Текст книги "Телесные повреждения"
Автор книги: Маргарет Этвуд
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 18 страниц)
Джейк приехал забрать свои вещи: костюм, книги, фотографии. Внизу ждала машина его новой подруги, его была на ремонте. Он не сказал, вместе они приехали или нет, а Ренни не стала расспрашивать. Он называл ее барышня, это было что-то новенькое. Ренни он никогда не звал барышней.
Ему пришлось несколько раз спуститься и подняться наверх; Ренни сидела на кухне и пила кофе. Крючки над плитой опустели, на месте, висевших на стене кофейников и чайников, теперь красовались круги, противного желтого цвета жирные пятна. Отныне Ренни будет сама решать, когда и что надо есть. Раньше за нее решал Джейк, даже когда была ее очередь готовить. Что только он не приволакивал домой: кости, сморщенные залежавшиеся сосиски, покрытые плесневелым налетом, отвратительно пахнущие сыры – настаивая, чтобы Ренни все пробовала.
«Жизнь – это импровизация, в ней надо все испробовать, – любил говорить он. – Используйте свои возможности».
Жизненные возможности Ренни были уже израсходованы и колебались у нулевой отметки, у нее не осталось сил. И даже не из-за Джейка. Он стоял, неловко переминаясь у дверного косяка, держа в руке один синий носок и спрашивал, не знает ли она, куда мог подеваться второй. Вокруг них продолжала витать атмосфера семейной жизни, домашнего уюта – как пылинки, попавшие в луч света, – она постепенно затухала, но пока теплилась. Ренни сказала, что не знает, может быть, в корзине с бельем. Он пошел в ванную, она слышала, как он там роется в поисках носка. Досадно, что она не догадалась уйти из дома к его приходу, слишком по-разному они относились к таким вещам.
Она уговаривала себя не думать о новой «барышне» Джейка; несправедливо с ее стороны было бы испытывать ревность. Ренни пыталась представить, как та выглядит. Соперница была для Ренни лишь куском плоти, поверх которого был накинут черный пеньюар. Или не накинут. Видимо, тем же она была и для Джейка.
«Знаешь, что такое женщина, – поделился он с Ренни однажды своей теорией, – это либо голова приделанная к п…е, либо п…а, приделанная к голове. Все зависит, с чего начать».
Оба они понимали, что это шутка. Новая пассия заполнила собой, образовавшуюся после Ренни пустоту, заняла ее место, будущее, все пространство, в которое Джейк сможет теперь окунаться день за днем, ночь за ночью, каждый раз, как будто последний, как будто он преодолевает крутую вершину. Эти мысли вызывали у Ренни ностальгию по безвозвратно ушедшим дням их жизни, домашней уютной семейной обыденности. Интересно, каково это – погрузиться во тьму чужой плоти; женщинам не дано испытать такое ощущение. Они сами носят в себе эту тьму. У Ренни не укладывались в голове и две вещи: неотвратимость и слепота соития, которое для нее необходимо и слепо одновременно. Результат оказался более чем плачевен: Ренни сидит в застывшей окаменевшей позе на кухне, освещенная светом электрической лампочки.
Джейк опять возник в дверях. Ренни не хотелось поднимать глаза. Она и так прекрасно знала, что увидит, да и ему не нужно было смотреть на нее, за время их совместной жизни они слишком хорошо изучили друг друга. Им часто приходила в голову одна и та же мысль, и они нередко выражали ее одними и теми же словами. Их разрыв был слишком предсказуем, их не связывали внутренние узы. Никаких обязательств, каждый сам по себе, все свободные люди – они постоянно напоминали друг другу об этом. И о каком благополучном исходе может идти речь в таком случае?
Ренни хотела рассказать Джейку о человеке с веревкой. Но это было бы низко и нечестно с ее стороны, и ничего, кроме чувства вины, не вызвало бы у Джейка, поэтому Ренни отказалась от этой мысли. Богатое воображение Джейка немедленно бы подсказало картину рычащего чудовища на четвереньках.
Он всегда соблюдал дистанцию между игрой и реальностью. Он говорил, что есть желание и есть необходимость. И никогда не смешивал их, а Ренни это не удавалась.
