Она очень мучилась. Не думаю, что ты ей завидуешь.
Соважон не выдержал и громко затявкал. Еще бы, сало так вкусно пахнет!
– Тише, разбойник! – шикнула на него Клер. – Если мама узнает, что ты заходишь в кухню, нам всем влетит! Вот, держи!
Девушка дала любимцу кусочек. С убранными под косынку волосами, в розовом платье, покрытом белым передником, она была чудо как хороша. Ее загорелая кожа, красивое лицо с правильными чертами просто-таки лучились жизненной силой. Такой ее увидел Колен, войдя в кухню.
– Клер, моя ранняя птичка! Уже у плиты!
– Да, папочка! А вечером пойду собирать виноградных улиток. Надвигается гроза, они как раз вылезут из норок. Им нужно еще поголодать, так что приготовлю их к июньскому праздничному застолью. Надеюсь, мама встанет с кровати, чтобы попраздновать с нами. Или ты недоволен? Ты же любишь улиток, особенно когда я готовлю!
Рецепт Клер достался от бабушки. После двух недель без пищи улитки становились пригодны для приготовления. Клер помещала их в специальный сетчатый ящичек, пересыпая солью и поливая уксусом. Улитки выделяли много слизи, и она носила ящичек к реке, чтобы хорошенько прополоскать. Потом улиток клали в кипящую воду, сдобренную ароматическими травами, благо на огороде их хватало – тимьян, шалфей, петрушка, а к ним еще лавровый лист. Варились улитки не меньше двух часов, после чего Клер их отцеживала, прибавляла томатной пасты, толченого чесноку и тонко нарезанного сала. И семья, и работники фермы – это блюдо обожали все.
Колен особенно радовался, увидев его на столе. Но сейчас слова не сказал, и упоминание о празднике даже не вызвало у него улыбки. Какое-то время он молча смотрел на дочь, потом встал и вышел.
– С папой творится что-то странное, – сказала Клер. – Заботы, но какие? Что скажешь, Бертий?
Кузина выглядела недовольной. Весьма резко она отвечала:
– Понятия не имею! Выходит, сегодня вечером ты опять оставишь меня одну! А мне бы так хотелось тоже прогуляться по долине. С наступлением вечера на улице так приятно! Клер, очень прошу, давай возьмем тачку, и я смогу поехать с тобой… И Этьенетту возьмем!
Клер сделала над собой усилие, чтобы не выдать своих истинных чувств. Ей отчаянно хотелось вырваться из мрачной домашней атмосферы. Как хорошо в одиночестве пройтись по дороге вдоль реки, даже если, проходя мимо дома Базиля, снова придется удостовериться, что он еще не приехал…
– Бертий, милая, не сердись на меня, но я потеряю много времени, если буду толкать тачку! Представь, мне придется останавливаться всякий раз, когда увижу улитку. А Этьенетта встает до рассвета, так что ей нужно лечь пораньше. Послушай, завтра я запрягу Рокетту и мы съездим в бакалейную лавку в Пюимуайен и купим печенья, твоего любимого! Наденешь свое самое красивое платье, соломенную шляпку… Заодно положим цветы на могилу Катрин.
Кузина отвернулась, пряча струящиеся по щекам слезы.
– Не усердствуй, Клер! Уж лучше мне уйти в монастырь, к урсулинкам в Сен-Сибар! Я могу работать – шить и вышивать. И твоим родителям больше не придется меня содержать. Что ни говори, одним ртом меньше… Я уже достаточно взрослая, чтобы это понимать.
Клер подошла, держа в руке тарелку с нарезанным салом. Бросила его в кастрюлю с овощами, и все это – с видом неподдельного изумления. Слова Бертий ее взволновали.
– Что ты такое говоришь, Бертий? – спросила она. – Папа любит тебя, как родную! Ты ведь ребенок его брата! Никогда он не попросит тебя уехать. Вспомни, он принял тебя с распростертыми объятиями, вспомни, как он плакал! Как благодарил Бога, что ты уцелела в аварии. И эти твои разговоры про лишний рот, который нужно кормить… Это вообще о чем? Доход у нас приличный, и продуктов никто не считает.
