Текст книги "Совсем другие истории (сборник)"

Автор книги: Маргарет Этвуд

Соавторы: Жозе Сарамаго,Джон Апдайк,Вуди Аллен,Гюнтер Грасс,Кэндзабуро Оэ,Надин Гордимер,Эскиа Мфалеле,Инго Шульце,Чинуа Ачебе,Амос Оз
сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 17 страниц)

Она богата, при ней земля родит, с ней будет дождь, и сынов она произведет на свет.

Нет, она бедна, мелькает сплетня, ее отец повесился, когда она родилась, мать была шлюхой, а она сама – дичок на каменистой почве. Засуха проклятьем сидит в ее нутре, она бесплодна и появилась здесь в надежде умыкнуть младенцев темнокожих, а затем кормить их из бутылок, поскольку у самой – сухая грудь, и молока в ней нет.

Господин Махарадж исколесил весь мир в поисках сокровищ и привез ее – волшебный камень, чей отсвет изменит их жизни. Он погряз в пороках и грехах и заселил страданьем безысходным свой дворец, поддавшись чарам желтых волос и гибельного рока. И вот она – уже предмет досужих сплетен и пересудов. И по пути во дворец она уже прекрасно понимает, что вдоволь почешут языки о ней и ей подобных белых и желтоволосых женщинах, а также о темнокожих мужчинах, которых они любят. Об этом ее друзья предупреждали дома, в громадном городе. Не имей с ним дела, предупреждали ее. Ты переспишь с ним и лишишься уваженья. На таких, как ты, он и не подумает жениться. Его волнуют твоя свобода и непохожесть на других. Он разобьет твое сердце.

И пусть он называет ее невестой, она ему не жена. В ней страха нет пока.

Стоят в пустыне развалившиеся ворота, ведущие в никуда. Рядом превращается в труху упавшее дерево, последнее из тех, что здесь росли, и вылезшие из земли корни хватают воздух, как рука гиганта. Дорогу пересекает свадебный кортеж, и лимузин замедляет ход. Она видит жениха в тюрбане на пути к невесте, и он не молод и не горяч в своих желаньях, но стар, плешив и изможден; ей видится история любви бессмертной, преодолевшей все преграды и невзгоды в жизни. И где-нибудь его возлюбленная, уже в преклонных летах, ждет свою мумию-любовь. Они всегда любили друг друга, думает она, и сейчас история их любви счастливо завершится. Свои мысли она невольно произносит вслух, и господин Махарадж улыбается и качает головой. Нет, невеста – юная девица из дальней деревни.

Как может захотеть приятная девица увидеть мужем старого дурня?

Господин Махарадж пожимает плечами. Старикан согласился на малое приданое, а для семьи, где много дочерей, это весомый довод. А жених в своей долгой жизни, добавил он, получает, возможно, уже не первое приданое. С миру по нитке.

До нее доносятся пронзительные звуки рожков и флейт. Бухает барабан, как будто стреляет пушка. Двуснастные плясуны улюлюкают в окнах. Ох-ох, Америка! – визжат они. – Привет, здорово, что скажешь нам? О’кей, теперь будь осторожна, я денди-янки-дудль! Ух, деточка, уа-уа-уа, все путем и круто, мисс Америка, тряхни нам кое-чем! И вдруг ее охватывает страх. Давай быстрей отсюда, кричит она, и водитель жмет на газ. Облако пыли поглощает свадебный кортеж, словно его и не было. Мистер Махарадж – сама забота и внимательность, но она сердита на самое себя. Прости, она бормочет. Все в порядке. Просто очень жарко.