Ренни не произнесла ни слова, не сорвалась с места, не бросилась Джейку на шею, они не стали обмениваться рукопожатием. Она не хотела от него ни жалости, ни сострадания, ни милости, поэтому просто продолжала сидеть за столом, судорожно обхватив чашечку с кофе, как будто это оголенные провода, и не шевелилась, словно ее парализовало. Можно ли назвать ее состояние горем, отчаянием, искренна ли она в своих переживаниях? Что с ними станется, во что они превратятся, эти два мертвеца, без желаний, без жажды тепла и участия, что она должна чувствовать, как ей быть, что можно поделать? Она сжала руки, чтобы унять дрожь. Этот жест запомнился ей у бабушки, когда та склонялась над безжизненной рождественской индейкой, шепча молитву.
– Будь здорова, – бросил Джейк на прощанье…
Он не мог допустить, что она не поправится. Иначе никогда не позволил бы себе такое издевательское напутствие. Такие шутки неуместны и недостойны.
На следующее утро после окончательного ухода Джейка, Ренни не спешила вставать. Зачем? Она лежала в постели, думая о Дэниэле. Она терялась в догадках относительно его, человек лишенный всякого воображения, настолько приземленный, настолько нормальный, что это было выше ее понимания. Размышления о Дэниэле убаюкивали Ренни, как будто сидишь и сосешь палец. Ренни рисовала в своем воображении картинку, как Дэниэл просыпается, переворачивается, встает, включает будильник, занимается любовью со своей беременной женой, чье лицо Ренни, как ни старалась, не могла представить. Дэниэл, конечно, бережен и заботлив, но все таинство совершается как-то скомкано, впопыхах, в спешке, из-за раннего часа, из-за того, что у него впереди еще куча дел, день расписан по минутам. Его жена не кончает, но оба они не делают из этого трагедии, все в порядке вещей, они к этому привыкли, им это не мешает любить друг друга. Когда-нибудь, в другой раз, когда у Дэниэла будет побольше времени, она обязательно кончит. Потом наспех ополоснуться, проглотить чашечку кофе, крепкого, без сахара, предусмотрительно поданного женой прямо в ванную, изучить свое изображение в зеркале, пока бреется, – и при этом нимало не заботясь о том, какое впечатление это должно производить на жену; Дэниэл одевается в свои строгие, изысканные, несколько старомодные одежды, зашнуровывает ботинки.
В три часа Ренни после некоторых колебаний позвонила Дэниэлу на работу, рассчитав, что в это время ему больше негде находится. Она оставила медсестре номер своего телефона, попросив передать, чтобы доктор ей сразу перезвонил, как только появится, ибо дело не терпит отлагательств. Никогда прежде Ренни не поступала подобным образом. Она отдавала себе отчет, что это грешно, но мысли о Дэниэле привели ее в такое состояние, что соображения морали отступили на задний план. У Дэниэла были такие ухоженные ногти, холеные руки, такие розовые уши; он такой замечательный.
Он перезвонил через пятнадцать минут, и Ренни разыграла целый спектакль, вызвав у собеседника опасения, что она находится на грани самоубийства. То есть, конечно, прямо об этом не было сказано ни слова, это было бы слишком, она боялась переиграть. Ренни знала наверняка, что единственный способ, которым она может заманить Дэниэла к себе – это предоставить ему возможность ее спасать, бежать на выручку. По этому поводу она вполне натурально всплакнула. Ей хотелось, чтобы Дэниэл держал ее за руку, гладил по спине, утешал, говорил хорошие слова, был рядом. У него это так хорошо получалось, он будто создан для этого. Ренни не рассчитывала на большее. Она оделась, застелила постель, почистила зубы, причесалась, она будет хорошей девочкой, хотя бы с виду. Когда Дэниэл войдет, он, несомненно, заметит ее старания, похвалит и одарит золотой звездой.
Раздался стук в дверь, Ренни пошла открывать, на пороге стоял Дэниэл. Таким она его не видела никогда, он был на себя не похож. Гнев, страх, и что-то еще, но не желание. Видимо, Ренни зашла слишком далеко в своей игре.
