Текст книги "В тихом омуте"

Автор книги: Маргарет Миллар

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 15 страниц)

Глава 14

Ральф Тьюри вернулся в свой кабинет с семинара, начавшегося в одиннадцать часов, совершенно выдохшимся и голодным. Утром он встал слишком рано, чтобы чувствовать себя хорошо отдохнувшим, и слишком поздно, чтобы успеть позавтракать. Ночь он провел дома, но с Гарри проговорили до трех часов. Так ни до чего и не договорились, кроме того, что было уже известно: Гэлловей исчез, а Телма дожидается его, чтобы он назвал ее своей будущей женой.

Ральф сел за письменный стол и развернул завтрак, который жена дала ему с собой, как вдруг дверь открылась, и Нэнси заявилась собственной персоной.

Тьюри удивился. Уговора о том, чтобы Нэнси не навещала его в рабочее время, не было, но практически она заходила к нему так редко, что выглядела здесь таким же инородным телом, как, скажем, новый студент последнего курса или кто-то посторонний, заблудившийся в университетских коридорах и заглянувший, чтобы осведомиться, куда ему идти. Невысокая хорошенькая женщина с жизнерадостным круглым лицом и коротковатыми крепкими ногами, которые Тьюри называл "практичными", противопоставляя их тем самым ее непрактичному складу ума. На ней был новый, купленный к Пасхе фиолетовый костюм, что подчеркивало необычность и значительность ее визита.

Тьюри встал, чмокнул жену в лоб.

– Как ты сюда добралась?

– Взяла такси.

– Такси? Господи, Нэнси! Я же сказал тебе, что с деньгами у нас туго, ты к Пасхе накупила детям столько подарков и...

– Не отчитывай меня. Это особый случай.

Он умолк, пораженный скорей ее тоном, чем словами.

– А что, какая-нибудь из девочек...

– Нет, совсем не то. Позвонила Эстер. Попросила, чтобы остаток дня я провела с ней.

– Почему?

– Нашли Рона.

– Мертвым?

– Да.

– Струна в душе Тьюри, которая до этой минуты натягивалась все туже и туже, внезапно лопнула со звоном. Наряду с десятком нахлынувших на него чувств он испытал облегчение, оттого что настал конец мучительной неизвестности. В известном смысле Рон был теперь спасен – спасен от холодного презрения Эстер, от притязаний Телмы, от упреков Гарри, от смешного положения перед лицом окружающих.

– Как это случилось?

– Он бросился на машине со скалистого обрыва в залив где-то не очень далеко от охотничьего домика. Ехал как всегда, с опущенным верхом. Полицейский, который сообщил об этом Эстер, сказал, что Рона искали бы много дней, а то и недель, если бы он не был притянут к сиденью ремнем безопасности.

Нижняя губа Нэнси по-детски оттопырилась и начала дрожать.

– Не знаю, в этом какая-то н-н-насмешка, ведь Рон всегда так заботился о бе-бе-безопасности.

– Не плачь.

– Не могу удержаться.

– Ну ладно, поплачь.

Он внимательно смотрел, как Нэнси утирала слезы, в сотый раз удивляясь тому, какой взрыв эмоций может порой вызвать у женщины совершенно несущественная подробность. Похоже, его жену не так поразило то, что Рон направил машину к обрыву и рухнул вместе с ней в воду, как то, что ремень безопасности был пристегнут.

– Рон сделал это нарочно?

– Да. Сегодня утром Эстер получила письмо от него, которое он отправил в субботу вечером из какого-то маленького городка к северу от этого места. Она сказала мне по телефону.

– И что же?

– Тебя это наверняка потрясет, Ральф, но... Телма ждет ребенка. От Рона. Просто не верится, ведь они с Гарри были такими близкими друзьями. Я до сих пор не могу поверить. А ты?

Он нарочно отвернулся и ничего не ответил.

– Я вижу ты совсем не удивлен, Ральф. Стало быть, ты знал? Давно? А мне ничего не сказал?

– Давай поговорим об этом в другой раз.

– Но ты...

– Как Эстер приняла известие?

– Не знаю. Говорила довольно спокойно. Хотя очень просила меня приехать и побыть с ней, и я поеду.

– Правильно, молодец.

