Текст книги "Почти что сломанная жизнь (ЛП)"

Автор книги: Маргарет Макхейзер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 14 страниц)

Глава 9

Доминик

Я укачиваю Эйлин в своих руках и просто даю ей выплакаться. Она дрожит, но не думаю, что это из-за холодного, неустанно льющего дождя.

Она рыдает в мою грудь. Ее руки вцепились в меня, и я делаю то единственное, что можно сделать для человека, взывающего к Богу унять его боль.

Я просто держу ее в своих объятиях, позволяя ей выплеснуть это наружу.

Последние десять дней я посвятил тому, чтобы добиться доверия Эйлин. Не посягая на ее личное пространство и позволив ей самой выбрать время рассказать мне то, что она захочет, чтобы я знал. Я давил на нее, в то время как она даже не замечала этого.

День за днем и ее стены начали рушиться, пуленепробиваемые барьеры, которые она возвела вокруг себя, наконец-то исчезли.

– Смогу ли я когда-нибудь свободно дышать? – Спрашивает она, глядя на меня своими серыми, полными слез, глазами.

– Да, сможешь и, в конце концов, начнешь жить. – Я глажу ее спутанные волосы, пока она прячет свое лицо на моей полностью намокшей груди.

Мы сидим на мокрой земле, не двигаясь. Ни на чертову йоту.

И мне все равно, что мы промокли до нитки.

Тучи все продолжают обрушивать на нас потоки такого сильного дождя, что я инстинктивно пытаюсь закрыть трепещущее тело Эйлин своим, чтобы ей не было больно.

В моих руках она в полной безопасности, и ее тело все еще крепко прижато ко мне.

У Эйлин может быть разрушенная душа, темный разум, наполненный ужасными воспоминаниями, преследующими ее каждую минуту с момента пробуждения. Но нельзя отрицать тепло, исходящее от ее тела.

У нее самые красивые, потрясающе выразительные глаза, которые я когда-либо видел. В них столько тоски о будущем, которое находится вне ее досягаемости.

Улыбаясь, она вся излучает свет, как маленькая гирлянда; свет, льющийся откуда-то из глубины нее. Может ее тело и держится за прошлое, но душа жаждет солнечного и теплого будущего.

С Эйлин в моих руках, я смотрю в небо, чье нападение на нас начинает ослабевать. Медленно, дождь отступает, успокаиваясь до мелкой мороси.

– Доминик, мне жаль, – говорит Эйлин, не поднимая головы с моей груди.

– У тебя нет никакой причины извиняться.

Она крепче обнимает меня.

Я крепче обнимаю ее.

– Ты насквозь промок и сидишь здесь под дождем из-за меня, – бормочет она.

– Я вижу это по-другому.

Ее милое лицо глядит на меня.

– А как ты это видишь?

– Я не под дождем сижу, я поддерживаю тебя.

– Мне бы хотелось зайти внутрь и обсохнуть, – говоря это, она выскальзывает из моих рук, защищающих ее.

Я позволяю ей уйти, но…

Мне тут же не хватает ее тепла.

Полностью промокшая, Эйлин встает и направляется к дому. Она останавливается и через плечо смотрит на меня.

Я поднимаюсь, и впервые вижу ее – по-настоящему вижу ее как женщину.

Ее мягкое, ангельское лицо лучится красотой, зажигающей ее серые глаза.

Пережитые испытания и каждодневная борьба делают ее исключительной. Я вижу это за ее шрамами на лице и шее, за опущенным краешком левого глаза, или даже за тем, как она старается спрятать свое правое ухо, кончик которого был откушен.

Она – вдохновение, и по-настоящему исключительная. Каждый день она воюет с темнотой, не позволяя той захватить себя. И сегодня она, наконец, сломала оковы своего собственного заключенного разума, выбравшись на свободу.

Она замечательно красива и даже не догадывается об этом.

Она отворачивается и делает оставшиеся несколько шагов к дому.

– Эйлин, – зову ее я.

Она снова останавливается и поворачивается ко мне.

– Ты, возможно, вышла сюда, чтобы кричать на этот мир, но это ты сделала эти несколько шагов. Ты решила встретиться лицом к лицу со своей болью и не позволить ей победить тебя. Никто не заставлял тебя делать это. – И руками я показываю ей на то, что мы снаружи.