– Никогда больше так не делай, – были его слова, единственные за все время, что они провели вместе.
Ренни надеялась, что он понял, ее состояние. Как бы не так.
Спустя некоторое время Ренни лежала на кое-как прибранной постели, а Дэниэл надевал ботинки. Ей было видна его склоненная голова, в профиль. Как оказалось, не она нуждалась в нем, а он в ней, – она не могла в это поверить, а поверив, – не могла простить. Она вовсе не этого ждала, он не оправдал ее надежд. Это она, она бедная-маленькая нуждается в жалости и утешении, но никак не наоборот. Дэниэл в результате начал стыдиться самого себя, и это добило ее окончательно. Он сам пришел за утешением, отдыхом, пришел «свободы глотнуть», даром, что в отпуске давно не был. Он нуждался в релаксе, хотел расслабиться. Она чувствовала себя соломинкой, за нее ухватились, она чувствовала, что идет ко дну, она чувствовала себя изнасилованной.
Тупик. Приехали. Что ж надо привыкать.
После того, как волна страсти откатывает, Ренни обмотавшись полотенцем, выходит на кухню. Золотисто-песочного цвета ящерица с огромным немигающими черными бусинками глаз охотится на муравьев, гуськом пробирающихся к шкафу, где хранится сироп. Ренни съедает три кусочка хлеба, намазанных джемом, запивает их молоком. Поль говорит, что местные думают, раз на пакете написано Long Live, значит, чем больше молока выпьешь, тем дольше проживешь.
Она идет обратно в спальню, переступает через разбросанные на полу одежды. Поль лежит, запрокинув руки за голову, раскинув ноги, уставившись в потолок. Ренни забирается под москитный полог, и сворачивается в клубочек, как в гнездышке. Она дотрагивается языком до его впадинки на животе, она влажная и соленая на вкус. Ренни ласково проводит рукой по его телу. Поль жмурится от удовольствия, легкая улыбка трогает его губы. Завитки волос на груди совсем седые, но Ренни приятно это свидетельство прожитых лет: в конце концов людям свойственно стареть, становиться старше, изменяться, «обветриваться». Не так чтобы до полного разрушения, а немного, в самый раз. Это прошлое, его прошлое оставило на Поле свои следы.
Ренни не терпится расспросить его о жене. Нет никаких сомнений в том, что это жена, за это говорит и дом, и лужайка, и спортивное платье; увиденная на фото женщина просто не может быть никем другим. Но Ренни неловко признаваться, что она рылась в его ящиках.
– Ты был когда-нибудь женат?
– Был. – Поль не проявляет желания распространяться на эту тему, но Ренни продолжает задавать вопросы.
– И что же произошло? Вы развелись?
Поль улыбается.
– Ей не нравилось, как я живу. Она говорила, что испытывает постоянную неуверенность в завтрашнем дне. И дело не в деньгах. После Ближнего Востока я пытался зажить спокойной жизнью, остепениться, но после того, как изо день в день живешь, не зная, откуда тебя достанет пуля, которая разнесет на куски, растительное существование не по тебе, жизнь кажется искусственной, скудной, одним словом – болото. Я даже не потрудился подготовить машину к зиме, не говоря уж обо всем остальном, и все такое прочее. Даже дети меня не очень трогали.
– Да ты опасный человек. Поэтому ты и связался с наркотиками?
Поль улыбается.
– Наверное. Да и деньги сыграли не последнюю роль. Это занятие приносит куда больший доход, чем торговля недвижимостью. По прибыльности это второй крупнейший бизнес в Штатах, первенство держит нефть.
Поль берет руку Ренни, тянет ее вниз, закрывает глаза.
– Поэтому я еще живой.
– Что тебя снится? – помедлив, спрашивает Ренни. Опасное это занятие – задавать вопросы, сразу выдает заинтересованность.
Поль медлит с ответом.
– Ничего особенного, – наконец бросает он. – Я думаю, что покончил со снами. У меня нет времени на такие вещи.
