Текст книги "Изгои"

Автор книги: Маргарет Мерфи

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 23 страниц)

Глава 32

В доме было тихо, только тикали часы да скрипели остывающие половицы. Грейс, верно, уже легла. Рикмен обдумал свой разговор с Дезире и находился во власти противоречивых эмоций. Он хотел рассказать Грейс о том, что только что узнал, одновременно страшась ее реакции.

Грейс подложила дров в камин в гостиной перед тем, как идти в постель. За каминной решеткой пламя лизало края поленьев, и комната была наполнена усыпляющим теплом, хотя он еще чувствовал озноб. Он прошел к шкафчику с напитками и, налив большую порцию скотча, выпил одним глотком. Виски обожгло глотку и пищевод, но нисколько не согрело.

Он налил еще и сел в кресло. Начал пить медленнее, глоточками, глядя в огонь и размышляя над словами Дезире.

– Полностью моя вина, – произнес он вслух.

От своей участи не убежишь, и, что еще хуже, он боялся, что уже никогда ничего не исправишь.

Он проснулся в три тридцать утра оттого, что затекла шея. Грейс стояла в дверном проеме. Свет из холла и его затуманенное зрение превратили ее в сверкающего ангела, но затем она переступила порог, и он увидел, что ее волосы взъерошены, а пижама помята. Она выглядела растерянной и сердитой.

– Где же это видано?… – Она сама себя оборвала, заметив полупустую бутылку виски у его ног. – Ты же знаешь, это нисколько не поможет.

– Знаю. – Он осторожно поставил стакан с недопитым виски на пол и снизу посмотрел на Грейс. – Произошло еще одно убийство.

– Сообщили в новостях. – Грейс села на диван рядом с его креслом. Ей следовало бы рассказать ему, что она узнала Якубаса, но чувствовала, что должна сначала поговорить с Натальей. – Оно как-то связано с предыдущими?

Джефф провел рукой по лицу. Он смертельно устал, выдохся и хотел выпить еще.

– Убитый – иммигрант. Убит таким же оружием, что и София, – тихо сказал он.

Грейс вздрогнула, перед ее глазами опять возникла яркая картинка: кровь тягуче, медленно Стекает из мусорного бака на труп Софии. Она испытала такое же потрясение, как и в первый раз.

– У вас есть версии? – спросила она, пытаясь избавиться от видения.

У Рикмена заходили желваки. Теперь, когда он уже мог рассказать ей о Джордане, он понял, что не знает, как начать.

– Есть… – сказал он наконец и заставил себя продолжить. – Ты была права. Похоже, кто-то все же эксплуатирует беженцев в своих интересах.

Она рассмеялась:

– Свеженькая версия! Да это целая индустрия, на которую работают иммиграционные чиновники, полиция, благотворительные организации, переводчики, медицинский персонал. Мы все в доле, все извлекаем выгоду из их страданий. Может, и из лучших побуждений, но…

Грейс пригладила волосы пальцами, и он разглядел ее бледность, темные круги под глазами. Она толком не спит с тех пор, как все это началось, да еще он прибавляет ей забот.

Она вздохнула:

– Ты найдешь этих людей, Джефф? Сможешь остановить убийства?

– Не знаю, – ответил он. – Это всегда непросто. Нам нужны люди, которые помогали бы нам, Грейс.

Она почувствовала себя виноватой: ведь она могла рассказать о Якубасе Пятраускасе, но молчала, боясь навредить Наталье. Грейс утешила себя тем, что она сможет узнать у Натальи больше, чем полиция. Хотя от этой мысли ей стало ненамного лучше.

– Я… поговорю с некоторыми людьми, – сказала она уклончиво.

– Это наша работа, Грейс. Назови мне имена, мы…

– Не могу, Джефф. Они…

– Знаю, – перебил он. – Они много пережили. У них есть основания не доверять властям. Я понимаю все это, Грейс, но я устал слышать ложь и полуправду.

Она тут же вспыхнула:

– Тебе тоже не нравится?

Он на мгновение закрыл глаза, и Грейс немедленно извинилась.

– Прости, я тоже устала, – сказала она. – Устала, запуталась и…

Какое-то время Рикмен молчал, пытаясь решить, с чего начать. Как объяснить ей: все, что он сделал, сделано только потому, что он сам пережил унижение и побои? Он не желал жалости, он хотел, чтобы она поняла.

