Текст книги "Полиция на похоронах"

Автор книги: Марджери (Марджори) Аллингем (Аллингхэм)

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

У входа стояла машина доктора, и они притормозили, чтобы ее не задеть. Полная женщина в чепце и переднике впустила их в дом. Она была немного взъерошена, и ее вид говорил о том, что она недавно плакала. Она слабо улыбнулась Джойс и сказала шепотом:

– Миссис Фарадей еще не спустилась, мисс. Она просила, чтобы джентльмен подождал ее в утренней гостиной. Там уже находятся мистер Вильям и его сестра.

Холл, куда они вошли, был просторным и сумрачным. Старый викторианский дом встретил их, как подобает, турецкими коврами, посредственными картинами в пышных золоченых рамах, красными дамасскими обоями и великолепием тяжелых латунных украшений. Но по меньшей мере двое из приехавших людей были в подавленном состоянии – им была известна история обитателей этого дома, и для них это большое комфортабельное жилище было местом, в котором гнездился ужас и как бы присутствовали тени всех, кто жил в этом доме со времен его постройки. Для молодых людей этот дом был местом зарождения и проявления тех темных инстинктов, которые, по мнению ученых, возникают в сознании цивилизованных людей под действием угнетения и запретов. Они чувствовали, что в этом старом доме исподволь назревают какие-то зловещие перемены. Этот дом казался им ареной будущих несчастий, и они страшились тех открытий, которые им предстояло здесь совершить.

Молодые люди разговаривали друг с другом, и тут из противоположной двери появилось пухлое красное лицо дяди Вильяма. Он приветствовал их с несколько чрезмерным оживлением:

– Я рад видеть вас обоих, – сказал он. – Полагаю, вы уже слышали ужасную новость? Теперь пришел черед Джулии. Входите, пожалуйста. Думаю, моя мать вот-вот спустится вниз. Она сейчас разговаривает наверху с доктором Левроком. Мне кажется, этот человек знает свое дело.

Он проводил их в комнату, которая была бы залита солнцем, если бы не были опушены легкие голландские жалюзи на двух окнах, обращенных на улицу. Было очевидно, что эта комната служит главным местом сбора семьи. В этой комнате, ранее предназначавшей для утренних трапез, сохранилась большая часть первоначальной обстановки. Большой стол красного дерева и стол, стоявший сбоку, блестели так, как может блестеть только хорошо отполированное красное дерево. Блестящий ситец слегка полинял от частой стирки, и на зеленых кожаных креслах, стоявших вокруг большого мраморного камина, были вмятины, которые свидетельствовали об их почтенном возрасте. На стенах висели старомодные акварели, которые благодаря своему наивному очарованию снова входили в моду.

Фигура дяди Вильяма, обутого в ковровые тапочки, казалась при утреннем освещении менее внушительной, и в его внешности теперь не было ничего военного.

– Это Китти, – сказал он, и добавил громким шепотом: – Я тут пытался ее успокоить, бедняжку.

Тетя Китти, взволнованная ничуть не меньше, чем трагическими утренними событиями, мыслью о том, что посторонние люди застанут ее с покрасневшими глазами, поднялась с низкого кресла, стоявшего у камина. Маленькая женщина, выглядевшая значительно старше своих неполных шестидесяти лет, внушала жалость. Это было суетливое создание, одетое в черное платье, отделанное тонкой оборкой по вороту и рукавам. Она была единственной женщиной, встреченной Кемпионом за всю его жизнь, которая носила на впалой груди большие золотые часы, прикрепленные золотой брошкой в форме лука. У нее покраснели глаза и кончик носа, которой был единственной частью ее лица, не покрытой морщинами. У нее был вид загнанной добродетели, и она являла собой пример того, что может произойти с излишне мягким человеком.

Китти поздоровалась с Кемпионом за руку, не глядя ему в глаза, и повернулась к Маркусу, держа наготове носовой платок.