– Сны снятся всем, – возражает Ренни. – Почему мужчины никогда не хотят рассказать, что видели во сне?
Поль поворачивает голову и внимательно смотрит на Ренни. Он продолжает улыбаться, но заметно, что он слегка напрягся.
– Знаешь почему я не смог остаться в Штатах? Когда я вернулся туда, все женщины говорили примерно то же самое. Любая фраза начиналась со слов: «А почему все мужчины не…?»
Ренни почувствовала себя уязвленной.
– А что в этом плохого? Нам же интересно.
– В этом нет ничего плохого. Говорить можно все, что вздумается. Но нет такого закона, по которому я должен все это выслушивать.
Ренни продолжает ласкать Поля, но она обижена.
– Извини, что я спросила.
Поль кладет руку ей на плечо.
– Я ничего не имею против женщин. – Ренни мысленно добавляет «когда они на своем месте». – Просто когда у тебя на глазах годами умирают люди, женщины, дети, мужчины, кто от голода, кто от ран, от того, что их убивают, нельзя с интересом слушать усевшихся в кружок пышущих здоровьем баб, выясняющих, стоит или нет брить ноги.
Ренни чувствует, что ее перехитрили, поэтому благоразумно не задает больше вопросов.
– Но ведь прошло столько лет, – слабо пытается протестовать она. – Они уже давно сменили тему.
– Вот и я о том же. Тема, вопросы. Я привык верить в эти понятия. Когда я впервые уехал из дома, я верил во все, во что меня приучили верить. Демократия, свобода и прочая дребедень. Оказалось, все это ерунда, громкие слова гроша ломаного не стоят, и все это отлично понимают. Нет просто хороших и просто плохих, мир так не делится, не на что положиться, нет ничего постоянного, незыблемого, сплошная импровизация, выдумки; бесконечные разговоры о вечном – это только предлог, отговорка. Ими прикрываются те, кому больше нечем заняться.
– Для чего? – ее рука теперь неподвижно лежит на Поле.
– Чтобы избавляться от неугодных людей. Поэтому мир делится на тех, у кого есть власть, и тех, у кого ее нет. Иногда они меняются местами. Все очень просто.
– А к кому из них относишься ты?
– Я хорошо и вдосталь ем, значит у меня есть власть, – ухмыляется Поль. – Но я ни от кого не завишу, я сам себе начальник. Политик, не принадлежащий ни к какой партии. Совсем как ты, журналист на вольных хлебах.
– Почему ты не воспринимаешь меня всерьез? – Ренни хочет разговорить его.
– Не надо об этом. Ты же в отпуске. – С этими словами Поль перекатывается на нее. – Когда ты вернешься домой, я буду воспринимать тебя всерьез.
Когда-то Ренни обладала способностью предсказывать поведение мужчин: она могла абсолютно точно сказать, что данный конкретный мужчина сделает в данный конкретный момент. И все, что ей оставалось – это ждать, и все происходило именно таким образом. Она привыкла думать, что знает все: кто из себя что представляет, и что мужчинам нужно, и как с ними следует обращаться. Она привыкла думать, что в мире существует понятие «большинство мужчин», но теперь все перемешалось, и она ничего не знала наверняка. Она махнула рукой на все попытки представить, что будет дальше.
Ренни обвивает руки вокруг его шеи. Она попробует еще раз. Она попробует разобраться.
Поль достал из холодильника две рыбины, одну ярко-красную, другую – сине-зеленую, с клювом как у воробья. Он чистит их огромным кухонным ножом с черной ручкой, стоя на коленях в саду около водопроводного крана. Ренни из гамака чует запах рыбы; нельзя сказать, что она в восторге от этого аромата. Внезапно ее как громом поражает мысль, что за все время пребывания здесь, она так ни разу не побывала на пляже. Ей бы так хотелось понежиться на песке, чтобы солнечные лучи прожарили ее голову так, чтобы там ничего не осталось, кроме белого сияния, но она хорошо знает, чем это чревато: головная боль и красная кожа, как у вареного рака. Она так углубилась в свои мечтания, что даже решила надеть шорты.
