Текст книги "Праздничный поединок (ЛП)"

Автор книги: Марен Мур

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 10 страниц)

Марен Мур
Название: «Праздничный поединок»
Серия: «Клубничная лощина». Книга вторая

Перевод: Julie Ju

Редактура: Angel Lina

Вычитка: Angel Lina

Обложка: Ленчик Lisi4ka Кулажко

Оформление: Ленчик Lisi4ka Кулажко

Переведено для группы: vk.com/stagedive

Глава 1

Санта, я влюблена в преступника

Эмма

Я люблю Рождество почти так же сильно, как ненавижу Джексона Пирса.

Это о многом говорит, ведь Рождество ― это волшебство.

Просто есть что-то… причудливое в падающем снеге, мерцании огней на елке, свежем запахе хвои и ели. Традиции и семья. Волнение, которое испытываешь, когда просыпаешься рождественским утром и спешишь к елке. Чувство невинности и удивления, которое сохраняется на протяжении многих детских лет.

Однако Джексон Пирс все еще каким-то образом умудряется все это разрушить.

– Эмми, ― говорит он, высокомерная ухмылка дергается в уголках его полных губ. Мне сразу же хочется стереть ее с его глупого красивого лица.

Даже я не могу отрицать, что этот человек несправедливо привлекателен. Даже если мне хочется сбить его машиной.

Он высокий, по крайней мере, выше шести футов трех дюймов, с волосами каштанового цвета и щетиной. Высокие скулы, теплые глаза цвета виски, сильная, острая челюсть. Он всегда был красив, и, по правде говоря, это только усиливает мое отвращение к нему.

Как он смеет быть таким привлекательным и при этом самым раздражающим мужчиной на свете.

И как же грубо судьба и вселенная свели нас вместе в Клубничной Лощине, которая порой кажется самым маленьким городком в Америке.

– Эмма, ― поправляю я сквозь стиснутые зубы. ― Я ненавижу, когда ты меня так называешь.

– Я знаю. ― Он ухмыляется, снимая с полки куклу Санты и вертя его в руках. Я стараюсь не смотреть, как пульсируют толстые мышцы его предплечий. Он знает толк в том, чтобы закатывать рукава фланелевой рубашки и демонстрировать свои горячие, покрытые венами предплечья. ― Как ты думаешь, почему я это делаю?

Закатив глаза, я отхожу в сторону, желая, как можно скорее избавиться от этого разговора и от него.

Все, чего я хотела, ― это зайти сегодня в магазин и забрать щелкунчика из ограниченной серии, которого я так терпеливо ― ладно, хорошо, не так терпеливо ― ждала, а поскольку я, видимо, попала в список непослушных, то в процессе столкнулась с Джексоном.

И дело не только в том, что он делает все возможное, чтобы нажать на мои кнопки, или в том, что его эго размером с городскую площадь, или даже в том, что он называет меня Эмми только для того, чтобы заставить мою кровь закипеть, что вызывает у меня абсолютную ненависть к нему.

Конечно, все это лишь усиливает и без того пылающий огонь.

Но настоящая причина нашей с Джексоном Пирсом ненависти друг к другу связана с тем, что наши семьи враждовали на протяжении десятилетий.

Пирсы против Уортингтонов.

Наша давняя вражда длится уже более тридцати лет, начиная с того момента, когда наши родители впервые встретились.

Капулетти и Монтекки в исполнении маленького городка.

Хэтфилды и МакКои.

Джек Фрост и Санта Клаус.

Гринч и Кто.

Противостояние, неподвластное времени и, иногда, рациональному мышлению.

Так что даже если бы он не был врагом номер один по всем тем причинам, которые я перечислила, мы были рождены, чтобы ненавидеть друг друга.

Он просто облегчает эту задачу.

– Что вытащило тебя из особняка, Эмми? ― Он снова вторгается в мое пространство, и я чувствую запах одеколона, которым он пользуется. Бергамот и теплая амбра. Пряности.

Он пахнет восхитительно.

Добавьте это к списку того, что я в нем ненавижу.