«Америка». Однажды в «Америке» на высоте трехсот футов они заказали себе индийский завтрак, сидели за столиком и глядели на пышную зелень весеннего парка, которая радовала глаз своей буйной роскошью, а сейчас та зелень показалась ей просто непристойной, когда она вспомнила о ней здесь, в этой скудной, иссохшей местности. Моя страна такая же, как и твоя (ему захотелось сказать ей что-то приятное), огромная страна, в ней все кипит и молится богам, которых не сосчитать. Мы говорим на нашем скверном английском, и у вас английский свой. А до того, как стать римлянами, вы тоже были простой колонией и хозяин у нас с вами был один. Вы освободились раньше нас, и вы богаче, а во всем остальном мы одинаковы. На улицах та же пестрота и суета, и тот же мусор, и то же стремление получить все и сразу. Она сразу поняла, что он хотел сказать: он появился из страны, ей незнакомой, языки которой ей предстоит учить. Но к этой стране непросто подобрать ключи – так огромна и она сама, и тайна, которая равна заветному желанию ее познать.

Он говорил с ней о деньгах – ведь она была американка. Старое протекционистское законодательство и вышедший из моды социализм, который так долго был помехой для роста экономики, были отвергнуты, и можно было нажить приличный капитал тем, у кого нет недостатка в свежих мыслях и идеях. И даже принцу пришлось действовать проворней, чтобы считать на ход вперед. Его переполняли планы и проекты, а она слыла в финансовых кругах человеком, который может обвенчать идею с капиталом и достать для нужных ей проектов финансовые средства.

И даже чудо было ей доступно.

Она повела его в оперный театр и, как обычно, была взволнована звучаньем непонятных слов, о значении которых можно было догадаться по действиям актеров. Затем она привела его к себе домой и совратила. Там, в городе, она была хозяйкой – юной, уверенной в себе. У них возник роман, и она поняла, что может бросить все, что было у нее, и даже отказаться от самой себя. Она его любила исступленно, как будто его тело оказалось запертым входом в неведомое и она должна сорвать замок.

Но не все будет замечательно и дивно, сказал он ей. Там нет дождей, и сушь великая стоит.

Его дворец, к несчастью, был ужасен. Он осыпался прахом и смердел. В ее спальне шторы висят лохмотьями, и ложе ненадежно, а на стенах картины изображают бесстыдную любовь в замысловатых позах при дворе какого-то князька. И нельзя понять, кто на них – предки ее супруга или это просто холсты, купленные по случаю у назойливых торговцев. А в тускло освещенных коридорах звучит громкая музыка, но непонятно, откуда она исходит. И тени убегают от нее. Он вводит ее в дом и исчезает, ничего не объясняя. Она должна привыкнуть к дому.

В ту ночь она спит одна. Потолочный вентилятор гоняет над головой горячий липкий воздух, который булькает густой похлебкой. В голове неотвязные мысли о «доме»: полночное гудение вентиляторов и холодильников, овеществление их духа. Избыток материального гнетет воображенье, и тому трудно одержать победу. Все наши забавы и увеселенья полны сказочных уродов и чудовищ, ведь когда мы выйдем из кинотеатра или отложим книгу, или утихнет музыкальный гром и буря, тогда скука серых будней неизбежно навалится на нас и нам не деться никуда… Мы мечтаем об иных мирах и измереньях, рассуждаем о смысле того, что кроется за смыслом, представляем себе мир антиподов, ибо, когда мы бодрствуем, мир яви и вещей хватает нас и держит и мы не можем заглянуть за горизонт событий. А здесь, в тенетах пустого бульканья сухого воздуха, среди противно шуршащих тараканов, могут рухнуть все пределы и преграды; они и рушатся, и появляется возможность вновь пережить ужасный опыт.

Она всегда старалась держаться и не плакать, а сейчас ее стали сотрясать рыдания без слез, и она заснула. Утром ее разбудили звуки барабана и танцоры.

Во внутреннем дворе сошлись и девы юные, и опытные жены. Бил барабан, а в такт ему женщины отвечали движеньем танца. Колени врозь, ладони с вензелями пальцев повелевают движеньем рук, а шеи изогнуты в невозможном повороте, их взоры пламенеют, и они танцуют на прохладных камнях, перебивая барабанный ритм. (Ранний час, и двор еще в тени, и солнце еще на камни не упало.) А во главе танцовщиц высокая, прямая, как доска, старуха лет за шестьдесят – сестра мистера Махараджа, – в целом штате никто не смог еще превзойти ее в искусстве танца. Она увидела, конечно, новоприбывшую, но не подала и виду. Она – хозяйка танца, а танец – самое главное.