Эйлин идет обратно, пока не останавливается передо мной.

– Пришло время отпустить сломанное, – говорит она, глядя на вырез моей футболки.

Ее слова оглушили меня.

Она кричала и плакала.

И теперь она знает, что пришло ее время излечиться.

– Я собираюсь принести тебе полотенце, а потом пойду переодеться. – Эйлин слабо улыбается и направляется обратно внутрь своего теплого дома.

Я поднимаюсь на заднее крыльцо и снимаю промокшие ботинки и носки. Подняв их, я отношу их к главному входу и оставляю около двери. Эйлин спускается вниз, неся большое полотенце, вручает его мне, и вновь исчезает наверху.

Я вытираюсь, насколько это возможно, в гостевой ванне рядом с прихожей. Снимаю с себя мокрую одежду и, насколько могу, выжимаю ее в раковину, перед тем как снова надеть, и направляюсь в кухню.

– Эйлин, я ухожу, – говорю я, когда замечаю ее, стоящую в кухне в ожидании греющегося чайника. Я не хочу оставлять ее, но я также не был готов к сегодняшнему дню. Возможно, она нуждается сейчас во мне, но я должен дать ей немного личного пространства, чтобы принять происшедшее с ней сегодня.

– Доминик, – зовет меня она, когда я наклоняюсь взять свой рюкзак.

– Да? – Я оборачиваюсь, чтобы посмотреть на нее.

– Спасибо. То, что ты сделал для меня, это… – Она не заканчивает предложение, и по тому, как она кусает свою губу и хмурит брови, я могу сказать, она просто не знает, как выразить то, что чувствует.

– Ты сделала все сама, Эйлин, – я поднимаю свою сумку и иду к входной двери.

Эйлин сразу позади меня. Я могу расслышать ее легчайшие шаги, следующие за мной.

– Завтра, если не будет дождя, мне бы хотелось посидеть на заднем дворе и выпить кофе, – говорю я ей, поднимая свои носки и ботинки.

– Думаю, теперь я могу это сделать, – говорит она, кивая головой.

– Увидимся завтра. Позвони, если захочешь поговорить. – Я уже оставил ей свои прямые номера телефонов, на случай если понадоблюсь ей.

– Доминик?

– Что такое? – Спрашиваю я, выходя на крыльцо.

– Ты вселил в меня храбрость открыть дверь.

Удовлетворение – и что-то еще – переполняет меня.

Глава 10

Я запираю дверь за Домиником и смотрю, как он садится в свой темно-красный BMW и уезжает. Мне кажется, я вижу, как он оглядывается на дом, перед тем, как уехать, а возможно и нет. Может, это только плод моего воображения. Мне действительно нужен кто-то, кому я смогу доверять. Может ли Доминик быть этим «кем-то»? Или это всего лишь игры моего разума?

Пока мы сидели под проливным дождем, и руки Доминика крепко обнимали меня, это казалось правильным. Будто там мне самое место, в безопасности его объятий. У его груди я чувствовала себя спокойной, защищенной. Но я знаю, он мой доктор и ничего более. Все это, вероятно, только в моей голове.

Я также полностью осознаю то, что, наконец-то, открыв эту чертову дверь и выйдя наружу, я все еще очень далека от исцеления.

У меня, может быть, ничего никогда не получится. Мое сердце, возможно, никогда не сможет вновь обрести доверие, которое должно присутствовать в любых интимных отношениях, которые мне, скорее всего, хотелось бы испытать.

Но с Домиником...

Его руки обнимающие меня.

То, как его крепкие, мужественные руки гладили мои волосы. Руки Доминика успокаивали меня, а не причиняли мне боль, как их руки.

Или тот его легкий поцелуй, которым он поцеловал мои волосы, когда я всхлипывала, плача на его груди. Все эти вещи мужчина будет делать только для того, о ком по-настоящему заботится.

Но я всего лишь его пациент, а он только мой доктор.

К тому же есть еще разница в возрасте. Мне двадцать три, тогда как Доминику, как мне кажется, ближе к сорока, если не все сорок.

Уже одной разницы в возрасте достаточно, чтобы развести нас.

Но так ли она существенна?

