Текст книги "Почти что сломанная жизнь (ЛП)"

Автор книги: Маргарет Макхейзер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 14 страниц)

Глава 6

Одна тысяча двадцать второй день и мне все еще больно.

Моя душа продолжает кровоточить, а сердце все так же погружено в лед, боясь что-либо почувствовать.

Но сегодня я собираюсь открыть дверь. Сегодня я действительно собираюсь попытаться.

Попытаться увидеть мир не только в бежевом цвете.

Попробовать вернуть краски в мою сломанную жизнь.

Попробовать дышать, не позволяя постоянному вихрю безнадежности толкать меня все дальше в темноту.

Я собираюсь попытаться.

Выглядывая из окна кухни, замечаю ярко-голубое небо. Частично спрятавшееся солнце ярко сияет, освещая все вокруг.

Быть может однажды эти золотые лучи света дотянутся и до меня. Возможно, солнечный свет растопит лед в моем сердце и заполнит пустоту в нем так, что я снова буду цельной.

Раздается звонок в дверь, и я знаю, что доктор Шрайвер уже приехал. Еще только 9:50. Он приехал раньше. Подхожу к двери и смотрю в глазок. Я не могу его видеть.

Это не он?

А если это они, и они вернулись, чтобы убить меня?

– Эйлин, вы сказали, что откроете дверь, – говорит из-за двери доктор Шрайвер. Он должно быть уже присел, ожидая меня.

Я ввожу код, чтобы отключить сигнализацию, отпираю дверной замок, а затем опускаю свою руку на ручку и второй замок.

Сердце бьется быстро, и я ощущаю, как струйка пота стекает по моей шее вниз.

Я могу сделать это.

Я могу открыть дверь.

Это всего лишь гребаная дверь, Эйлин. Открой ее.

Я открываю маленькую щелочку и выглядываю наружу.

Положа ногу на ногу, Доктор Шрайвер сидит на крыльце и смотрит на меня.

– Как мило с вашей стороны присоединиться ко мне сегодня, Эйлин. Не хотите ли присесть? – Смеясь, говорит он и рукой указывает мне на пол с моей стороны прозрачной дверь.

– Спасибо, что снова пришли увидеться со мной, доктор Шрайвер. – Я присаживаюсь на пол, принимая такую же позу, что и он.

– Вы точно собрались сделать из меня либо старика, либо напыщенного осла с перьями в заднице. Пожалуйста, зовите меня Домиником.

Из меня вырывается маленький смешок, и я киваю ему головой.

– Расскажите мне о своей ночи? Что вчера было у вас на ужин? – Спрашивает он.

На ужин? Он хочет знать, что я ела? Это немного… странно.

– Умм, я ела спагетти.

– Сами готовили?

– Да, сама. Я немного умею готовить. Конечно, я не великий повар, но накормить себя могу. Я люблю свежеприготовленную пасту, а не магазинную, поэтому я заготавливаю сразу большую партию, которую можно растянуть на какое-то время. Я не большой едок. – Я смотрю на улицу, позади Доминика.

– Какое у вас самое любимое время года? Сам я люблю весну, она словно обещание новых и восхитительных вещей в будущем. Недвижимые, спящие зимой вещи, будто обретают вторую молодость. Единственное, чего я не люблю, это пчелы. У меня аллергия на пчелиный яд. На самом деле, я даже ношу с собой шприц с антидотом, на всякий случай. Думаю, мои шансы стать пчеловодом вылетели в трубу в тот самый первый раз, когда меня везли в больницу из-за того, что опухшая трахея перекрывала доступ воздуха. – Он смеется своей собственной шутке, и я понимаю, что улыбаюсь вместе с ним.

– А мне нравится осень, – отвечаю я, опустив глаза и смотря в пол.

– Что же так привлекает вас в осени?

– Мне нравится наблюдать, как листья меняют цвет. Я сижу на столешнице кухонного стола и каждый день смотрю, как ярко-зеленые листья становятся желтыми, а потом и темно-оранжевыми.

– Вам нравится оранжевый цвет?

