Текст книги "Телесные повреждения"
Автор книги: Маргарет Этвуд
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 18 страниц)
– Может у нее маразм, – задумчиво говорит Ренни.
– Вполне возможно. Почему бы и нет. Кстати, где ты собираешься остановиться?
Ренни как-то не задумывалась над этим. Она считала, что здесь наверняка должна быть какая-то гостиница.
– Но ведь сейчас выборы. Все гостиницы переполнены. Впрочем, я могу тебя устроить.
Когда они шагнули на берег, Лора сняла туфли и Ренни последовала ее примеру. Пока она разувалась, Лора держала ее камеру. Они шли по влажному слежавшемуся песку, под пальмовыми деревьями. Пляж был гораздо шире, чем на Сан-Антонио, и намного чище. На воде у берега покачивались привязанные яхты. Сразу за пляжем начинался город, вдоль главной улицы тянулись двухэтажные выкрашенные белой краской дома, где разместились магазинчики да пара иностранных банков, на склоне холма расположился жилой квартал, выдержанный в светлых пастельных тонах.
Они подошли к крутому утесу, выступающему в море, и пошли по воде вброд, подоткнув юбки. Здесь пляж еще больше, и пальмы гуще, наконец девушки увидели перед собой каменную стену и несколько ведущих к ней ступенек. Над входом – вывеска из морских ракушек, наклеенных на дерево – «Lime Tree» [5]5
Разновидность лимона.
[Закрыть]. Вся гостиница ненамного больше обычного домишки.
– Здесь неплохо кормят, – заметила Лора, – правда Эллис пытается выселить их отсюда; хочет купить это место и посадить сюда своих людей. Представь себе, у них без конца отключают электричество.
– А зачем ему это надо? – спрашивает Ренни.
– Политика, – вздыхает Лора, – все это делается для Миноги, как я понимаю, он не выносит, когда кто-то, кроме него, зарабатывает деньги.
– Но если он такой отвратительный человек, то почему же его все время переизбирают?
– Откуда я знаю. Ладно, пойду спрошу насчет комнаты. Она направляется к главному зданию.
Ренни остается одна в прибрежном баре, посреди низких деревянных столов и стульев, занятых посетителями. Она находит пустое место, ставит свои вещи на стул напротив и заказывает себе ром. Потягивая принесенный напиток, разглядывает яхты, стоящие в гавани. На мачтах полощутся флажки, по которым она определяет, какой стране суда принадлежат; ей удается различить норвежский, немецкий, французский и некоторые другие.
Ром пришелся ей по вкусу, приятно разливаясь в желудке тепло обволакивая внутренности. Теперь можно и расслабиться: одной неприятностью меньше. Хотя бы одной.
За соседним столиком сидит молодая пара: слегка загорелая темноволосая девушка в белом платье и ее спутник в шортах, с облупленным от солнца носом. Он возится со своей очень дорогой, хотя и видавшей виды камерой.
– Это экспонометр, – объясняет он своей подруге; сразу видно, что они здесь временные постояльцы, как и она. И так же, как и она, здесь они вольные пташки, могут делать, что вздумается, фотографировать, что захотят.
На маленькой пристани перед гостиницей стоит человек, он что-то кричит, размахивая руками. Ренни с минуту наблюдает за ним, очевидно он обучает виндсерфингу трех девушек, пытающихся удержаться на воде в гавани.
– Голову прямо! – кричит он, поднимая руки вверх, как дирижер в оркестре. – Согнуть колени! – но все бесполезно, парус беспомощно повисает, и девушки одновременно опрокидываются в море. Вдали появляются две немки из отеля и идут по воде, огибая утес, юбки задраны, в руках чемоданы. У одной из них ветром сносит в воду шляпу.
Ренни недоумевает, куда могла запропаститься Лора. Она заказывает сливочный сыр и банановый сэндвич и еще одну порцию рома. Затем возвращается к своему месту и передвигает стул в тень.
– Мы вам не помешаем? – раздается над ее ухом женский голос.
Ренни поднимает глаза. Перед ней стоят уже знакомые американцы в своих вызывающих шортах, вокруг шеи болтаются всевозможные талисманы и бинокли. У каждого в руке по стакану имбирного пива.