– Мой дорогой мальчик, это ужасно, – сказала она. – Бедная Джулия, еще вчера вечером она была такой энергичной и требовательной, служила опорой для всех нас, а сегодня она лежит там наверху в своей постели… – она громко всхлипнула и снова прижала к глазам кружевной платочек.

Маркус мог бы прекрасно справиться с этой неловкой ситуацией, но тут некстати вмешался дядя Вильям:

– Ну, ну, Китти, – произнес он, усаживаясь прямо перед камином. К нему уже возвращался его обычный напыщенный вид. – Для всех нас смерть Джулии была ударом, но не будем лицемерами. Я тоже мог бы сказать, что потрясен ее смертью и сожалею о ней. И, черт возьми, она ведь была моей сестрой. Джулия подавляла других людей, и ее отсутствие не может не ощущаться. Но характер у нее был ужасный. Нужно смотреть правде в глаза.

Китти отняла платок от глаз и повернулась к своему брату. Она выглядела испуганной, как пойманный кролик. Ее бледные щеки слегка порозовели, глаза с покрасневшими веками загорелись праведным гневом, и она, собрав последние силы, возмутилась таким отношением к покойнице.

– Вилли! – сказала она. – Твоя родная сестра лежит наверху мертвая в своей постели, а ты говоришь о ней то, что никогда не осмелился бы сказать в ее присутствии!

Дядя Вильям изобразил некоторое смущение, но не таков был его характер, чтобы выслушивать упреки с достоинством или хотя бы вежливо. Он надул щеки, раз или два приподнялся на носках и посмотрел на Китти, которая уже сама была удивлена своей смелости и своему гневу.

– Я мог бы повторить все это Джулии в лицо, – сказал он. – И всегда это делал. Она была настоящей старой гарпией с омерзительным характером! И таким же был Эндрю – вот была парочка. В этом доме без них будет чуть-чуть поспокойнее. Попробуй-ка, возрази мне, если сможешь. И не называй меня Вилли!

Маркус был очень смутен нервозностью и обидным пренебрежением чувствами других людей, которые так часто можно наблюдать в семьях во время каких-либо чрезвычайных событий. Он отвернулся к стене и погрузился в изучение бледной акварели, изображавшей старые ворота в колледже Св. Игнатия. Но Кемпион продолжал смотреть на брата с сестрой со своим обычным дружелюбно-невозмутимым видом.

Тетя Китти вздрогнула, но бросив брату вызов, она уже не могла отступить.

– Джулия была хорошей женщиной, – сказала она. – Она была лучше, чем ты. И я не потерплю, чтобы ты порочил драгоценную память о ней. Она еще не погребена. Я боюсь думать, до чего ты еще дойдешь, Вилли, со своим неверием в Бога.

Это окончательно добило дядю Вильяма. Он был желчным человеком, его нервы и без того уже были на пределе, и подобно многим людям его типа, он считал свою бессмертную душу чем-то материальным, о чем было неприлично упоминать.

– Зови меня, как тебе нравится, Китти, – заорал он, – но я не выношу лицемерия. Ты ведь не можешь отрицать, что Джулия устроила тебе невыносимую жизнь. Ты не можешь отрицать, что она постоянно раздражала меня и Эндрю своим злым языком и своим скупердяйством. Кто уносил «Таймс» прямиком к себе в комнату и держал газету у себя до трех часов дня? Она в жизни не закрывала за собой дверей, и если был хоть какой-нибудь повод облить кого-нибудь грязью и обидеть – она это делала.

Тетя Китти собрала все свои слабые силы в последней попытке защититься.

– Ну, хорошо, – сказала она, и все ее тело задрожало от гнева в отвег на попрание всех ее инстинктов, – зато по крайней мере она не напивалась тайком.

Дядя Вильям остолбенел. В его голубых глазках, сердито взиравших на нее с побагровевшего лииа, появилось затравленное выражение. Когда дальнейшее молчание стало невозможным, он заговорил, еще более повысив голос:

– Это гнусная ложь! – сказал он. – Гнусная ложь, порожденная предубеждением! У тебя больное воображение, дорогая. Неужели у нас мало горя, что нужно еще возводить на меня подобную напраслину? – Его голос дрогнул, и он замолчал.