– Да, думаю, да. Моя жизнь бесцветна. Мне нравится притворяться, что я погружена в яркость. Но в большинстве случаев это происходит только на несколько секунд, до того момента, как я напоминаю себе насколько черная у меня жизнь. – Я опускаю подбородок на грудь под весом правды в моих собственных печальных словах.

– А какой у вас самый любимый цвет? Я люблю зеленый. Я нахожу его очень успокаивающим и жизнеутверждающим.

Посмотрев на Доминика, я замечаю, что на нем надеты темно-синие джинсы и зеленая рубашка на пуговицах с длинными рукавами.

– Фиолетовый. Когда я была маленькой девочкой, мне хотелось фиолетовую комнату. Мои папа с мамой любили меня так сильно, что они покрасили мою спальню в четыре оттенка фиолетового. Они сделали это, пока я была в школе, и когда я вернулась домой, они притворились, что это самый обычный день. Войдя в свою комнату, я кричала и плакала от восторга.

– Сколько вам было тогда лет?

– Мне было двенадцать. Я все еще помню тот день, как будто это было вчера. Мне не разрешали спать в моей комнате несколько ночей, пока запах не выветрится. Этот цвет остался до сих пор. Ну, я предполагаю, что это все еще четыре оттенка фиолетового. Я не была в доме у родителей в течении… – я замолкаю, не желая заканчивать предложение.

– Расскажите мне о своих друзьях.

– У меня их нет.

Доминик глядит мне в глаза и, хмуря брови, склоняет голову набок.

– С трудом могу в это поверить, Эйлин. Вы обладаете очень приятной и легкой индивидуальностью. Почему у вас нет близких друзей?

– У меня вообще никаких друзей нет.

– Ну, это определенно не может быть правдой, – говорит он, разводя и снова кладя ногу на ногу.

– Я не могу быть среди людей. Они пугают меня. И те друзья, которые у меня были, оставили меня, когда я…

– Когда вы что?

– Когда я уже не могла быть той, какой они хотели бы, чтобы я была.

– И что же они хотели? – Спрашивает Доминик, снова передвигаясь.

– Они хотели, чтобы я была нормальной.

– Что заставляет вас думать, что вы не нормальная?

– Мне следует оставить позади то, что со мной произошло.

– Кто сказал?

– Ну, с тех пор прошло столько времени. И по телевизору я видела тех девушек, которые только спустя четыре месяца были в состоянии рассказать свою историю. Прошло уже три года, а я до сих пор не могу забыть то, что произошло. – Я встаю и начинаю расхаживать туда-сюда прямо за дверью.

– Эйлин, – зовет меня Доминик. Я оборачиваюсь и вижу, что он тоже встал. – Эйлин, – снова говорит он, пока я расхаживаю туда-сюда в напрасной попытке облегчить свое разочарование.

Три чертовых года и мой разум до сих пор не может справиться с этим.

Почему?

– Эйлин! – С нажимом говорит Доминик, возвращая к себе мое внимание.

– Да?

– В этом нет правильного или неправильного. Нет жестких и быстрых правил о том, как долго будет проходить восстановление. Сравнивать себя с другими, не беря в расчет ситуацию, бесполезное и неправильное занятие. Каждая ситуация уникальна. Но подозреваю, что вы уже и сами знаете это. И еще я думаю, что ваше окружение – это то единственное, что вы можете контролировать. Поэтому, желая сохранить спокойствие, вы отгородили себя от мира.

Перестаю метаться и поворачиваюсь, чтобы посмотреть на Доминика.

Это правда?

Неужели я настолько сломлена, что единственная возможность продолжать существовать – запереть себя в своем доме?

Могу ли я выбрать преодоление боли и научиться встречаться лицом к лицу с катастрофическим событием, произошедшим тем пасмурным днем.

– Хочу, чтобы в моей жизни снова были краски, – еле слышно шепчу я.

– Я не расслышал вас, – говорит Доминик, делая шаг к прозрачной двери, поворачивая и наклоняя свою голову так, чтобы лучше слышать меня.

– Я хочу снова видеть много разных красок, а не только бежевый, Доминик. Я хочу вернуть себе фиолетовый. И ярко-оранжевый для вдохновения. Я не желаю иметь внутри себя черный. Мне нужны краски. – Я делаю шаг к двери, и когда подхожу к ней, опуская свой лоб на сетку, и закрываю глаза.