– Отказаться было бы неловко. Да, конечно, я попросила миссис Сэлливен встретить школьный автобус, на котором приедет Джейн. А старшие уже достаточно большие, чтобы какое-то время побыть без нас.

– В этом не будет надобности. У меня последнее занятие в два часа. И я буду дома раньше четырех.

– Нет, дорогой, не будешь.

Он как будто пришел в отчаяние:

– Да что это значит: "нет – дорогой-не-будешь", черт побери?

– Я все обдумала. Кто-то должен сказать Телме. Бесчеловечно с нашей стороны ждать, пока она услышит об этом по радио или прочтет в газетах. Кто-то должен поехать в Вестон и рассказать ей.

– То есть я.

– Ты логичнее всех рассуждаешь. Я подумала о Гарри, но как его поймаешь, когда он ездит по разным конторам. Кроме того, заставлять Гарри было бы не очень...ну, не очень деликатно, правда? Остаешься ты.

– Ясно.

– Ты ведь не очень возражаешь, не так ли?

– Еще как возражаю, разрази меня гром!

– Кто-то же должен. Могла бы и я, но я не очень себе доверяю. Я зла на Телму, ох как зла и не могу разыграть сочувствие.

– А я, по-твоему, могу?

– Нет, но ты можешь на самом деле посочувствовать ей, – серьезно сказала Нэнси. – Ты гораздо снисходительней меня к человеческим слабостям.

Было уже пять часов, когда Тьюри приехал в Вестон, совершенно измочаленный дорожным движением в час пик и мыслями о предстоящей миссии. На окраине города он все еще придумывал отговорки, чтобы повернуть обратно, позвонить Биллу Уинслоу или Джо Хепберну и свалить это задание на них.

Хотя было еще светло и сияло солнце, шторы на окнах квадратного дома из красного кирпича, где жила Телма, были опущены. Тьюри пришлось позвонить раз шесть, прежде чем Телма наконец открыла.

Сияющая чистотой после ванны, ненакрашенная, с длинными светлыми волосами, зачесанными прямо назад, как у Алисы из Страны Чудес, Телма показалась ему моложе и уязвимее, чем он ее воображал. Он не раз говорил с ней по телефону, но виделись они в последний раз месяц назад, когда вся компания собралась в доме Гарри, и в тот вечер, как и всегда, она была ненавязчивой и практичной, спокойно наполняла бокалы и разносила бутерброды скорей как служанка, а не хозяйка дома. Теперь, глядя на нее, Тьюри пытался вспомнить, уделяла ли она тогда особое внимание, Гэлловею, не встречались ли их руки на короткое мгновение, не обменивались ли они многозначительными взглядами или сообщническими улыбками. Смог вспомнить лишь такую сцену: под конец вечера Гэлловей уронил сбой бокал, тот разбился, и Телма ликвидировала последствия неловкости гостя. Тогда никто ни о чем не подумал, никто не усмотрел ничего значительного или символичного в том, как Телма покорно опустилась на колени у ног Гэлловея, собрала осколки и промокнула ковер бумажными полотенцами. Гэлловей не помогал ей. Казалось, это мелкое происшествие потрясло его, как если бы он разбил драгоценный хрусталь от Стьюбена, а не заурядный стеклянный бокал из десятицентового магазина.

– Привет Ральф!

– Привет, Телма! Как поживаете?

– Хорошо, спасибо. – На ней была полосатая сине-белая мужская рубашка, в руке она держала иголку с ниткой. – Заходите. Я тут занялась шитьем.

В гостиной горели три лампочки, но комната все равно казалась мрачной, было холодно и сыро, словно это помещение держалось взаперти целый день и использовалось как убежище, где кто-то прятался от солнца и соседей.

Телма села на диван рядом с грудой мужских носков, рубашек и нижнего белья.

– Гарри звонил в полдень. Спасибо, что вы приютили его на ночь.

– Он может оставаться у нас сколько угодно. Дочки в нем души не чают.

– О!

– И он их любит. Даже не протестует, когда они карабкаются на него в половине седьмого утра. Это надежное испытание.

– Да?

– По-моему, из Гарри получился бы прекрасный отец. У него все...

– Вы зря тратите время, – сказала Телма холодно и неотразимо. – Гарри – не отец моего ребенка. Я наверняка не смогла бы жить с ним, делая вид, что это его ребенок. Если вы на это намекаете.

