Текст книги "Изгои"
Автор книги: Маргарет Мерфи
Жанр:
Прочие детективы
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 23 страниц)
Глава 19
Джеза мучило дурное предчувствие. Он попытался сказать об этом Бифи, но тот был не в настроении слушать. Зато он мог орать громче, пихаться и махать кулаками сильнее, чем любой из них, поэтому, как всегда, Бифи в споре выиграл.
Они шли быстро, будто Бифи панически боялся, что Джез передумает. Вниз по холму, через Уитли-гарденс, только мокрая трава повизгивала под ногами. Бифи толкался, внезапно отвесил Джезу звучный подзатыльник, бил его ногами по лодыжкам, чтобы не останавливался. Все время долдонил, что они должны держаться вместе. Что они просто обязаны это сделать, раз они Крысы из Рокеби, или их прикончат.
Даз тащился в нескольких шагах позади, пристыженный, а может, запуганный – вероятно, и то и другое. Джез хорошо усвоил за последние дни, что боязнь и стыдоба чуть не родные сестрички.
Каждый раз, когда он пытался остановиться и урезонить Бифи, тот начинал драться, а раз даже схватил Джеза за шиворот и протащил по земле.
Они пересекли Шоу-стрит возле основательно перестроенного громадного здания из песчаника. Теперь городские богатеи снимали здесь дорогие квартиры. А когда-то это была школа для мальчиков, но задолго до того, как Крысы появились на свет.
Ребята спорили и дрались, их голоса перекрывали шум движения в час пик. Дождь в конце концов прекратился, лунный свет и свет уличных фонарей смешались, слабо мерцая на мокрых тротуарах и в лужах. Машины медленно ползли, как асфальтовые катки, шурша мокрыми покрышками и разбрасывая грязные брызги.
Они шли по боковым улицам: Бифи не хотел, чтобы их увидели и смогли запомнить. Но он так орал, что было непонятно, почему их не сцапали раньше, чем они смогли выполнить задуманное.
Джез узнал улицу, где они впервые увидели нелегального иммигранта. «Нелегальный» и «иммигрант» одновременно всплыли в мозгу Джеза. Ему не пришло на ум, что эти два понятия не обязательно соседствуют. Как он хотел, чтобы они никогда не преследовали того араба до дома! Страстно желал, чтобы никогда не нападали на его квартиру, никогда не слышали бы крики женщины и ее малыша и, того хуже – намного хуже, – ужасные крики Даза не громче шепота, когда этот парень-иностранец держал его над тридцатифутовой пропастью.
Сейчас они опять направлялись в тот многоквартирный дом, и у Джеза было предчувствие, болезненное ощущение неотвратимой гибели.
Всего двадцать минут назад он сидел вместе с Минки перед теликом, смотрел «Симпсонов» и жевал чипсы. Вдруг появился Бифи – постучал в окно. Когда Джез подошел к входной двери, Бифи велел ему надеть куртку, потому что они идут громить иммигрантов. Джез не хотел. Он сказал это Бифи и спорил с ним, пока мамин ухажер не спустился в холл и не выгнал его за то, что впускает в дом холод. Джез пробкой вылетел на улицу, и дверь наглухо захлопнулась за ним.
– Ты взялся за это, Джез, – говорил Бифи. – Мы все взялись. Только одна эта работа, и мы выпутались из ситуации. Они сказали, что оставят нас в покое, если мы провернем это дельце.
Джез через плечо посмотрел в окно передней. Минки веселился, давясь от смеха над тем, что только что отмочил Барт. Наверное, посоветовал: «Катись колбаской!», что Джез и сам, имей он мужество, сказал бы Бифи.
– Минки остается, – заявил Джез, готовый драться с Бифи, если до этого дойдет.
– Минки? – Бифи посмотрел в окно за его спиной. – А кто пукнул про Минки? Он даже и не в банде.
Джез не вернулся за курткой. Он шел по улицам, дрожа от холода, в школьных толстовке и брюках, маясь дурным предчувствием и зная, что, если он поступит так, как требует Бифи, он умрет.