– Это не твой автобус…

– О, она здесь из-за нового щелкунчика! Боже, вы знаете, я не могу заказать их с запасом. Жаль, но производитель говорит, что это последнее пополнение в этом сезоне. ― Милая, дорогая старушка Клара жестом показывает на одинокого щелкунчика на полке, и мои глаза расширяются.

Нет. Нет. Нет. Нет. Пожалуйста, нет.

Этого не может быть.

Мой взгляд возвращается к Джексону, чья бровь вопросительно приподнята. На мгновение никто из нас не двигается.

Мы молча смотрим друг на друга.

Его глаза перебегают с меня на фигурку и обратно, и я словно читаю его мысли.

Я точно знаю, к чему это приведет, и поэтому первой делаю шаг, бросаясь к полке, чтобы схватить его.

Но, конечно, так не бывает. Почему хоть что-то должно быть легко, когда в этом участвует он?

Мы оба одновременно хватаемся за щелкунчика, наши взгляды устремлены друг на друга, и каждый из нас держится за него, не собираясь отпускать.

– Отпусти его, Пирс, ― шиплю я, дергая его к себе.

Он тянет его обратно, увлекая за ним и меня. ― В твоих мечтах, Эмми.

Дергаю. ― Боже, ты самый раздражающий человек, которого я когда-либо встречала. Как будто тебя действительно волнует этот чертов щелкунчик. Ты явно хочешь его только потому, что он нужен мне.

– Нет, я хочу его, потому что он идеально подойдет для нашей рождественской вечеринки. Ты же знаешь, что не все вертится вокруг тебя, верно?

Тянет.

Усмехаясь, я тяну сильнее, притягивая его к себе в этой нелепой игре в перетягивание каната, в которую мы ввязались. ― О, как забавно это слышать от тебя. Я удивлена, что твое эго вообще помещается в этом здании.

– Забавно, потому что из-за твоего образа «сама доброта для всех» здесь немного душно, ― отвечает он.

Дергаю.

Тянет.

Дергаю.

– Это ребячество. Отпусти, Эмми. Будь взрослой.

– Никогда, Пирс.

На этот раз я дергаю сильнее, чем раньше, и теряю равновесие, падая на витрину позади себя. Я чувствую, как воздух в комнате меняется еще до того, как это происходит.

Во всем магазине наступает смертельная тишина, и через несколько секунд раздается звон стекла, когда вся витрина позади меня с оглушительным грохотом падает на пол.

О. Мой. Бог.

Проходит несколько секунд, в течение которых я боюсь пошевелиться, как будто если я это сделаю, то могу еще больше усугубить и без того катастрофические разрушения. Выдохнув, я бросаю щелкунчика, как будто он горит, и с расширенными от шока глазами медленно поворачиваюсь к катастрофе.

Разбитые вдребезги стеклянные украшения разбросаны по полу.

Их так много, что пол под ними почти не виден.

Я смотрю на Клару, у которой от шока отвисла челюсть, между бровей пролегла тревожная складка, а рука прижата к груди, как будто ей нужно держаться за свое сердце. Медленно ее рука движется к стоящему рядом старинному телефону с дисковым набором, и она снимает трубку, набирая три цифры.

В этот момент я понимаю, что мы в полном дерьме, и все из-за Джексона Пирса.

― Уэйн, перестань. Ты знаешь меня с тех пор, как я была в пеленках. Это выглядит немного экстремально для незначительного… небольшого разногласия, ― бормочу я.

Уэйн усмехается, качает головой, поправляя шляпу, и его блестящий значок шерифа блестит в огнях магазина. ― Незначительное, Эмма? Вы двое, ― он указывает на Джексона и меня, ― уничтожили товаров на сумму более десяти тысяч долларов! Давайте даже не будем вдаваться в детали того, с чем придется разбираться бедной Кларе, ведь вы оба проведете ночь в камере. Вы чуть не довели эту милую старушку до сердечного приступа.

У меня отвисла челюсть.

В камере? В смысле… в тюрьме?

Не то чтобы в Клубничной Лощине была настоящая тюрьма. Скорее, это просто маленькая камера четыре на четыре со старой ржавой дверью.