Еще до начала этой тирады тетя Китти вдруг вскрикнула. Она резко опустилась на один из стульев с высокой спинкой, стоявших у стола, ее глаза закатились, рот приоткрылся, и она истерически засмеялась, раскачиваясь взад-вперед на стуле. Слезы струились по ее лицу, а дядя Вильям, совершенно выйдя из себя, орал на нее в сумасшедшей попытке заставить ее замолчать.

Кемпион подошел к тете Китти, крепко схватил ее за руку, и стал успокаивать ее голосом, совершенно непохожим на его обычное неразборчивое бормотание.

Маркус, не имея четкого плана действий, шагнул к дяде Вильяму, а Джойс бросилась на помощь Кемпиону.

В этот сложный с психологической точки зрения момент, когда шум достиг наивысшей точки, дверь распахнулась и на пороге комнаты появилась старая миссис Фарадей.

Властный человек, проживший на свете больше восьмидесяти лет, обязательно приобретает какие-то черты величия. Миссис Каролина Фарадей, вдова доктора Джона Фарадея, главы колледжа Св. Игнатия, была воплощенным величием.

Это была старая женщина удивительной наружности, без каких-либо уродливых черт, которыми старость так часто награждает самые прекрасные в прошлом лица.

Следует отметить, что через две секунды после ее появления в комнате наступила полная тишина. Она была небольшого роста, но держалась удивительно прямо. Удивленному Кемпиону показалось, что большая часть ее фигуры, одетой в платье из плотного черного шелка, была втиснута в сложную конструкцию из китового уса. На хрупкие плечи была наброшена мягкая кружевная накидка розовато-сливочного цвета, схваченная у горла большой брошкой в виде камеи. Ее лицо, лицо старой сирены с яркими, как в молодости, черными глазами, было окружено коротким шарфом из таких же кружев, удерживаемым наподобие чепца с помощью широкой черной бархатной ленты.

Любовь к кружевам была, вероятно, ее единственной слабостью. У нее была большая коллекция кружев и она постоянно их носила. Кемпион, который понимал толк в таких вещах, ни разу не видел, чтобы она надела какие-либо кружева дважды за то время, что он провел в этом доме.

В данный момент она держала в одной руке тонкую черную трость, которой пользовалась при ходьбе, а в другой – большую голубую чашку с блюдцем.

Когда эта старая женщина, стоя в дверях, смотрела на стоявших перед нею людей, как если бы они были расшалившимися детьми, она чем-то напоминала орлицу.

– Доброе утро, – произнесла она и, к удивлению Кемпиона, ее голос прозвучал очень молодо. – Скажи мне, Вильям, неужели, отстаивая свою точку зрения, нужно поднимать такой шум? Я слышала твой голос, еще будучи наверху. Должна ли я напоминать тебе, что у нас в доме усопшая?

После неловкой паузы Маркус сделал шаг ей навстречу. К его большому облегчению, миссис Фарадей ему улыбнулась.

– Я рада, что вы пришли, – сказала она. – Наверное, ваш отец еще не приехал? Вы привезли с собой мистера Кемпиона?

Несомненно, эта женщина полностью владела собой.

Маркус подтолкнул Кемпиона вперед и представил их друг другу. Поскольку миссис Фарадей в одной руке держала трость, а в другой чашку с блюдцем, она не сделала попытки пожать ему руку, но вместо этого грациозно поклонилась и одарила молодого человека одной из своих редких улыбок.

– Через минуту, – сказала она, – я просила бы вас обоих пройти в мой кабинет. Но сначала я должна поговорить об згой чашке. Мы все здесь собрались, поэтому, может быть, лучше все выяснить все прямо сейчас. Я уже разговаривала со слугами. Будьте добры, Маркус, закройте дверь.