Бифи продолжал разговор о чести, славе и их банде – как они прикрывают друг друга и все такое. Но Джез не думал, что им принесет особую славу то, что они собирались сделать. Как и не считал, что тычки и запугивание – это защита и прикрытие.
Чтобы поднять себе настроение, Джез вспомнил, как Бифи распускал нюни и просил пощады. Это не особенно помогло ему, но по крайней мере позволило не разреветься. Он дал самому себе слово: он не будет плакать что бы ни случилось.
Блочные многоквартирные дома стояли на высоком склоне. Их подновили за два года до этого, но работа была сделана тяп-ляп, и уже шелушилась краска, оконные переплеты пропускали дождь и ветер. Нигде не висело белье, поскольку жильцы пользовались балконами на другой стороне здания. Стоянки пустовали за редким исключением, когда приезжал с визитом кто-нибудь из благотворительной организации либо появлялась полиция по экстренному вызову, если местные юнцы решали потренироваться в меткости, целясь по окнам.
Резкий шквал ветра ударил по ним, как только они пересекли изрытую асфальтовую площадку в двадцати ярдах от дома, и Джеза переполнило смятение. Ему показалось, что тень здания давит на него холодом самой смерти.
Бифи схватил Джеза за толстовку и, похохатывая, крутанул его, показывая Дазу:
– Взгляни-ка на Джеза, старик. Он трясется!
– Я не трясусь! – выкрикнул Джез обиженно. – Я чертовски замерз, понятно?
– Понятно, – ответил Бифи, встревоженный шумом. – Ты замерз. Я тебе верю. А теперь заткнись, понял?
У Бифи были четкие инструкции. Ему точно объяснили, куда идти. Они прошли мимо блока, где гнались за арабом. Тогда это было для хохмы, теперь – все до смерти серьезно.
В последнем блоке они поднялись на третий этаж. Дом будто вымер. Правда, сквозь тонкие занавески просвечивали огоньки лампочек, и они слышали разговоры, когда проходили мимо дверей квартир, иногда взрывался рекламой телевизор. Но никто не стоял на пороге, чтобы заметить их присутствие, никого не было на лестничных площадках, чтобы спросить, что они здесь делают.
Третий этаж, третья дверь справа. Номер девятнадцать. Света нет. Джез опять почувствовал себя плохо и облизнул губы, пытаясь поймать взгляд Даза. Но Даз избегал смотреть на него. С тех пор как иностранец напугал Даза, тот страшно изменился. Он никому не смотрел в глаза, его взгляд будто ускользал. Он перестал выдавать хорошие идеи, перестал разговаривать. С того самого вечера Даз просто тусовался с ними, делая все, что велит Бифи, а если вдруг все-таки удавалось поймать его взгляд, в нем жил постоянный страх. Джез решил попытаться в последний раз: если внутри никого, может, удастся уговорить Бифи убраться подобру-поздорову.
– Бифи. – Джез старался шептать.
– Чё?
– Света нет.
Бифи посмотрел сквозь стекло двери. В коридоре темно, никакого мерцания телевизора.
– Ну и?…
– Ну и зачем проблемы?
– Затем, что я так сказал, – отрезал Бифи.
– Мы могли бы пройти по Лондон-роуд, набрать еще хлопушек для праздничной ночи, – предложил Джез.
Хэллоуин еще не прошел, а они уже израсходовали все свои запасы. Все, кроме тех, что тащил сейчас Бифи.
Бифи сгреб его спереди за толстовку и прошипел:
– Я обещал, что мы выполним эту работу, и мы ее сделаем.
Джеза это уже достало. Он осмелел: ведь Бифи следует быть осторожным, он побоится сильно его бить во избежание громких криков.
– Мы собираемся это сделать, потому что ты так сказал? – Джез насмешливо улыбался. – Ты в этом уверен, а, Бифи?
Бифи мог отколотить его, а он Бифи – нет. Бифи положил руку на плечо Джеза и придвинулся почти вплотную. В ожидании ссоры Джез сжал руку в кулак, но Бифи был не в настроении драться.
Его глаза расширились.