– Я могу помочь вам.

– Пожалуйста, дайте мне надежду, – тихо говорю я.

– Эйлин?

– Да, – я не поднимаю голову, чтобы взглянуть на него.

– На сегодня мы закончили, но завтра…

– Да, – прерываю его я.

– Завтра вы откроете обе двери.

Подняв голову, я смотрю на его мягкое лицо. Черты его лица теплые и в них видно приятие.

– Завтра я открою обе двери, – соглашаюсь я, удивляя саму себя.

Глава 7

День одна тысяча двадцать третий, 10 утра. В дверь еще не звонили.

Что, если Доминик сегодня не придет?

Что, если он больше не хочет помогать мне?

А вдруг он решил оставить меня?

Они всегда уходят.

Стоя в своей гостиной с кружкой дымящегося кофе в руках, я с нетерпением смотрю на дверь.

Он сказал, что будет здесь. Где же он?

Полагаю, это не имеет значения, вероятно я вообще не открыла бы двери.

Я еще к этому не готова.

Я определенно не готова. Я сошла с ума, раз думаю, что могла бы впустить его внутрь, нет ни малейшего шанса, что я смогла бы открыть эти двери.

Еще не время открывать их, моя душа еще не желает принимать это.

Я отворачиваюсь от входной двери и в тот момент, когда я уже направляюсь в кухню, раздается дверной звонок.

Он здесь и все еще хочет помочь мне.

Я оставляю свой кофе и иду к двери. Смотрю в глазок и вижу Доминика, который стоит в полный рост по другую сторону двери.

Глубоко вдохнув носом, я закрываю глаза и опускаю лоб на тяжелую дверь из коричневого дерева.

– Эйлин, я бы хотел чашку кофе, пожалуйста, – говорит он, ничуть не повышая голоса.

Он знает, что я уже стою с другой стороны.

– Я… – Я не уверена, что собираюсь сказать. Я убедила себя, что не могу открыть ему дверь. Страх грызет меня, и голоса монстров звучат все громче.

Неужели я навсегда застряла в мире бежевого цвета?

– Эйлин, который час? – Спрашивает Доминик.

Я гляжу на огромные настенные часы, висящие над обеденным столом в гостиной с тех самых пор, как я сюда переехала.

– Десять минут одиннадцатого, – отвечаю я.

– Вы уже пили кофе?

– Перед тем, как вы постучали.

– Хорошо, значит, теперь мы можем выпить кофе вместе. Мне со сливками и сахаром, пожалуйста, Эйлин, – говорит он уверенным тоном.

Он хочет войти внутрь. Он сказал вчера, что я открою двери и впущу его внутрь.

И думаю, я могу сделать это.

Это только две двери.

Я берусь за тревожную кнопку, висящую у меня на шее, и крепко стискиваю ее в руке.

Ладно.

Я могу сделать это.

Я выключаю сигнализацию и открываю деревянную дверь. Доминик стоит немного в стороне от прозрачной двери, явно ожидая, что я открою ее ему. Он мило улыбается мне, пока я нервно пытаюсь отпереть защелку.

У меня так сильно дрожат руки, что я никак не могу справиться с защелкой.

– У вас обычный кофе или то декафеинизированное дерьмо, которое все еще в моде? – Спрашивает Доминик, пока я концентрируюсь на том, чтобы вставить ключ в замок.

– Ммм, я пью только натуральный кофе. У меня есть кофемашина, так что я смогу сварить вам настоящий кофе.

– Ооо, так вы настоящий бариста? Ну что ж, тогда мне латте, пожалуйста. Я не часто его пью, ведь это не круто – парню заказывать такое на публике, но принимая в расчет то, насколько вы искусны в приготовлении кофе, можете угостить меня латте, – говорит он, смеясь.

Он часто это делает: смеется над своими собственными шутками. Каким-то образом улыбка находит свою дорогу и к моим губам тоже.

Могу сказать, что за последние три дня я улыбалась больше, чем за прошедшие три года.

Я даже не заметила, как защелка повернулась, и прозрачная дверь была отперта.

Дерьмо.

Больше меня ничего не защищает. Я совсем беззащитна, уязвима перед высоким мужчиной по другую сторону двери.