Бертий вздохнула, качая головой. Когда она вот так, снисходительно, улыбалась, Клер хотелось отхлестать ее по щекам.
– Ну конечно! Ты постоянно в движении! Бегаешь из одного цеха в другой, любуешься водой в канале, поднимаешься к матери в спальню, играешь в конюшне с собакой! А я сижу тут, в кресле, и слышу многое, что от тебя ускользает.
– Например? Ну, рассказывай! – потребовала Клер.
– У дяди Колена денежные затруднения. Он лишился двух крупных заказчиков. Вчера он говорил твоей матери, что собирается продать дом, который сдает Базилю. И он непременно так и сделает, если ты в ближайшее время не выйдешь замуж…
У Клер защемило в груди. Не верить Бертий у нее не было оснований.
– Не думаю, что все так серьезно, – только и сказала она. – Папа мог бы рассказать мне об этом сам! С другой стороны, это лишний повод, чтобы не выходить замуж. Свадьба стоит дорого!
Ей вдруг вспомнилась радостная физиономия Эдуара Жиро в тот день, когда умерла Катрин. Он приехал на мельницу самодовольный и верхом, как завоеватель… Но зачем?
* * *
День показался Клер бесконечным. Она подала обед, перемыла посуду, помогла отцу в сушильне и не меньше десяти раз бегала к матери, когда та звала. Этьенетта предлагала помочь, но хозяйка дома запретила служанке переступать порог своей спальни.
– От нее пахнет жиром, и сабо вечно грязные, потому что она кормит свинью! – сказала Ортанс.
Сначала ей понадобился стакан прохладной воды, потом травяного чаю, потом принадлежности для шитья, потом календарь-справочник…
Ужином тоже занималась Клер. Отец пришел к столу мрачный, неулыбчивый, Бертий тоже была не в настроении.
И вот наконец она вышла на дорогу, тянувшуюся вдоль скал. Соважон весело скакал следом, вынюхивая заячьи следы и бросаясь то влево, то вправо. Он словно ошалел от запахов природы, на которые май был особенно щедр.
– Ты только от меня не убегай! – сказала ему Клер. – Я боялась, папа меня уже не отпустит. А ведь я целый день работала!
Девушка с наслаждением вдохнула вечерний воздух. В траве стрекотали сверчки, по небу протянулись длинные розовые полоски облаков.
– Господи, как хорошо немного побыть одной, на природе…
Клер тихонько завела песню, которая не надоедала годами. Она выучила ее незаметно для себя, слушая пение работников отца. Мужчины и женщины напевали ее, чтобы работалось легче, и на каждой бумажной мельнице Шаранты ее можно было услышать наряду с грохотом толкушек, измельчающих сырье, и гулом прессов, отжимающих из влажных еще листов воду. Если же ее пели на вечерних посиделках, то все присутствующие ритмично притопывали и хлопали в ладоши, имитируя стук все тех же толкушек.
Ранним утром я поднялся…
Здравы будьте, бумажные мастера!
Ранним утром я поднялся…
Славься, лист белый бумажный!
Здравы будьте, бумажные мастера,
Обошли вы всю Францию, совершенствуясь в своем ремесле!
К своему чану я подошел…
Здравы будьте, бумажные мастера!
К своему чану я подошел…[11]11
Песня бумажных дел мастеров провинции Ангумуа. (Примеч. автора.)
[Закрыть]
Клер прихватила с собой фонарь, но зажигала его обычно только в полной темноте. Когда рядом Соважон, чего бояться? Тот, кто попытается обидеть девушку, столкнется с псом, чья волчья кровь таит в себе много сюрпризов…
– «Здравы будьте, бумажные мастера!»
Клер умолкла. Как ни принуждала она себя к веселью, мысли возвращались то к трагичной кончине Катрин, то к денежным проблемам отца, то к отчаянию Бертий.
– А, вот еще одна! Гляди-ка, Соважон!