– Здесь больше нет свободных мест.
– Конечно, присаживайтесь, – засуетилась Ренни, – я сейчас уберу свои вещи.
Не давая ей подняться, пожилой джентльмен сам освобождает стул.
– Моя фамилия Эббот, а это моя жена, – представляется он. Он пододвигает жене стул, она усаживается, не сводя с Ренни круглых младенческих глаз.
– Очень мило с вашей стороны, дорогая, – начинает миссис Эббот, – мы вас еще на паруснике заметили. Вы ведь канадка, не правда ли? Нам так нравятся канадцы, они такие милые, абсолютно свои. Никакой преступности. Когда мы бываем в Канаде, то чувствуем себя как дома, в полной безопасности. Мы всегда ездим в Пойнт Пели за птицами. Как только удается выбраться.
Ренни удивляется. Миссис Эббот смеется.
– Здесь очень маленький городок, но все равно здесь чудесно, – подает голос мистер Эббот.
– Да, да. Люди такие приятные, на редкость приветливые, не то, что в других местах. – Американка отпивает из своего стакана. – Они такие независимые. Но, к сожалению, мы скоро возвращаемся домой, нам уже не по возрасту такие поездки. Слишком уж здесь все неустроенно, особенно на Святой Агате, нет даже элементарных удобств. Конечно, молодым все равно, а нам уже тяжело.
– Здесь даже нет туалетной бумаги, – говорит мистер Эббот.
– И мешков для мусора, – добавляет его жена. – Но все равно нам жаль покидать это место.
– И попрошаек здесь не так уж много, – говорит американец, разглядывая в бинокль гавань. – Совсем не то, что в Индии.
– А вы много путешествуете, – вежливо говорит Ренни.
– Мы любим ездить, – отвечает миссис Эббот. – В основном нас интересуют птицы, но так же интересно общаться и с новыми людьми. Конечно, теперь это становится не по карману, обменный курс не тот, что в прежние времена.
– Ты совершенно права, – американец во всем согласен с женой. – У Соединенных Штатов большие долги. Это слишком долгий разговор, чтобы объяснить в двух словах. Мы не можем себе позволить жить не по средствам.
– Он знает, что говорит, – с гордостью заявляет миссис Эббот, нежно поглядывая на мужа. – Он ведь работал управляющим банком.
При этих словах мистер Эббот гордо вскидывает голову и расправляет плечи.
Возможно, Лора что-то перепутала, думает Ренни. Невероятно, чтобы эти милые безобидные зануды оказались агентами ЦРУ. Вот только, как от них поделикатней избавиться – похоже, что они намерены просидеть здесь целый день.
– Видите вон того человека? – миссис Эббот указывает в направлении бара. Там сейчас гораздо более людно, чем когда появилась Ренни. Ренни не уверена, что смотрит правильно, но на всякий случай утвердительно кивает. – Он международный контрабандист, тайно переправляет попугаев, – понизив голос до шепота объясняет миссис Эббот.
– Контрабанда попугаев? – не веря своим ушам, переспрашивает Ренни.
– Не смейтесь. Это весьма прибыльный бизнес. В Германии за пару таких птичек, самца и самку, можно получить тридцать пять тысяч долларов.
– Немцы очень состоятельная нация, – говорит мистер Эббот. – От них за версту несет деньгами. Они не знают, что с ними делать.
– На Сан-Антонио водится редчайший вид попугаев, – перебивает его миссис Эббот. – Вы нигде не встретите их кроме как здесь.
– Отвратительно, – возмущается старый любитель птиц, – они вводят им наркотики. Если бы мне попался этот мерзавец с попугаем в руках, я бы собственноручно свернул ему шею.
Судя по неподдельному ужасу в их голосе, можно подумать, что речь идет о торговле живым товаром. Ренни с трудом удерживается от смеха.
– И как же их переправляют? – со всей серьезностью, на которую она только способна, спрашивает Ренни.
– На яхтах, как и все здесь, – охотно посвящает ее миссис Эббот, – мы поставили себе задачу найти мошенника, он не здешний, приехал из Тринидада.