Вот танец завершен, и они стоят друг против друга, две женщины хозяина дома: его сестра и американка.

Что это было?

Танец жар-птицы, танец примиренья, чтоб от нее избавиться.

Жар-птица. (Ей приходит в голову Стравинский, спектакль в Центре Линкольна.)

Мисс Махарадж наклоняется к ней. Эта птица не поет, говорит она. Ее гнездо сокрыто ото всех. И если она коснется женщины своим крылом недобрым, та женщина сгорит.

Конечно, такой птицы нет. Это все сказки старых жен.

Здесь нет сказок старых жен, поскольку нет, увы, и самих старых жен.

Явленье Махараджа! Он в тюрбане, в расшитом одеянии, спадающем с его широких плеч. Как он красив и статен, бодр и весел, и примирителен!

Она ведет себя капризно и довольно дерзко, как женщина другого века. Он старается ей угодить и добиться ее расположения. А затем он уходит – нужно все подготовить к торжествам по случаю ее приезда. Он надеется – она будет довольна.

И что же это будет?

Немного терпения, и ты увидишь.

В полупустыне, за смердящим дворцом, мистер Махарадж готовит феерическое действо. В лучах луны, при свете жарких звезд, на необъятных коврах из Исфагана и Шираза собрание вельможных сановников приветствует ее. Лучшие музыканты исполняют грустные, бередящие душу мелодии на флейтах и на вдохновенных струнных. Певцы поют старые и вечно новые песни о любви, и самые изысканные яства подносят ей для услажденья. Она уже стала местной знаменитостью, она известна всей округе. Я пригласил в гости вашего супруга, хохочет губернатор соседнего штата, но сказал, что если он объявится без вас, то лучше ему совсем не появляться мне на глаза. А их сосед, бывший принц, предлагает показать ей сокровища искусства, которые хранятся под замком в его дворце под сводами подвалов. Я никому их не показывал, кроме госпожи Онассис, – тут было мне не устоять. Для вас, как и для Джеки О., я разложу сокровища в саду.

При лунном свете состоялись верблюжьи гонки и скачки лошадей, танцевали танцовщицы и пели песни певцы. Над головами взрывались фейерверки. Она склонилась к господину Махараджу (уже давно забыто и прощено его отсутствие накануне) и прошептала: Ты эту сказку устроил только для меня или (поддразнивая) такое времяпрепровождение для тебя обычно?

Она почувствовала, как весь он сжался, и горечь прозвучала в его словах. Нет, только ты причина такого праздника, ответил он. В этом разоренном месте ты поддалась несбыточной мечте. Верблюды, лошади и даже все съестное доставлены сюда издалека. Мы разорились ради того, чтобы тебе доставить радость. Как ты могла вообразить, что нам по силам такая жизнь? Мы старались удержать последнее, что у нас было, а сейчас, чтоб угодить тебе, залезли по уши в долги. Нам не до жиру – быть бы живу; и эта сказка из «Тысячи и одной ночи» – всего лишь твоя мечта.

Я не просила ни о чем, сказала она. И я не виновата в этом показном расточительстве и мотовстве. А ты меня винишь и обличаешь, и это мне обидно.

Он выпил слишком много, и это развязало его язык. Мы выражаем наше уважение у ног владыки. Колдунья, вызови нам дождь.

Ты говоришь о деньгах?

О чем еще здесь можно говорить?

Мне казалось, о любви, сказала она.

Полная луна была невиданно красива. И не было доселе в мире прекрасней музыки. Но как жестока была с ней эта ночь! Мне нужно кое-что сказать тебе, сказала она.

Она беременна. Мечтает сжечь мосты и корабли. Ей снится любимый фильм, в котором герой возвращается в родную деревню и оказывается в прошлом времени, когда отец был молод. Когда же он хочет покинуть деревню и идет на станцию, чтобы уехать, он видит, что рельсов нет и нет пути домой. На этом фильм кончался.