Она наклонилась, чтобы подобрать улитку, ободок раковины которой был очень твердый. Только такие, взрослые особи годились для еды, потому что их раковины не ломались в процессе приготовления. Сетчатая сумка с крышкой на пружине была уже наполовину полной. Ее Клер подарил Базиль. Он называл ее садком и использовал на рыбалке. Вспомнив про друга, девушка еще больше загрустила.
«А не сходить ли мне к его дому? Вдоль ограды всегда много ракушек. Там рядом канавка, и всегда очень влажно!»
Путь можно было срезать, пройдя через лужок, усеянный молочно-белыми лютиками. Взгляд девушки невольно задержался на огромной каменистой глыбе, которая высилась над мельницей.
«Раньше я была так счастлива… Пара месяцев – и как все переменилось!»
У Клер было безмятежное детство. Первые воспоминания, конечно же, связаны с мельницей. Отец брал ее, трехлетнюю, на руки и носил в цех, где голландские роллы неутомимо измельчали бумажную массу, острый запах которой она научилась любить. Ортанс, при всей своей суровости, о ней заботилась. У Клер всегда были красивые платья, волосы заплетены в косички, а гулять во двор она выходила только в белом, отделанном кружевами фартучке. Для ребенка, у которого нет ни братьев, ни сестер, мельница была удивительным миром. Там царило постоянное оживление, с четырех утра и до позднего вечера.
Ходили туда-сюда работники, со стуком въезжали конные повозки, доставлявшие ветошь или увозившие стопы готовой бумаги… Обедали все вместе, с товарищескими перепалками, песнями. Так Клер усвоила, что с другими надо делиться, стала наблюдательной. Очень прилежная ученица – в аттестате у нее были только высшие баллы, – Клер вполне могла стать школьной учительницей. Но по этому пути девушка не пошла.
«Хочу остаться дома!» – сказала она родителям. Но признаться, что больше всего ее интересует производство бумаги, не осмелилась.
Клер знала, что это мужское ремесло, требующее больших временных затрат. Однако она еще надеялась узнать больше, чтобы помогать отцу. Он этого ее стремления не понимал. Искать утешения приходилось в уходе за тремя козами и лошадью. Огород тоже был полноправным владением Клер, но землю она не вскапывала. Этим занимался Фолле, а еще он пропалывал грядки от сорняков, бороновал. Колен ему за это платил.
Девушка подошла к приземистому дому, где провела столько приятных часов в компании своего друга Базиля. Ей даже показалось, что в одном окошке, в сарае, горит свеча. У нее застучало сердце от волнения и радостного удивления.
– Он вернулся! Соважон, ты видел? Базиль тебя наверняка не узнает! И не вздумай рычать. Это друг!
Клер повесила садок на низкую ветку и бегом пустилась к дому. Но стоило ей толкнуть дверцу в сарай, как свет погас. Пес глухо зарычал.
– Веди себя хорошо! Наверное, Базиль лег спать. Ну конечно, устал – целый день в дороге! Но я все равно хочу его увидеть!
Тряхнув кудрявыми волосами, темной волной спадавшими ей на плечи, Клер вошла в пристройку. Этот сарайчик Базиль использовал редко и на ключ не запирал. Только у жилой части дома имелся крепкий замок.
– Темень какая! – сердито сказала Клер, чувствуя под ногами сухую солому.
Слева раздался шорох, и девушка вздрогнула. Соважон приглушенно рыкнул. Вернее, это был наполовину вой, наполовину рычание. Она ухватила его за ошейник, но пес вырвался и убежал в темноту.
– Соважон, нет!
Клер испугалась не на шутку. Так сглупить! Кто угодно мог спрятаться в заброшенном сарае! И опять этот звук… Клер застыла на месте, не смея ни отступить, ни идти дальше. В следующий миг пес зарычал, а потом взвизгнул, коротко и жалко. Предсмертный крик? И снова тишина…
– Соважон? Где ты, отзовись!
Клер едва сдерживалась, чтобы не закричать от страха. Она пожалела, что оставила фонарь на улице, на межевом столбике. Вокруг – тьма, и собака не отвечает. Она вытянула руки перед собой, как слепая. И вдруг кто-то крепкой рукой обхватил ее за талию, а второй зажал рот.