– Я не только высказываю свое мнение. Я настоятельно рекомендую вам подумать. Мы с Гарри долго говорили об этом, прежде чем отправились спать. Он согласен, он рад был бы взять ребенка на себя. Он любит вас, Телма.

– Знаю. Но я его не люблю. И если бы продолжала жить с ним на таких условиях, то в конце концов возненавидела бы его. Ребенок не должен расти в доме, где царит ненависть, как это было со мной. Нет, Ральф, не надо спорить. Наше будущее определено.

– В самом деле?

– Да. Конечно, будут разговоры, скандал, но все это уляжется. Мы с Роном куда-нибудь уедем и начнем новую жизнь. – Она говорила быстро, взахлеб, будто много раз повторяла эти слова про себя и, возможно, верила в них, а может быть, заставляла себя верить. – Вы не возражаете, если я буду шить? Гарри заедет за своими вещами после работы, и я хочу привести их в порядок. Какое-то время о нем некому будет позаботиться.

– Какое-то время?

– Когда-нибудь он женится во второй раз. Я знаю, сейчас он думает, что его любовь единственная и вечная и так далее, но я-то хорошо знаю Гарри. Встретится ему какая-нибудь милая женщина, которая даст все, что ему нужно.

– Вы дали ему все, что ему было нужно.

– Его не так трудно ублаготворить. Меня – трудней.

– Вы ополчились на него по-настоящему.

– У меня своя гордость. О, я понимаю, в моих устах эти слова звучат странно, но я сказала правду. Я не могла бы говорить людям вроде вас с Нэнси, что мне скучно сидеть одной-одинешенькой весь божий день, зная, что и в будущем меня ничто другое не ждет. Единственный человек, которому я сказала об этом, был Рон. Он тоже рассказал мне кое-что о себе – что Эстер умней его, и он всегда неловко себя чувствует, когда они выезжают вместе, она овладевает разговором и поворачивает его куда хочет. Рон говорил, что чувствовал себя сыном-идиотом, которого она тащит за собой из чувства долга.

Для Тьюри это была довольно оригинальная картина семейных отношений Рона и Эстер, однако он сразу почувствовал в ней правильно подобранные краски и смелые, четкие линии.

– Я тогда сказала ему, что с моей стороны ему нечего опасаться, я не очень умна. А если и умна, никто до сих пор этого не замечал.

Вдруг она отложила шитье и бросила на гостя такой острый взгляд в упор, что он заморгал, не в силах выдержать его.

– Зачем вы приехали, Ральф? В это время вам пора быть дома. Я знаю, что вы с Нэнси обедаете рано из-за детей. Приехали послушать мою болтовню?

– Нет.

– Я это поняла сразу, как только открыла дверь и посмотрела на вас. Я знала, что должна быть причина. Причем важная. Что-нибудь с Роном?

– Да.

– Если бы это была добрая весть, вы ее выложили бы сразу. Значит, плохая. Насколько плохая?

– Он умер.

– А вы не... тут не может быть ошибки?

– Нет.

Телма качнулась вперед, пока ее подбородок не достал до колен, и застыла в этой позе, словно утратила всякое желание двигаться. В щели окон проникали уличные шумы, из-за штор врывались полоски света. Тьюри всей душой желал оказаться сейчас там, откуда проникали шум и свет, а не оставаться в этом доме, где все омертвело; не тикали часы и не жужжали мухи.

Наконец Телма заговорила, и голос ее, приглушенный складками юбки, звучал еле слышно:

– Автомобиль.

– Что – автомобиль?

– Он попал в катастрофу?

– Есть основания полагать, – осторожно сказал Тьюри, – что Рон сам виновник этой катастрофы и совершил ее преднамеренно.

– Какие основания?

– Перед тем как принять смерть, он послал письмо Эстер.

– Эстер! – Она вскинула голову, как заводная кукла. – Почему не мне? Не мне? Почему не мне? Ведь я любила его. Отдала ему все: семейный очаг, мужа, доброе имя, отдала бы и больше, если бы у меня было что-нибудь еще. Почему же не мне? Почему?.. О, Господи, я этого де перенесу. Рон, Рон, Рон! Господи Боже мой, вернись, Рон, вернись. Не оставляй меня. Мне страшно, мне страшно.