Хрупкая, но властная женщина вошла в комнату.

– Джойс, – сказала она, – подайте мне маленькую салфеточку, пожалуйста.

Девушка открыла ящик бокового стола и вынула оттуда небольшой кусочек ткани, украшенный вышивкой. После того, как салфетка была постелена на полированную поверхность стола, тетя Каролина поставила на нее чашку с блюдцем.

– Эту чашку, – проговорила она спокойным тоном, в котором, однако, чувствовалось явное неодобрение, – я обнаружила в комнате Джулии. Она стояла на полу и была скрыта подзором ее кровати. Я ее нашла с помощью моей трости, и Элис ее подняла. Похоже, в чашке был чай.

Все, кто был в комнате, стояли, и со своего места справа от старой леди Кемпион мог видеть осадок и несколько чаинок на дне чашки. Его несколько удивило, что разговор ведется в тоне допроса, и сначала он не понял, что речь шла о некоем нарушении домашнего распорядка. Но еще менее он был готов к той сцене, которая последовала за словами, сказанными миссис Фарадей.

Тетя Китти, которая до этого момента тихо сморкалась в свой платок, вдруг заплакала, вызывая жалость и смущение у всех присутствующих. Она вышла вперед и встала навытяжку перед своей матерью.

– Я сделала это, – произнесла она трагическим тоном. – Я приготовила этот чай.

Тетя Каролина молчала, никто в комнате не осмеливался заговорить, и тетя Китти смиренно продолжала.

– Джулия любила по утрам пить чай, – жалобно проговорила она. – И я тоже. Я привыкла к этому еще в те времена, когда был жив мой бедный Роберт. Он тоже любил пить чай по утрам. Джулия решила – или, может быть, это предложила не она – что, поскольку утренний чай в этом доме не подают, ничего страшного не будет, если я куплю небольшой чайник и небольшую спиртовку у Бутса, и буду готовить чай в своей комнате по утрам еще до того, как Элис приносит горячую воду. И мы пили чай по утрам на протяжении двух лет. Каждое утро я готовила чай и еще в халате и тапочках приносила его Джулии. Я и сегодня утром принесла его к ней в комнату. Она… она тогда чувствовала себя хорошо. Ах, мама, если она положила что-то себе в чай и выпила, я никогда не прошу себе этого, никогда.

В конце этой удивительной исповеди она зарыдала с новой силой, и Джойс безуспешно пыталась ее успокоить. Во взгляде, которым тетя Каролина наградила свою дочь, была смесь неодобрения, удивления и презрения. В конце концов она повернулась к Джойс.

– Дорогая, – спокойно произнесла она, – отведите свою тетю в ее комнату, и если доктор Деврок еще в доме, попросите его дать ей успокоительного.

Но тетя Китти еще не до конца испила чашу покаяния. Как многие затравленные люди, она была склонна все драматизировать.

– Мама, – сказала она, – прости меня. Ты должна сказать мне, что меня прощаешь. Я просто буду сама не своя, пока не услышу от тебя, что ты меня простила.

Если бы миссис Фарадей физически была в состоянии покраснеть, это, несомненно, произошло бы. Но сейчас стала еще в большей степени походить цветом на слоновую кость, и в ее ярких черных глазах появилось смущение.

– Кэтрин, дорогая, – сказала она, – ты и в самом деле не вполне здорова. Ваше тайное чаепитие по утрам – это совсем не то, что волнует доктора Леврока или меня в данный момент. – Она повернулась в другую сторону. – Маркус, я хочу, чтобы вы очень осторожно отнесли эту чашку вместо меня. Мистер Кемпион, подайте мне, пожалуйста, руку. Вильям, я буду очень признательна тебе, если ты останешься здесь до тех пор, пока я тебя не позову.

6
Важная дама

Странная процессия медленно двинулась по короткому коридору, соединявшему холл с небольшой солнечной комнаткой на южной стороне дома, служившей миссис Фарадей кабинетом.