– Я сегодня попытался спасти десятилетнего мальчишку… – Ему почему-то показалось, что есть смысл начать с мальчика.

Грейс ждала.

– Сожитель его матери настоял на своем присутствии во время опроса. Он… мне не понравился…

– Чем? – спросила Грейс.

– Социальная служба тоже спрашивала. – Он помолчал. – Я не смог им объяснить… – Он почувствовал, что ему трудно дышать. – Но тебе я попытаюсь рассказать…

Она внимательно вглядывалась в его лицо, и он видел заботу и сосредоточенность в ее напряженном взгляде, в маленькой морщинке между бровями.

– Я слушаю.

Джеффу понадобилось еще немного времени, чтобы собраться с мыслями и силами.

– Тебя удивляет, почему мне так тяжело видеть Саймона.

Она не ответила, но он заметил, как дрогнули ее ресницы – достаточное подтверждение.

– То, что он вспоминал о нашем детстве, действительно правда. Мы были очень дружны. Саймон был мой чемпион, герой, образец для подражания. – Теперь начиналось самое тяжелое. Он сделал глубокий вдох, как новичок на вышке перед первым прыжком в воду, и продолжил: – Наш отец был жестоким человеком. Он избивал мать. Избивал нас, если мы пытались помешать. Иногда нам удавалось остановить его, если он напивался. Хотя ему не всегда нужен был алкоголь, чтобы… – Рикмен непроизвольно коснулся шрама, рассекавшего бровь. – В то время мы с Саймоном были одни в целом мире. Он на семь лет старше меня, и потому я смотрел на него как на взрослого. Хоть он и не был таким уж взрослым, но не позволял себе дурачиться. Думаю, он чувствовал, что должен заботиться обо мне, младшем братишке. Самое лучшее в моем детстве связано с Саймоном.

Он замолчал, и Грейс спросила:

– Что же случилось?

– Он ушел, когда ему исполнилось семнадцать. Однажды летним утром я проснулся, а он был уже одет. – Джефф помнил запах свежести, как шторы в спальне шевелились от теплого ветра, Саймона с наброшенной на одно плечо шинелью. Помнил, как испугался. – У него была сумка с вещами и билет до Лондона. Вот так вдруг Саймон ушел из моей жизни. Мне было десять лет. Я не знал, что делать.

Грейс ждала продолжения.

– У отца появился еще один повод, чтобы издеваться надо мной – уход Саймона: «С чего бы это он ушел, раз ты такой хороший?» – Рикмен вздохнул, помолчал. – После ухода Саймона отец стал просто зверем: он мог разбудить меня среди ночи и стащить вниз, чтобы я видел, как он «учит» мою мать.

Грейс почувствовала, что дрожит, представив эту картину: десятилетний мальчик в пижаме с расширенными от ужаса глазами, бровь рассекает свежий багровый рубец. «А когда появились другие шрамы? – подумала она. – Позже, когда он пытался защитить свою мать?»

– А потом я стал слишком большим для его забав, к тому времени выпивка сделала его ленивым и обрюзгшим. Несколько раз я сбивал его с ног, и после этого он перестал бить маму, ушел и оставил нас в покое. – Он поднял с пола стакан и с яростью посмотрел на золотистую жидкость.

– Почему же ты ничего мне не рассказывал, Джефф? – спросила Грейс, беря его руку. – Думал, не пойму?

– Нет. Знаю, что поняла бы. Но когда для этого было подходящее время? Когда мы впервые встретились? Когда я переехал сюда? Тут нечем гордиться, Грейс. Я стараюсь об этом даже не вспоминать. На службе приходится скрывать свою личную жизнь, и со временем скрытность становится привычкой.

Рикмен так долго старался забыть эту часть своей жизни, что сейчас ему было трудно вспомнить, как он тогда думал, что чувствовал. Но Грейс он обязан рассказать, поэтому он продолжил, стараясь понять сам и объяснить ей:

– Первое время я фантазировал, что Саймон в шикарном костюме приедет домой за рулем сверкающей машины и заберет нас с мамой… Потом кое-что случилось… – Он надолго замолчал, затем мягко освободился от ее руки и откинулся в кресле.