Но все же…

Конечно, он не собирается сажать меня в камеру, как какого-то… преступника. Подождите, пока мои родители узнают об этом. Они могут буквально убить меня.

– Ты бросаешь нас в вытрезвитель? Мы даже не пьяны, Уэйн! ― Джексон застонал. ― Да ладно, чувак. Раз в жизни я вынужден согласиться с Эмми. У нас возникли небольшие разногласия, а несчастные случаи случаются. Ты же знаешь. Мы оплатим ущерб и приведем все в порядок.

– Конечно, я это сделаю. ― Уэйн кивает, скрещивая руки на груди. ― И это был не несчастный случай, Джексон. Послушайте, с нас хватит.

Он сжимает переносицу и выдыхает, когда его глаза закрываются. Когда он открывает их, они наполнены разочарованием. ― Обе ваши семьи занимаются этим уже много лет, и всем в городе это уже порядком надоело. Я серьезно. Вы не оставили мне другого выбора.

Я вижу, как Джексон качает головой рядом со мной, прежде чем ответить: ― Да? Это будет отличная тема для разговора на следующей покерной вечеринке. Выпьем по кружке пива и расскажем всем парням о том, как ты бросил меня в тюрьму за драку с Эмми Уортингтон.

Я фыркнула.

Конечно, Джексон Пирс будет играть в покер с шерифом. Жаль, что эта маленькая деталь не помогает в данной ситуации, поскольку мы собираемся провести ночь в тюрьме, и все потому, что у него уровень зрелости как у подростка.

Некоторые из нас уже выросли, но он, очевидно, все тот же незрелый мальчишка, каким был в школе.

Очевидно, что во всем этом виноват он.

Если бы он просто отпустил этого дурацкого щелкунчика и оставил меня в покое, то ничего бы этого не случилось.

Но нет, он должен был попытаться превзойти меня, как он и его семья всегда делали.

– Да, может быть, вам обоим не стоило ввязываться в драку посреди магазина и ломать кучу дерьма, а? А теперь пошли. Не заставляйте меня надевать на вас наручники.

Мои глаза расширяются, а в горле поднимается паника. ― Ты… не сделаешь этого.

Его брови поднимаются. ― Испытай меня.

Отлично.

Добавим преступника в список моих самых привлекательных качеств.

Глава 2

Ты злой, Джексон Пирс

Джексон

Звук захлопнувшейся металлической двери эхом отражается от бетонных стен ― глухой звук, в котором чувствуется завершенность. Мой взгляд встречается со взглядом Уэйна, и я просто качаю головой, в раздражении отталкиваясь от прутьев.

Этот гребаный мудак действительно посадил меня в тюрьму.

Я не думал, что у него хватит смелости сделать это, и он, черт возьми, доказал, что я ошибался.

Эмма вздыхает позади меня, и когда я поворачиваюсь к ней лицом, она скрещивает руки на груди, плотная ткань ее изумрудно-зеленого свитера облегает ее так, что невозможно не смотреть. Но, с другой стороны, когда это я не смотрел на Эмму Уортингтон?

Ее невозможно не заметить. Даже если она мой враг с рождения.

Ее длинные светло-медовые волосы шелковистыми локонами ниспадают до талии. Красные губы слегка поблекли, но от этого не стали менее привлекательными для поцелуев. Ее ярко-голубые глаза обрамлены длинными, густыми, темными ресницами, которые целуют ее веки.

Она не просто красива. Она из тех, кто высасывает весь воздух в комнате, как только входит в нее.

Черт, я ненавижу то, что она меня привлекает. Она ― последний человек, которого я должен хотеть, но… Я ничего не могу с собой поделать. Не то чтобы я признался в этом кому-то вслух. Нет, это дерьмо останется запертым в моем мозгу, где ледяная принцесса не сможет использовать мою слабость как оружие против меня.

Она бы точно так поступила.

– Ты ведь знаешь, что это все твоя вина, верно? ― сердито говорит она, прислонившись к задней стенке бетонной камеры. Плохо, что сама камера размером с небольшой чулан, и здесь есть только одна скамейка, которая стоит в стороне, длиной примерно в несколько футов.