Важна ли была бы для меня разница в возрасте, заметь я на улице взрослого мужчину и молодую женщину, держащихся за руки? Не думаю.

Что меня действительно беспокоит, так это то, что я знаю о Доминике совсем немного, и даже если воображаемое мною притяжение действительно существует, мой разум и мое тело слишком сломаны, для того, чтобы дать ему то, что он хочет и в чем нуждается.

Отойдя от двери, я иду в ванную, раздеваюсь и включаю горячую воду в душе.

Нигде в моем доме нет зеркал, чтобы я не могла увидеть отвратительную, бесформенную личность, глядящую на меня в зеркальном отражении.

Я бы не смогла смотреть на эту женщину и чувствовать к ней что-либо, помимо жалости.

Но, глядя на свое тело, я вижу ужасающие напоминания о том дне, когда меня забрали.

Отметины от зубов по всему моему животу уже почти незаметны, но я все еще могу видеть их очертания.

Вот шрам на правой груди, где они отрезали мне сосок и оставили дырку. В том месте, где должна быть ареола, теперь, хирургическим путем сшитая вместе, шишка.

Если бы я, идя по улице, увидела девушку со шрамом от левого уха до самой ключицы, то испытала бы к ней жалость. Это еще одно напоминание о том, что они пытались меня убить, пусть и безуспешно.

И огромный укус на моем правом плече все еще настолько заметный, что я могу различить отпечатки зубов.

Мое тело – ходячий памятный подарок, хранящий воспоминания, от которых я никогда не смогу избавиться.

Шрамы, рассказывающие историю, которую я предпочла бы не вспоминать.

Историю, которая все еще заполняет мои ночные кошмары. Историю, настолько отчаянно трагичную, что, не поверь вы в нее, я бы на вас не обиделась.

Но для меня она настоящая, мое тело лучшее доказательство тому, что это действительно произошло.

В душе начинаю намыливать руки и провожу по каждому шраму и отметине, оставленными на моей коже.

То приходя в сознание, то опять теряя его, я не помню, как получила каждый из этих шрамов. В больнице медсестры описали мне их.

Я плакала.

И желала себе смерти.

Мне просто хотелось уснуть и, перестав дышать во сне, не проснуться.

Теперь, стоя в душе и позволяя горячей воду стекать по мне, я думаю о важности происшедшего сегодня. Я дала бой своим демонам. Я встала и показала им, что могу бороться.

Я показала самой себе, что могу бороться.

Может я смогу оставить позади свою сломанную жизнь, и потихоньку позволить разбитым черепкам меня соединиться.

Я никогда не стану цельной снова. Эти обломки будут всегда, но все же...

Может, у меня еще все получится.

Выключив воду, я выхожу из душа и заворачиваю свое отвратительное тело в большое банное полотенце. Зайдя в спальню, и прежде чем вытереться, достаю пижаму. Открывая ящик для белья, мой взгляд устремляется наружу. Там летает что-то ярко-синее. Когда я поворачиваюсь и подхожу к окну моей спальни, блестящая ярко-кобальтовая сойка сидит на подоконнике.

Я стою внутри, восхищаясь чистой красотой ее оперения. Этот цвет такой яркий и захватывающий, что все, что я могу только стоять и восхищаться ее блеском.

Через несколько секунд голубая сойка улетает прочь, а я остаюсь с воодушевляющим образом великолепной птицы, расправляющей свои крылья и свободно улетающей в небо.

Не могу заставить свои ноги двигаться или свой мозг думать о чем-то другом, кроме этой синей сойки. Даже не знаю, как долго я стою перед окном своей спальни просто глядя на то место, где сидела эта птаха.

Не могу вспомнить, видела ли я хоть одну синюю сойку за последние три года.

Или они были здесь все время, в ожидании того момента, когда я замечу и оценю их красоту?

Синяя сойка одарила меня одним мгновением своей утонченности перед тем, как вспомнить о своей свободе и улететь.

Просила ли меня сойка взглянуть на себя и оценить значимость того, что сегодня произошло?

Или это я, расправляющая свои крылья?

Было ли это сегодня моим первым шагом к обретению своей собственной независимости?

Глава 11

Лежа в кровати и пялясь в потолок, позволяю своим мыслям вернуться во вчерашний день. Впервые с того момента, как вернулась из больницы, я открыла дверь и вышла наружу.