Когда она просыпается в своей душной комнате, то простыни мокры – хоть выжимай, а у ее постели сидит женщина. Влажной простыней она укрывает ее наготу и, улыбаясь, пожимает плечами. У тебя здоровое, крепкое тело, говорит она. Конечно, помоложе моего, а в остальном похоже на мое.

Я его оставлю. А сейчас не знаю, что и думать.

Мисс Махарадж качает головой. В деревне говорят, что будет мальчик, объясняет она, и прекратится засуха. Такое есть поверье. Но он тебя не отпустит. А если все же ты потом уедешь, ребенка он оставит у себя.

Ну, это мы посмотрим! – кричит она. Когда она волнуется, то начинает говорить в нос, гнусавить, и это неприятно ей самой. Она мысленно представила, как попадает в ловушку, из которой ей надо выбраться любым путем, всеми правдами – это было бы, конечно, лучше – или неправдами. Бездействие – вот чего нельзя терпеть! Она не будет падать в обмороки от жары и закатывать истерики – ему они будут нипочем. Любовных глупостей она уже наделала немало, и сейчас надо действовать головой.

Шли недели, и постепенно она стала понимать, что происходит. Казино в его городском дворце ему не принадлежало – он подписал нелепый контракт, по которому уступил его нескольким подозрительным типам. Арендная плата, которую они ему выплачивали, была смехотворной. В контракте мелким шрифтом было напечатано, что по особым дням и праздникам он должен обходить игорные столы и улыбаться гостям обворожительной улыбкой, создавая атмосферу, в которой хочется играть. Тарелки спутниковой связи были более доходны, но разваливающийся особняк в деревне был прожорлив и съел бы намного больше не только тарелок, но и блюд, чтобы можно было содержать его в порядке.

Этот дворец в деревне потерял свой возраст: ему, возможно, было шесть веков. В большинстве комнат не было электрического освещения, мебели и стекол в окнах. Зимой – холодный, летом – жаркий, к тому же случайные дожди заливали парадные дворцовые покои. И все, что было здесь настоящего, – это вода, их неистощимый дворцовый ключ-родник. А за дворцом, где летучие мыши, как сломанные зонтики, качались в развалинах, она нашла себе тропинку в кучах птичьего помета и смотрела, как светлеет утром горизонт. Жители деревни, которых засуха превратила в нищих, приходят под покровом темноты, стараясь скрыть унижение, и наполняют водой кувшины. За очередью жаждущих маячит, словно призрак, черная тень высокой стены с бойницами. Крестьянка на ломаном английском объясняет, что в прежние времена обуглившаяся крепость господствовала над поместьем принца. Тьму сокровищ унес пожар, и жизней тоже.

Когда же это было?

Прежде всех времен.

Ей становятся понятны его ожесточение и горечь. Еще одна принцесса – мисс Махарадж – рассказывает ей, что одна вдова-аристократка свела счеты с жизнью, выпив огненной воды. Она истолкла в ступе фамильные бриллианты и проглотила их.

И мистер Махарадж, приехав в Америку, поддался новаторским изыскам и завоевал ее своим отчаянным безумством. Он выучился языку, на котором говорит человек передовых идей, но на деле он беззащитен перед тем, что предлагает ему время. Засуха, его наивность и неопытность, ее решимость отвернуться – все это его погубит. В Греции атлет, который побеждал на Олимпийских играх, становился знаменит и знатен. А мистер Махарадж разлагается и чахнет, как и его дворец. Ее собственная комната напоминает верх роскоши – в окнах стекла, и электрический вентилятор медленно поводит шеей. И телефон, который иногда даже работает. И розетка для ее компьютера, при помощи которого можно (правда, не всегда) установить связь с другой планетой, где проходила ее прежняя жизнь.

В свою же собственную комнату он ее не привел – он ее стыдился.

И, чувствуя, как в ней растет новая жизнь, она захотела простить его, помочь ему покончить с прошлым и войти в текучее, изменчивое настоящее, которое стало ее реальной жизнью. Она сделает все, что может. Она – «Америка» и может вызвать дождь и сотворить чудо.

Не раз она просыпалась в испарине, нагой и видела: рядом, на постели, сидит мисс Махарадж и что-то там бормочет. Да, тело у нее прекрасно, под стать танцовщице. Оно будет гореть, как факел.