– Джефф, ты не обязан… – начала Грейс.

– Мне необходимо это рассказать, все сразу, до конца, – сказал он, боясь, что она его остановит.

Она кивнула.

– Зимой восемьдесят девятого случилось резкое похолодание. Школьная бойлерная вышла из строя, и нас рано распустили по домам. Я сразу пошел домой, как делал это всегда, потому что знал: когда я рядом, мама чувствует себя в безопасности.

Был такой ледяной холод, что он не чувствовал пальцев рук, спрятанных в карманы школьной куртки. Он нащупал ключ, думая о том, что у них сегодня на обед. В четырнадцать лет он был постоянно голоден, поэтому сначала он всегда заходил на кухню.

Радио было включено на полную громкость, хотя мать всегда просила, чтобы он сделал потише, потому что не все соседи разделяют его музыкальные пристрастия и потому что сама она ненавидела поп-музыку. Та ее нервировала. Она не слушала ничего, кроме классики.

Он нерешительно окликнул мать. Расслышал что-то странное – слабые вскрики, шепот. Он побежал, бросился на кухонную дверь. Закрыта. Там творилось что-то неладное. Всхлип, приглушенный голос матери, потом голос отца, требующий, чтобы она заткнулась.

– Я всем телом ударил в дверь, так что разбил стекло и расщепил раму. Обнаружил его… их… – Он запнулся. Голос стал едва слышен. – Она застегивала юбку, пытаясь меня успокоить, бормоча: «Не лезь, Джефф. Это не имеет значения». – Грейс судорожно вздохнула, и Рикмен поднял на нее глаза. – Он копался, натягивая штаны. Ухмыльнулся мне, будто говоря: «Ну что ты будешь делать?» Я увидел след от пощечины у нее на лице, ее блузку, порванную в клочья, и она еще говорила мне «не имеет значения»!

– И что ты сделал? – чуть слышно спросила Грейс.

– Я вышвырнул его. – Глаза Рикмена вспыхнули незнакомой жестокостью. – Я гнал его пинками до конца улицы. Он отползал в сторону, пытался натянуть штаны, ободрал об асфальт колени и все время рыдал и умолял пощадить. Я сказал, если еще хоть раз увижу его – убью.

Какое-то время оба молчали.

– Думаю, он оставил ее в покое. Больше не было синяков, ну, ты понимаешь. Она сама не смогла бы ему противиться, потому что была слишком запугана и слаба.

Грейс склонилась над ним и поцеловала в лоб. Когда он поднял глаза, она увидела смущение и гнев на его лице.

– Я был четырнадцатилетним пацаном, Грейс, но я вышиб его задницу из нашего дома. Саймону было семнадцать, когда он ушел. Почему он никогда не прекословил папочке?

– Ты сам сказал, что отец сдал с годами. Видимо, раньше он был крепче и сильнее.

– Саймон бросил нас на произвол судьбы, Грейс. Меня и маму. Мне было десять. Я не мог… отец был слишком силен. Но Саймон-то мог бы…

– Не каждый способен на мужественный поступок, Джефф, – тихо сказала Грейс.

– Но почему же он не вернулся? Почему не помогал нам, когда она заболела? Почему не приехал на похороны?

Грейс несколько мгновений смотрела на него:

– Думаю, ты сам знаешь почему.

Он допил виски одним глотком. Конечно же, он знал. Саймону помешало то самое чувство, которое заставляло его, Джеффа, скрывать от Грейс свое детство. Брату было стыдно.

– А где сейчас отец?

– Я даже не знаю, жив он или нет. Мне плевать. – Рикмен издал короткий безрадостный смешок. – Социальный работник спросила меня, почему я считаю нужным вмешаться в жизнь мальчика.

– Что ты ответил?

– А я спросил ее, был ли я прав.

– И что?

– Они обнаружили кровоподтеки, трещины в ребрах. И… ожоги. – Рикмен с трудом выдавил из себя последнее слово.

Грейс выдохнула:

– Где он сейчас?

– В интернате для детей из неблагополучных семей. До тех пор пока социальная служба не выполнит все формальности.

– Ты правильно поступил, Джефф.