– А потом вы заявили о нем в ассоциацию, – потирая руки говорит мистер Эббот. – Конечно, это его не остановило, но прыти несколько поубавило. Хорошо, что он не знает нас в лицо и не знает, что это наших рук дело. Эти люди очень опасны, а мы не в состоянии бороться с ними. Возраст не тот.
– В какую ассоциацию? – Ренни удается вставить слово.
– В международную ассоциацию по изучению попугаев, – с готовностью отвечает миссис Эббот. – В ней работают хорошие люди, но они не могут за всем уследить.
Ренни решает, что ей сейчас самое время еще немного выпить. Если миром правит сюрреализм, то она может в полной мере насладится им, не сходя с места. Она спрашивает Эбботов, не выпьют ли они еще пива, но они отказываются, говоря, что им и так очень хорошо. К тому же скоро начнет темнеть.
– Пора на покой, – поднимаясь, радостно говорит мистер Эббот.
Ренни допивает третью порцию рома. В голове легкий туман. Время от времени она вспоминает, что лодка обратно не пойдет, а она так нигде и не устроилась на ночлег. На худой конец можно переночевать на берегу. Эта мысль не слишком ее заботит.
Сумерки еще не сгустились, но на крытой веранде официантки уже накрывают столы для обеда, зажигают свечи внутри небольших ламп с красными стеклами. Все столики заняты матросами с яхт, к стойке тянется очередь мужчин, преимущественно темнокожих. Некоторые лица кажутся знакомыми, хотя Ренни может и ошибиться. Но с одним она уж точно виделась – усы выдают в нем латиноамериканца. Он делает вид, что не знаком с ней. Здесь же стоят и несколько белых с выгоревшими волосами, как у всех, кто много времени проводит на солнце.
Когда Ренни выходит из бара, на пороге патио появляется доктор Минога. Он идет не к берегу, а в сторону сада, что расположен за гостиницей. Его сопровождают три человека, двое одеты в рубашки с надписью «Да здравствуют рыбы», с нарисованным на спине китом и надписью помельче «Голосуйте за справедливость». Третий, высокий и тощий, в костюме сафари и темных очках. Он держится чуть поодаль.
Минога замечает Ренни и сразу сворачивает к ней. Двое скрылись в баре, третий, поколебавшись пошел вслед за Миногой.
– Рад видеть вас здесь, – друг мой, – приветствует он Ренни, растягивая рот в кривой улыбке. – Собираете материал о выборах?
Ренни улыбается в ответ. Она пользуется случаем обратить все в шутку.
– Да, сидя в баре. Уважающие себя журналисты часто пишут свои статьи в подобных заведениях.
– Мне говорили, что это наиболее подходящее место.
Здесь его акцент гораздо заметнее, видимо, он не так тщательно следит за своей речью. Ренни предполагает, что здесь он становится самим собой.
– Посмотрите, они все сидят здесь. Вон там министр юстиции. Видимо, готовит себя к тому, что его кандидатура не пройдет. – Минога смеется. – Я надеюсь, вы простите мои крамольные высказывания, – обращается он к своему белокожему спутнику. – Это ваш соотечественник, – эти слова уже адресованы Ренни, – сотрудник канадского представительства на Барбадосе; их интересует, почему никто не участвует в программе по прыжкам в воду, организованную милыми канадцами.
Ренни не расслышала его имя, ей показалось, что оно европейское.
– Эдакий борец за культурный плюрализм!
Мужчина жмет ее руку.
– Я так понял, что вы журналистка. – Он очень возбужден.
– Просто зарабатываю себе на жизнь, – отвечает Ренни, надеясь, что такой ответ немного успокоит его.
– Вполне достойное занятие, – вежливо соглашается он. Они садятся.
– Я сейчас все вам, дружок, объясню, – начинает Минога. – Эти милые канадцы горят желанием научить наших рыбаков нырять так, чтобы их не сводили судороги, чтобы они не калечили себя. Что они делают? Они нанимают эксперта, который приезжает в разгар сезона ловли омаров, то есть, когда все рыбаки уходят в море. Они ведь живут со своего ремесла. Все очень просто. Никаких секретов. В следующий раз посоветуйте им обратиться к знатоку местных условий.