Мои пальцы снова сжимают тревожную кнопку. Я могу ощутить, как предплечье начинает болеть, потому что хватка невероятно сильная.

Мое сердце несется с уже хорошо знакомой скоростью. Пот бисером стекает по моей спине, пропитывая мою футболку.

Маленькие черные бабочки танцуют перед глазами, и я почти ощущаю, как соскальзываю в неизвестное

– Один, два, три, четыре, – начинает считать Доминик. Я хватаюсь за дверной косяк, чтобы сохранить равновесие. – Пять, шесть, семь, – его голос приобретает тот самый глубокий, более спокойный тон. – Вдохните через нос и задержите дыхание, – инструктирует меня он.

Я вдыхаю и задерживаю воздух до тех пор, пока Доминик не говорит мне выдохнуть.

– Теперь выдыхайте, Эйлин, – говорит он, и я слушаюсь его. Мое тело успокаивается, хотя я все еще не отпустила тревожную кнопку. Но я немного ослабила хватку, и черные бабочки больше не кружатся у меня перед глазами. – Теперь, можно ли мне войти, чтобы вы приготовили для меня тот кофе?

С огромным комом и полностью пересохшим ртом, я поворачиваю ручку.

Я открываю дверь.

Я, блин, открываю дверь.

Я открываю эту гребанную дверь.

Широко распахнув ее, я смотрю на мужчину с огромной улыбкой на его лице.

Мы стоим, рассматривая друг друга. Он не пытается войти, и я тоже не двигаюсь в сторону, чтобы пропустить его.

Он ждет меня, и я собираю всю свою храбрость, чтобы сделать этот последний решительный шаг. Разрешить ему доступ в мой дом, и в мою голову.

Я смотрю на Доминика, его подбадривающая улыбка даже не дрогнула. Он не нависает надо мной, не пытается запугать меня. Он стоит достаточно далеко, чтобы я могла закрыть дверь, если бы захотела.

Мы просто стоим глядя друг на друга, и словно неслышный разговор ведется между нами.

Он дает мне время и пространство уйти, если мне понадобится, и я очень стараюсь отодвинуться в сторону и дать ему войти в дом.

Он позволяет мне самой принять решение.

Проходит, может быть, мгновение.

А возможно и час.

Мы будто кружим по кругу. Я, пытаясь собрать свою сломанную жизнь, и он, давая мне время привыкнуть к его присутствию в моем уединении.

Дыра в моем сердце затягивается и становится чуть-чуть меньше.

Я отхожу в сторону, молча приглашая Доминика войти в мой дом и мою жизнь.

– Теперь, Эйлин, я еще и голоден. Слава Богу, я принес нам банановый хлеб. Можно мне, наконец, тот кофе? – Он переступает через порог и становится меньше, чем в двух метрах от меня.

Как только он вошел внутрь, я быстро заперла двери и включила заново сигнализацию.

– Сюда, пожалуйста, – говорю я, идя впереди Доминика, и провожая его в кухню.

– Могу я присесть? – Спрашивает он, указывая на бежевый стул около кухонного стола.

– Конечно, пожалуйста. Я сейчас приготовлю ваш латте.

Я беру уже молотый кофе и начинаю готовить ему латте. Я могу почувствовать на себе его взгляд. Даже несмотря на то, что я стою к нему боком, я чувствую его пронизывающий, проникающий взгляд. Себе я тоже варю свежий кофе, и когда все готово я отношу чашки на кухонный стол.

Выдвинув себе стул, я присаживаюсь, подтягивая колени к груди, в защитном жесте обхватывая себя руками.

Я жду, когда Доминик задаст свои вопросы, которые, как я уверена, у него есть.

Он подносит кружку с кофе к губам и тихонько дует на бежевую жидкость, перед тем как сделать глоток и попробовать ее.

– За что вы так любите кофе? – Он спрашивает о кофе? – Для меня хороший кофе всегда рассказывает историю. Он говорит со мной и описывает свое путешествие со времен кофейной зрелой ягоды на рубиновом дереве. О руках, срывающих ее с дерева, о человеке, которому эти руки принадлежат и о том, что он должен сделать для того чтобы каждый день добираться до работы. Потом следует метод сушки, где кофейные ягоды выкладываются на солнце и несколько раз в день переворачиваются для того, чтобы предотвратить разложение. Процесс сушки занимает недели. Вы знали об этом, Эйлин? Недели ягоды по несколько раз в день переворачивают. Представляете, до чего скучная это работа?

