Текст книги "Изгои"
Автор книги: Маргарет Мерфи
Жанр:
Прочие детективы
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 23 страниц)
Глава 21
Мирко Андрич припарковался на стоянке для жильцов дома, в котором он снимал квартиру. В этот момент какой-то человек выскользнул из тени дверного проема и заспешил в его сторону. Шаловливый ветер подхватил полы расстегнутого пальто Андрича и захлопал ими, приглушив звук шагов за спиной. Андрич продел верхнюю пуговицу в петлю, нагнулся в салон за портфелем и захлопнул дверцу.
Неизвестный напал на него, когда он повернулся в сторону дома. Неясное движение на краю поля зрения заставило Андрича инстинктивно поднять руку.
Нападавший с силой ударил его, но Андрич сумел перехватить руку.
– Боже! – воскликнул он. – Наталья?
– Ты не имел никакого права! – кричала она.
– О чем ты? – спросил он, держа ее за запястье.
– Сам прекрасно знаешь! – Она сверкнула на него глазами, безуспешно пытаясь освободиться.
– Это оттого, что я разговаривал с доктором Грейс? Ну прости меня, Таша… – произнес он на их родном языке. – Я всего лишь…
– Простить тебя?! – воскликнула она. – Я ведь знаю, что тебе надо. Ты выясняешь, как много я ей рассказала.
Андрич отпустил ее, и она чуть не потеряла равновесие. Он хотел поддержать Наталью под локоть, но она резко вырвала руку.
– Ты мне не веришь, – угрюмо сказала она.
– Зайдем ко мне, – предложил он. – Выпьем. И поговорим.
Она насупилась, еле сдерживая слезы, и он подвинулся ближе. На этот раз она позволила ему дотронуться до своего плеча. Затем он, изогнувшись, поставил на землю портфель и обнял ее. Поначалу она сопротивлялась, затем затихла и начала тихонько плакать.
– Таша, уже очень поздно. Пойдем.
– Я не могу пойти с тобой, Мирко.
Она стояла неподвижно, безвольно свесив руки вдоль тела, а он целовал ее прекрасные темно-каштановые волосы. Сейчас они были не короткие, как в дни их знакомства, а длинные и вьющиеся. Она пахла соленым воздухом и осенним лесом. Неожиданно она освободилась из его объятий и крепко обняла сама.
Немного погодя она отодвинулась, чтобы взглянуть на его лицо.
– Ливерпуль стал моим домом, – сказала она. – Я не хочу возвращаться в Лондон. – В ее глазах он увидел ужас прошлого.
Для Натальи Лондон означал иммиграционные власти, офисы солиситоров и бесконечные вопросы об одном и том же. Отказы, недоверие, снова вопросы, пока боль не становилась такой страшной, что не давала ей говорить. Отчеты иммиграционного чиновника содержали бесстрастные сообщения о том, когда она начинала плакать, когда просила сделать перерыв, когда перестала отвечать.
Позже она рассказывала ему, что, когда пыталась говорить, горло будто сжималось и она едва могла дышать. Долгое время после этих изнурительных допросов ему приходилось нянчиться с ней, а Наталья, немая и страдающая, писала ему благодарные записки, где слезы кляксами покрывали бумагу.
Она ощущала немоту как глубокий колодец, где было темно, холодно и плескалась боль. Вопросы и необходимость рассказывать о вещах, о которых она едва могла даже думать, сталкивали ее в этот колодец. Она будто наяву чувствовала падение, и темнота была для нее реальной. Ей приходилось с трудом выкарабкиваться наверх из тьмы на звук его голоса, который поддерживал и помогал ей. Его терпение и доброта и огромное напряжение воли Натальи позволили восстановить способность говорить.
Власть слова. До приезда в Англию Мирко считал это выражение странным, неправильным. В Югославии, разорванной на куски, заново поделенной, власть заключалась в мощи армии, оружия и денег.
В Англии все оказалось по-другому. Он был вынужден выслушивать насмешки иммиграционных чиновников – ничтожных мужчин и безжалостных женщин, чье могущество состояло не в их физической силе или умении обращаться с оружием, но в словах закона. Он слышал, как Наталья пыталась рассказать свою историю, а они обращали ее же слова в розги для порки, в камни, чтобы гнать ее прочь.