Канадец с улыбкой достает длинную коричневую сигарету и вставляет ее в черный мундштук. Ренни кажется это несколько претенциозным. Ей не по себе от мысли, что представитель ее страны ходит в сафари. Интересно, он возомнил, что он в Африке? По крайней мере мог хоть цвет другой выбрать.
– Вы же понимаете, – продолжает рассказчик, – правительство не всегда располагает точной и верной информацией.
– Вы рассчитываете победить? – спрашивает Ренни у Миноги.
– Вчера, – доверительно сообщает он ей, не сводя тем временем глаз с канадца, – правительство предложило мне кругленькую сумму за то, чтобы я перешел на их сторону. Мне предложили пост министра по делам туризма.
– Я полагаю, вы отказались.
– Ну зачем же наступать на горло собственной песне? – довольно ответил доктор. – Не даром я изучал труды Маккиавели. Раз предлагают, значит, заинтересованы, боятся потерять. Если я откажусь, они найдут способ опорочить мое имя. Раньше они придумали эту историю с Кастро, сейчас скажут, что я кормлюсь за счет американцев и владельцев плантаций. Потом им в голову придет еще что-нибудь. Это сбивает людей с толку: они могут подумать, что я не принадлежу ни тем, ни другим и это окажется правдой. Если мы в этой стране начнем прислушиваться к правде, то Эллису и Принцу Мира, как он себя называет, придет конец. Он считает, что исповедует настоящую религию, пусть считает. – Минога встает. – Завтра я произношу речь о проблеме сбора мусора. Мусорные проблемы – самые наболевшие на этих островах. Я советую вам прийти послушать, друг мой, – доктор Минога одаривает Ренни чарующей улыбкой и направляется к бару, следом за ним плетется нейтральный канадец.
На обратном пути Ренни замечает двух немок, с трудом поднимающихся по каменным ступенькам. С их одежды струится вода, волосы растрепаны, и из них торчат в разные стороны сучки, солома; на щеках горит нездоровый румянец. Похоже, что свои чемоданы они бросили где-то по дороге. Немки держатся друг за друга, одна из них заметно хромает, подскакивает на каждом шагу и морщится от боли. Лица заплаканные, но когда они замечают любопытные взгляды сидящих в баре, то стараются придать себе независимый вид. Кто-то уступает им место.
– Что случилось?
Глаза присутствующих устремлены на ноги вошедших. У одной немки нога представляет ужасное зрелище: багрово-фиолетовая ступня с распухшими пальцами, ее подруга показывает всем этот ужас как трофей.
– Она наступила на морского ежа, – раздается голос неизвестно откуда взявшейся Лоры. – Так всегда бывает, они совершенно не смотрят под ноги. Ничего страшного, это конечно очень болезненно, но не смертельно.
Немка сидит откинувшись назад, с закрытыми глазами, выставив перед собой искалеченную ногу. Через пару минут из двери, ведущей на кухню, появляется Эльва; коробки при ней уже нет, она в переднике в красную и белую клетку, в руках держит лимон и свечу. Эльва встает на колени возле пострадавшей и оценивающе изучает травму. Потом берет ломтик лимона и начинает растирать больное место. Немка вскрикивает.
– Потерпите, – приговаривает Эльва, – пустяки, завтра все пройдет.
– Может не стоит иголки вытаскивать? – лепечет вторая немка, она очень взволнована, это несчастье рушит все их планы.
– Тогда они обламаются и начнется заражение, – резонно возражает Эльва. – У кого есть спички?
Ни у кого не вызывает сомнений, кто здесь главный. Кто-то из присутствующих протягивает Эльве коробок, она вынимает спичку, зажигает свечу. Эльва капает горячий воск на пальцы и осторожно втирает его.
– Хорошо бы вы пописали ей на ногу, – обращается Эльва к подруге жертвы. – Когда с нашими ребятишками случается такое, то мальчишки писают на девочек, а те – на ребят. Это снимает боль.
Бедная немка открывает глаза и в немом изумлении смотрит на Эльву. Ренни знаком этот взгляд, так смотрят только на чужеземцев, не решаясь поверить услышанному и надеясь, что ослышался, что виной всему языковой барьер, и на самом деле собеседник имел в виду совсем не то, что сказал.