– Он приходил к нам домой. – Джез понял, что Бифи говорит про иностранца. – Просто взял и заявился домой, Джез. «У меня есть работа для вас, – сказал он. – Одна маленькая работенка, и вы меня больше не увидите».
Бифи резко скосил на сторону глаза, будто боялся, что мужчина стоит у него за спиной, готовый схватить его и выкинуть через перила ограждения. Когда он снова посмотрел на Джеза, в глазах у него стояли слезы.
Джез снова вспомнил, как Бифи ерзал на своей толстой корме перед иностранцем, и принял решение. «Хрен с тобой, – подумал он. – Это в самый последний раз. Мы с Минки найдем другую команду. Бифи свою потерял. Бифи обделался».
Бифи, похоже, почувствовал, что теряет власть:
– Отвали!
Он резко оттолкнул Джеза в сторону. У него уже были наготове петарда и одноразовая зажигалка.
– Гори, гори ясно, – дурашливо приговаривал Бифи, поджигая взрывчатку. – Отошли все.
Он открыл почтовый ящик и сунул петарду в прорезь, как добрый сосед неправильно доставленную почту. Петарда издала удовлетворительный «Бум!» в пустом коридоре. Бифи уже убегал – тяжелый топот забухал по площадке. Джез тоже развернулся, когда услышал странный шипящий свист. Через стекло он увидел змейку бледно-голубого пламени, довольно лениво поползшую в холл.
– Что за хрень? – Джез повернулся к Дазу.
Тот тоже смотрел через матовое стекло на пляшущий синий огонь. В его глазах появилось нечто большее, чем привычный страх последних дней. Они расширились, и Джез прочитал в них ужас.
– Погнали, старик, – нервно позвал Даз, но Джез не мог сдвинуться с места. – Если нас увидят, мы пропали.
Джез собрался бежать, но крутанулся на левой ноге и вернулся. Он почувствовал запах пожара: пороха, бензина и дыма. Он даже чувствовал жар через дверь. А вдруг внутри люди? И если они спят в задней комнате? Что, если они в ловушке?
– Джез! – позвал Даз. – Джеззер! На фиг, старик, я линяю! – И Даз помчался следом за Бифи к ближайшему пожарному выходу.
Джез слышал, как грохнула о стену дверь, слышал удаляющийся топот своих друзей, катящихся вниз по бетонным ступеням.
У огня появился звук. Звук был как стон, затем он услышал «ффум», будто включилась газовая колонка. Он вглядывался в стекло, но шторы на окнах были задернуты, и было плохо видно.
– Господи… – Он задрожал, схватился руками за голову, дергал себя за волосы. – Господи…
Огонь, похоже, повернул назад, приливная волна жара вздымалась из дальнего конца коридора. Теперь языки пламени были желтые и оранжевые, уже не ленивые, а горячие, яростные и неистовые.
Он заколошматил кулаком в стекло, но кожу на кулаке обожгло, и он вскрикнул, отдергивая руку.
– Уходите! – закричал он. – Бегите на хрен отсюда!
Он начал стучать в дверь ногами и почувствовал, что они скользят – резиновые подошвы начали плавиться. Ему показалось, что он слышит ответные крики, но это был только стон и визг огня да отражение его собственного голоса, высокого и задыхающегося.
Никто не шевелился в квартире, хотя горело несколько тел. Кожа пузырилась, волосы тлели и вспыхивали. Но все равно никто не шевелился.
Дальше по площадке открылась дверь. Мужчина крикнул с сильным акцентом:
– Ты что здесь делаешь?
– Па-а… – Джез задыхался. – Па-а-жар!
Он в последний раз крикнул им, чтоб выбегали, и тут стали лопаться стекла в двери и окнах. Осколки искромсали его левую щеку. Заноза воткнулась в плечо. Палящий воздух вздыбился волной, сбил его с ног и бросил, с силой припечатав к стене. Коротко стриженные волосы вспыхнули. Толстовка, еще не тронутая на спине, уже прогорела до дыр на груди, остатки приплавились к коже. К нему бежали крича люди. Раздавались вопли тревоги, ужаса и отчаяния. Джез не слышал их, не слышал и своих мучительных стонов. Джез был где-то еще, между жизнью и смертью, где самым важным решением было – уходить или остаться, бороться или уступить, жить или умереть. Скоро он примет это решение, но не сейчас. Не сейчас.