– Но если это то, ради чего его наняли на работу, тогда, вероятно, ему это не наскучивает. В особенности, если зарабатываемые этим деньги идут на то, чтобы прокормить семью, – говорю я, отпивая глоток вновь оцененного кофе.

– Вы правильно подметили, это заставит меня еще больше ценить эту чашку кофе. Перемалывание бобов – это другой трехступенчатый процесс, и это еще до того, как мы можем протестировать или оценить кофе.

– Похоже, вы многое знаете об этом, – комментирую я, все еще попивая свой кофе.

– Я многое знаю об этом потому, что я нахожу очень занятным то, что скромная кофейная ягода насыщенного красного цвета в сочетании с водой, жизненно необходимой многим из нас, создает коричневую жидкость. Мне приятно знать, как и почему происходят вещи.

– И какие выводы вы сделали о кофейном бобе?

Доминик улыбается мне, расслабляясь в своем кресле.

– Правду?

– И ничего кроме правды, – отвечаю я.

– Без этой насыщенной, полнотелой, темно-коричневой жидкости я бы не смог нормально думать по утрам. И я снимаю шляпу перед теми мужчинами и женщинами, которые собирают, сушат и переворачивают эти бобы ради того, чтобы у меня был мой кофе.

– Это я приготовила кофе, который вы пьете, поэтому вам следует благодарить меня тоже.

–Ха! – Доминик опирается на спину и у него вырывается грохочущий смешок, исходящий из глубин его груди, и я чувствую, что тоже улыбаюсь. – До чего же грубо с моей стороны! Спасибо, Эйлин, мне очень нравится ваш кофе!

Вместе мы допиваем наш кофе, и вдруг до меня доходит, что сегодня это уже третий день общения с Домиником, а он еще не спросил меня о причине моего состояния.

– Доминик, – говорю я, делая последний глоток.

– Да.

– Почему вы не спрашиваете меня о то, что случилось?

– Потому что, когда вы будете готовы, вы сами расскажите мне.

– А что, если я никогда не буду готова рассказать вам?

– Все эти «что, если» не существуют в моем мире. Нет никаких «что, если», есть только прошлое, настоящее, и то, что нам надо сделать, чтобы избежать чего-то плохого, что может случиться в будущем.

Я смотрю в сторону и чувствую, как хмурю брови, пока обдумываю слова Доминика.

– Я могу избежать чего-то плохого в будущем никогда не покидая свой дом, – говорю я, смотря на Доминика.

– Да, но вряд ли это называется «жить». Это черное существование. А мы все заслуживает жить жизнью полной красок.

– Гм, – хмыкаю я себе, раздумывая.

– Ну, что ж, сегодня у вас был мини-урок из жизни кофейного зернышка. Завтра я припозднюсь, но обязательно буду здесь. – Доминик поднимается и подбирает с пола свой рюкзак. – О, я забыл банановый хлеб. Вот, держите, – говорит он, открывая свою сумку, и выкладывает на стол два куска бананового хлеба, завернутых в целлофан. – Банановый хлеб лучше всего подавать теплым намазанным маслом. Если не хотите съесть немного сегодня, оставьте нам к кофе на завтра.

Я встаю и иду к двери. Выключаю сигнализацию, отпираю обе двери и открываю их для того, чтобы Доминик мог уйти.

– Увидимся завтра, – говорит он, выходя наружу, и идет к своей машине.

Закрыв двери, я вновь включаю сигнализацию.

Я останавливаюсь около кухонного стола и смотрю на два невинных куска бананового хлеба, принесенных Домиником.

И тут до меня доходит.

Произошли две значительные вещи. Они настолько большие, что я не могу отрицать их или выкинуть из головы.

Я открыла сегодня обе двери, и я впустила внутрь нового человека.

И… чернота в моей жизни только что приобрела другой оттенок.