Очевидно, что это место строили не для комфорта. Но, наверное, тюремная камера и не должна быть удобной.

– Моя вина? ― Я усмехаюсь. ― Извини, ледяная принцесса, но если бы ты не пыталась драться со мной из-за проклятой рождественской игрушки, то нас бы сейчас здесь не было. Ты могла бы сидеть в своем особняке, потягивать дорогое вино, сжимать в руках жемчуг и делать вид, что мир идеален.

Она смеется, это звучит натянуто и лишено какого-либо веселья. ― Я знаю тебя, Джексон Пирс. Я совсем не удивлена, что ты опустился так низко. Дай угадаю, это какой-то сложный план, чтобы испортить нашу вечеринку? Покупка игрушки, которая тебе даже не нравится, чтобы мы не смогли ее получить. Похоже, это очень в духе твоей семьи. Это очень по-пирсовски. Ты узнал, что мои родители теперь поручили организацию вечеринки мне, и ты решил сорвать мне праздник. Трахнуть меня, да?

Господи. Ну вот, блядь, и все.

Все возвращается к этим богом забытым вечеринкам. Каждый раз, черт возьми.

Уортингтоны и Пирсы уже много лет враждуют из-за конкурирующих городских рождественских вечеринок, поэтому наша взаимная неприязнь всегда усиливается в праздничный сезон.

Но с чего все началось?

С того, что наша семья никогда не получала приглашения на ежегодную рождественскую вечеринку, проводимую уже несколько поколений подряд, в то время как все остальные жители города были приглашены. Мои родители только что переехали в Клубничную Лощину. Недавно приехали в город и не были приглашены на рождественскую вечеринку. Очевидно, что Уортингтоны не хотели видеть на своем празднике приезжих. Это был очень холодный прием в их новом городе, и поэтому на следующий год мои родители устроили свой собственный праздник в тот же самый день и не пригласили Уортингтонов. С этим Уортингтоны так и не смирились, тем более что теперь полгорода ходит на наши вечеринки. И это продолжается с тех пор по сей день ― зуб за зуб.

Так и родилась эта совсем не дружелюбная вражда.

Незрело и чрезмерно? Определенно.

Банально?

Наверное, да, но в маленьком городе все по-другому.

По правде говоря, я понятия не имею, почему они не пригласили моих родителей, но они подчеркивали свое пренебрежение к моей семье при каждой возможности. С того самого первого года наши семьи поставили перед собой задачу «превзойти» друг друга в проведении праздничных вечеринок. Обе семьи прилагают огромные усилия, чтобы сделать свою вечеринку лучше ― лучше еда, лучше веселье, лучше традиции.

С годами напряжение между нашими семьями только усиливалось, и где-то на этом пути к взаимным оскорблениям добавилось немного саботажа. Мы с братьями и сестрами участвовали в… некоторых розыгрышах Уортингтонов при их приготовлениях к вечеринке, что стало нашей юношеской традицией, которой мы до сих пор наслаждаемся, будучи взрослыми. Однажды мой брат Джеймсон засыпал углем их почтовый ящик, а в старших классах мы воткнули вилы у них во дворе в день вечеринки. Мы крали рождественские украшения, которые, конечно, потом возвращали, и, возможно, даже лепили неприличных снеговиков у них во дворе, будучи подростками. Уортингтоны всегда отвечали нам по-своему. Они несколько раз пытались аннулировать разрешение на проведение вечеринок, посылали городскую полицию из-за жалоб на шум, а мистер Уортингтон даже дошел до того, что использовал свои связи в электрической компании, чтобы однажды отключить нам электричество.

На данный момент почти весь город должен был выбрать сторону, и это делало праздники напряженными до предела.

Это просто смешно, когда говоришь об этом вслух. Две семьи устраивают вечеринки, чтобы затмить друг друга. Например, копируют темы друг друга, чтобы посмотреть, кто сделает это лучше. Или кто сможет привлечь больше жителей города, предложив лучшую еду и открытый бар. Ничто не считается чрезмерным для достижения цели, и именно в этом заключается проблема.