Глава 20
Джез стал главной сенсацией утреннего регионального выпуска новостей, но слава пришла к нему лишь потому, что полиция желала допросить его в связи с гибелью четырех человек в результате поджога. Старший инспектор Хинчклиф подготовил конференц-зал в Главном полицейском управлении, которое было удобно расположено, как раз через дорогу от телестудии «Гранада». Это было единственное помещение, достаточно вместительное для всех желающих. Репортеры общенациональной прессы, почуявшие сенсацию, прибыли толпой на лондонском поезде как раз ко времени брифинга. Съемочная бригада Би-би-си явилась из Манчестера. Среди ожидающих начала были представители благотворительных организаций, работающих с беженцами, а также Службы поддержки беженцев при Городском совете.
Старший инспектор Хинчклиф и инспектор Рикмен сидели на пресс-конференции бок о бок.
– Допускаете ли вы связь между этими смертями и убийством Софии Хабиб, инспектор Рикмен? – задал вопрос репортер «Ливерпул Эко».
– Мы сохраняем объективность в подходе к вопросу, – ответил Рикмен. – В данный момент рассматриваем их как отдельные эпизоды. Старший инспектор-детектив Хинчклиф возглавляет расследование всех эпизодов, и мы работаем в постоянном тесном контакте.
– Погибшие находились в общежитии для беженцев, – настойчиво продолжал репортер. – И было бы правильным предположить, что они были беженцами.
– Предположение отнюдь не «правильное», – сухо сказал Рикмен. – Если они были беженцами, это означает, что они имели законное право находиться в Соединенном Королевстве, следовательно, они не должны были проживать во временном общежитии. – Рикмен был чересчур педантичен, так как по опыту знал, что настырных репортеров лучше сразу осаживать. – Тела были обнаружены в квартире, владелец которой предоставляет временное жилье только лицам, ищущим убежище, другими словами, людям, по чьим заявлениям окончательное решение еще не принято. В этой квартире вообще никого не должно было быть. Хозяин утверждает, что она пустует.
– Можете вы прокомментировать слухи о том, что. беженцы в предоставленных им квартирах укрывают нелегальных иммигрантов?
Рикмен посмотрел на задавшего этот вопрос. Судя по выговору, парень из Лондона. Судя по тону вопроса, представляет какой-то бульварный листок. Вероятно, его объяснения о различии между ищущими убежище и беженцами у этого журналюги в одно ухо влетели, в другое вылетели.
– Не в правилах полиции комментировать слухи, – ответил он в следующую секунду.
Он встретил взгляд еще одной журналистки и собрался выслушать ее вопрос, но в этот момент Хинчклиф наклонился к микрофону.
– Мы будем расследовать все аспекты этой трагедии, – сообщил он. – Все версии следствия одинаково значимы для нас. Но мы призываем к спокойствию обе стороны.
Грейс, смотревшая новости по телевизору, увидела, что Рикмен слегка напрягся. «Стороны, – подумала она. – Хинчклиф, может, и не желая этого, разделил людей на два враждующих лагеря».
– Преступление совершено сегодня, – говорил Рикмен. – Погибли четверо мужчин. Но я совершенно уверен, что правосудие свершится.
Снова вступил Хинчклиф:
– Мы тщательно расследуем обстоятельства их смерти. Мы собираемся тесно сотрудничать с общественными организациями по этому делу.
– А что вы можете сказать о пострадавшем мальчике?
– Мы ждем возможности опросить его, – ответил Рикмен. – Но он получил серьезные ожоги и в настоящее время находится без сознания. Мы просим всех, кто заметил троих, возможно, четверых мальчиков в возрасте десяти – двенадцати лет возле многоквартирных домов на Грейт-Хоумер-стрит, помочь полиции в сборе информации.
– Вы можете назвать имена убитых мужчин?