Не прикасайтесь ко мне! (Она боится.)

Все невесты здесь у нас привезены издалека. А когда мужья приданое растратят, вот тогда появится жар-птица.

Не надо мне грозить! (Совсем растеряна.)

А тебе известно, сколько невест уже было у него?

Испугана и сбита с толку, вся вне себя от злости, она идет к нему. Это правда? И поэтому твоя сестра не выходила замуж и давала свой кров всем старым девам – молодым и старым? И эта вечная, без срока, школа танцев для вечных дев, которым страшно выйти замуж?

И это правда, что твои невесты все сгорают?

Ах, все это шушуканье и наговоры моей сестры безумной, смеется он. Она к тебе приходит ночью, тебя ласкает и говорит о пламени и о воде, о женской красоте и беспощадной тайне мужской природы. Я думаю, она уже тебе поведала о волшебной птице – птице смерти.

Нет, она точно помнит: он был первым, кто упомянул жар-птицу.

В бешенстве мистер Махарадж приводит ее к танцовщицам. Увидев ее, они вдруг останавливаются, браслеты с колокольчиками на ногах звенят нестройно и умолкают.

Скажите ей, зачем вы здесь, кричит он в ярости. Расскажите моей невесте, что привело сюда вас. Вы – беглянки или учитесь здесь искусству танца? Учимся, господин. Сюда привел вас страх? Нет, господин, мы не боимся. Он допрашивает их с пристрастием, срывается на крик, не отрывая взгляда от сестры и глядя прямо ей в глаза. Она стоит уверенно и твердо, не произнося ни слова.

Последний свой вопрос он обращает к ней. Так сколько же невест у меня было? Повтори. Они брат и сестра, и сила каждого заключена в другом – они вечные пленники друг друга – вне времени и вне событий. Мисс Махарадж первая опускает взгляд. Она – всего лишь первая невеста, говорит она.

Инцидент исчерпан. Он поворачивается к невесте и разводит руками. Ты слышала все сама, своими собственными ушами. И хватит выдумок и небылиц.

От жары можно сойти с ума. Похожие на скелеты волы подыхают на поляне с почерневшей травой. В иные дни желтые, как горчица, тучи заполоняют небо, нависая над маревом болот и уходя потом на запад. И был бы в радость даже этот противный желтый дождь, но никак не может он пролиться.

Дурной залах исходит изо рта у каждого, как будто тот выдыхает гадов, дохлых кошек, жаб и мелких насекомых тварей. Все потеют смердящим липким потом.

Несмотря на всю ее решимость, зной и жара лишают ее воли. Ребеночек растет. Танцовщицы мисс Махарадж перестали закрывать двери и окна, они мелькают здесь и там, повсюду, раскрашивают тела друг друга яркими цветами и фантастическими узорами и занимаются любовью, засыпая в переплетенье тел. Мистер Махарадж к ней не приходит и не придет, пока она на сносях. Но каждый вечер мисс Махарадж приходит. С тех пор как он изволил посетить ее уроки танцев, она произнесла совсем немного слов. Она испрашивает разрешенье лишь посидеть возле ее постели и временами, чопорно сжав губы, просит прикоснуться к ней. Американская невеста мистера Махараджа позволяет это делать.

Здоровье ее подводит. То испарина, а то и озноб от лихорадки. Расстройство стула. И если б не дворцовый родник, она бы умерла от обезвоживания. Мисс Махарадж за нею ухаживает, приносит слабительную соль. Единственный в округе врач – старик, с ним нет связи, как нет и толку от него. Они обе знают, что малыш в опасности.

Этими долгими ночами, когда подкатывает к горлу тошнота, старая танцовщица ведет неторопливый свой рассказ, как будто говорит о чем – то постороннем.

Здесь произошло что-то ужасное, непоправимое. Мы не заметили, как это началось, и не противились, пока не стало поздно и не определился новый ход вещей – когда уже произошел этот ужасный роковой разлад между нашими мужчинами и женщинами. Когда мужчины говорят, что боятся отсутствия дождя, то женщины им отвечают: а мы боимся присутствия огня. Вот где трещина и даже разрыв. Что-то в нас вырвалось на волю, и этого не загнать назад.