– Да, – сказал он, вспомнив мать Минки, ее суету, какую-то бестолковую любовь к своим сыновьям. Он представил ее рано состарившееся лицо – оно стало меняться, пока не стало похоже на фотографию его собственной матери, неуверенно улыбающейся в объектив камеры. – Да, – повторил он. – Думаю, что правильно.

Она взяла его руки в свои:

– Ты спас его, Джефф.

– Ну да. Джефф Рикмен – супергерой. – Он горько улыбнулся.

Может, мальчишка выжил бы и без его вмешательства, но Рикмен помнил себя в десять лет и не мог забыть, как страстно желал, чтобы кто-нибудь спас его.

На какое-то время они умолкли, каждый наедине со своими собственными мыслями. Но Рикмен еще не закончил: он должен рассказать ей о Джордане и о своем соучастии в смерти Софии.

Ему бы не следовало этого делать – ведь это часть полицейского расследования, – но все так переплетено с его прошлым, а Грейс должна знать о нем все, даже самое плохое. Через несколько минут он решился:

– Грейс… – «Господи, как же трудно произнести!» – Это еще не все.

– Что?!

Ему показалось, что он видит ужас в ее глазах.

– Я думаю, что, возможно, София погибла из-за меня.

Она посмотрела ему в лицо и судорожно сжала его руку.

– Помнишь, я рассказывал о стычке с Джорданом? – Она кивнула. – Все было не совсем так. Пару месяцев назад я был на совещании в Главном управлении. Ты работала в госпитале, поэтому я решил задержаться и провести время в спортзале. Был уже двенадцатый час ночи, когда я оттуда вышел. Было тепло, ты помнишь, поэтому в машине я опустил стекла. Доехал до англиканского собора… – Он сделал паузу, глядя на остывшую золу в камине. – И услышал крики.

… У нее из носа текла кровь. Она кричала, умоляла Джордана:

– Прости меня! Я буду послушной, Лекс, клянусь!

Рикмен выпалил:

– Полиция! Отпусти ее!

Джордан, держа Дезире за запястье, глянул через плечо. Затем размахнулся и изо всей силы ударил кулаком ей в лицо – верхняя губа лопнула, и кровь брызнула струей. Рикмен увидел капли, черные в розоватом свете уличных фонарей, обрызгавшие стену дома и светлые ботинки Джордана.

Рикмен закрыл глаза от этих воспоминаний.

– Я представился как офицер полиции, а он ударил ее кулаком в лицо со всей силы. – Он посмотрел на Грейс, и она увидела в его глазах гнев и изумление. – Я был уже совсем близко. Джордан видел меня. Он знал, кто я такой. Но его это не остановило. Ему было мало того, что он изуродовал ей лицо. Она испачкала ему кровью ботинки, и это его взбесило. Он стащил ботинок и треснул ее каблуком по голове. Она рыдала, пыталась закрыться свободной рукой. Я подбежал к нему, когда он изо всех сил ударил ее во второй раз.

– Джефф, эта девушка была София? – спросила Грейс.

– Нет… – Он вдруг смутился. – Боже, я только сейчас понял, что даже не знаю ее настоящего имени. На панели она называет себя Дезире.

– Тогда я не понимаю, почему…

– Я не сдержался, Грейс. Я вышел из себя. Я готов был его убить. Если б Дезире не оттащила, то, наверно, и убил бы. Мои руки были все в крови. Он… – Рикмен уставился куда-то в пустоту.

Джордан молил о пощаде, его лицо превратилось в кровавое месиво. Рикмен желал тогда смерти сутенера, но для него самого это стало бы концом службы.

– Ты не должен был так поступать, – сказала потрясенная Грейс.

– Знаю. Я думал об этом все время. Меня тогда как заклинило – унижения детства, отец, воспоминания о том, что он вытворял с матерью. – Он покачал головой. – Я не могу ни объяснить себе этого, ни простить.

– Думаешь, Джордан убил Софию из… мести?

– Девушка, которую… – Он запнулся. – Я чуть было не сказал «защитил». Так вот, Дезире присматривала за Софией. Полагаю, они были подругами.

Грейс прищурилась:

– Боже правый! Получается, таким жутким способом он отомстил и тебе, и девушке? Да нет, Джефф, здесь должна быть какая-то другая причина.

– Хотелось бы, чтоб была.

– Почему же ты раньше мне этого не рассказал? – В ее вопросе не было упрека, только беспокойство за него.