– Об этом еще рано говорить, – сказал Рикмен. – Посмертное вскрытие будет проведено сегодня вечером или завтра рано утром. Мы сообщим вам, когда у нас будет больше данных.
Информационный видеосюжет переключился на изображение выгоревшей квартиры. Внизу собралась толпа, отдельной кучкой стояла молодежь из временного общежития. Оператор дал в кадре бейсбольную биту, раскачивающуюся в руке одного из подростков, его разгневанное лицо.
– Мы имеем право защищаться, – говорил тот. – Нам надоело, что нас третируют. – Он недурно говорил по-английски и уже успел подхватить характерный ливерпульский акцент.
В толпе присутствовали также и местные жители.
– Это небезопасно, когда их повсюду полно, – сказал один остролицый юнец без тени иронии.
– Они постоянно к тебе пристают ни с того ни с сего, – согласился другой.
– Кто эти «они»? – спросила женщина-репортер.
– Иммигранты. Они достают, даже когда ты просто по улице идешь. Но это свободная страна, разве нет? У нас столько же прав ходить, где нам вздумается…
– У нас больше! – выкрикнул кто-то. – Мы здесь родились!
– Да, мы – часть этой страны.
Журналистка повернула к камере сосредоточенное лицо:
– Напряженность между местными жителями и иммигрантами резко возросла с того момента, когда молодая женщина, тело которой было обнаружено в мусорном контейнере десять дней назад, была опознана как София Хабиб, лицо, ищущее убежище…
– И ты здесь не помощница, – пробормотала Грейс, беря пульт, чтобы выключить телевизор, но остановилась, увидев знакомое лицо.
– Я беженец, – говорил мужчина.
Мирко Андрич смотрелся на экране великолепно. Он отлично выглядел по сравнению со многими людьми вокруг него, и оператор удачно использовал этот контраст.
– Я благодарен вашей стране за предоставление мне убежища, – продолжал он. – Я прибыл сюда во время войны в Югославии, где люди, такие же, как я, стремились меня убить. В их жилах текла та же кровь, они говорили на том же языке, они даже жили на той же улице. Они убили моих друзей, семью. Мне удалось уйти от преследователей. У большинства ищущих убежище схожие истории. Я сам зарабатываю деньги, у меня есть жилье. Это то, чего хочет большинство иммигрантов: самим себя содержать. Я ничего не прошу у этой страны, кроме права жить в мире.
Он смотрел прямо в камеру. Оператор дал изображение крупным планом, затем переместил фокус на репортера. Она не считала нужным что-либо добавлять к словам Андрича и просто подала знак окончания передачи, но Грейс успела заметить раздраженные лица стоящих за ними местных.
Хлопнула входная дверь. Грейс услышала звон ключей, брошенных в вазу, вздох Джеффа, стаскивающего пальто. Привычные, успокаивающие звуки после того, что она слышала в новостях.
В комнату вошел Джефф:
– Привет.
Она улыбнулась ему:
– Привет.
– Поедим?
– Это приглашение или требование?
Он задумался:
– Не знаю.
– Будем считать, что и то и другое. – Она протянула ему руку, и он поднял ее из кресла. – Тосты с сыром пойдут?
Джефф потер лицо рукой. Он был так бледен от усталости, что шрам, пересекавший правую бровь, проступал как иззубренная серебряная линия.
– Джефф?
– Да?
– Тосты с сыром?
– Да. Извини. Тосты – замечательно.
Она оценивающе посмотрела на него:
– Тебя как будто поколотили на этом телевидении. По ящику ты выглядел вполне здоровым, а сейчас – как выжатый лимон.
– Спасибо за комплимент. Только я не просто лимон, а исполняющий обязанности старшего инспектора.
Грейс задумалась, затем махнула рукой:
– Как ни назови, а все равно выжатый лимон.
Он хмыкнул, прошел за ней на кухню и бессильно рухнул на стул. Она достала зеленый лук, чеддер, соевый соус и перец:
– Я не ждала тебя так рано.