Кемпион, казалось, полностью отдавал себе отчет в том, какую честь оказала ему старая дама, легко опиравшаяся желтоватыми пальцами на его руку. Маркус шел позади с чашкой в руке. Миссис Фарадей указала тростью нужную дверь.

– Сюда, – сказала она.

Кемпион открыл дверь и остановился, пропустив ее вперед. Комната, в которую они вошли, представляла собой настоящую гостиную в духе королевы Анны, совершенно неуместную в викторианском доме. Стены были обшиты белыми панелями и увешаны изящными меццо-тинто. Старинный розовый китайский ковер гармонировал с парчовыми занавесями, обрамлявшими окно с полукруглым верхом. Пылавший в камине огонь тускло отражался в старинной мебели орехового дерева. Подсвечники были сделаны из серебра и украшены гравировкой. Стиль, в котором была выдержана эта прекрасная комната, был полностью противоположен помпезной тяжеловесности всего остального дома.

Тетя Каролина в своих кружевах очень подходила этой комнате в качестве хозяйки. Она уселась у открытого бюро и повернулась к молодым людям, положив маленькую желтоватую руку на красивый итальянский блокнот с промокательной бумагой.

– Пожалуйста, поставьте эту чашку на мой письменный стол, Маркус, – сказала она. Спасибо. Вот сюда, на этот кусочек бумаги. Нужно три года полировать ореховое дерево, чтобы удалить с него влажное пятно. Вы можете сесть, джентльмены.

Они послушно уселись в широкие кресла, предназначавшиеся для поколения более упитанных людей.

– А теперь, – сказала она, обращаясь к Кемпиону, – позвольте мне вас рассмотреть, Рудольф. Вы не очень похожи на вашу милую бабушку, но все-таки я могу разглядеть в вас фамильные черты.

Кемпион покраснел. Удар угодил прямо в точку. Когда через некоторое время старая дама заговорила снова, ее лицо выразило некоторое удивление.

– Мой милый мальчик, – сказала она, – очень старые женщины любят посплетничать, но только между собой. Я вас не выдам. Я могу сказать, что теоретически я совершенно согласна с вашими родственниками, но, в конце концов, пока жив ваш невозможный братец, семейные обязанности есть кому выполнять, и я не вижу причин, почему бы вам не называть себя так, как вам хочется. Мы регулярно переписываемся с вдовой Эмили в течение последних сорока пяти лет, потому о вас я все знаю от нее.

Кемпион встретил разоблачение, касавшееся его личной жизни, с удивительным хладнокровием.

– Мы с бабушкой, – сказал он, – сообщники, по крайней мере, по мнению остальных членов семьи. Как считает моя мать, бабушка является подстрекательницей и помощницей в моих проделках.

Тетя Каролина кивнула.

– Я это поняла, – важно произнесла она. – Теперь перейдем к ужасным событиям в нашем доме. Как я поняла со слов Джойс, Маркус попросил вас помочь ему в этом деле. Я хочу, если вы не возражаете, попросить вас действовать непосредственно от моего имени. Для вас будет приготовлена комната, и фирма Фезерстоуна получит распоряжение выплатить вам сто гиней, если вы пробудете в моем распоряжении меньше месяца. Не беспокойтесь, – добавила она резко, когда Кемпион открыл рот, чтобы что-то ответить, – вы в любой момент можете отказаться, если захотите. Мне восемьдесят четыре года. Вы, конечно, понимаете, что в подобных обстоятельствах я должна использовать и свой собственный ум, и энергию других людей для того, чтобы защитить себя и своих домочадцев. Я также должна оградить себя от злобы, огорчений и волнений, которые мне уже не по силам.

Она остановилась и посмотрела на них с мрачным спокойствием, в котором было что-то потустороннее. Кемпион понял, что она – женщина необыкновенно сильного характера, и ее отчужденность могла бы произвести на него неприятное впечатление, если бы не последующее ее замечание.