Так получилось, что в этом году эстафета перешла от наших родителей к нам. Поэтому, конечно, в первый же год, когда мы отвечаем за организацию этой чертовой вечеринки, мы оказываемся в тюрьме из-за гребаного щелкунчика.

Но что касается меня?

Мне плевать на эту дурацкую вражду с Уортингтонами. Ну, не совсем. Единственное, что имеет для меня значение, ― это мама, а ее, к сожалению, волнует эта дурацкая вражда и эпические мероприятия, что, в свою очередь, заставляет меня притворяться, будто меня очень беспокоит, что нас не приглашают на их пышные вечеринки с коктейлями, где одно только шампанское стоит больше, чем моя компания зарабатывает за месяц.

Если бы моя семья не была так сильно заинтересована в этом, мне было бы наплевать. Но должен признать, что мне нравится издеваться над Эммой Уортингтон, сводить ее с ума так же, как сводит она меня. Я хочу нажимать на все кнопки, которые у нее есть, просто чтобы вывести ее из себя.

Мне всегда нравилась эта… игра между нами. Это восхитительное напряжение, от которого мой член становится твердым.

Она думает, что это связано с тем, что наши семьи ненавидят друг друга. Но на самом деле я не ненавижу Эмму Уортингтон. Я просто хочу засунуть свой член ей между губ, чтобы она замолчала.

– Не льсти себе, думая, что меня это так волнует. Не все связано с тобой. Я знаю, трудно представить, что мир не вращается вокруг тебя, но уверяю тебя, это не так, ― говорю я ей, не обращая внимания на ее усмешку, когда прохожу мимо нее к бетонной скамейке и сажусь. Я скрещиваю руки на груди, прислоняюсь спиной к решетке и закрываю глаза.

Как бы мне ни нравилось играть с ней, мне не очень нравится торчать в тюремной камере, где слабо пахнет плесенью и мочой.

– Это будет самая длинная ночь в моей жизни, ― бормочет она, скорее для себя, чем для меня, я думаю.

Я хмыкаю в ответ, но глаза не закрываю. ― Я тоже застрял здесь с тобой, Эмми.

– Эмма. ― Я слышу раздражение в ее тоне, и это заставляет мои губы растянуться в ухмылке. ― Боже, какая же ты заноза в заднице.

Приоткрыв один глаз, я вижу, как она переминается с ноги на ногу, и мой взгляд падает на ее ноги. На ней нелепые черные туфли на каблуках, которые совершенно не сочетаются с тем количеством снега, которое сейчас лежит на земле.

– Ты ведь знаешь, что есть еще одна сторона этой скамейки, на которую ты можешь сесть? ― говорю я, жестом указывая на место рядом с собой. ― Я не кусаюсь. Ну… смотря кого спрашивать.

– Ты отвратителен, и все это место воняет мочой. Я не сяду здесь ни на одну поверхность.

Я пожимаю плечами, откидывая голову назад. ― Как хочешь.

На несколько минут между нами повисает тишина, хотя я ожидал, что она ответит на мои слова какой-нибудь колкостью.

– Ты действительно собираешься просто сидеть здесь… и не предложишь мне свою рубашку или что-нибудь еще, чтобы я могла хотя бы присесть, да? Так поступил бы джентльмен, Пирс.

Тяжело вздохнув, я сажусь, провожу рукой по волосам и встаю со скамейки. В два коротких шага я сокращаю расстояние между нами, моя рука упирается в стену камеры рядом с ее головой, и я смотрю на нее сверху вниз. ― И почему у тебя сложилось впечатление, что я джентльмен?

Шокированный взгляд ее широко открытых глаз делает меня чертовски счастливым, а ее пухлые губы то открываются, то закрываются. Как будто она хочет что-то сказать, но пытается найти подходящее оскорбление, чтобы ответить мне.

Впервые, может быть, за всю историю, я заставил Эмму Уортингтон замолчать.

К сожалению, для меня, не своим членом, но победа есть победа.