Крыльцо увито виноградом, громадные кремовые цветки чашеобразной формы похожи на мираж. На перилах греются две сине-зеленые ящерки и внимательно на нее таращатся. На дороге ни души.
Покончив с работой, Поль карабкается на дерево; вниз он слезает, держа в руках плод папайи. Его бурная деятельность напоминает ей игры бой-скаутов. Того и гляди, сейчас он начнет демонстрировать, как хорошо он умеет вязать морские узлы.
Недолгий закат, и вот уже темнеет. Ренни заходит в дом. Поль готовит рыбу с луком, решительно отказываясь от ее помощи.
Они сидят друг напротив друга за деревянным столом. Ренни горячо хвалит его кулинарное искусство. Он даже зажег свечи; гигантская зеленая саранча бросается на огонь. Поль подбирает ее, еще извивающуюся, и выбрасывает за дверь.
– Так значит, ты решила, что я из ЦРУ, – говорит он, возвращаясь к столу.
Ренни от неожиданности роняет вилку, она совершенно не готова к такому повороту разговора.
– Тебе Лора сказала?
Поля забавляет ее смятение:
– Ты подозревала меня, а я, представь себе, тебя.
– Что??? – у Ренни округляются глаза. – Да ты с ума сошел!!! – удивление переходит в ярость.
– А ты поставь себя на мое место. Согласись, очень удобно – путевой очерк, камера… Журналисты редко забредают на наш остров. И надо же первому человеку, с которым ты заводишь знакомство, оказаться тем, у кого есть все шансы прокатить правительство на выборах. Это Минога. Это трудно объяснить простой случайностью.
– Но я едва знакома с ним!..
– Я же тебе просто говорю, как это выглядит со стороны. Шпиономания здесь у всех в крови, шпионские страсти захватывают всех, ЦРУ это на руку. Кастро, а вслед за ним и вся прочая братия, всегда использовали туристов в этих целях. ЦРУ прикрывает свои делишки, используя направо-налево неамериканцев. Местных, иностранцев. Нам стало известно, что они уже кого-то прислали из своих, может быть, они уже здесь. Обычно они действуют по одиночке, иногда в паре. Тебе будет интересно узнать, кто сунул нос в мои дела.
– Уверена, что не Эбботы. Они такие милые старики.
– Именно они. Были. Но их отозвали обратно. Следующий должен действовать более активно. Им сможет оказаться любой.
– И ты подумал, что это я… Продолжай!
– Мы вынуждены были все проверить.
– Кто это МЫ? Вы с Лорой? – Теперь Ренни многое становится понятным. Не успела Ренни сойти с самолета, за ней установили слежку. Сначала Поль в столовой проявил чересчур повышенный для простого незнакомца интерес. На следующий день Лора на судне. Они ни на минуту не выпускали ее из виду, в буквальном смысле не спускали с нее глаз. Должно быть, к ней был приставлен постоянный соглядатай, который докладывал обо всех ее передвижениях, поэтому они все время знали, где она находится, куда направляется.
– Лора подвернулась очень вовремя.
– Кто обыскивал мою комнату? – требовательно спросила Ренни. Не может быть, чтобы это был Поль, в тот момент они обедали вместе в Дрифтвуде.
– А разве кто-то обыскивал твою комнату? – Ренни не могла понять, наигранное у него удивление или подлинное.
– Все перерыли. Включая коробку. Ту, которая у тебя стоит во второй спальне.
– Представления не имею, – задумчиво проговорил Поль. – Хотел бы я знать…
– Но если ты думал, что я агент ЦРУ, зачем ты послал меня забрать посылку?
– Во-первых, здешних политиков не удивишь торговлей наркотиками. Их интересовало, что ты замышляешь, что у тебя на уме, не могут ли они использовать тебя в своих целях, нельзя ли это обернуть против тебя, чтобы заставить работать на них. Они пекутся только о политике. Зато полицейские, вынюхивающие возле аэропорта – это совсем другое дело. Лору они уже знают в лицо, это уже шестая коробка, которую мы провозим. Нам нужен был человек, а я им быть не хотел. Лучше всего подходила женщина, это всегда проще и вызывает меньше подозрений. Если бы ты не была их агентом, то тебе бы это ничем не грозило; разве что тебя бы задержали. Ну, а окажись ты агентом, то тебе было бы заранее известно, что в коробке, но ты бы все равно ее взяла, опасаясь своим отказом потерять контакт. В любом случае оружие бы я получил.