– Телма, ну, пожалуйста...

– Рон, Рон, дорогой мой! О, Господи!

Продолжая стенать, она так прикусила нижнюю губу, что потекла кровь, словно Телма нарочно уродовала себя в наказание за свои грехи. Но металлический привкус крови вызвал в ее горле кашель, и стоны сменились самым настоящим приступом кашля. Она прижала рубашку Гарри, которую держала в руках, ко рту, а когда отняла ее, рубашка намокла от слез и крови, и Тьюри подумал, что вот какая жестокая ирония судьбы: Гарри, никому не причинивший зла, должен осушать слезы и вытирать кровь.

– Телма, разрешите мне приготовить вам выпивку.

– Нет!

– Тогда, наверное, у Гарри тут полно таблеток, которые могли бы немного вас успокоить.

– Таблетки! – Телма словно выплюнула это слово в самую середину комнаты, цепляясь за невидимую плевательницу. – У Гарри здесь миллион таблеток. По мне, так забирайте их все.

– Да кой черт, как мне их найти, – сказал Тьюри, весьма довольный вспышкой темперамента Телмы. Это означало, что она не целиком отдалась горю и реагирует на обычные возбудители.

Она снова поднесла рубашку Гарри к губам, и, если бы Тьюри не знал ее лучше, то мог бы подумать, что это знак привязанности.

– Что же было в письме, которое он написал этой... Эстер?

– Не знаю.

– Вы его не читали?

– Нет.

– Тогда, может, она солгала, нарочно, чтобы досадить мне, а никакого письма и не было.

– Едва ли это вероятно.

– Вы не знаете Эстер.

– Мы знакомы всего десять лет.

– Никто не может знать, что у другого на душе.

– Но всегда можно наблюдать за поступками и словами кого угодно. Если вы видите, как человек с наслаждением ест, вы можете предположить, что он голоден и пища ему по вкусу.

– Предполагать и знать – совершенно разные вещи, между ними – непреодолимая пропасть. В нее-то я и сорвалась. – Слезы снова полились по ее щекам, и Телма яростно стирала их кулаками, словно они предали ее. – В тот вечер – в субботу, – когда я сказала Рону о ребенке, я могла заметить, что он удивлен, даже потрясен, но думала, что он и обрадовался, как и я, потому что любил меня и ребенок скреплял нашу любовь, чтобы мы, все трое, были вместе. Но это я только предполагала. А теперь я знаю, что он не захотел разделить со мной будущее и предпочел умереть. Предпочел умереть.

– Не терзайтесь так, Телма, не вините себя.

– Мне больше некого винить. – Ее нижняя губа кровоточила, веки распухли и покраснели. – Как он мог совершить такой поступок, бежать и оставить все на меня?

– Телма...

– Я думала, он мужчина, а он, оказывается, жалкий презренный трус. Нет, нет, что я говорю – он был не трус! Он... ну, не знаю. Не знаю! Ах, Рон, Рон! – Она как будто изо всех сил цеплялась за маятник, который качался между любовью и ненавистью, между страданием и яростью. – Я этого не вынесу. Без него я не могу продолжать жить.

– Вы должны.

– Я не могу, не могу.

– Подумайте о вашем ребенке.

Телма скрестила руки на животе, словно вдруг подумала, будто плод уже что-то понимает, и его надо оградить от глаз и слов посторонних людей, которые могут повредить ему.

– Что с нами будет, Ральф, с ним и со мной?

– Не знаю.

– Какие у меня были надежды, какие чудесные планы!

Телма была низведена до своей голой сущности, словно гоночная машина со снятым капотом, без крыльев, с оголенным мотором без глушителя, с обеими ревущими выхлопными трубами – "я" и "мне". Все высокие надежды Телмы были построены на обмане, и свои чудесные планы она возводила за счет счастья других.

Что-то зашуршало в окне портика и шлепнулось на пол. Телма подпрыгнула, словно это звук был выстрелом пушки, нацеленной на нее.

– Наверное, вечерняя газета, – сказал Тьюри, – Если хотите, я принесу.

– Не хочу. Я ... а в ней будет это самое, насчет Рона?

– Возможно.

– И про меня?

– Трудно сказать, кто знает про вас, кроме Гарри, Эстер и меня. – Через несколько минут ему пришлось добавить про себя: "... и всего Управления полиции".