– Ты ― мудак, ты знаешь это?

– А ты претенциозная ледяная принцесса, но я думаю, что это пустая трата времени ― повторять то дерьмо, которое мы уже знаем, не так ли?

Ее губы сжимаются, а затем складываются в хмурую гримасу, когда она смотрит на меня сквозь густые ресницы. Она невысокого роста, но благодаря ее смешным каблукам между нами всего несколько сантиметров. Я опускаю голову, чтобы ответить на оскорбление, которое она произнесет, а она слегка приподнимается на носочках, чтобы сравняться со мной ростом.

Называйте это как хотите, но мне кажется, что она хочет, чтобы я поцеловал ее так же сильно, как я хочу сделать это прямо сейчас.

Густое напряжение наполняет воздух. Проходит минута, и мы не разговариваем. Не двигаемся. Не дышим.

Затем я наклоняюсь еще немного, но перед тем, как встретиться с ее губами, поворачиваюсь к ее уху и бормочу: ― Я ― мудак, и уж точно не джентльмен, так что давай не будем притворяться, что я такой.

С этими словами я отталкиваюсь от стены и иду обратно к скамейке. Прежде чем сесть, я расстегиваю рубашку, которая была на мне, и стягиваю ее, оставаясь в белой футболке, украшенной дырками. Большую часть дня я провел на стройке, так что это лучшее, что у меня есть.

Глядя прямо на Эмму, я ухмыляюсь, раскладывая ее на ее стороне скамейки. ― Я делаю это только для того, чтобы не пришлось следующие восемь часов выслушивать твои жалобы на то, как сильно болят твои ноги в этих штуках.

Мой взгляд опускается на ее ноги, и она хмыкает: ― Это Valentino.

– А это Ariat¹. А теперь садись, пока у тебя не появились мозоли. Некоторые из нас хотят немного тишины и покоя.

Острые взгляды, которые она бросает в мою сторону, говорят мне о том, как сильно она хочет меня ударить, и я, честно говоря, немного удивлен. Нужно очень постараться, чтобы довести ее до такого состояния, так что она, должно быть, очень хотела получить этого чертова щелкунчика, чтобы так разозлиться.

Она пожевала губу, переминаясь с ноги на ногу и морщась при этом.

– Боже, как я тебя ненавижу, ― бормочет она, топая к скамейке и грациозно усаживаясь рядом со мной поверх моей рубашки. Комично, насколько она чопорна.

Ее спина абсолютно прямая, а руки лежат на коленях, когда она садится на самый край скамейки, как можно дальше от меня. Как будто, находясь в такой близости от меня, она каким-то образом может заразиться моим мудачеством.

Некоторое время мы сидим в тягостном молчании, пока она не заговаривает. ― Спасибо. Ты все еще член, но… спасибо.

– Не упоминай об этом.

– Не буду, никогда больше. Но я подумала, что то, что происходит в тюрьме, остается в тюрьме, так что, может быть, мы можем объявить что-то вроде… перемирия? По крайней мере, пока мы не выберемся отсюда, а потом я смогу вернуться к тому, чтобы ненавидеть тебя, а ты сможешь вернуться к тому, чтобы продолжать бесить меня.

Открыв глаза, я смотрю на нее, ее поза гораздо более расслабленная, чем, когда она только села, то ли потому, что она устала, то ли потому, что ей надоело вести себя так чертовски напряженно.

– Я не против.

– Хорошо. ― Ее белокурые локоны подпрыгивают, когда она уверенно кивает мне.

Я снова сажусь, скрещиваю руки на груди, холодный металл решетки прокусывает тонкую футболку.

Черт, как же здесь холодно и сквозит.

Я перевожу взгляд на часы и вижу, что уже почти 10:30 вечера, а это значит, что мы находимся здесь уже почти четыре часа после происшествия и, если повезет, нам сидеть здесь еще как минимум восемь часов.

А это значит, что еще восемь часов мне придется притворяться, что я не собирался целовать Эмму Уортингтон, и ровно столько же притворяться, что я совершенно не хочу этого.