– Прости, Таша, – повторил он. – Я боялся. Я должен тебе верить.
Она взяла его лицо в свои холодные ладони. Ее глаза сияли любовью и грустью.
– Да, Мирко. Должен. – Она погладила его по щеке, на которой от холода покраснел и вздулся шрам. – Грейс знает только, что мои родители были убиты, и это все. Понимаешь, я больше ничего не могу ей рассказать.
Он нагнулся, поцеловал ее и почувствовал, что она отвечает.
– Ну вот, – сказал он, беря ее за руки, – теперь, раз мы поняли друг друга, пойдем выпьем чего-нибудь?
Она улыбнулась:
– Нет, Мирко.
– Как?! – сказал он с поддельным возмущением. – Ты и теперь мне не веришь?
Она нежно поцеловала его в губы:
– Я не верю сама себе.
Глава 22
Рикмен проснулся, чувствуя холод и одиночество. Он потянулся к Грейс, но ее половина постели была пуста, простыни уже остыли. Было еще темно, часы на прикроватном столике показывали шесть утра.
Он повернулся на спину, размышляя, надо ли ему вставать и искать ее. Он сам мучился и прекрасно понимал, что мучает и ее, уходя от разговора, недоговаривая, рассказывая Грейс полуправду.
Он вздохнул и сел, свесив ноги с кровати. Он и сейчас не мог рассказать ей больше, чем она знала, но по крайней мере она не будет чувствовать себя покинутой и думать, что он не обращает на нее внимания.
В спальне было прохладно, центральное отопление только что отключили, поэтому он схватил халат и накинул на плечи. Звук низкого рокочущего голоса заставил его остановиться и прислушаться. Грейс смотрит телевизор? Вот уж чего она никогда не любила! Все только «крестные родители» знаменитостей да мыльные звезды, впаривающие последние сценарии, говорила она. Услышав голос Грейс, он встал и спустился на три ступеньки. Кажется, будто она кого-то успокаивает.
Затем опять вклинился бас. Мужской голос. В доме кто-то был. Ли Фостер? Да нет. Грейс сразу бы его разбудила, понимая, что это по службе. Тогда пациент? К Грейс, случалось, заходили домой пациенты-иностранцы из клиники, и она никогда не могла понять, как они добывают адрес. Раньше они иногда звонили на домашний телефон, но, с тех пор как их номер исключили из справочников, это прекратилось. Рикмен забеспокоился: для консультации на дому уж слишком рано.
Мужчина рассерженно повысил голос, и Рикмен почувствовал уже тревогу. Кто, черт возьми, находится в их доме? Сердце заколотилось, он бегом одолел оставшиеся ступени и холл и ввалился в гостиную.
Они замолчали, застыв от удивления, стоило ему открыть дверь. Грейс, сидевшая в кресле, выглядела еще более маленькой и хрупкой, чем обычно. Волосы спутаны со сна, лицо бледное, руки чуть подняты в успокаивающем жесте. Саймон, длинный, жилистый, стоял перед ней, указывая куда-то вверх. Одежда на нем была явно с чужого плеча, и Рикмен решил, что он стащил ее у кого-то из пациентов.
– Саймон? – В голосе Джеффа прозвучали и вопрос, и предупреждение.
Саймон уронил руку и спрятал ее за спину, как ребенок, пойманный на запугивании младших, заулыбался. Это была та же самая глупая улыбка, какую Рикмен наблюдал, когда приходил навестить брата в госпитале в последний раз. И в предпоследний. Рикмен не ответил: он был не в настроении восторженно приветствовать своего давно потерянного родственника.
– Что ты здесь делаешь? – требовательно спросил он.
Саймон как будто смешался.
– Ну-у, пришел повидать тебя, – с запинкой ответил он.
– В шесть часов утра?
Грейс украдкой посмотрела на Рикмена и улыбнулась:
– Саймон прибыл в пять. – Уловив его возмущение, добавила: – Ты так сладко спал.
– Нырнул с головой, родная, – преодолевая раздражение, ласково ответил Джефф. – Нырнул и лег на дно.
Саймон переводил взгляд с одного на другого, будто они говорили на иностранном языке, а он не успевал переводить.
– Я не понимаю, – сказал он обиженно, и его лицо внезапно покраснело и нахмурилось от раздражения, как в детстве.