Заголовок о смерти Рона красовался на первой странице: "Видный гражданин Торонто погиб в заливе Святого Георгия".

Эстер, очевидно, отказалась предоставить последнюю фотографию Рона, поэтому кто-то из газетчиков порылся в подборках и нашел фотографию, сделанную несколько лет назад в Новогоднюю ночь в клубе "Гранит". Рон застенчиво улыбался в объектив, шея его была опутана серпантином, в волосах и на лацканах смокинга застряли кружочки конфетти. И фотография, и надпись на ней – "Гэлловей в веселом настроении" – свидетельствовали о дурном вкусе репортера. Тьюри питал слабую надежду, что Телма не станет смотреть на фотографию. Потом, конечно, увидит, но пока что уместнее просмотреть газету самому, так как все последние поступки Телмы указывали на отсутствие у нее собственнического чувства, которое было таким сильным у Эстер.

Хотя Телма сначала не хотела, чтобы Тьюри принес газету, теперь она нервно и нетерпеливо наблюдала за ним, заламывая свои маленькие пухлые руки.

– Ну, что там пишут?

– Прочтите сами.

– Нет. Я не могу. Мне режет глаза.

– Хорошо. Сначала излагается фактическая сторона дела – как и где его нашли. Не вижу смысла читать вслух, для вас это будет лишнее расстройство.

– Тогда читайте, что написано дальше.

– "Было отдано распоряжение о вскрытии. Специалисты пока еще не исключают возможности несчастного случая, хотя имеется свидетельство, указывающее на самоубийство. Сегодня утром вдовой Гэлловея, в девичестве Эстер Беллингс, было получено – письмо, где содержится намек на его намерение покончить с собой. Это письмо теперь в руках полиции, которая отказалась изложить его содержание представителям печати, учитывая его сугубо личный, интимный характер".

– Она отдала письмо полиции? – В тоне Телмы звучало недоверие; возможно, голос Тьюри звучал бы точно так же, если бы он в этот момент заговорил. Ему представлялось невероятным, чтобы Эстер передала такое сугубо личное письмо полиции. Сквозь щели запираемых на замок дверей полицейского управления просачивается не меньше сведений, чем через щели любых других дверей, а Эстер достаточно умна, чтобы понимать это. Возможно, она не могла поступить иначе, потому что полиция потребовала письмо как доказательство того, что у Рона было намерение совершить самоубийство. А может, Эстер, не подумав о последствиях для себя и своих детей, решила немедленно предать огласке поведение Телмы.

– В письме написано обо мне, я полагаю? – спросила Телма.

– Да.

– Названо мое имя?

– Я думаю, да.

– Значит, скоро весь город будет знать. Господи, как мне это выдержать?

– У вас есть друзья.

– Друзья Рона и друзья Гарри. Моих собственных ни одного.

– Есть еще решение, – сказал Тьюри. – Если вы проявите благоразумие и согласитесь...

Но Телма отвернулась, словно захлопнула перед голосом разума бронированную дверь:

– Нет.

– Но вы даже...

– Спрятаться за спину Гарри – это ваше решение?

– Гарри готов, как я вам уже говорил. Вы недооцениваете его. Он прекрасный, великодушный человек.

– Да, я его знаю. Добрый старина Гарри, всегда готовый отдать другу последнюю рубашку или проиграть ему в покер. Гарри – мастер проигрывать, не за это ли все так его любят?

Он проигрывает так мягко и изящно, но проигрывает. Он всегда опаздывает на пароход. Почему?

– Может, он не хочет никуда плыть.

– А я хочу. И поплыву. Что бы меня ни ждало, это будет лучше, чем оставаться с Гарри в этом доме, в этом городе.

В ее голосе звучала решимость, и, словно в подтверждение своих слов, Телма взялась за иглу. Стала обшивать петли для пуговиц, пальцы ее двигались точно, быстро и не дрожали. То ли маятник остановился, то ли она от него отцепилась.

Тьюри встал и с трудом заковылял по комнате. У него затекли ноги, в ступни впились тысячи игл гораздо острей, чем та, которую Телма держала в пальцах. Она подняла голову и встретила его вопросительный взгляд.