– Закричишь – прирежу! – прошептал мужской голос. – У меня «перо»!
Девушка ощутила, как что-то острое ткнулось в бок. Ее захлестнула паника.
– Поняла? Ни звука!
Когда мужчина слегка сдвинул со рта пальцы, она выговорила, дрожа всем телом:
– Я не буду кричать. Сжальтесь!
Парализованная страхом, Клер пыталась узнать обидчика по голосу. Судя по рукам, он худощав, а значит, это не Эдуар Жиро, известный своей распущенностью. Она подумала – Фредерик, но у того нет акцента и другой лексикон.
– Мой пес, – продолжала она едва слышно, – что вы с ним сделали? Он не умер?
Тревога за любимца перевесила страх. Клер заплакала, испугавшись, что ей придется пережить новую кончину:
– Если вы его убили… О! Если убили…
– Всего лишь стукнул поленцем по голове! Он меня укусил. Надо было его лучше держать!
Странная ситуация и не менее странный диалог в темноте, при том что стоят они, плотно прижавшись друг к другу… Клер ощутила, как рука незнакомца начинает поглаживать ее грудь, спускается по бедру. Она дернулась, готовая отбиваться, но инстинкт подсказывал, что лучше пока постоять спокойно. Незнакомец тихо засмеялся, обнял ее покрепче. Клер злилась и не ждала от него ничего хорошего, но все равно ощутила волнующее томление во всем теле.
– Пустите! – сердито выкрикнула она.
И вырвалась из его объятий. Движение получилось резким, и она упала на колени. Чтобы он не ударил ее или снова не схватил, она попыталась отползти. Рука наткнулась на что-то теплое и шерстяное.
– Соважон!
Клер прижалась щекой к его боку и ощутила прерывистое дыхание.
– Живой! Спасибо, Господи!
Голос из темноты иронично отозвался:
– Меня ты должна благодарить! Я мог перерезать твоему псу горло!
Спорить с ним она сочла ниже своего достоинства. Человек, затаившийся во мраке, уже не казался ей таким уж опасным, и по годам они, скорее всего, ровесники. Сейчас он явно бравировал, судя по его тону. А еще он тоже оказался любопытным – зажег свечу.
Увидев сидящую на соломе Клер, он восторженно присвистнул. Девушка держала окровавленную голову пса на коленях. Расстегнутый ворот приоткрывал шею и верх грудей, маленьких и круглых, в свете свечи кожа казалась золотой, а губы – ярко-алыми. Он подошел, по-прежнему с ножом в руке.
– Надо же, а ты хорошенькая! Ладная девчонка, фигуристая!
Клер не смела на него взглянуть. Она сосредоточилась на ране на голове Соважона, которая, к счастью, оказалась неглубокой. Наконец она медленно подняла на юношу свои черные глаза, сверкающие гневом.
– Зачем вы вообще его ударили? И почему тут прячетесь?
– Ты мне этот тон брось! – отвечал парень куда менее уверенно.
Клер пыталась рассмотреть своего обидчика. Лицо его скрывала темнота, зато такой костюм из бежевого тика она уже где-то видела… Заключенные в колонии для несовершеннолетних преступников, располагавшейся в соседней коммуне Ла-Куронн[12]12
Коммуна по соседству с Ангулемом. (Примеч. автора.)
[Закрыть], носили такие, чтобы в случае побега их проще было обнаружить. Однажды они с отцом ездили на бумажную мельницу во Флёрак и видели, как на полях работают юные арестанты. Вид у них был жалкий, труд – тяжелый, с рассвета и до заката. Среди них много было подростков и даже детей. В душе у Клер тогда шевельнулась жалость, и она, конечно же, поделилась впечатлениями с Базилем. Он объяснил, горько усмехаясь, что эти бедные дети попадают в колонию за пустяшные правонарушения. В большинстве случаев их самый тяжкий грех – кража еды, чтобы не умереть с голода.
– Ты… Ты сбежал из колонии в Ла-Куронн, да?
На «ты» она перешла спонтанно. Клер с детства много общалась с работниками мельницы и привыкла к фамильярности.
– Умная, догадалась! – воскликнул парень.