Раздаются отдельные смешки, но Эльва сохраняет серьезность. Она берет здоровую ногу и начинает ощупывать ее. Немка судорожно ловит ртом воздух и озирается в поисках защиты: это не та нога. После визита к герцогине у нее осталось крайне неприятное впечатление: та строго внушала, что ни в коем случае нельзя открыто выражать пренебрежение и неуважение к местным нравам и обычаям, какими бы отталкивающими они не казались.
Эльва нажимает сильнее. Она видит, что завладела вниманием публики и преисполнена самодовольства, ее прямо распирает от гордости.
– У вас закупорены вены. Я открыла свободный ток крови, и кровь смоет яд из вашего тела.
– Меня тошнит от одного ее вида, – тихонько шепчет Лора. – У нее пальцы как у мясника. Эльва может уложить наповал лишь однажды взглянув на тебя, она утверждает, что может вылечить от любого недуга, но благодарю покорно, я бы предпочла хворать, только бы она до меня не дотрагивалась.
Раздается громкий треск. «Сухожилия», – проносится у Ренни в голове. Лицо немки искажается от боли, страдальчески суживаются глаза, но у нее не вырывается ни крика, ни стона, она стоически переносит страдания, не желая уронить в глазах окружающих свое достоинство.
– Слышите как вопиют ваши сосуды? – вопрошает Эльва. – В них идет воздух. Вы чувствуете, что вам лучше?
– Свободных мест нет. Все забито из-за выборов, – сообщает Лора.
– Может, позвонить в другие гостиницы, – продолжая наблюдать за Эльбой, предлагает Ренни.
– Позвонить? В другие гостиницы? – Лора коротко смеется.
– А разве других здесь нет?
– Вообще-то есть, но сейчас они закрыты. Правда есть одна для местных, но я бы не стала там останавливаться; твое поведение могут неправильно истолковать и у тебя возникнут серьезные неприятности. Я попытаюсь что-нибудь придумать.
Эльва охотно делится с наблюдателями своими секретами:
– Сила заключена в руках. Этот дар передала мне моя бабка, когда я была ребенком. Она владела им в совершенстве, и я кое-что унаследовала. Чувствуете, у вас в этом месте шишка? – В детстве ваша мама вас уронила. Вы были слишком малы, чтобы помнить. Кровь загустела, образовалась опухоль. Ее необходимо удалить, иначе она перерастет в рак. – Эльва мнет все энергичней. Травма вашей юности напоминает о себе.
– Старые проделки, – комментирует Лора. – туристы для нее как дерьмо для свиней. Даже если они ей не верят ни на грош, то все равно делают вид, что принимают все за чистую монету. Во всей округе доктора днем с огнем не сыщешь, так что выбирать не приходится. Ногу растянешь, так, кроме нее, обратиться не к кому.
– Может быть, хватит, – в замешательстве говорит немка, которая, как заботливая мать, не отходит ни на шаг от подруги.
Эльва бросает на нее исполненный презрения взгляд.
– Я скажу, когда хватит.
Нога хрустит. Эльвины пальцы гнут ее как кусок резины.
– Готово. – Эльва поднимается с колен. – Вставай.
С величайшей осторожностью немка ставит ноги на землю. Встает.
– Боль прошла. – Эльва с гордостью окидывает взглядом зрителей.
Немка улыбается.
– Это невероятно.
Глядя на это, Ренни преодолевает желание попросить проделать с ней тоже самое, хотя с ней все в порядке, нигде ничего не болит. Ей хочется почувствовать, на что это похоже, хочется отдать себя во власть этих магических рук. Она хочет, чтобы ее исцелили от всех болезней таким же волшебным образом.
В дверном проеме, ведущем на кухню, стоит Поль, медленно оглядываясь по сторонам. Ренни видит его, но решает не делать ему никаких знаков. Он сам подходит к ней.
– Как у нас дела? Лора сказала, что вам негде остановиться. Если не возражаете, можно у меня.
– На судне? – подозрительно осведомляется Ренни. И тут же мысленно одергивает себя, сначала ей следовало бы поблагодарить человека.