– Видите ли, – спокойно сказала она, – совершенно необходимо, чтобы кто-то мог смотреть на все происходящее с разумной точки зрения. Моим бедным детям Бог недодал ума, и поэтому я должна сохранить все оставшиеся у меня силы. Вы можете подумать, что я встретила ужасную смерть Джулии, случившуюся сегодня утром, с излишним стоицизмом, – продолжала она. – Однако, я уже не в том возрасте, чтобы ради сохранения приличий обманывать себя. Может быть, из-за того, что Джулия прожила со мной дольше остальных моих детей, или потому, что она очень напоминала мать моего мужа, которая была слишком глупа даже для того поколения, в котором женская глупость была в моде, я не знаю, но я всегда считала, что в Джулии было слишком много глупости и слишком мало великодушия. Поэтому, хотя ее смерть и была для меня неожиданным ударом, я не испытываю особой скорби. Ясно ли я выразила свою мысль?

– Да, – сказал Кемпион, сняв очки, а с ними утратив и свой дурацкий вид. – Я понимаю. Вы хотите, чтобы я служил буфером между вами и теми потрясениями, которые вполне могут произойти в будущем.

Миссис Фарадей ласково посмотрела на него.

– Эмили права, – сказала она. – Похоже, вы и в самом деле очень умный молодой человек. Так я считаю, что по первому пункту мы с вами договорились. А теперь я хочу довести до вашего сведения, что мне нечего скрывать – я имею в виду от полиции. Я хочу оказать им всяческое содействие. Мой опыт подсказывает мне, что, скрывая несчастье, ничего не достигнешь. Кроме того, чем быстрее все закончится, тем быстрее и забудется. Теперь я хочу поговорить с вами насчет газет. Репортеры уже начали одолевать этот дом. Конечно, прислуге велено ничего не рассказывать, но я не думаю, что имеет смысл отрицать все, о чем пишут в газетах. Исходя из моего опыта, это может обозлить газетчиков, и тогда они насочиняют гораздо больше, чем смогут выведать у кого-либо из нас.

Она еще раз бросила быстрый птичий взгляд на своих собеседников. Они кивками выразили свое согласие с нею, и она, по-видимому, была этим удовлетворена.

– Вы понимаете, что я не собираюсь встречаться с этими людьми сама, – продолжила она, слегка улыбнувшись при мысли о такой возможности. – И, конечно, с ними не должен встречаться Вильям. Я надеюсь, что вы об этом позаботитесь, «мистер Кемпион». Кроме того, вы также должны попытаться найти виновного, хотя я не хочу обижать вас, ставя на одну доску с полицией. Однако больше всего мне нужно, чтобы вы сообщали мне обо всем происходящем немедленно, чтобы я без всякой подготовки не оказалась лицом к лицу с последствиями событий. И, конечно, – продолжила она слабым, но отчетливым голосом, – нам нужно, чтобы в доме присутствовал умный человек, способный при необходимости нас защитить. Потому что, – продолжала она, – если в семье произошло уже два убийства, а в этом я совершенно уверена, в безопасности находится только один человек. Пока убийца не найден, остается только гадать, кто станет следующей его жертвой.

Тихий голос умолк, и двое молодых людей, сидевших в креслах в чудесной комнате, принадлежащей теге Каролине, с молчаливым изумлением смотрели на старую женщину, которая с отчужденным видом говорила им столь поразительные вещи.

У очень старых людей эмоции и привязанности очень часто переживают интеллект. Тем более удивительно и даже немного страшновато было столкнуться с прямо противоположным явлением.

Затем тетя Каролина перенесла свое внимание на Маркуса.