Но по тому, как он покосился на свою куртку, было ясно, что он встревожен.
– Жандармы меня уже дважды ловили, потому что я, осел, пошел на запад. Думал сесть на корабль в Ла-Рошели. Тогда б меня никто не поймал… А в этом бараке я искал еду и одежду. В таком виде далеко не уйдешь. Я уже все продумал. Отсижусь тут недели три. Если за это время меня не найдут, то поиски прекратятся. Конечно, если ты меня не сдашь!
– Я не из таких! – отрезала Клер, которая к этому моменту больше сочувствовала беглецу, чем его боялась.
Носовым платком она осторожно промакивала рану собаки.
– А ты любишь своего пса! Я не хотел ему навредить, но иначе он бы вцепился мне в горло. Выбора не было, пришлось ударить. И обо мне никто и никогда так не заботился. Даже мать. Хотя я ее не знал…
Юноша сел и снял картуз с недавно обритой головы – на ней еще не было даже ежика волос.
– Меня зовут Жан. Малышня в колонии звала меня «Жанно́ – острое перо».
Он засмеялся. Клер исподтишка его рассматривала. Бледные, красиво очерченные губы, тонкий нос, большие голубые глаза в обрамлении черных ресниц, смуглая кожа… Она подумала, что он не может быть плохим, с такими-то красивыми глазами, чье магическое очарование она уже успела испытать на себе.
– Ты голодный, да? – тихо спросила она, смягчившись. – Могу предложить тебе только живых улиток, но они скользкие…
Жан поморщился, схватившись за живот. Клер продолжала с улыбкой:
– Зато я знаю, где ключ. В этом доме живет бывший школьный учитель. Он наш арендатор. У него наверняка в буфете есть что-нибудь съестное. Посиди тут, я сейчас!
Клер вскочила на ноги. Соважон дернулся было за ней, но лапы его не держали, и он снова лег.
– Ты тоже побудь тут, Соважон! Полежи!
Жан отодвинулся подальше от пса, который уставился на него золотистыми глазищами и стал понемногу порыкивать.
– Странный у тебя зверь! Он точно на меня не набросится?
– Не думаю. Особенно если ты будешь с ним разговаривать. Мать Соважона – волчица! – сказала Клер, радуясь, что с незнакомцем можно поделиться своим секретом. – Отец – мой пес по кличке Моиз. Наш сосед их обоих застрелил. Зимой, во время облавы на волков. С тех пор я его ненавижу… Я подобрала малыша и выкормила. Вернее, первые дни его кормила своим молоком свинья по кличке Гертруда. А потом он уже сам пил козье молоко, как дети из буржуазных семей!
Юный арестант озадаченно тер подбородок. Теперь был черед Клер тихонько засмеяться. Еще бы, это ведь настоящее приключение! Жан, очарованный ее белозубой улыбкой, схватил девушку за плечи, притянул к себе и поцеловал.
– С ума ты сошел? Пусти немедленно! За кого ты меня принимаешь?
Клер оттолкнула его. Ничего подобного она прежде не испытывала. Сердце стучало как сумасшедшее, подкашивались ноги.
– Сбегаю за ключом, – прошептала она. – Ты хоть немного поешь! Если найду что-то из одежды, принесу. Тебе нужно спрятаться, в этом ты совершенно прав. Но не здесь! Жандармы имеют обыкновение обшаривать сараи и конюшни. В местных скалах полно пещер, и я знаю одну, куда не так легко добраться.
Девушка выскочила из сарая, взяла ключ. На небе поднималась луна. Уже стемнело. Вдалеке, за живой изгородью орешника, виднелась Пастушья мельница. В двух окнах второго этажа горел свет.
* * *
Колен Руа встревоженно поглядывал на часы. И зачем только он позволил Клер уйти из дома одной, в сумерках? Уступил ее просьбам, не захотев ссориться. Раньше они ходили за улитками вместе: обшаривали канавы и старые ограды, где они водились во множестве. Шло время, а девушка все не возвращалась. Бумажных дел мастер сам отнес Бертий в спальню, после чего неохотно пошел к жене. Ортанс, которая была в курсе событий, осторожно приподнялась на постели.