Для Рикмена это было воспоминание отнюдь не из приятных, и он спросил намеренно грубо:
– Ты как меня разыскал?
Лицо Саймона приняло хитрое выражение:
– Я заставил Таню рассказать мне. – Он произнес имя жены, словно говорил о какой-то – пусть действующей из лучших побуждений, но довольно надоедливой – незнакомке.
– Заставил? – Рикмен шагнул вперед, но Грейс вмешалась, вклинившись между ними.
– Он ее уговорил, – твердо сказала она.
Саймон неуверенно кивнул – он был не вполне согласен с этим утверждением.
– Ты дал Тане свой адрес и номер телефона, а Саймон решил, что он может зайти к тебе – как твой брат. – Она выделила последние три слова и многозначительно взглянула на Рикмена, будто говоря: «Назад!»
Он подчинился.
– Что тебе надо, Саймон? – вдруг почувствовав страшную усталость, спросил Рикмен.
Саймон мигнул, на лице появилось наивное детское выражение.
– Хотел тебя повидать, – повторил он. – Когда ты не пришел…
– Я был в госпитале дважды, – прервал его Рикмен.
– Знаю. – Саймон улыбался, он казался счастливым, наполненным до краев хорошей новостью, которой готов был поделиться.
– Я помню этот второй раз. Врачи сказали, что мое рабочее упоминание… – Он запнулся, и Рикмен увидел панику на его лице. – Не так, да? – Минуту он растерянно переводил взгляд с брата на Грейс, прося помощи.
– Память, – мягко подсказала Грейс. – Рабочая память. Не переживай из-за слов – они придут.
– Рабочая память, – повторил он с выражением сосредоточенности и страдания на лице. – Она… она налаживается. Говорят, что у меня один из случаев амнезии. Но слова возвращаются… не по порядку… Я знаю, что должно быть все другое, потому что слишком много дней…
Рикмен покачал головой:
– Не понимаю…
– Они все не подходят.
Саймон бессмысленно уставился в одну точку, он сжимал и разжимал кулаки, будто пытался выцарапать слова из тайника, где они были спрятаны.
– Тебе же говорили, Саймон, что память обязательно вернется, только нужно подождать, и ты вспомнишь все слова. А пока говори, как можешь, – произнесла Грейс успокаивающим и обнадеживающим тоном.
Саймон вновь закивал как-то вбок, неуверенный, что согласен.
– Да, да, я буду, – заговорил он, возвращаясь к детской манере речи, которая удивила Джеффа в предыдущие встречи. – Я много чего помню!
Рикмен хмуро, исподлобья взглянул в лицо брата. Саймон его провоцирует? Дразнит?
– У меня тоже оч-чень хорошая память, – сказал Джефф тихо.
Саймон, казалось, не уловил иронии. Такого не случилось бы, когда они были детьми. То ли это симптомы сотрясения мозга, то ли с возрастом он перестал обращать внимание на насмешки.
– Я могу вспомнить все что угодно, – продолжал Саймон. – Еще с тех пор, когда мы были детьми…
– Пошли, – прервал его Рикмен, беря за локоть и подталкивая к двери.
– А куда мы пойдем?
– Назад в госпиталь.
– Но я как раз собирался рассказать Грейс…
– Ты Грейс и так уже достаточно нарассказывал, – оборвал его Джефф и краем глаза заметил, как брови Грейс поползли вверх.
«Что это? Удивление? Вероятно. И, конечно же, досада», – ответил он про себя на свой невысказанный вопрос.
Грейс пожала плечами, отстраняя от себя все загадки этой неурочной беседы.
– Может, ты сначала хотя бы штаны наденешь? – спросила она.
Саймон захохотал. Глянув на свои голые ноги, улыбнулся и Рикмен. Что было к лучшему: ничто, кроме смеха, не смогло бы растопить лед отчуждения. Но Саймон не унимался – все хохотал и хохотал. Грейс и Рикмен обменялись встревоженными взглядами: у него начиналась истерика. Саймон, видимо, переживал только крайние эмоции: гнев, боль, разочарование, восторг. Для него в чувствах не существовало оттенков и полутонов.
– Ладно, Саймон. Пошутили – и хватит. Уже не смешно.
– Да смешно же! – Саймон уже плакал от смеха. – Если ты в таком виде привезешь меня в госпиталь, решат, что это ты их пациент!