– Так это для тебя?
– В моем деле без него не обойтись. Когда в тебя стреляют, нужно быть готовым выстрелить в ответ. У меня был свой канал через Колумбию, там всегда можно было раздобыть оружие, правда, оно американское, но со сбитыми серийными номерами.
Военное снаряжение, военная помощь, ты получаешь это все от развращенных продажных генералов, думающих только о том, как бы поиметь левых деньжат на стороне. Но я потерял свое судно, и вместе с ним и связи. Эльва подвернулась случайно – непредвиденные обстоятельства. У нее на самом деле дочь живет в Нью-Йорке, поэтому нам ничего не стоило отправлять ее туда с деньгами. Тамошние очень любят звонкую монету, наличные. Она и не знала, для чего это нужно. Она даже не знала, что в коробках.
– Что значит «потерял»?
– Лодку потопили, генерала застрелили. Я уже нашел им замену, но на это потребовалось время.
– А кто в тебя стрелял? – Ренни все это кажется слишком романтичным. Дети, играющие в войну. А то, что он ей обо всем рассказывает, уже откровенная рисовка и показуха. Но ее не покидает мысль о ранениях Поля. Если у него действительно есть шрамы, то она хочет их видеть.
– Кто только в меня не стрелял. Я же сам по себе. Им не нравятся люди, подобные мне, они оберегают свою монополию.
Ренни опять взялась за вилку. Осторожно подцепив рыбу, она начала вытаскивать кости.
– Значит, вот почему я удостоилась чести оказаться в твоей постели.
– Ты о чем?
– Ну как же, – огрызнулась Ренни, – слежка, проверки. Занимаясь со мной любовью, ты, видимо, выполнял задание.
– Не прикидывайся дурочкой. Марсон просто параноик, ему везде мерещится ЦРУ. Он хочет отделаться от тебя как можно быстрее. Сам-то я в это никогда не верил.
Ренни не устраивает такой ответ. Она хочет услышать, что нужна Полю.
– Почему не верил?
– Ты вся как на ладони. Ты совершенно не таишься. Ты очаровательна в своей наивности. С тобой очень легко. Никаких проблем. К тому же тебе самой так хотелось поиграть в эти игры. Я могу отличить, когда женщина играет, а когда нет.
Ренни аккуратно кладет вилку на тарелку. Ее желание оборачивается против нее, но почему?
– Я сама вымою посуду.
Ренни наливает в раковину горячую воду из чайника. Поль во второй спальне слушает приемник, дверь у него закрыта. Он пытается выяснить, кто побеждает на выборах. Закулисные интриги, как он выражается. К самой Ренни это не имеет никакого отношения. Она слышит приглушенное бормотание, неясные голоса, треск помех на линии. Она очищает тарелки от налипших рыбных костей, когда на крыльце раздаются чьи-то шаги. Пришли несколько человек и явно не к ней. Вытирая руки посудным полотенцем, она подходит к спальне и стучит в дверь.
– Поль, – зовет она его, как послушная жена. Ренни бессильна против себя самой.
Ренни в спальне, Поль отвел ей это место, и она ничего не имеет против. Из гостиной доносятся громкие голоса собравшихся. Уже известны результаты голосования. Эллис набрал семь голосов, Минога – шесть, Принц – два. Если бы Ренни могла, она бы отдала ему свой. То же можно сказать и про любого из сидящих в гостиной, но тем не менее шесть и два – это всего лишь шесть и два.
К ней все это не имеет никакого отношения. Так сказал Поль и она верит ему. Она читает книжки, Бог знает где Поль откопал их – сплошные музейные редкости. Детективы сороковых годов, на первой странице обложки – глаз в замочной скважине, на обороте – карта места преступления, на первой странице перечислены действующие лица. Страницы пожелтели, на них виднеются водяные подтеки, от книги попахивает плесенью. По именам персонажей Ренни пытается отгадать, кого убьют и кто окажется убийцей. Потом она заглядывает в конец чтобы убедиться в правильности своей догадки. У нее не хватает терпения вникать в извилистые ходы автора, ведущие к развязке, и разбираться в его дедуктивном методе.