Он посмотрел на свои руки:

– Мне было жутко стыдно, Грейс. Я и не знал, что во мне столько ненависти.

«Неправда, Рикмен, знал, – подумал он. – Ты все еще неискренен с ней. Ты ненавидел отца так, что у тебя в глазах темнело. И будь ты на пару стоунов тяжелее и на год-два постарше, ты бы убил его, а не гнал по улице».

– О господи, – сказала Грейс. – Никак не могла понять, как я не заметила, что ты в таком состоянии вернулся домой. А теперь вспомнила: это было в ту ночь, когда ты вроде бы пьянствовал где-то с Ли Фостером.

Рикмен виновато повесил голову.

… Фостер оглядел стоящего на пороге Рикмена и, как всегда подшучивая, сказал:

– Надеюсь, что тот парень выглядит еще хуже.

Рикмен был почти невменяем. Фостер втащил его в квартиру, загнал под душ, кинул одежду в стиральную машину, позвонил Грейс и выдал ей только что состряпанное алиби…

– Он объяснил мне, что вы прошлись по пивнушкам и порядком надрались, – сказала Грейс и, осознав теперь второе значение слова, добавила: – Его, наверно, позабавил собственный каламбур. Это случилось, когда ты подал документы на звание старшего инспектора. Предположительно, вы должны были отмечать это событие. Он еще пошутил: «Старшим инспектором не быть, если как следует не обмыть».

Рикмен не мог смотреть ей в глаза:

– Прости, Грейс.

– Джордан не подавал жалобу?

– Для него бы это означало сотрудничество с полицией, – ответил Рикмен. – Но такие, как Джордан, всегда ищут способ расквитаться.

– Джефф, ты должен доложить об этом.

– Я так и сделаю. Утром я поговорю с Хинчклифом. Я… я просто должен был рассказать тебе. Первой.

Это было правильное решение. Всю жизнь Рикмен руководствовался природным чутьем, и оно его не подводило. Лишь иногда приходилось поступать в соответствии с целесообразностью. Грейс же заставила его думать по-другому. За годы их знакомства он обнаружил перемены в себе самом. Он понял, что можно быть твердым, не становясь при этом жестким.

А сейчас она опустилась к нему на колени. Ее пальцы нежно касались шрамов на его лице: вот тонкая серебристая нить, рассекающая бровь, а это – рубец на подбородке от запущенной в него отцом пепельницы за какой-то уже забытый проступок.

– Джефф… – прошептала она, целуя его. – Джефф…

Глава 33

Будильник прозвенел в семь утра. Грейс застонала и перевернулась, обняла Рикмена и. прижалась к его спине.

– Не уходи, – пробормотала она с закрытыми глазами.

– Я должен, – сказал Рикмен, целуя ее руку и ослабляя объятия.

– Я напишу тебе освобождение, – сказала Грейс, важно нахмурившись. – Я же врач – имею право.

Он рассмеялся, поинтересовавшись, что же за болезнь должна была скрутить его за ночь, чтобы ему был прописан постельный режим.

– Мои диагнозы известны неразборчивостью почерка, – подольщалась она. – Никто и не узнает, что у тебя болит.

– И что же будет написано в графе «заболевание»? – Ему было любопытно, что она придумала.

– Сезонно обусловленный пароксизм капилляров периферийных сосудов.

– То есть?

– Это когда ноги мерзнут. Я вылечу.

– Ну разве что… – вздохнул он, обходя кровать и направляясь в ванную. – Но на сегодня у меня запланировано покаяние.

Грейс откинула с глаз волосы и села, окончательно проснувшись.

– Господи, прости, Джефф. Я уснула и все забыла.

Он нагнулся и поцеловал ее:

– Не переживай – я помню.

– Я приготовлю завтрак, – засуетилась Грейс, спуская ноги с кровати.

Рикмен ласково уложил ее назад:

– Я успеваю только побриться и принять душ. Еда даже не обсуждается.

– Джефф…

– Все хорошо, Грейс. – «Опять ложь», – подумал Рикмен. На самом деле ноющая боль в желудке терзала его почти всю ночь. Он взвесил все «за» и «против» своего признания за долгие часы бессонницы. – Думаю, я должен это сделать.