Глава 8

– Меня выкрали, – начинаю я. Доминик сидит в том же кресле, что и всю неделю, и смотрит на меня по своему обыкновению очень спокойно.

Не осуждая.

– Когда?

– Три года назад. Этот день изменил всю мою жизнь. Он также стал днем, когда моя жизнь перестала быть нормальной.

– Норма – понятие субъективное, Эйлин. Для всех оно разное, – говорит он, продолжая смотреть на меня.

– Хотите начать записывать? – Спрашиваю я, медля, пытаясь избежать перечисления полных ужаса подробностей, которые, как я знаю, мне придется рассказать ему.

– Если вы хотите, чтобы я вел записи, я могу, но сам я на данном этапе предпочитаю слушать.

Я просто киваю и ставлю свою чашку кофе на кухонный стол. Не говоря ни слова, я поднимаюсь и пересаживаюсь на место, где я провожу большинство своих дней. Я залажу на кухонную столешницу, смотрю на улицу, на мир, быть частью которого я не могу.

Облака сегодня опять темные, глубоко серые, будто обещают пролиться сильным дождем. Они собираются вместе и зловеще нависают над моим домом, предрекая свою власть.

Неужели эти тяжелые штормовые облака означают предзнаменование о том, что моя жизнь измениться после сегодняшнего дня? Или они предупреждают меня о том, чтобы я держала свой рот на замке? Говорят мне, чтобы я даже не пыталась прорваться сквозь это существование и попробовать новую жизнь? Я не могу думать об этом сейчас. Доминик ждет.

– Тот день был другой. Когда я проснулась и включила радио, в новостях говорили о Трише Маккензи, молоденькой девочке-старшекласснице, пропавшей по дороге из школы домой, и о том, как было обнаружено ее тело, – я продолжаю смотреть на мрачные темные облака за окном.

– Я работала в магазине в торговом центре. В тот день девушка, которая обычно со мной работала, позвонила и сказала, что заболела и не может прийти. Это было как раз в то время, когда весь город был за двадцать четыре часа сражен повальным вирусом.

Если бы я только заболела в тот день.

– Я позвонила своему боссу сказать ему о том, что придется работать одной и попросить помощь, но в других его магазинах было то же самое. – Делаю глоток своего кофе, и мои глаза наполняются слезами.

– Я была так занята, но меня все время преследовало досадное чувство, что вот-вот случится что-то плохое. Оно было там весь день, сосало под ложечкой. Я просто знала, грядет что-то ужасное. Оглядываясь назад, я понимаю, что мне следовало запереть магазин и никого не пускать внутрь.

Не уверена, что Доминик слушает. Я не смотрю на него. Я настолько сосредоточена на воспоминаниях и попытке найти слова о случившемся, что даже не могу посмотреть.

– Я была очень занята прибывшими стеллажами с новой одеждой, магазин все время был полон посетителей. Поэтому, когда в середине дня мне позвонил директор, чтобы сказать, что он очень занят и не сможет приехать в магазин раньше четырех, я подумала, что раз я уже проработала одна половину рабочего дня, то оставшиеся несколько часов меня не убьют.

Первые большущие капли дождя по пути к земле ударяют в окно, пугая меня, и тихо скатываются вниз к подоконнику.

– Около половины четвертого в магазин зашел парень, спрашивая о платье, которое его девушка видела в другом нашем магазине, но там не оказалось ее размера. Теперь я знаю, что это была всего лишь уловка, чтобы заманить меня внутрь, подальше от входной двери в магазин, чтобы никто не заметил меня сопротивляющуюся или не услышал мои крики. Какой же я была дурой? Почему я поверила, что его девушка послала его за платьем? Почему она сама не захотела прийти примерить платье? Вероятно, потому что вообще никакой девушки не было, и все это было придумано, чтобы подобраться ко мне.

Я запускаю дрожащие руки в свои длинные, безжизненные волосы, и вытираю слезу катящуюся по вниз щеке.

– Я пошла в подсобку поискать то платье на стеллажах с новой одеждой. Видимо, остальные поджидали поблизости, потому что я не была… – Слезы уже ручьем падают вниз, и мое тело вспоминает. Каждый звук, запах, каждую маленькую деталь.

Свист воздуха, когда рука быстро закрыла мне рот.