И не только вышла, я выбежала наружу.

Я так злилась на шторм и в его лице на весь мир, что не могла еще быстрее отпереть дверь, чтобы выйти на улицу и просто орать на него. Но выйти наружу еще раз, уже не испытывая гнева, смогу ли я сделать это?

Доминик сказал, что хотел бы выпить свой кофе на улице, если конечно, не будет дождя, и прямо сейчас я молюсь, чтобы этот дождь пошел. Но солнце счастливо светит в окно моей спальни, не заботясь о моих желаниях.

Не думаю, что легко смогу выйти на улицу сегодня. Вчера я была без ума от гнева, что сломало мои собственные барьеры, но сегодня… Я не уверена.

Вылезая из постели, я задаюсь вопросом, прилетит ли вчерашняя синяя сойка навестить меня. Я подхожу к подоконнику и просто смотрю в окно. Величественное дерево мягко раскачивается, пока легкий ветерок играет его ветвями.

Я могу сделать это. Я могу разорвать поработившие меня оковы страха и потом двигаться дальше. С помощью Доминика, думаю, у меня получится освободиться.

Надеваю джинсы и кардиган с длинным рукавом, и спускаюсь вниз готовить кофе. Уже почти десять, и я знаю, что скоро появится Доминик. Пока я стою в кухне и смотрю в окно, в горле появляется неприятное ощущение при глотании.

Вчерашний злой дождь закончился. Сегодня небо синее и полно мягких, пушистых, белых облаков, которые свободно плывут на голубом фоне. Они так легко движутся в синеве, позволяя мне свободнее дышать в первый раз за долгий период времени.

Я не совсем уверена, что чувствую при мысли о еще одном выходе на улицу. Это требует какого-то особо сильного вида свободы, чего-то, чего я не испытывала с того дня, как меня выкрали. Это как зажечь свет, и сейчас пришло время дать этой иллюминации вести меня в лучшее, полное надежды, место.

Потягивая свой кофе, я полностью поглощена волшебной тайной облаков. Они говорят со мной; они вопят на меня; они кричат на меня; они успокаивают меня.

Но, когда они злятся на меня, они не дают мне забыть.

Дзынь.

Дзынь, дзынь.

Звонок моего телефона отрывает меня от моего занятия, возвращая в реальность.

– Алло, – говорю я.

– Меня сегодня впустят? – спрашивает Доминик.

– Ты уже здесь? – я иду к входной двери.

Выключаю сигнализацию, отпираю тяжелую деревянную дверь и открываю сетчатую дверь. Мы одновременно вешаем трубку.

– Мне было интересно, впустишь ли ты меня. Я стучал несколько минут.

– Прости, глядя в окно, я задумалась, – смотрю вниз и замечаю, что в руках он держит два матерчатых мешочка. – Что это? – спрашиваю я, указывая на пакетики.

– Ну, для ланча рановато, но я подумал, что мы могли бы устроить пикник.

Сердце тут же быстрее застучало, желчь поднялась к горлу, и желудок завязался в огромный узел.

– Я…я…я… – едва могу сказать.

Бегом несусь в ванную и вырываю мой утренний кофе. Я сажусь рядом с унитазом, пока сухие спазмы заставляют мой живот сокращаться, причиняя боль.

– Эйлин, – Доминик входит в ванну.

Я гляжу на него и трясу головой «нет», мой уже пустой желудок все еще продолжает сокращаться.

Опустившись на колени, Доминик придерживает мне волосы, а мой живот продолжает свое безжалостное восстание.

– Что случилось, Эйлин? – спрашивает он, слезы набегают на глаза, но я не позволяю им пролиться.

– Я не могу пойти с тобой на пикник.

– Почему нет?

– Я никуда не могу пойти, Доминик. Я не готова, я слишком, слишком, я… – делаю паузу, чтобы собраться с мыслями. – Я слишком напугана.

– Я думал, просто пикник у тебя на заднем дворе. Сегодня такой хороший день, и я хотел, чтобы мы посидели на солнышке.

Мой желудок успокаивается, сердцебиение замедляется.

– То есть, мы никуда отсюда не пойдем?