На совещании подчиненные не сообщили ничего интересного: опросы друзей Джеза Флинна доказали только то, что все они были крайне напуганы. Бифи, Минки и Даз отказывались вести диалог. Психолог, обследовавший Даза, установил, что у мальчика посттравматическое стрессовое расстройство. Свидетельские показания указывали на то, что мальчишки невольно помогли устроить убийство четверых человек, личности которых до сих пор не были установлены. Опросы проституток Джордана были не ценнее дырявой галоши. «За исключением, – подумал Рикмен, – моей интереснейшей беседы с Дезире вчера вечером».

Он удивлялся своему желанию сбросить с себя груз долго скрываемой вины. Хотя он и внушал подозреваемым: «Вам станет легче, если вы об этом расскажете», но сам никогда в это по-настоящему не верил. Тем не менее признание пришлось отложить: Хинчклиф отсутствовал. Его опять вызвали на совещание с суперинтендантом и финансовой службой, поэтому отчет Рикмена о его собственном неофициальном расследовании подождет.

Народ безо всякого восторга рассеялся выполнять поставленные задачи. Изменить этот настрой было бы проще простого. Достаточно было заявить: «А знаете, ребята, похоже, я понял, почему Джордан хотел убить Софию». Танстолл обязательно спросил бы почему, предварив вопрос своим обязательным «не хочу показаться глупым» – в его воображении именно Танстолл всегда спрашивал об очевидных вещах. «Нет, не наркота, не деньги и не новый передел территории, а месть копу, который не умеет уважать закон».

Но в данный момент им приходится вести дело, как и прежде. Рикмен убедился, что в группе наблюдения за Джорданом достаточно людей. Сутенер оставался их главным подозреваемым, но, до тех пор пока он не переговорит с Хинчклифом, он вынужден молчать о своих соображениях. Поэтому Рикмен вернулся в кабинет и под подозрительным взором Фостера сделал вид, что работает с бумагами.

– Что он там так долго? – задал Рикмен риторический вопрос, подойдя к двери и выглядывая в коридор.

– Не знаю, босс. – Фостер доедал кексы, которые стянул у одной из гражданских служащих, и потел над рапортом о последнем рейде своей группы в район Ливерпуля, населенный беженцами. Через несколько минут стараний он с отвращением положил ручку:

– Мы скорее отыщем целку на Хоуп-стрит, чем уломаем всю эту компашку оказывать содействие следствию. – Он критически оглядел Рикмена. – Ну и что тебя грызет?

– Джордан, – не задумываясь, выложил Рикмен.

От удивления Фостер даже положил на стол остатки третьего кекса:

– Ты же больше не собираешься колоться перед старшим про Джордана?

Рикмен понял, что ему следует держать язык за зубами. Он уткнулся в свой стол и бесцельно переложил несколько бумажек.

– Давай лучше не будем это обсуждать, – сказал он вместо ответа.

– Боишься, я опять изобрету что-нибудь сомнительное? – Фостер дотянулся до двери и захлопнул ее. – Он же под наблюдением. Денек-другой, и мы на него что-нибудь да нароем.

– У нас уже и так на него кое-что есть, – возразил Рикмен. – Но я хочу снять этот камень с души, Ли.

– Отложи пока, – посоветовал Фостер. – Если повезет, порыв иссякнет.

– Не получится.

Фостер запустил пальцы в волосы. Он настолько расстроился, что забыл о вреде, который может нанести своей обалденной прическе.

– Есть три вещи, которые никогда не надо делать, – сказал он, – лезть на рожон, извиняться и сознаваться.

Казалось странным, что и его лучший друг, и его злейший враг думают одинаково. Джордан тоже сказал, что он не собирается признаваться в том, что Рикмен нанес ему оскорбление действием. Но если Джордану сойдет с рук убийство Софии, потому что Рикмен утаил информацию, то он станет соучастником преступления.

– Говорят, признание облегчает душу. – Это была слабая попытка разрядить обстановку, но на Фостера это никак не подействовало.

– Знаешь, чем хорошо признание? Священники и психиатры без работы не останутся.

– И полицейские, – добавил Рикмен.

– Если сами не начнут делать признания.

У Рикмена зазвонил мобильный телефон, и он достал трубку.

– Джефф? – Женский голос был приглушен, будто она говорила сквозь вату.

– Это кто?