Грейс всплеснула руками и засмеялась вместе с Саймоном.
Рикмен со вздохом отпустил руку брата:
– Пойду оденусь.
– Я с тобой. – Грейс, должно быть, увидела тревогу на лице Рикмена, потому что спросила: – А ты есть не хочешь, Саймон? Я как раз собиралась готовить завтрак.
– Разогревать?
– Стряпать.
Когда, приняв душ и побрившись, Рикмен спустился вниз, Саймон вилкой гонял остатки еды по тарелке и безутешно плакал. Грейс легонько поглаживала его по плечу, пытаясь успокоить. Она подняла глаза, услышав, как открывается дверь. На ее лице застыло выражение жалости и смятения.
– Он рассказывал мне, как вы были близки, – пояснила она.
– Настолько близки, что двадцать пять лет он обо мне не вспоминал, – резко сказал Рикмен, однако почувствовал, как болезненно сжалось сердце.
Саймон повернул к нему заплаканное лицо:
– За что ты меня ненавидишь?
Видя неподдельное недоумение на лице брата, Рикмен смягчился:
– Вовсе нет, просто я… – В конечном итоге легче соврать. – Извини за резкость… я беспокоюсь о том деле, которое сейчас веду. Если ты готов, – добавил он, – я тебя подброшу.
Грейс предложила позвонить в госпиталь и сказать, что она привезет Саймона чуть позже, к началу своей смены, но Рикмен отказался. Она, конечно же, хотела еще поговорить с Саймоном, и Джефф это прекрасно понял.
Так уж вышло, что Рикмен едва ли слово сказал за время поездки, позволяя литься через край непрерывному потоку сумбурных идей и воспоминаний брата.
Было жутко холодно, и, когда они подъехали к госпиталю, Рикмен снял с себя пальто и набросил брату на плечи. Саймон обрадовался, начал восторгаться и витиевато расхваливать теплую вещь – теперь уже Рикмен не сомневался, что это проявление заболевания.
– Ты особенно-то к пальто не привыкай, – сказал он сухо, – а то мне еще в нем на службу ехать надо.
Они прошли через турникет главного входа в фойе. Саймон продолжал возбужденно болтать без умолку. Рикмен заметил краем глаза Таню, идущую к лифтам. Услышав голос Саймона, она обернулась, а вслед за нею повернули головы два мальчика, шедшие рядом с ней. Старший был похож на мать – такой же овал лица и темно-каштановые волосы. Он был высокий, смуглый, держался с застенчивой самоуверенностью молодого итальянца. Младший мальчик был маленький, стройный, волосы – короче, чем на фотографиях, которые показывала ему Таня – были насыщенного каштанового цвета. Через все фойе Джефф не мог разглядеть цвет глаз мальчишки, но они были темными и настороженными. Смотреть на Фергюса было все равно, что смотреть на свое собственное отражение в двенадцать лет.
Фергюс неуклюже стоял немного в стороне от брата с матерью. «Вот и я был таким же, когда Саймон ушел от нас с мамой, – подумал Рикмен. – Неприкаянный храбрящийся пацан, старающийся держаться мужчиной». Саймон тоже их увидел и застыл, уставившись на мальчика.
Старший мальчик – Рикмен про себя назвал его Джефф-младший – поддерживал мать подруку, и они вдвоем поспешили к мужчинам. Фергюс остался стоять у лифта, недоверчивый и, наверно, чуть обиженный.
Таня взяла Рикмена за руку и легко чмокнула в щеку:
– Слава богу! – Затем она повернулась к мужу: – Саймон, мы тут чуть с ума не сошли от беспокойства. Ну что же ты делаешь?
Потеряв похожего на маленького Джеффа мальчика из поля зрения, Саймон тут же о нем забыл. Он сердито смотрел на Таню:
– Понятия не имею, зачем надо было вам сообщать.
– Ты пропал, мы волновались…
– Я не «пропал», – настаивал Саймон, – я точно знаю, где я был. Я ездил повидать брата. Но я не понимаю, что за дело…
– Папа? – Старший мальчик выступил вперед. Его голос дрожал от возбуждения.
Саймон безучастно посмотрел на него.
– Папа, это я, Джефф. – Было заметно, как он побледнел под загаром.