– Нет, – улыбается Поль в ответ. – У меня здесь свой дом. Две спальни. Две кровати.
Ренни не вполне представляет, что же именно ей предлагают, но подозревает, что не слишком много. Спасибо и на этом.
– Это было бы чудесно. Конечно, если вас это не слишком обременит.
– А с какой стати это должно меня обременять? – отвечает Поль.
Они возвращаются через сад, густо заросший цветущими лимонными деревьями; Ренни видит незнакомое ей растение, его ярко-оранжевый бутон раскрылся, обнажив белую сердцевину, внутри которой три огромных черных зернышка похожих на глаза насекомого. Вообще Ренни видит здесь множество такого, чему не знает названия.
Сад упирается в каменную стену футов пять в высоту. Поль закидывает ее камеру и все остальные вещи на стену, забирается сам, потом нагибается, чтобы помочь Ренни. Она протягивает ему обе руки. Ее совершенно не заботит, куда они идут.
Ренни с Дэниэлом сидели в его машине, что было для них делом непривычным. Была ночь, шел дождь…
Почему-то всегда, когда они оказывались вместе, шел дождь.
Они только что поужинали. Ренни забавляла мысль о том, что Дэниэл может выкинуть сейчас что-нибудь эдакое.
– Ну что теперь? Или спустим все на тормозах?
– Я знаю, что мне нечего тебе предложить.
У него был такой жалкий вид, что она почувствовала себя обязанной непременно утешить его, приласкать, успокоить, сказать, что все будет хорошо. Вместо этого она произнесла, да, тебе нечего мне предложить.
Дэниэл посмотрел на часы, высунул голову под дождь. Мимо проносились машины, улица в такую погоду будто вымерла, не увидеть ни одного прохожего. Дэниэл обнял Ренни за плечи и нежно поцеловал в губы. Потом осторожно дотронулся до них кончиками пальцев.
– Ты сводишь меня с ума.
– Пылкие речи не самое сильное твое место, – не пытаясь уклониться, сказала Ренни.
– Я знаю, что не умею как следует выразить свои чувства, – согласился Дэниэль. Ренни засомневалась, уместны ли сейчас проникновенные речи. Он приник к ней долгим поцелуем. Ренни отвернула лицо, уткнувшись в воротник его рубашки. Она ощущала себя в полной безопасности: едва ли ему взбредет в голову начать раздевать ее прямо здесь, в машине, или раздеваться самому на улице с двухсторонним движением.
По правде говоря, она бы не возражала, чтобы Дэниэл не останавливался на достигнутом, она хотела, чтобы они лежали рядом, лаская друг друга; в какой-то момент она поверила в это, поверила, что от простого прикосновения руки все может волшебным образом перемениться. Ей хотелось, чтобы он лежал рядом с закрытыми глазами, а она могла смотреть на него, не боясь сама быть увиденной, она хотела, чтобы он полностью доверился ей. Она хотела, чтоб он занимался с ней любовью очень долго, очень медленно, чтобы это никогда не кончалось, она желала, чтобы сладостный миг ожидания тянулся бесконечно, она мечтала вызвать его на откровенность, чтобы он раскрылся ей без остатка. Между тем, ее мечты и реальность разделяла такая пропасть…
Она резко откинулась на сиденье.
– Поехали домой.
– Дело в том, что я не хочу… Ты же сама прекрасно знаешь.
Его лицо сделалось по-детски недоуменным, он был так трогателен в своей обиде, что Ренни пожалела о своей резкости. Но тут в ней проснулось непонятное возмущение. Он не имел никакого права так себя с ней вести, рассчитывая на ее жалость. Она ведь не Господь Бог, она не обязана всех понимать, она и про себя-то толком ничего не понимает. Ренни любила называть вещи своими именами, но происходящему имени не было.
– Что ж ты будешь теперь делать? – сказала она. – Вернешься домой и займешься онанизмом? Или посвятишь себя домашним делам? Куда тебе еще девать время?
Он мягко обнял ее за шею.
– А что бы ты хотела? Если тебе в самом деле так хочется, мы можем снять где-нибудь номер в гостинице. Но у меня только час времени, а что потом? Разве это любовь? Разве ты этого хочешь?