– Неужели ты позволишь этому ублюдку обойти тебя? – срывающийся на визг голос без сомнения принадлежит Марсону. – Ты позволишь ему подурачить себя? Он столько лет предает народ, а ты собираешься все это продолжать, обманывать и продавать?
Минога держит речь; голос его то затихает, то вновь крепнет. Он опытный политик. Он собрал много голосов, он несомненно возглавит оппозицию, если не больше. Почему он должен отступаться от своего ради Принца. Он не может допустить, чтобы партия справедливости пошла по пути Кастро.
– Кастро! – вопит Марсон. – Что ты заладил, Кастро, Кастро! Принц не Кастро!
– Почему они собирались здесь? – спросила Ренни.
– Я связник, – ответил Поль.
Что же они так орут, злится про себе Ренни. Она еще не поняла, кто же убийца, но личности жертв у нее сомнений не вызывают: две блондинки с нежной полупрозрачной кожей, их пунцовые губы алеют как свежие раны, одежды почти не скрывают дразнящих округлых форм, буйные рыжие шевелюры, в зеленых глазах тлеет призывный огонь; убийство совершается на полу или в постели, – натюрморт, они не обнажены, но одежда в беспорядке, так что возможно изнасилование, хотя в сороковых годах это не было принято, на горле синевато-багровые следы от пальцев, или рана, еще кровоточащая, желательно под левой грудью.
Мертвые, но не оскверненные надругательством. Частные сыщики обнаруживают их (два горячих ирландца, грек, двое скромных американцев), описывают в подробностях тела убитых, очень полно, в красках, как будто облизали их; вся эта плоть абсолютно беспомощна, потому что абсолютно мертва. Все бурно возмущаются содеянным злодейством, хотя жертвы сами спровоцировали преступление. Ренни находит это невинной детской шалостью, забавой, это лицемерное возмущение. Это так очаровательно и старомодно, как галантный поцелуй руки.
Через некоторое время Ренни слышит скрип передвигаемых стульев, затем все стихает. Поль заходит в комнату, начинает стаскивать с себя одежду, как будто ничего не произошло. Он стягивает с себя майку, бросает ее на пол. Такой домашний жест… Ренни прикидывает в уме – они знакомы пять дней.
– Что там было? Что они делали?
– Общались, обсуждали… Минога победил. Он уже пятнадцать минут как премьер-министр. Они отправились отмечать это событие.
– Марсон отступился?
– Нет. Не совсем. Он сказал, что печется не о себе, а о народе. Возникли некоторые разногласия, кого же собственно считать народом, но, впрочем, этого и следовало ожидать.
– Принц снял свою кандидатуру?
– Принц ничего не сделал. За него все делал Марсон. Он собирается стать министром по туризму, и они отстегнули Принцу пост министра юстиции. Поэтому Марсон не особо упирался. Он хочет увидеть выражение лица своего заклятого врага – министра юстиции.
Поль исчезает в ванной, Ренни слышит, как он чистит зубы.
– По-моему, ты не рад, – скорей утверждает, чем спрашивает Ренни.
Поль выходит из ванной и твердой походкой направляется к кровати. Он старше, чем показался ей вначале.
– А чему радоваться?
– Доктор Минога – хороший человек, – начинает объяснять свою мысль Ренни. Это сущая правда, не его вина, что ей не нравятся положительные персонажи. Когда чересчур много пресного, всегда тянет на остренькое.
– От хороших людей сплошная головная боль, они как иголка в заднице. С ними невозможно иметь дело. Политик всегда использует людей. Иными словами, он эксплуататор, не бывает иначе, но Минога в этом плане выгодно отличается от остальных. Он верит в демократию, в игру по правилам, в весь этот вздор, ввезенный англичанами, равно как и игру в крикет, он искренне верит в это дерьмо. Для него непереносима даже мысль о кровопролитии.