Саймон не отвечал, только пялился на мальчишку. Голова у него опять как-то нелепо задергалась.
Сердце Саймона колотилось. Его глаза метнулись на брата, стоящего рядом, затем на мальчика, который назвал его папой. «Это нечестно. Как только я начинаю соображать, меня тут же сбивают с толку, – думал он. – Слишком много нужно вспоминать. Слишком много».
– Думай! – сказал он уже вслух. – Просто думай! – И с силой хлопнул себя по лбу ладонью, пытаясь разогнать туман в мозгах.
Мальчик опасливо отступил назад. Таня положила руку на плечо сына:
– Это твой сын Джефф.
Саймон захныкал. Она упрашивала его вспомнить, а он не мог. Этот мальчик ничего для него не значил.
– Болван! – выкрикнул он, опять хлопнув себя по лбу.
Рикмен глянул на Таню, слегка покачав головой. Сейчас было не время, но Таня боролась с амнезией каждый день с момента аварии. Она была уверена, что если Саймон приложит усилия, то узнает своего сына.
– Постарайся, Саймон, – настаивала она. – Постарайся вспомнить.
Саймон дико смотрел на брата:
– Я стараюсь, Джефф. Честное слово! Но не могу.
Он чувствовал себя раздавленным этими бесконечными усилиями. Он измучился вспоминать, систематизировать то, что произошло с ним, и решать другую задачу: что же произошло у них с Джеффом?
– Болван, – повторил он шепотом.
– Нет, – возразил Рикмен. – Ты просто болен.
– Я попал в… – Нужное слово вновь ускользнуло от него. – … Машину? – закончил он, уже понимая, что ошибся, расстроенный и униженный тем, что не может вспомнить.
– В аварию, – подсказал Рикмен.
– В аварию, – радостно повторил Саймон и, хитро глядя на Таню, добавил: – В машине. – Возможно, она не заметила его ошибки.
– Да, – согласилась Таня. – В машине. Ты потерял память. Ты забыл… – Она сглотнула. – Ты забыл важные моменты своей жизни. Меня. Своих детей. Ты не хочешь поздороваться с Джеффом? – Она не смогла скрыть мольбы в голосе.
Саймон бросил взгляд на брата.
– Не со мной, – поправил Рикмен. – С твоим сыном.
Саймон медленно качал головой. «Это какой-то розыгрыш. Зачем они так со мной?» – думал он.
Он двинулся мимо жены и сына. Младший мальчик отступил в сторону, пропуская его, на лице застыло выражение ужаса. Что-то было в этом выражении, что остановило Саймона: «Это абсурд. Какой-то кошмар».
Саймон переводил взгляд с мальчика на Джеффа и снова на мальчика.
«Это Джефф. И это… Джефф. Как он может быть сразу и молодым, и старым? Как он может стоять и там, и здесь, прямо передо мной?»
Голова разболелась, и он почувствовал слабость. «Дыши, – приказал он себе. – Дыши глубже. Тебе это кажется. Как такое может быть?» Ему стало лучше, как только он объяснил себе это, и он улыбнулся.
Мальчик осторожно улыбнулся в ответ:
– Папа?
– Нет! – Он, опять запутавшись, затряс головой. Затем поднял палец, и мальчик вздрогнул. Хитрое выражение исказило лицо Саймона, сделав его неузнаваемым для жены и детей.
– Вы мне просто снитесь, – пробурчал он.
Пока Таня присматривала, как Саймона водворяют в отделение черепно-мозговых травм, Рикмен повел мальчиков завтракать в столовую для персонала.
Они молча выбрали блюда и так же молча отнесли их на стол.
– Ты выглядишь совсем как я в двенадцать лет, – сказал он Фергюсу, – поэтому твой папа растерялся.
– Вы хотите сказать, он потерял разум, – резко вставил Джефф. У него были материны темные глаза. – Это ведь очевидно? Но он… выздоровеет?
Рикмен смотрел через стол на мальчишек. Их оберегали, держали от этого подальше, рассказывая истории, в которые никто не верил с первого дня несчастного случая с их отцом. Настало время кому-то сказать им правду.
– Придет ли он в себя? Не знаю.
Мальчики переглянулись, отчего Рикмен, узнавая, вздрогнул: через стол сидят он и Саймон детьми, а впереди маячит очередная беда. Только ты и я, братишка. Только ты и я в целом мире.