– Нет, Эйлин, – машет головой Доминик. – Ты еще не готова к этому. Однажды мы обязательно куда-нибудь пойдем, но сегодня я просто хочу, чтобы мы насладились свежим воздухом и ощущением легкого ветерка на нашей коже. И я приготовил сэндвичи, у меня есть и клубника с черникой, и, конечно же, сыр и крекеры, – говорит он, убирая на сторону мои волосы.

– Ты сам все приготовил? – спрашиваю я, поднимаясь с пола.

Подхожу к раковине и беру запасную зубную щетку, которую храню здесь на всякий случай.

– Не только это, но еще я приготовил лимонад по моему секретному рецепту. Это такой секретный рецепт, его знают только три миллиона людей… Ладно, я соврал. Как приготовить лимонад, я погуглил, – говорит он и смеется. – Я подожду тебя на кухне.

Он выходит, позволяя мне почистить зубы без свидетелей.

Закончив, я слышу Доминика, напевающего какую-то песенку. Я иду на глубокий, гипнотизирующий звук, и нахожу его, сидящем на своем стуле в ожидании меня.

– Что ты напеваешь?

– «All Of Me» Джона Ледженда. Слышала когда-нибудь? Я как-нибудь поставлю ее тебе, это действительно великолепная песня. Так, вся помощь, которая от тебя требуется – это дать мне два стакана для моего секретного лимонада и открыть заднюю дверь, чтобы мы вышли наружу.

Достаю из шкафчика два высоких стакана и медленно, осторожно иду к задней двери. Выключаю сигнализацию и несколько минут просто смотрю на замок.

В моей голове разворачивается сражение. Часть меня хочет открыть эту дверь так же легко как вчера. Но другая часть твердит мне, что чудовища не смогут попасть в мой дом, если я останусь внутри и буду держать дверь на замке.

Открой ее.

Оставь ее закрытой.

Открой эту чертову дверь, Эйлин.

Они вернутся за тобой.

Открой проклятую дверь.

Никогда не отпирай ее.

Доминик снова начинает напевать ту же песенку, и глубокий звук его голоса возвращает меня в настоящее.

– Ты любишь цыплёнка? – спрашивает он беспечно. – Надеюсь, что «да», потому что я приготовил нам сэндвичи с цыпленком, авокадо и салатом. Хлеб я, конечно, не сам пёк, я его купил. Но я сложил все вместе, чтобы приготовить нам сэндвичи.

Я оборачиваюсь посмотреть на него, стоящего в паре метров от меня, ухмыляющегося милой улыбкой, и ждущего, когда я наконец-то открою дверь.

– Я еще и одеяло для пикников привез, чтобы нам не сидеть на влажной траве.

Я опускаю руку на дверную ручку и закрываю глаза, приказывая себе открыть эту чертову дверь.

– Если хочешь, я могу вынести подушки, чтобы ты могла полежать на солнце и впитать в себя его тепло.

– Когда-то я любила солнце, – говорю я, опираясь лбом о дверь. Прохлада древесины мгновенно проходит через все мое тело, успокаивая пульсирующий в каждой частичке меня жар.

– И очень скоро ты снова научишься любить его. Начиная прямо с сегодняшнего дня. Мы можем сидеть здесь и есть наш ланч, а когда закончим, соберем все, и ты сможешь вернуться внутрь. Но сейчас мы должны накормить свои тела с тем, чтобы мы смогли подпитать наш разум.

Я отпираю мой первый замок.

– Я собирался сделать это, – кашляет он. – Ну, знаешь, купить для нас пирог с фундуком, но я не знал, есть у тебя аллергия на орехи или нет. У тебя есть на что-нибудь аллергия?

– Нет, по крайней мере, мне об этом ничего неизвестно, но я не большой фанат мяса, предпочитаю цыпленка и индейку. А еще я не люблю цветную капусту, это просто отрава.

– Ага, я тоже ее не люблю, – говорит Доминик.

Отпираю второй замок и на несколько сантиметров открываю дверь.

– Я принес клубнику и чернику тоже. Надеюсь, ягоды в сумке еще не превратились в месиво. Если «да» то мы можем положить их в стаканы с лимонадом и назвать все это пуншем.

Я широко открываю дверь.