Фостер глядел настороженно, и Рикмен жестом попросил его подождать.

– Джефф, это Таня. – Она говорила так, будто совсем недавно плакала. – Я… не знаю, что мне делать…

Рикмен сделал знак Фостеру, что отпускает его.

– Что-то с Саймоном? – спросил он, удивившись, что встревожился.

– У него истерика, – сказала она полным слез голосом. – Я не стала бы тебя дергать, но мы никак не можем его утихомирить. Он постоянно требует тебя.

– Ты правильно сделала, – успокоил ее Рикмен.

Ей, должно быть, трудно было решиться на этот звонок. К тому же он не был в госпитале со дня визита Саймона к нему домой. Когда же это было? Два дня назад?

– Джефф, ему пришлось сделать укол успокоительного. Он считает… – Она запнулась, но затем взяла себя в руки. – Он считает, что совершил нечто ужасное, и поэтому ему пришлось уйти из дома.

– Но ведь это… – Он уже готов был сказать, что это неправда, но в известном смысле Саймон действительно был виноват: он бросил десятилетнего мальчишку на произвол жестокого и бесчеловечного отца. Оставил его с матерью, которая была совершенно запугана и забита. Случались дни, когда, вернувшись из школы, он заставал ее все на том же месте в окружении немытой с завтрака посуды, с ужасом глядящей в одну точку – на какую-то страшную сцену, которая беспрерывно прокручивалась у нее в голове.

– Я собирался подъехать сегодня, но попозже. – Он глянул на часы. – Ладно, сейчас приеду.

Хинчклиф еще не появился, а разговоры с Саймоном, может, на время отвлекут его от собственных неприятностей.

– А тебе удобно? – Похоже, ее силы были на исходе. – Тебя он должен послушаться.

– Неприятности? – поинтересовался Фостер, который и не подумал уйти.

– Родственники.

Фостер фыркнул:

– Беда.

– Мне нужно съездить в больницу, – объяснял Рикмен, натягивая пальто.

– Я звякну, когда Хинчклиф вернется.

– Договорились. – Рикмен, засовывая мобильник в карман, мыслями был уже в другом месте.

До госпиталя он домчался за десять минут. Очередь на парковку растянулась на целый квартал, поэтому, сделав круг и показав удостоверение охраннику, он заехал через задние ворота.

Таня ждала его перед лифтами на пятом этаже. Глаза были красные и заплаканные, и Рикмен обнял ее. Она прижалась к нему, обхватив за шею, затем, смущенно засмеявшись, они разомкнули объятия.

– Как он? – спросил Рикмен.

Она пожала плечами. Даже это простое движение стоило ей огромного труда.

– Все тебя требует.

Рикмен уже сделал шаг в сторону палат, но она задержала его, положив руку на плечо:

– Джефф, я хотела бы узнать до того, как мы…

– Нет, – коротко ответил Рикмен. Он был не в состоянии что-то рассказывать Тане. Ему слишком тяжело дался разговор с Грейс. Тане он еще не скоро сможет довериться.

Саймон стоял у окна, глядя на город. Он повернулся, когда Джефф вошел в палату. Его глаза блестели от слез, капли дрожали на ресницах и щеках.

– Джефф! Я думал, ты уехал.

– Я расследую серию убийств, Саймон, – объяснил он. – И потом, ты был у меня в пятницу, помнишь?

Саймон безнадежно посмотрел на Таню:

– А когда была пятница?

– Позавчера. – Голос невозмутимый, но в глазах плещется боль. – Вспомнил?

Он нахмурился, затряс головой. Ему продолжают задавать вопросы. Просят его вспоминать разные вещи, когда его голова забита ватой, а он не может заставить слова вернуться и не может думать, потому что для этого нужны слова. А он их забыл. Сейчас он старается, потому что Джефф попросил. Джефф его брат, а они всегда были близки. И порой ему кажется, что он что-то должен Джеффу. Он не знает точно, что именно. Может, извиниться. Он уже чуть голову не сломал, думая над этим. Видимо, он что-то не то сказал. Или сделал…

Эта мысль вдруг напугала его, и он посмотрел на Джеффа:

– Я что-то сделал. Я сделал что-то ужасное.

Джефф попытался ему помочь:

– Ты приходил ко мне домой. В пятницу, позавчера.