Когда-то здесь жил великий принц. Собственно говоря, последний принц. Он был окружен легендами, как истый исполин. Сам писаный красавец, он женился на красавице – знаменитой танцовщице и искусительнице, которая родила ему сына и дочь. Он старел, его силы убывали, он стал плохо видеть, а она, танцовщица легенды, не желала увядать и блекнуть. В пятьдесят она смотрелась двадцатилетней. Когда же его силы стали таять, а чары власти ослабели, он стал ревнив не в меру…

(Пожав плечами, мисс Махарадж сразу перешла к концу рассказа.)

Крепость сгорела. И она, и он погибли. Он ее подозревал в любовных связях, но напрасно их не было. Росли дети, оставленные на попеченье слуг. Дочь стала танцовщицей, а сын – азартным игроком.

Жители деревни говорили, что старый принц в припадке ярости и гнева превратился в огромную огненную птицу, которая сожгла принцессу, а в наши дни может вернуться, чтобы превратить в пепел тех жен, мужья которых изъявят столь жестокое желанье.

А ты, спрашивает больная, что скажешь ты?

Не надо свысока смотреть на нас, отвечает мисс Махарадж. И не считай все то, что отличается от нормы, неверным или ложным. Мы – пленники метафор. Они преображают нас и открывают нам смысл нашей жизни.

Болезнь пошла на убыль, и ребенок, кажется, тоже был здоров. Вернуть здоровье – как отдернуть шторы. Она вернулась к своим привычным мыслям. Ребенок будет с ней, но больше она не попадет в ловушку игры воображенья и фантазий с человеком, которого она, как оказалось, не знала. Она вернется в свой город, улетит в Америку, родит там сына – и будь что будет. Конечно, без колебаний взять развод. Она не собирается мешать отцу встречаться с собственным ребенком. Он сможет его видеть без ограничений и даже ездить с ним на Восток, домой. Пусть ребенок будет воспитан в обеих культурах – отца и матери. Но довольно! Пора ей снова вести себя как взрослой женщине. Она даже может по – прежнему давать ему советы в его финансовых делах. А почему бы и нет? В конце концов, это ее работа. Она сообщила мисс Махарадж о своем решении, и старая плясунья заморгала, словно ее ударили.

Посреди ночи она была разбужена суетой и шумом во дворце – во внутреннем дворе и в коридорах. Она оделась и вышла из комнаты. Увидела сбившиеся в кучу повозки и автомобили: ржавый автобус, пару мотоциклов, довольно новую японскую машину для перевозки людей, открытый грузовик и джип защитного цвета. Танцовщицы мисс Махарадж – кто пел, кто переругивался – загружались в этот транспорт. Они вооружились тем, что под руку пришлось – палками, садовым инструментом, кухонными ножами. А впереди за рулем джипа сидела мисс Махарадж, нетерпеливо покрикивая на свое войско.

Что здесь происходит?

Тебя это не касается. Ты не веришь в сказки. Ты отправляешься домой.

Я еду с вами.

Мисс Махарадж обходится с джипом без церемоний, словно дрова везет, – не снижая скорости на ухабах и рытвинах и не включая фары. Разношерстная колонна трясется вслед за ней, и только лунный свет освещает дорогу.

И вот перед ними полуразрушенная каменная арка – ворота в никуда, а рядом лежит поваленное дерево. Колонна останавливается, включает фары. Танцовщицы проходят через арку, словно только через нее можно попасть на открытый пустырь за аркой, и как будто она – ворота в мир иной. И когда она, американка, поступает так же, у нее вновь возникает такое чувство, что через незримую преграду она проходит в зазеркалье, в вымышленный мир – туда, где истины иные.

Живая картина в освещенье фар. Помнишь старика-молодожена, который ехал к молодой невесте, привезенной издалека? И вот он снова здесь, кровожадный преступник, а рядом с ним юная жена, которая не может понять происходящее.

В глубине можно увидеть темные фигуры жителей деревни.