Он посмотрел на электронные часы на духовом шкафу:
– Уже пол-одиннадцатого…
– А тебя только что показывали в новостях.
До него не сразу дошло сказанное, он закрыл на секунду глаза:
– А, понял. Они записывали пресс-конференцию в девять часов.
– В таком случае, что тебя задержало?
– Я заскочил в госпиталь по дороге домой.
Она перестала тереть сыр:
– К Саймону?
Он нахмурился, как будто первый раз слышал это имя:
– Нет. К мальчишке, Джерарду Флинну, Джезу для своих приятелей.
– Ой! – Сейчас, конечно, не время напоминать Джеффу о его трудных отношениях с братом. Она отложила сыр и вытерла руки. – Как он?
– Умирает, – ответил Рикмен. Он поднял на нее глаза, и она увидела в них отчаяние. – Он умирает, Грейс, – выдохнул Джефф.
– Господи… Сколько ему, десять?
– Одиннадцать.
– Это он устроил пожар? Одиннадцатилетний мальчик?
– Я не знаю. – Он взял нож и начал резать лук с отсутствующим видом и почти небрежным мастерством. – Странно, что он, как показал один из свидетелей, пытался спасти людей в этой квартире.
– В новостях сказали, что это преступление на расовой почве: сначала София Хабиб, теперь эти.
Он не ответил, и, взглянув на него, она поняла, что он не услышал. Они закончили готовить в тишине и стали есть.
– Заявление Софии утвердили как раз в день смерти, – сказал Рикмен.
Грейс отодвинула тарелку:
– Уверен, что именно ее?
– Я устал. И мои мозги работают по принципу: никаких всесторонних подходов, никаких скачков фантазии. Почему же это должна быть не она?
Грейс пожала плечами:
– Возможна тысяча причин. Понимаешь, я подумала о том, как это могло произойти, а не почему.
– Ну ладно, – сказал Рикмен. – Я слушаю.
– Для большинства людей все иммигранты на одно лицо. И если кто-то присвоил ее карточки на получение пособия… – Грейс склонила голову. – Она к тому же не жила в предписанном ей временном жилье.
. – Ну да. – Он жевал в задумчивости. – Ее там несколько недель не видели.
– У чиновников по этому поводу совесть чиста, – продолжала Грейс. – Ищущие убежище должны постоянно проживать по предоставленному им адресу, в противном случае они лишатся пособия и всех остальных преимуществ.
– Но власти не узнают о подобных случаях, поскольку другие иммигранты не спешат сообщать об этом. Да и потом: София получала пособие, так же как и почтовую корреспонденцию, – перебил Рикмен.
– Возможно. А возможно, кто-то взял ее почту раньше нее и получил деньги от ее имени.
– Это действительно возможно, – согласился Рикмен со вздохом. – Почему она ушла из своего временного жилья, рискуя не получить статус беженки?
– Наркотики? – предположила Грейс.
– Мы все еще не получили токсикологическое заключение, но патологоанатом сказал, что явных следов интоксикации не было.
– Явных может и не быть, – сказала Грейс. – Люди подсаживаются на кокаин или героин чрезвычайно быстро, и поначалу признаки наркотической зависимости незаметны.
Рикмен кивнул:
– Я проверю это в первую очередь.
Он закончил есть, аккуратно положил нож и вилку. Когда он снова заговорил, Грейс почувствовала, что ему неловко, возможно, даже стыдно.
– Твоя подруга, Наталья…
– Да?
– Она по характеру своей работы должна знать людей, к тому же она сама беженка…
– Скажи, а ты не предлагал ей сотрудничать с полицией?
Рикмен кивнул. Грейс вспомнила сцену, которую устроила Наталья в кабинете в тот день, когда она упомянула Софию Хабиб.
– А ты не помнишь, как она из-за тебя разнервничалась, Джефф?
– Ну, если бы ты ей объяснила…
– Объяснила что? Что ты хочешь, чтобы она доносила на людей, которые ей доверяют?
– В твоих устах это звучит зловеще.
– А как иначе, если иммиграционный чиновник при поддержке полиции может в любое время постучать в твою дверь, даже среди ночи, и отправить тебя в тюрьму?