Этот момент прошел. Фергюс сказал:
– По крайней мере, он честный.
– Ваша мать черпает в вас силы жить и терпеть, – продолжал Рикмен. – Она полагается на вас.
– Мы знаем, – ответил Джефф.
Рикмен заметил, что они обиделись, и в качестве извинения добавил:
– Конечно, вы это знаете.
Джефф чуть дольше задержал на нем свой взгляд. Потом, убедившись, что их не опекают, начал поддразнивать брата:
– Видел бы ты себя сейчас.
Он взъерошил Фергюсу волосы, и младший мальчик, жарко вспыхнув, с силой отбил его руку:
– Что-то ты расхрабрился!
Они чуть было не затеяли потасовку, но вовремя опомнились, прикончили свои порции и большую часть порции Рикмена. Катая в пальцах хлебный мякиш, Фергюс спросил:
– Значит, когда я состарюсь, буду выглядеть, как вы?
Рикмен устремил на него печальный взгляд:
– Только если будешь очень-очень злым.
Фергюс не знал, как ему реагировать, и нерешительно посмотрел на брата. Джефф захихикал, набив хлопьями рот. Тогда Фергюс сказал с серьезным видом:
– Ха-ха-ха.
А Рикмен подумал: «Это не так уж и плохо. Быть дядей совсем неплохо».
Глава 23
Рикмен купил пачку газет и устроился почитать в кабинете. К тому времени, когда без пятнадцати восемь вкатился Фостер, он в деталях изучил, как освещают поджог два таблоида, три общенациональных и одна местная газета.
– Готовишь очередное выступление по телику? – поинтересовался Фостер.
Рикмен так увлекся чтением, что не понял вопроса:
– Телевизионное выступление?
– Ну да. Собираешься принять участие в обзоре «Газеты этой недели»?
– Не молоти вздор, Ли. Это текущие дела.
Фостер осклабился:
– Да я никому не скажу, что ты на работе газетки почитываешь. – Он с грохотом поставил кружку кофе на рапорты на своем столе, забрызгав при этом часть из них, рядом бросил свежий номер «Сан» и стянул с себя пиджак. – Ну что, они вывернули нас наизнанку?
Рикмен вздохнул:
– Хорошо бы ввести закон, запрещающий печатать домыслы. «Дейли пост» не считает перспективной «иммигрантскую» линию расследования, остальные же…
– Не переживай. – Фостер, развалясь за столом, прихлебывал кофе. – Большинство местных паршивцев вообще читать не умеют.
Рикмен поднял брови:
– Зато остальная часть населения умеет. А «Сан» рассчитана на читателей в возрасте от десяти лет, так что даже ты осилишь.
Фостер взглянул на заголовок.
– Ты меня заинтриговал. Ну-ка я это почитаю.
Утреннее совещание они начали с освещения событий в прессе. Газетные шапки были самые разные: от крайних – «Вендетта» или «Массовое убийство из расовой ненависти» до более уравновешенных – «Трагедия на Хэллоуин». Эта последняя была в «Ливерпул Дейли пост». Когда репортеры общенациональной прессы укатили в Лондон, и эта история исчезла с первых страниц газет, «Ливерпул пост» и «Эко» продолжали проявлять горячее участие к этой криминальной драме. Заинтересованные в росте тиража, они готовы были мириться с последствиями того, что разворошат осиное гнездо иммиграции, но все же более осмотрительно выбирали заголовки.
– Группе офицеров полиции будет поручено поработать со школами и молодежными клубами, чтобы совместно предпринять меры, ограничивающие активность детей на период Хэллоуина, – сказал Рикмен.
Хинчклиф добавил:
– Я попрошу перебросить нам личный состав из других подразделений сверх штата для патрулирования иммигрантских общежитий по всему городу. Мы должны пресечь в зародыше возможные проявления самосуда.
– Есть шансы получить показания мальчика, босс? – задала вопрос Наоми Харт.
– Я разговаривал с врачом-консультантом ожогового отделения, – ответил Рикмен. – Они вкачали мальчишке за последние двенадцать часов восемь литров плазмы, но пока никакого улучшения. У него поражены внутренние органы. Нам необходимо опросить его младшего брата. Они очень дружны, как я понял. Вы можете оказать в этом помощь инспектору по делам несовершеннолетних, Наоми?