А перед злосчастной парой новобрачных стоит мисс Махарадж.

Женщины разражаются криком при виде неприглядного зрелища, но затем стихают – они боятся мисс Махарадж. Она стоит перед братом. В свете фонарей и фар их лица отсвечивают белым, желтым, красным. Они говорят на языке, который американке непонятен, она словно смотрит фильм без титров и должна понять по жестам, о чем они говорят. И вот она ясно слышит – как будто понимает каждый звук: мисс Махарадж велит брату положить конец вражде, что началась между их родителями, и слышит его ответ, который лишен смысла там, за развалинами этой арки. Он отвечает – сам превращается в огонь, и крылья с треском вылезают из лопаток, глаза пылают; его слова повисают в воздухе, а дыхание жар-птицы сжигает мисс Махарадж, оставляя кучку пепла, а затем обращается в сторону невесты выжившего из ума старика.

Я – гнездо жар-птицы.

И что-то в ней освободилось, когда она увидела, как пылала мисс Махарадж: оковы пали, и грань возможного была преодолена. Она обрушилась на Махараджа подобно морской волне, а вслед за ней потоком нахлынули танцовщицы. Прорвались границы плоти, и воды хлынули, как ливень, который сметает все на своем пути и затопляет жар-птицу с ее гнездом. Воды потекли по окаменевшей от засухи земле, которая уже не знает, как принять в себя этот разлив – а он уже унес старого кретина-жениха и его злобных дружек и очистил округу от бед и ужасов, от давних трагических событий и от мужей.

Воды стали спадать, как убывает гнев. И снова женщины стали собой, и мир вернулся к прежним формам. И вот женщины столпились у древней каменной арки и терпеливо ждут вертолетов, которые должны спасти их от потопа, и больше не испытывают страха.

Что же до американки, то ее внешний вид изменится и она будет выглядеть иначе. Вскоре родится ребенок господина Махараджа, но не здесь, а в ее стране, куда она вернется. Она все чаще гладит и ласкает свой набухающий живот. Растущая в ней жизнь объединит в себе огонь и воду.

Инго Шульце. Мобильник

Они пришли в ночь с 20-го на 21 июля, через полчаса после полуночи. Много их быть не могло, пятеро, ну, может, шестеро. Я только слышал голоса и грохот. Наверное, они даже не заметили, что в бунгало горит свет. Спальня с тыльной стороны, и окно было занавешено. Первая знойная ночь за весь сезон, начало последней недели отпуска. Я еще читал Штифтера, «Записки моего прадеда».

Констанца вернулась в Берлин – ей пришла телеграмма из газеты с предписанием явиться на работу во вторник в семь тридцать утра. Не иначе как секретарша выболтала адрес. Застопорилась серия статей об излюбленных местах Фонтане:^[1] заказанные материалы так и не пришли в срок. В том-то и проблема, когда уезжаешь недалеко. Мы оба круглый год в разъездах: я пишу для спортивного раздела, Констанца – фельетоны, так что у обоих ни малейшего желания проводить отпуск в отелях или залах ожидания. И вот прошлым летом мы в первый раз сняли бунгало – двадцать на двадцать футов, двадцать марок в день – в Приросе, к юго-востоку от Берлина, ровным счетом в сорока шести километрах от нашего дома, в уютном уголке соснового леса, для жарких дней в самый раз.

Странно было остаться совсем одним. Я не то что боялся, но подмечал все – каждую упавшую ветку, каждую птицу, присевшую на крышу, каждый шорох. Так что, когда они заколотили по забору, гром поднялся, как от выстрелов. А потом эти вопли, гиканье. Я выключил свет, натянул брюки и пошел к двери: рольставни мы на ночь всегда оставляли открытыми. Осторожно выглянул – ничего. Вдруг что-то глухо стукнуло. Что-то тяжелое. И опять крики. Я подумал: не включить ли наружное освещение, просто чтобы показать, что в доме кто-то есть, – нечего этим придуркам думать, будто их никто не заметит. Но тут они еще разок-другой чем-то грохнули и свалили. Я весь взмок – даже по ногам пот катился градом. Пошел еще раз умылся. Вернулся в постель, открыл окно. На дворе стало попрохладнее. Этих типов уже почти не было слышно. И наконец все снова стихло.