– Колен, как у тебя ума хватило ее отпустить? Клер творит, что хочет! А если она обманула, пошла не за улитками? Если убежала к ухажеру? Девичью честь потерять легко… Как нам потом смотреть в глаза будущему зятю и свату?
– Со свадьбой еще не все решено, Ортанс. Да, я обещал, но могу и передумать. Надо ж было так сглупить, попросить заем у этого старого лиса Жиро!
Жена насупилась:
– А ты бы предпочел уволить половину своих рабочих? Почти у всех у них есть дети, которых надо кормить. Бедный мой Колен, неужели ты думаешь, что сможешь в одиночку управляться с мельницей?
Бумажных дел мастер, несмотря на страшную усталость, раздеваться не спешил. Если Клер вскоре не вернется, он пойдет ее искать…
– Ложись спать! – прикрикнула на него Ортанс. – Наша дочка наверняка замечталась под луной, уж я ее знаю! Одни глупости в голове! А все романы, которых она начиталась… И Бертий туда же! Мы ведь хотели как лучше, Колен! Супруга Фредерика Жиро никогда и ни в чем не будет нуждаться. Клер поднимется на ступеньку выше по общественной лестнице, и ты сможешь спать спокойно: Эдуар Жиро не посмеет требовать деньги, данные взаймы отцу собственной невестки!
Колен потер виски. От разговоров жены у него началась мигрень. Он отошел к окну, надеясь, что дочка вот-вот войдет во двор.
– Что бы ты ни говорила, у меня ощущение, будто я продал Клер этим людям! – мрачно произнес он. – Это была ужасная ошибка. Но старый мерзавец Эдуар держал меня за горло. Деньги в обмен на обещание поженить наших детей – вот его слова! Ортанс, а знаешь ли ты, что несчастная Катрин была на третьем месяце и что отец ребенка – Фредерик? Он обрюхатил ее, будучи уверен, что Фолле все равно женится. Как знать, может, она и ребенка потеряла, потому что совесть мучила?
Ортанс Руа чуть не уронила чашку с травяным чаем. Глаза у нее округлились от ужаса.
– Врешь!
– Лучше б врал. Этот кретин будет изменять нашей Клер. Развратник, как и его папаша!
Набожная до ханжества, Ортанс перекрестилась. Самым важным в жизни женщины, по ее мнению, были достаток, порядок в доме и материнство, поэтому она искренне полагала, что нашла дочке идеального мужа. Да и кто еще мог претендовать на руку Клер? В Пюимуайене ее сверстники – необразованные крестьяне. Среди работников мельницы – ни единого холостяка. Может, по соседству и нашлось бы пару подходящих парней, но Ортанс целилась повыше. В сторону поместья Понриан она давно посматривала, желая поселить там свою единственную дочь. Но не такой ценой…
– Боже всемогущий! Колен, почему ты только сейчас мне это говоришь? Я бы не согласилась, если б знала! Конечно, надо взять обещание назад!
Колен досадливо всплеснул руками:
– Жиро воспользуется этим и потребует в ближайшее время вернуть заем. Он далеко не глуп. Нет, теперь я в его власти, в ловушке. Я вынужден дать ему то, что он хочет.
Супруги растерянно смотрели друг на друга. Ортанс погладила живот. На душе у нее кошки скребли.
– Колен, разве можем мы пожертвовать сыном, которого я скоро тебе рожу? Он унаследует все, он будет хозяином мельницы! Я уговорила тебя занять денег ради нашего будущего ребенка…
Бумажных дел мастер уныло сгорбился. Жена тянула к нему руки, однако он остался стоять, где был.
– С тем же успехом может родиться вторая девочка, которая будет бесприданницей.
– Нет, это будет мальчик, я чувствую! – вскричала Ортанс. – Не отчаивайся, Колен. У нас есть еще время. В семье у Жиро траур. Свадьба будет не раньше чем через полгода. Когда время придет, я поговорю с Клер. Она поймет! У нее нет выбора, так уж сложилось. Ей придется выйти за Фредерика.