– У тебя есть какой-нибудь любимый сорт сыра? Мне нравится бри… Подожди, или это камамбер? Они выглядят похоже и для меня на вкус одинаковые, я имею в виду, они оба покрыты этой белой субстанцией и оба потрясающие на вкус. Но знаешь, чего я терпеть не могу? Голубой сыр. Сама посуди, они заражают сыр этими бактериями, чтобы сделать его таким жилистым. Пахнет он при этом носками, не то чтобы я засовываю свой нос в вонючие носки или еще что, но так, мне кажется, могли бы пахнуть грязные носки.

Дверь полностью открыта теперь, и я стою всего в шаге от того, чтобы оказаться на улице.

Поворачиваюсь и смотрю на Доминика, он подбадривающе улыбается мне в попытке успокоить.

– Ты близко, Эйлин, – его голос нежен. – Шагни вперед и дыши.

Я поднимаю свою ногу и ставлю ее уже по другую сторону дверного проема.

– Сегодня прекрасный день, чтобы жить, – говорит он, даже не двигаясь в мою сторону.

Он делает то же, что и всегда, даря мне необходимое пространство, и позволяя мне делать это на своих условиях.

– Сегодня прекрасный день, чтобы наконец начать видеть, Доминик, – и я полностью выхожу наружу.

Солнце омывает меня своими яркими, теплыми лучами.

– Думаю, вот здесь замечательное местечко, как по-твоему, Эйлин? – Доминик зовет меня на полпути во двор.

– Конечно, – говорю я, идя ему навстречу.

Он встряхивает свое одеяло для пикников и расстилает его, потом стягивает свои ботинки и садится. Он начинает вытаскивать из полотняных мешочков еду, выкладывает ее на одеяло.

– Знаешь, еда гораздо вкуснее, когда ты сидишь и ведешь приятную беседу с другим человеком, – говорит Доминик, жестом приглашая меня сесть напротив него.

Я тоже снимаю туфли и, переплетя ноги, опускаюсь на одеяло.

– Так, теперь неважно, насколько невкусной окажется моя стряпня, тебе разрешается только хвалить меня.

Я понимаю, что улыбаюсь его глупой шутке.

– Доминик, это фантастически вкусно, я никогда не пробовала ничего вкуснее, – с сарказмом дразню его я.

– Может, перед тем, как заявлять такое, тебе стоит отведать кусочек? Тогда, знаешь ли, это прозвучит более правдоподобно.

– Ты хочешь иметь детей? – спрашиваю я, полностью меняя тему разговора.

Доминик слегка покашливает, но потом быстро восстанавливает свое самообладание.

– В общем-то, это не то, о чем я когда-нибудь серьезно задумывался. Были такие мысли, конечно, но я никогда не был на сто процентов готов для детей.

– Ты женат?

– Был и, полагаю, фактически все еще женат, по крайней мере, пока бракоразводный процесс не завершен.

– И вам с женой никогда не хотелось иметь детей?

– Такая абстрактная мысль посещала меня, но, как я уже сказал, я никогда не рассматривал ее по-настоящему. Да и моя жена не хотела ребенка, поэтому мы и не обсуждали это серьезно.

– Я никогда не задумывалась, хотела ли я ребенка, а теперь я даже забеременеть не могу, – я поднимаю голову к солнцу и закрываю глаза.

– Почему?

– Из-за того, что они сделали. Они лишили меня этого, как и всего того, что они сломали во мне.

– Если и когда ты будешь готова, всегда можно найти другие подходящие варианты, если ты захочешь стать матерью. У тебя еще есть шансы.

Я смотрю на Доминика, который сейчас наливает для нас свой лимонад. Он протягивает мне стакан, и я отпиваю глоток. До чего же кисло! Ничего не могу поделать и зажмуриваю глаза, но, должно быть, у меня получилась какая-то смешная физиономия, потому что Доминик начинает хохотать.

Он делает глоток и морщится сам.

– Блин, должно быть, я забыл положить сахар.

– Ага, я тоже так думаю.

– Ладно, похоже, придется воду пить. Пойду, принесу, – он встает, обувается и заходит в дом, принести нам воды.

Я смотрю на дом, а когда перевожу взгляд снова на одеяло для пикников, я ошеломлена и теряю дар речи при виде того, что находится рядом с моей коленкой.

Блестящее голубое перо.