Мобильник зазвонил около семи утра. «Зазвонил» – не совсем то слово, скорее затрубил, но звук был привычный и приятный, ведь он означал Констанцу. Кроме нее, номера никто не знал. Пока Констанца досадовала на нестерпимую жару в Берлине и допытывалась, почему я не запретил ей возвращаться в этот город, для человека явно не приспособленный, я вышел с телефоном навстречу ясному, солнечному утру и обозрел картину разгрома. Три секции забора рухнули на дорожку. Бетонный столбик между ними был сломан у самого основания; из обломка торчали два гнутых металлических стержня. Почтовый ящик у ворот эти буяны перевернули вверх дном. Под ним обнаружились крыша и задняя стенка скворечника. В уцелевшей части забора я насчитал семь покореженных досок и еще четыре – выломанных.

Констанца между тем повторяла, что только теперь поняла, какую свинью ей подложили с этой телеграммой, и что я не должен был ее отпускать. Чтобы не волновать ее – Констанце за любой мелочью чудятся зловещие знаки, – я не стал рассказывать о ночных визитерах. Тем более что вставить хоть слово было бы трудновато. Она и так уже разбранила на чем свет стоит прежних постояльцев нашего бунгало – те, уезжая, отключили электричество, а в холодильнике оставили полно еды, зато постельное белье прихватили с собой… Вдруг Констанца воскликнула, что ей пора, до свиданья, любимый, и повесила трубку.

Я забрался обратно в постель. Принимать нанесенный ущерб на свой счет я, само собой, не собирался, да и объяснить весь инцидент было несложно. Пол-акра земли, прилегающей к бунгало, всего лишь взято в аренду. Срок аренды закончится в 2001-м или уж никак не позже 2004-го, и владельцам придется съезжать. Вот почему они уже несколько лет ничего в этот участок не вкладывают. Забор держится на честном слове: кое-где доски просто связаны проволокой, потому что прогнили так, что гвоздя не вобьешь. Прошлой осенью Констанца написала статью о нью-йоркской полиции и ее новой философии. Запомнился один из примеров – история о брошенной машине, простоявшей на улице несколько недель. Вокруг копился мусор, нетронутые извещения под «дворниками» желтели от сырости и старости. И вот в одно прекрасное утро кто-то снял колесо; через пару дней исчезли номерные знаки, а затем и остальные колеса. Потом в окно полетел камень – и покатилась лавина. Кончилось тем, что машину попросту спалили. Вывод: нельзя допускать, чтобы хлам начал накапливаться. Будь забор в хорошей форме, ничего этого бы не случилось. А так в следующий раз в окно полетит камень. Хорошо, что Констанцы здесь не было. Вместе мы наверняка бы сделали что-нибудь, чего делать не стоило, да к тому же ее бы это выбило из колеи не на один день.

Часов в десять я встал и пошел расчищать дорожку. Поднял одну секцию – она прямо в руках разломилась пополам. Эти штуковины с торчащими из досок гвоздями смахивали на оружие из арсенала Томаса Мюнцера.^[2] Сначала я все свалил в кучу. Потом начал перетаскивать доски в сарай. Бросить их здесь, где кто угодно мог на них натолкнуться, было бы слишком рискованно. Возможно, я преувеличивал опасность. Но ведь теперь вокруг бунгало не было даже чисто символической ограды. Я подумал: как здорово, что есть мобильник. За последние несколько дней я к нему попривык – догадался захватить с собой в Прирос конверт со всеми инструкциями, которые Констанца оберегала так ревностно, и наконец научился пользоваться записной книжкой и автоответчиком. Это был мой сюрприз для Констанцы.

– Привет! – внезапно раздался мужской голос.

Я вздрогнул и обернулся. В воротах стоял посетитель – среднего роста, в брюках на подтяжках и пуловере. Пришел осведомиться, не сильно ли мы пострадали от ночных громил. У него из забора выломали две доски.