– Так точно, сэр.
– Хорошо. Мы рассматриваем поджог как эпизод, связанный с убийством мисс Хабиб, – продолжал Рикмен. – Старший инспектор Хинчклиф является главным руководителем расследований. Все, что становится известным мне, также докладывается ему. Сэр? – Он отступил назад, предоставляя Хинчклифу возможность выступить.
– Доподлинно неизвестно, существует ли связь между двумя убийствами, – предостерег их Хинчклиф. – И пока у нас нет веских доказательств, позволяющих объединить два дела, прошу непредвзято расследовать оба преступления.
– Мы уже точно знаем, что четверо мужчин были живы, когда их охватило пламя, – сказал Рикмен. Он дождался, пока стихнет ропот комментариев. – Они были живы, но не предприняли никаких попыток выбраться из огня.
– Они были связаны? – спросил Фостер.
– Никаких признаков насильственного удержания не обнаружено, – ответил Рикмен.
– Наркотики? – предположил Фостер.
– Результаты токсикологических анализов будут готовы сегодня чуть позже. – Рикмен оглядел комнату и отыскал взглядом нужного человека. Тот расположился за одним из столов у стены. Хороший выбор: с этого места он будет виден всем присутствующим, когда возьмет слово.
– Вы все знаете Тони Мэйли из отдела криминалистики, – сказал Рикмен. – Тони опишет нам место пожара.
– Пожар начался от входной двери, – начал криминалист-координатор, сразу же завладев всеобщим вниманием. – Наиболее интенсивное горение происходило в гостиной. Мужчины были облиты легковоспламеняющейся жидкостью, вероятно, бензином. Скорее всего, дорожка бензина тянулась от двери к телам.
– Получается, что кто-то подготовил квартиру к поджогу, а тут подвернулся наш маленький фейерверкер, решивший поразвлечься, и бросил петарду внутрь, – предположил Фостер. – Ерунда какая-то!
– Не надо торопиться! – предостерег его Мэйли.
Рикмен скрыл улыбку: идеальное объяснение, он и сам не смог бы лучше придумать.
– Все-таки это больше похоже на умышленное, чем на непредумышленное убийство, – продолжил Мэйли. – В комнате не обнаружено никаких личных вещей: ни бумажников, ни мобильных телефонов. Трупы очень сильно обгорели, поэтому идентификация будет весьма затруднена.
– А как насчет стоматологической записи? – спросил Танстолл.
– У иммигрантов? У них в избытке других забот, и вряд ли они лечили здесь зубы, – пояснил Мэйли, – так что никаких записей скорее всего не существует. Да и вопрос этот чисто академический. У них удалены зубы.
Фостер сглотнул:
– То есть как удалены? Дантистом с анестезией?
Мэйли посмотрел на него:
– Дантист вряд ли вырывал зубы пассатижами. Нам еще предстоит выяснить, давали ли им обезболивающее.
Раздались возгласы негодования.
– Господи! – Лицо Фостера налилось кровью. – Что за чертовщина происходит?
– Я не знаю, – ответил Рикмен. – Но мы собираемся это выяснить. Группа «Холмс» назначит офицеров для беседы с родителями Джеза и завучем его школы. Необходимо выяснить, кто его приятели и не попадал ли он раньше в подобные передряги. Остальные продолжат работать по делу Хабиб. Ответ от ее солиситора, Грегори Капстика, нам ничего не дал. Мистер Капстик утверждает, что слишком занят, чтобы поддерживать связи с каждым клиентом, проходящим через его офис. В соответствии с порядком делопроизводства он вчера выслал копию письма министерства о предоставлении ей постоянного вида на жительство. Пока мы не получили никаких сведений из иммигрантского общежития. Придется повторить запрос. Вскрытие погибших при пожаре будет сделано сегодня.
– Я надеюсь, мы ознакомимся только с результатами? А то получишь отвращение к поджаренному бекону на всю жизнь, – заявил Фостер, и все присутствующие посмотрели в его сторону.
Кто-то хихикнул, большинство с неодобрением зашикали.
Хинчклиф пристально взглянул на него, и Фостер затих.