– Перестаньте беспокоиться за меня, – резко сказала она. – Со мной будет все в порядке, пока я занята, пока что-то делаю. Завтра начну шить приданое ребенку. Все сошью сама... Не собрались ли вы уходить Ральф?

– Уже довольно поздно.

– Я-то надеялась, что вы побудете, пока Гарри не заедет за своими вещами. Он, наверное, прочел газеты и, может быть, очень потрясен. Гарри страшно волнуется за всех на свете: за друзей, дом, за пропавшую собаку.

– А вы – нет?

– Я? У меня нет друзей, никогда не было ни дома, ни матери, ни даже собаки. Вы удовлетворены моим ответом?

– Не совсем.

– Как вы любите анализировать людей, Ральф; только, пожалуйста, не пытайтесь анализировать меня.

Тьюри вспомнил, как то же самое, почти слово в слово, говорил ему Гарри под утро в воскресенье, когда они возвращались из Уайертона в охотничий домик: "Не пытайся подвергать анализу Телму. Я люблю ее такую, какая она есть. Пусть себе видит сны наяву".

Да, она их действительно видела, – сухо подумал Тьюри. – Надо же Гарри быть таким слепцом и дураком. Он держался с ней не как муж, а как всепрощающий папаша, всегда готовый простить своему дитяте любые прегрешения, жаждущий принять любые утешительные для себя объяснения.

– Я приготовлю вам чай, Ральф. Может, съедите какой-нибудь бутерброд?

– Нет, спасибо, ни того, ни другого. А Гарри я подожду.

– Вы очень добры. – Она собрала с дивана белье и встала, несколько неловко, видимо, еще не привыкла к новому распределению веса своего тела. – Надеюсь, вы извините меня, я пойду упакую вещи Гарри.

– Где он собирается поселиться?

– Он сказал, что снимет комнату в гостинице. Не знаю, в которой. Не спрашивала.

– Он будет продолжать работать на прежнем месте?

– Об этом я тоже не спросила. – Она помедлила в дверях. – Я говорю вам, говорю, а вы все как будто меня не понимаете. У нас с Гарри все кончено. Для меня он – часть моего прошлого. Мы оба должны уже сейчас забывать друг друга. Я твердо решила: было бы несправедливо по отношению к Гарри, если бы я продолжала общаться с ним и тем самым подавала бы хоть какую-то надежду, что мы можем снова сойтись. Я знать не хочу, где он живет и чем занимается. Желаю ему удачи – только и всего. И счастья, конечно.

– Как вы великодушны. Телма не уловила иронии.

– Я не держу зла на Гарри. Да и с чего бы? Он делал все, что мог.

Когда она вышла, Тьюри взял в руки журнал, но читать был не в состоянии. Сидел и слушал шаги Телмы на лестнице и в прихожей, тяжелые и неуверенные, будто она тащила за собой какой-то груз. Он слышал, как она ходила по спальне прямо у него над головой, выдвигала и задвигала ящики, время от времени ворчала что-то, но звуки ее голоса глохли в перекрытии и не доходили до него в виде слов.

"Телма по-глупому испугалась, – подумал он. – Если бы Гарри смог заставить себя держаться с ней потверже, она, может, и уступила бы, согласилась бы опереться на него. Неоднократные протесты Телмы, ее притязания на независимость, возможно, лишь прикрывали тайное желание опереться на кого-то. Быть может, она не сделала этого только из страха, что Гарри не выдержит ее тяжести. И теперь надо, чтобы Гарри показал свою силу".

В соседней комнате зазвонил телефон, и Телма спустилась снять трубку, шла медленно, как будто заранее знала, что ничего важного не слышит, для нее все важное уже свершилось.

– Алло?.. Да, это я... Он пострадал?.. О, понимаю... Нет, я приехать не могу, это невозможно. Я подумаю, нельзя ли кого-нибудь послать... Спасибо за сообщение. Всего хорошего.

Тьюри встретил ее у гостиной.

– Гарри ранен?

– Легко. Врезался в задний бампер трамвая на Колледж-авеню, у него в нескольких местах рассечена кожа на голове. Он в палате неотложной помощи Главной городской больницы. Они намерены оставить его до утра.

– Почему, если ничего серьезного?

– Почему? – Горькая усмешка тронула уголки ее губ. – Потому что он слишком пьян, чтобы его отпустили.