– Нет. – Ей было нужно и это, и многое другое, но в жизни так не бывает.
– Я не очень хорошо разбираюсь в таких вещах, продолжал Дэниэл. – Я бы стал тебя презирать, или разозлился, но мне не хочется этого делать, я беспокоюсь за тебя, как бы с тобой не случилось чего-нибудь плохого; мне кажется, что как врач я смог бы сделать для тебя больше. Я в этом больше понимаю.
– А почему одно исключает другое?
– Такой уж я уродился. Есть вещи, которые я делать просто не могу.
Ренни поразило, что во многом Дэниэл напоминал ей Грисвольд – не то, каким он был, а каким хотел казаться.
Вполне приличный достойный человек, сказали бы в Грисвольде, в котором все разложено по полочкам, что можно и что нельзя. Это неожиданное прозрение только расстроило ее. Он был просто нормальный, поэтому она и влюбилась в него, заурядность, возведенная в степень. Он был именно таким, каким и должен быть. Он зарабатывал себе на жизнь оперируя людей, а когда они начинали умирать – ободряюще похлопывал их по плечу. И то и другое он делал одними и теми же руками, но никому не казалось это противоестественным, никому не казалось это странным. Он хороший человек.
– Ты веришь во что-нибудь? – спросила его Ренни. – Ну, чем ты живешь, что придает тебе силы? Что побуждает тебя просыпаться по утрам? Откуда тебе известно, что можно, а что нельзя, что хорошо, а что плохо? Только не говори, что все – от Бога.
Дэниэл воспринял вопрос совершенно серьезно.
– Не знаю, никогда не задумывался о таких вещах.
Ренни продрогла, ей казалось, что она умирает, и Дэниэл это знал, только вида не показывал. Но секс с Дэниэлом в снятом на час гостиничном номере не исправил бы положения, теперь Ренни и сама это осознавала. Нужно куда-то идти, отпирать дверь, сбрасывать отсыревшие одежды, он присядет на край кровати. Смотреть на него, как он наклонив голову, развязывает шнурки на ботинках – нет, это слишком, слишком грустно. «Не нужно этого», – скажет она, потом возьмет его за руки и будет долго и безутешно плакать.
Ренни больше не тешила себя надеждой, что Дэниэл спасет ее жизнь. Она вообще больше ничего не ждала от него. Может, это и был самый верный выход, никогда ничего не ждать.
– Поехали домой, – повторила она.
Ренни лежала в постели, в их постели, в ожидании пока Джейк выйдет из душа. Ее тело стало деревянным, как будто чужим. Они уже обо всем переговорили. Все заключалось в том, что Ренни не хотелось больше, чтобы он до нее дотрагивался, она не могла объяснить почему, да ему и самому это было не нужно, но сознание Джейка отказывалось принимать эту простую истину.
– Попробуй, – уговаривал он ее. – Ты ведь даже не даешь мне попытаться.
– Что ты повторяешь как заведенный, у меня получится, я знаю, что получится, должно получиться, прервала его Ренни.
– Ты безжалостна.
Они хотели еще раз попытаться. Ренни стояла перед раскрытым шкафом, размышляя, что лучше надеть для такого «испытания». Проверка сил. Ренни хотелось спрятать от посторонних глаз свое тело, и она знала, что так будет лучше для всех, она перестала спать раздетой. Ей не хотелось ни перед кем демонстрировать свое искромсанное, искалеченное тело.
Когда-то Джейк подарил Ренни пурпурного цвета лифчик с замысловатой застежкой. В результате в самый патетический момент, никто из них не смог ее расстегнуть. Сжимая друг друга в объятиях, они катались от хохота по кровати так, что чуть не свались на пол.
– Все, хватит с меня возбуждающих тряпок, – отдышавшись заявила тогда Ренни.
Ренни остановила свой выбор на черном пеньюаре, который Джейк когда-то ей подарил. Если он захочет, верх можно будет оставить. Ренни зажгла свечи, легла в постель, поджала под себя колени, устраиваясь поудобнее. Ничего хорошего из этого не выйдет.