Рикмен отозвался скептически:
– Но ведь не без причины.
– Не ответил на письмо? Пропустил собеседование? Я не назвала бы это причиной, особенно если письма написаны на английском и, возможно, получатель ничего не понял.
– Вот поэтому им и предоставляется бесплатная юридическая помощь. За это и получают деньги солиситоры [8]8
Солиситоры – в Великобритании категория адвокатов, специализирующихся на ведении дел в магистратских судах и на подготовке дел для барристеров, адвокатов более высокого ранга. Солиситоры выполняют также функции юрисконсультов.
[Закрыть].
Она подняла брови.
– А если солиситор высылает предписания всего за неделю, не отвечает на их звонки и все услуги оказывает с опозданием? – Она остановилась, внимательно глядя на него. – Ты что, не знал? – спросила с удивлением.
Он пожал плечами и поднялся помочь ей с посудой:
– Я считаю, система устроена с большим к ним сочувствием.
Грейс фыркнула:
– Сочувствие! Не смеши меня!…
– Ну, будет. Я на их стороне, Грейс. Я только пытаюсь найти возможность предотвратить дальнейшее кровопролитие.
– Я знаю это, Джефф, – сказала Грейс с убеждением, – но они не верят тебе. Они даже друг другу почти никогда не верят. – Она вздохнула и продолжила: – Никак я не пойму, что заставляет человека постоянно искать различия между собой и… другими. Это начинается на спортивных площадках, а заканчивается в местах массовых расстрелов. Семья, нация, раса. Высокие понятия. Но в конечном итоге значение имеет только биохимическая реакция: совместима чья-то кровь с твоей или не совместима. Если речь идет о жизни и смерти, кого волнует, к какой расе принадлежит донор?
Рикмен нахмурился:
– Я никогда об этом так не думал. Мне кажется, что дело не в совместимости, а в возможности отождествления себя с какой-то группой – тогда не чувствуешь одиночества.
Он отлично знал это по себе: в университете он то и дело записывался в общества и спортивные команды, практически каждый курс в новые, пытаясь найти группу, в которой не чувствовал бы отторжения. В результате он почувствовал себя на месте, только когда поступил в полицию. Здесь он обрел ощущение собственной значимости и семьи. То, чего он раньше никогда не испытывал.
– Но принадлежность к одной какой-то группе, классу, расе или нации автоматически отделяет тебя от других, – признал он.
– И порождает предрассудки и представление об избранности, культивирует преданность не всегда достойным идеалам, – продолжила его мысль Грейс.
Рикмен сгреб последний кусок своего тоста в корзину и сложил тарелки в посудомоечную машину. Этот разговор вернул его к неприятным воспоминаниям об истории с пропажей крови, об истинных причинах которой он так и не мог заставить себя рассказать Грейс.
– А преданность идеалам приводит к поискам компромисса, – сказал он, зная, что говорит двусмысленно.
– В области нравственности?
Он улыбнулся:
– Ты же осуждаешь меня за осведомителей.
Грейс на улыбку не ответила.
– Мы опять вернулись к работе?
Он взглянул на Грейс – она давала ему шанс признаться.
– Ведь не только врачи соблюдают конфиденциальность, – сказал он с усмешкой, переводя все в шутку.
Боль и разочарование блеснули в ее глазах.
– Тобой движет только необходимость сохранять конфиденциальность или инстинкт самосохранения?
– По правде? Понемногу и того и другого. – Он привлек ее к себе и поцеловал.
Немного погодя она прервала поцелуй и положила голову ему на грудь:
– Ты же знаешь, что можешь доверить мне все? Знаешь, Джефф?
– Конечно.
Но есть вещи, о которых он никогда не сможет ей рассказать. Грейс по роду своей деятельности, да и по характеру своему, просто не способна до конца его понять: недоверие, подозрительность, жестокость – это, увы, его мир. Как вспышка – его окровавленный кулак врезается в чужую плоть. Брызги слюны и крови. Вопли боли и страха. Как он сможет оправдать такого рода нравственный компромисс?