– А для тебя? – Ренни опять принялась за свои расспросы.
Поль сидит на краешке кровати, он поглощен своими мыслями, и не спешит укладываться.
– При чём тут я? Я нейтральный. Мое дело сторона. Сейчас важно узнать, что думает оппозиция. О чем думает Эллис.
– А о чем думает Эллис?
– Если бы я знал. Но ему вряд ли понравится такой расклад.
– А как с Принцем?
– Принц – романтик. Он поддерживает боевой дух и считает, что этого достаточно.
Наконец Поль ложится в постель, заползает под москитную сетку, укрывается ею, поворачивается лицом к Ренни. Видно, что он безумно устал. Сейчас он больше всего похож на обычного провинциального обывателя. Для полноты картины не хватает только пижамы в полоску и сердечного приступа. Хотя Поль не из таких. Просто у Ренни воображение разыгралась из-за пережитых треволнений. У нее наконец созрело решение, о котором Поль не догадывается. Она уедет отсюда. Завтра днем она сядет на судно, а то, что отделяет ее от этого момента уже пустяк, пустая трата времени. Может, она скажет, что у нее разболелась голова. Что ей нужно отоспаться.
Как говорят юристы, сомнения всегда толкуют в пользу ответчика. При отсутствии улик можно оправдаться, или это только теория? Ренни многим обязана ему. Поль вернул ей себя, веру в свое тело. Возможно, он и не подозревает об этом. Ренни обнимает его. В конце концов ей удобно и уютно. По-доброму.
– Что тебе снится? – это ее последнее желание, это она действительно хочет знать.
– Я же тебе говорил.
– Ты лгал.
Какое-то время Поль не отвечает.
– Мне снится яма, – произносит он.
– А еще? – продолжает допытываться Ренни.
– Больше ничего. Просто выкопанная в земле яма, довольно просторная, вокруг растут деревья. Я иду к ней… На краю навалена груда обуви…
– А дальше?
– Дальше я просыпаюсь.
Ренни слышит какие-то звуки, но не может понять, что они означают. Ей кажется, что это дождь. Но к шуму дождя примешивается что-то непонятное. Поль выскакивает из постели раньше, чем она успевает что-то сообразить. Ренни идет в ванную, заворачивается в большое полотенце. Кто-то отчаянно стучит в дверь, раздаются голоса.
Она выходит в гостиную. Посреди комнаты стоит совершенно голый Поль, на нем повисла Лора. На ней нет сухой нитки, с платья стекает вода.
Ренни застывает с открытым ртом, придерживая полотенце. Поль отрывает от себя Лору, трясет ее за плечи. Ренни ничего не понимает из ее бессвязных выкриков.
– Что случилось? Ей плохо?
– Миногу убили, – отвечает Поль поверх Лориной головы.
Ренни холодеет от ужаса. Не может быть. В это так же невозможно поверить, как если бы он сказал, что на землю высадились марсиане. Это розыгрыш. Глупая шутка.
– Они стреляли в спину. В затылок. Прямо на дороге, – говорит Лора.
– Кто бы это мог быть? – Ренни думает о спутниках Миноги, о трех незнакомцах в зеркальных очках. Ей необходимо чем-то занять себя. Надо напоить Лору чаем.
– Одевайся, – говорит ей Поль.
Лора опять плачет.
– Суки, как они могли решиться на это.
Закрытый гроб с телом доктора Миноги стоит в гостиной. Он сколочен из темного дерева, без всякой вычурности. На крышке гроба – пара раскрытых ножниц. Ренни не знает, являются ли они частью какого-то незнакомого ей ритуала, или их просто кто-то забыл.
Гроб возвышается на двух стульях посреди комнаты, как на театральных подмостках, будто символ чего-то непоправимого, что произошло в какой-нибудь нравоучительной пьесе. Только непонятно, в чем мораль. Кажется, сейчас крышка откинется, и оттуда, как чертик, выскочит живой и невредимый Минога и присоединится к собравшимся. А все происходящее окажется не более, чем веселой шуткой. Только все знают, что этого не произойдет.