Она попыталась представить Дэниэла, лежащего рядом, вместо Джейка, надеясь, что хоть это поможет, но нет, не получилось. Она не могла вообразить его без одежды. Она видела перед собой только его руки, длинные тонкие пальцы…
В средние века было принято рисовать души, расставшиеся со своей оболочкой и очень долго велись умные споры о том, в какой части тела обитает душа пока человек жив. С Дэниэлом и без всяких споров понятно, его душа живет в его руках. Отрежь их и он превратится в зомби, в живого мертвеца.
Ренни лежала и предавалась грустным размышлениям: тот кого хочу я, не позволяет мне коснуться себя, а тому, кто хочет меня, я сама не дам до себя дотронуться. Впору писать книги на тему «Творческое воздержание», «Половое воздержание» – но это завтрашний день, если не считать, что он уже наступил. Что дальше? Сублимация? Занятия керамикой? Может, окунуться с головой в благотворительность?
Иокаста рекомендовала мастурбацию. Это считалось очень современным.
Когда все испробуешь, и ничего не принесет тебе удовлетворения, дай волю своим пальчикам.
Но мастурбация претила Ренни, это было все равно, что разговаривать самой с собою или вести дневник. Ренни никогда не понимала женщин, которые вели дневники. Она заранее знала, что напишет. Неожиданное для себя можно услышать только от других.
Джейк вышел из душа, завернувшись в голубое полотенце. Он присел рядом с ней на кровать и нежно поцеловал в губы.
– Погаси свечи, – попросила она.
– Не хочу. Мне нравится смотреть на тебя.
– Почему?
– Меня это возбуждает.
Ренни смолчала. Он провел рукой по ее правой ноге, поднялся к животу, рука сама нашла левое бедро, погладила поджатую ногу. Потом он проделал эти движения еще раз, сняв с нее трусики. Выше он трогать не стал. Как в школе, только наоборот, подумалось Ренни. Он чуть раздвинул ей ноги и наклонился, чтобы поцеловать впадинку на животе.
– А не выкурить ли нам травки, предложил он.
– Чтобы помочь мне расслабиться? – она лежала, откинувшись на подушки. Его глаза злобно блеснули, как у грызунов или им подобных. Красные умные глазки на острой маленькой морде, с острыми зубками.
– Да, ты права, для этого. – Он принес коробку для чая, высыпал на ладонь траву, свернул самокрутку, запалил ее и протянул Ренни.
– Я люблю тебя, – сказал он, – но ты не хочешь в это поверить.
– Какая разница между верой и иллюзией? Может, тебе кажется, что ты любишь меня из чувства. Может, ты чувствуешь себя виноватым передо мной. Ты всегда говорил, что чувство вины очень присуще еврейским матерям.
– Ты мне не мать. И слава Богу.
– Я и не могу ей быть. Я же не еврейка.
– Нет в мире совершенства, как нет и безупречных людей, – вздохнул Джейк. – Ты моя золотая, любимая, прекрасная гойка. У каждого она должна быть в жизни, хоть один раз.
– Так вот значит, что я такое. Это поможет мне лучше разобраться в себе. Всегда приятно знать, что ты есть на самом деле. Но какая же я золотая?
– Ну, позолоченная, точно!
– Шутить изволите?
– Не задавай таких вопросов. Я от природы безграмотен и тем горжусь.
– Но ты подаешь надежды.
– Стараюсь, когда это возможно.
– Это не кино сороковых.
– Ты дурачишь меня, – обиделся Джейк.
Ренни с трудом сдержала слезы. Ей было невыносимо наблюдать, как Джейк делает вид будто ничего не случилось, ничего не происходит, как будто ему все равно, и еще более невыносима мысль, что она сама ему подыгрывает в этом. Ей хотелось сказать, что она умирает, но не разыгрывать же мелодраму, к тому же неизвестно, умирает она на самом деле или нет.
Джейк водил рукой вверх-вниз по ее ноге.
– Я как-то неловко себя чувствую, мне кажется, тебе неприятно то, что я делаю.
Ренни продолжала смотреть на него, но она не знала, чем ему помочь. – Мне не верится – думала она. Почему – не знаю. – Слова проносились в ее голове, как будто произносил их кто-то другой.