* * *
Бертий, лежа на кровати, прислушивалась к разговору супругов Руа и мысленно проклинала свое увечье. До нее долетали отголоски, но кое-какие слова она расслышала четко.
«Они говорят о Фредерике… – подумала девушка. – И о Клер!»
Девушка попыталась вернуться к чтению, но долгое отсутствие кузины ее тревожило.
«Причина может быть одна: Базиль приехал, и они заболтались. Но надо же и на часы смотреть!»
Бертий со вздохом закрыла книгу – дешевое издание романа «Отверженные» Виктора Гюго. Великий писатель умер в год, когда родилась Клер, которая восхищалась его талантом.
«Как только я приехала и дядя Колен познакомил нас с кузиной, я поняла: с Клер мне снова захочется жить!» – растроганно сказала она себе.
Девушки придумали уникальный мир, принадлежащий только им двоим, куда взрослым хода не было. Эта комната, обшитая дубовыми панелями и украшенная узорчатыми ковриками, помнила множество вечерних «представлений», на которых Клер читала наизусть стихи, разыгрывала кукольные спектакли или рассказывала романтические истории.
Бертий не могла вспоминать об этом без улыбки. Как они с кузиной мечтали о поцелуе прекрасного незнакомца, о принце на белом коне! Действительность оказалась куда менее лучезарной.
* * *
В жилище Базиля Клер вошла в состоянии восторженного возбуждения. Щеки у девушки горели, пальцы, наоборот, были ледяные. Она и мечтать не могла о таком захватывающем приключении! Жизнь вдруг утратила привычную монотонность, и все благодаря лазурно-голубым глазам, как ей казалось, полным глубокого отчаяния.
Она порылась в шкафчиках, сбегала в кладовую, но нашла только кусок сала в кристалликах соли, твердый, как булыжник, да горсть заплесневевших лесных орехов в корзинке.
«Может, ядрышки еще съедобные… Если б было из чего сварить кофе или суп!»
В спальне нашлись заношенные до дыр штаны, попорченная молью рубашка и пыльный жилет. Она вспомнила, что Базиль в этой одежде работал в огороде.
«Хватит и этого! Остается шляпа или берет… Порядочные люди с обритой головой не ходят!»
Сунув вещи под мышку, Клер через внутреннюю дверь вошла в сарай. Она уже готова была поверить, что красавец-арестант ей привиделся. А еще он мог уйти, и они больше никогда-никогда не встретятся…
«Что, если он сбежал? Испугался, что я на него донесу?»
У Клер оборвалось сердце. Она вспомнила свои ощущения, когда теплой рукой он погладил ее по груди, по ноге… Ее тело пугающе быстро ответило на эти первые мужские прикосновения. Клер сравнила бы этот вызывающий головокружение трепет с сильной лихорадкой, нарушающей ток крови, пробуждающей опасную слабость. В свои годы она понятия не имела о плотской любви, несмотря на весьма точные предположения, сделанные на основе изучения природы и животного мира. Откуда же ей было знать, какой коварной бывает страсть, и о том особом притяжении между мужчиной и женщиной, которое они иногда испытывают друг к другу даже против своей воли…
Дрожа от нетерпения, она приблизилась к желтому огоньку свечи. Но где же Жан? Клер прошла к тому месту, где оставила Соважона. Рядом с собакой она увидела парня. Он лежал на соломе и, похоже, спал.
– Проснись! – прошептала она и потрясла его за плечо.
Жан открыл один глаз, зевнул.
– Ты не очень спешила! – сказал он.
– Быстрее не получилось. Какой ты нетерпеливый! – отвечала Клер. – Зато посмотри, что я нашла! Немного, конечно, но завтра вечером я принесу еще еды.
Он смотрел на нее без смущения, с удивленным видом.
– Почему ты так добра ко мне?
– У меня очень набожная мать. Считай, что она привила мне вкус к добродетели. Я уверена, ты не злой и ничего плохого не сделал. Но мне пора уходить! Оставляю тебе ключ от дома, вот он. Если нагрянут жандармы, спрячься в комнате Базиля. Замок они взламывать не станут, если в сарае никого не окажется.