– Теперь следующее, – сказал Хинчклиф. – Я знаю, что было много… сплетен, назовем это так, по поводу хищения крови. – Весь отдел уставился на него с выражением удивления: «Мы? Сплетники?» – Есть… признаки, – продолжал он, тщательно подбирая слова, – что еще одна, возможно, две упаковки сданной крови вскрывались.
– Чьи? – спросил Фостер.
Рикмен с удивлением посмотрел на него. Что за комедию, хрен его дери, он там разыгрывает?
– Нам нужно знать! – настаивал Фостер. – Кому следует готовиться к тому, что его в любой момент могут в чем-то обвинить? – Он с ударением произнес слово «нам», ища поддержки у остальных, и несколько голосов его поддержали.
Когда ворчание стихло, Хинчклиф сообщил:
– Заинтересованные офицеры проинформированы, но для пресечения слухов скажу, ни тот, ни другой не работают в этой команде.
Народ расслабился: не у нас – нет смысла дергаться.
Хинчклиф продолжал:
– Дженнифер Грант, основная подозреваемая, отказывается сотрудничать, поэтому уличить ее в хищении невозможно.
– То есть она вышла сухой из воды? – задала вопрос детектив Харт. Это она расследовала связь между сданной кровью и фальсифицированной уликой и не собиралась сдаваться так скоро.
Хинчклиф посмотрел на нее.
– Нет, не вышла, – невозмутимо сказал он. – Но если мы не можем доказать версию…
Реакция команды была неодобрительной, и Хинчклиф понял необходимость уточнить информацию:
– Поскольку следственные мероприятия пока не дали результатов, дело приостановлено. Когда у нас появится время, мы к нему вернемся, а сейчас у нас пять трупов.
– У кого есть предложения или замечания? – сказал Рикмен, продолжая совещание.
Харт была опытным офицером и поняла, что Хинчклиф сделал уступку, согласившись расследовать служебный проступок, пусть даже и в неопределенном будущем, вместо того чтобы совсем прекратить им заниматься. Она вздохнула и задала вопрос:
– По поводу дела с поджогом… Есть ли информация о других случаях нападения в районе?
– На носу праздничная ночь, – напомнил Танстолл, сделав страшные глаза. – Конечно же, нападения были. Вот детвора в районе Шоу-стрит, кажись, бросала петардочки в прохожих просто так, чтобы повеселиться.
– Я имела в виду – нападения на иммигрантов, – равнодушно пояснила Харт.
– Участковые бобби доложили бы.
– Значит, пока нападений не было. Хорошо, – сказал Рикмен, делая пометку для диспетчера группы «Холмс». – Теперь пора за дело.
Люди начали расходиться, и Рикмен заметил, как Фостер строит глазки Наоми Харт. Он пригласил его, кивнув на дверь, и прошел в кабинет. Фостер выглядел беззаботным. Он закрыл дверь и сел за свой стол, лениво перелистывая корреспонденцию за день.
– Что, черт возьми, ты творишь? – требовательно спросил Рикмен.
– Я поговорил с ней, как и планировал, – доложил Фостер. – Признания получить не смог, но мы ведь на это и не надеялись?
Рикмен внимательно изучал его лицо:
– Это ты насоветовал ей вскрыть другие контейнеры с кровью?
– Мы не можем доказать, что это сделала именно она, босс, – напомнил Фостер.
– Не морочь мне голову, – предостерег Рикмен. – Мы оба знаем, что именно я был мишенью. Она выкрала мою кровь, чтобы впутать меня.
– Ну да.
– Ну и откуда теперь там взялись еще два вскрытых контейнера?
Фостер пожал плечами:
– Да понятия не имею. Но радует то, что это выводит из-под удара тебя. А, босс?
– И ставит под удар двух других офицеров, которые здесь уж совершенно ни при чем.
Фостер смотрел на него как на идиота.
– Ты что, притворяешься? – осведомился он. – Вот смотри, от одного контейнера с неполной дозой крови еще можно как-то отбояриться, но от трех?… Это уже выглядит как саботаж. Это выглядит, будто кто-то решил измазать дерьмом всю полицию. Что вовсе неплохо для тебя, потому что эта очаровательная штучка, Дженнифер Грант, не станет признаваться, что нагадила именно тебе. И даже если ей это вступит в голову, она потеряет работу и, вероятно, наживет себе кучу неприятностей.