Сладкий запах, пропитанной хлороформом тряпки, которую они крепко прижали мне к лицу.

Большое, твердое тело, крепко прижимающее меня к себе, его руки полностью обездвижили меня.

Глубокий смех другого мужчины, стоящего на расстоянии в несколько футах, смотрящего на других и радостно подбадривающего их.

Помню, как всем своим существом знала, что мне не выжить.

То, как мой мозг отключился и сдался.

То, как мой рассудок отключился, потому что знал, что меня несут умирать.

– Я была недостаточно умна, чтобы распознать, что это была уловка. Они хотели меня, и они знали, что делали.

Глядя на грозные облака, я вижу их сквозь кричащие на меня голоса. Они не желают, чтобы я рассказывала Доминику свою историю. Они свирепо ревут, и вспышки молний, словно предупреждают меня закрыть рот и держать правду спрятанной внутри.

– Очнулась я с привязанными над моей головой руками и широко расставленными ногами, которые тоже были к чему-то привязаны. Мои глаза были такими опухшими, почти полностью закрывшимися, поэтому я не могла их видеть, но могла слышать их. Могла чувствовать все, что они со мной делали.

Вспышки молний яростно рассекают небо.

– Они трахали меня, разрывая.

Яростный раскат грома проносится по всему дому.

– Мое тело отключалось.

Хлопок – еще одно громовое предупреждение.

– Они по очереди менялись, трахая меня и испражняясь на меня.

Треск – яркая, чистая молния.

– Они резали меня.

Мои слезы не кончаются.

– Использовали всю.

Все мое тело непроизвольно дрожит.

– Они смеялись.

«Заткни уже эту суку, Мик».

– Они сломали меня.

Сердце колотится.

– Им следовало убить меня.

Я чувствую, как мой кофе просится наружу.

– Жаль, что я не умерла.

Хлопок.

Треск.

Бум.

Треск.

Теперь дождь льет как из ведра, тучи кричат на меня. Раскаты грома грохочут теперь чаще, и небо освещается электричеством. Жестокость снаружи напоминает мне об их насилии надо мной.

– К черту все! – ору я бушующему дню.

– К черту!

Спрыгнув со столешницы, я бегу к черному ходу.

Отключаю сигнализацию и уверенно отпираю дверь.

Я, черт возьми, не мешкаю. Не могу остановиться. Этот шторм хочет моей смерти.

Я выбегаю на задний двор и стою с широко раскинутыми руками.

– Идите к черту! – Ору я тучам. Им нужна я? Они меня получат. – Я здесь! Берите меня. Забирайте. Убейте меня, как в тот день вы и хотели.

Я чувствую приближающегося Доминика.

– Я вас ненавижу, – кричу я. – Возьмите меня, к чертовой матери. – Мои слезы смешались с холодным, злым дождем, колотящим мое тело.

– Я больше не могу выносить это. Меня уже достаточно наказали. – Я падаю на колени и, вцепившись в свои волосы, тяну их, пытаясь почувствовать хоть что-то помимо горя.

– Мне следовало умереть! – Кричу я монстрам на небе.

– Заберите меня, пожалуйста. Я больше не могу дышать. Просто заберите меня. – Моя голова опускается вниз, и подбородок упирается мне в грудь.

Позволь мне умереть.

Мне уже все равно.

– Помогите мне жить, дав мне умереть. – Мои плечи опускаются, и я делаю вдох, надеясь, что он будет последним.

Я в темноте, постоянной, вечной темноте. Глубокая рана, бездонное горе, и вечная безнадежность. Я больше не выдержу. Дыра в моем сердце настолько велика, что засасывает меня все глубже и глубже в темноту, в подавляющий, бушующий океан.

Подняв вверх руки, я открываю глаза посмотреть сквозь слезы и дождь, полностью уничтоженная и совсем разрушенная.

– Меня не спасти. Заверните меня в саван смерти. Просто убейте меня.

И потом я начинаю рыдать. Неподвластные слезы текут по моим щекам.

Я борюсь за вздох, сама того не желая.

Я не хочу делать следующий вдох.

Доминик обнимает меня, и мы вместе падаем в мокрую траву.

– Вот-вот выглянет солнце, Эйлин.