Саймон вдруг увидел картинку с фотографической четкостью.

– Деревья… – произнес он.

– Я живу рядом с Сефтон-парком.

Саймон почувствовал всплеск – волнения, а может, счастья.

– Помнишь, как мы переплывали озеро на лодке? – спросил он. – А на коньках зимой до другого берега добирались? Из озорства.

– Да.

Что-то промелькнуло в лице брата, и Саймон наклонил голову, пытаясь понять что. Похоже на боль. Или на счастливое воспоминание? На что же?

– Таня говорит, ты очень расстроился. Из-за чего? – задал вопрос Джефф.

Саймон глубоко вздохнул и попытался сосредоточиться. Это так тяжело, когда не можешь уловить суть. Так много всего, в чем нужно разобраться: новые представления, новые звуки, новые люди. Когда он взглянул сверху на город, то узнал его с трудом. Вспомнил собор, некоторые здания. А вот блочные дома снесли, и ветхие портовые пакгаузы на прибрежной полосе переоборудовали в дорогое жилье.

Голова раскалывалась от мыслей. Память возвращалась, но как-то бестолково, короткими бессмысленными вспышками, как обрывки разговоров в шумной столовой или в классе, из которого вышла учительница. Он испугался: нельзя так больше думать. Школа, уроки – это для детей, а он уже взрослый. Она возвращалась, как… – Саймон напрягся. – Как взрывы звуков, когда настраиваешь радио! Он улыбнулся Джеффу. Есть! Он сделал это. Сообразил.

Таня медленно выдохнула, ее плечи обмякли.

– Он забыл вопрос, – расстроенно сказала она.

– Я не забыл! – запротестовал Саймон.

– Ты расстроился, – напомнила Таня. – Тебе казалось, что ты когда-то поступил нехорошо.

– И вовсе нет. Я никогда не делал ничего плохого. Правда, Джеффи?

Два дня назад Рикмен ответил ему резко, даже безжалостно. Но это было сорок восемь часов и целую вечность тому назад.

– Мы все иногда совершаем плохие поступки, Саймон, – сказал он теперь. – И обижаем других людей. Мы не хотим, чтобы так получалось, но…

Таня внимательно смотрела на него, ожидая, возможно, откровения.

– … обижаем, – закончил Рикмен.

– Но я-то нет! – Саймон говорил по-детски вызывающе. – Что я сделал? Если бы сделал, ты бы уже сказал. Как я узнаю, если мне никто не рассказывает? Я же вам не мистер Всепомнящий какой-нибудь, – сообщил он с забавной доверительностью.

– Мы поговорим об этом позже, когда тебе станет лучше, – сказал Рикмен.

– Я хочу знать сейчас! – Раздражение Саймона грозило перерасти в неуправляемый гнев ребенка.

Рикмен начал было говорить, но его прервал звонок мобильника.

– Бэт-фон! – захихикал Саймон. Его настроение снова изменилось с головокружительной скоростью. – Скорее, Робин! В пещеру к Бэтмену!

В палату влетела сердитая медсестра:

– Здесь нельзя пользоваться сотовым телефоном, кругом медицинская аппаратура.

Рикмен извинился, сбросил звонок и отключил телефон.

– Бэтмен был моим любимцем, – начал рассказывать Саймон, совершенно забыв, о чем только что шла речь. – А Джефф всегда хотел быть Суперменом.

Рикмен подумал, как же Таня выдерживает постоянное возбуждение, перепады настроения, забывчивость, бесконечные повторы и эту бессмысленную маниакальную болтовню?

– Извини, – обратился он к ней, показывая телефон. – Это может быть важно.

– Я провожу тебя до лифта, – сказала Таня.

Когда он выходил, Саймон схватил его за рукав:

– Ты не Супермен, Джефф. Если честно, ты и сильным-то не был. Но ты всегда был мужественным. – Он как-то сник. – Джефф всегда был мужественным, – повторил он уже Тане.

– У него как будто ухудшение, – сказал Рикмен, пока они ждали лифт.

Она вздохнула:

– Доктор Пратеш говорит, у него наблюдается прогресс, но выглядит это как два шага вперед, один назад. Это может долго продолжаться. Нам предложили курс реабилитации в специализированном неврологическом центре в… Фэйзакерли, так, кажется.