– Я не собираюсь дожидаться приезда вашего отца для того, чтобы отдать необходимые распоряжения, – сказала она, – потому что сегодня утром я посчитала, сколько вам лет. Вам уже около тридцати, и я не вижу причин, почему в данной ситуации вы не можете оказаться даже более полезным, чем ваш отец. Кроме того, – добавила она с усмешкой, – если человек не может принять на себя всю ответственность в тридцать лет, вряд ли он сможет сделать это и в дальнейшем. Прискорбным примером являются Вильям и Эндрю. Помню, однажды я высказала эту мысль мистеру Гладстону. Это произошло в этой же самой комнате много-много лет тому назад. Он ответил мне: «Мадам, если бы я мог согласиться с вами, я никогда не стал бы политиком». Но после ужина, будучи в гостиной, он сказал мне, что я была совершенно права.

В тот момент, когда она произносила эти слова, в ее лице промелькнуло что-то от Каролины Фарадей восьмидесятых годов, блистательной хозяйки дома, которая смогла сделать из своего мужа, эрудированного пожилого ученого с дурным характером, весьма заметную фигуру в обществе. Однако уже в следующее мгновение она снова превратилась в маленькую старую женщину с проницательными глазами и отчужденным выражением лица, напоминающую орлицу.

– Прежде всего, – сказала она, – я должна рассказать вам, и надеюсь, это останется между нами, что вчера у меня был короткий разговор с сыном моего старого друга, главным констеблем графства, и он обещал мне, что будет сделано все возможное для раскрытия тайны смерти Эндрю. Поэтому я думаю, что сегодня утром к этому делу уже подключили Скотланд-Ярд. Это первое. Но более важным в данный момент является, конечно, вопрос о смерти бедной Джулии.

Она с минуту помолчала, и они ждали, пока она заговорит.

– Доктор Леврок, – произнесла она наконец, – уверен, что это самоубийство. Он вполне заурядный человек, если не считать долгожительства, свойственного его семье, и я не сомневаюсь, – спокойно продолжила она, – что у него есть теория, согласно которой бедная Джулия, виновная в смерти Эндрю, в момент раскаяния совершила самоубийство. Разумеется, только дурак, лишенный воображения и не знакомый ни с кем из этих двоих людей, может хотя бы на секунду поверить в этот бред. Тем не менее, – добавила она бесстрастным голосом, внимательно глядя на молодых людей, – если не отыщется никакой другой разгадки, и полиция придет к такому же выводу, что и он, я не вижу причин их переубеждать. Пусть думают, что это самоубийство.

Кемпион наклонился вперед.

– Миссис Фарадей, – робко спросил он, – а почему вы сами так уверены в том, что смерть Джулии не является самоубийством?

Тетя Каролина вздохнула.

– Джулия и Эндрю не выносили друг друга, это правда, – сказала она, – и если бы Эндрю, убив Джулию, совершил самоубийство, я не очень удивилась бы. Но мысль о том, что Джулия могла себя убить, совершенно абсурдна. Джулия, бедняжка, так цеплялась за жизнь, будто все еще надеялась что-то от нее получить, и конечно, у нее не было ни физических сил, ни возможности, ни даже силы характера для того, чтобы связать Эндрю, а потом застрелить его и бросить в реку. Она ведь была на год старше Кэтрин, вспомните, и мнительна до такой степени, что даже возможность промочить ноги приводила ее в ужас. Что же касается фактов, а не предположений, то доктор Леврок определил острое отравление кониумом, остатки которого, возможно, находятся в этой чашке. Вы сами можете увидеть там осадок.

Она указала на чашку маленькой костлявой рукой.

– Доктор Леврок хотел унести чашку с собой, – сказала она, – но я убедила его, что он может оставить ее у меня, ничего не опасаясь, и что я передам ее полицейским, как только они появятся здесь, что и может произойти в любой момент.

Ироническая улыбка, мелькнувшая на ее губах, говорила еще об одной выигранной схватке. Молодые люди не делали попыток заговорить, и она продолжала говорить все так же бесстрастно:

– Мои изыскания, о которых вы кое-что слышали, позволили мне найти одно разумное объяснение и установить один довольно любопытный факт, который, может быть, представляет интерес, а может быть, и нет. Кэтрин в своей драматической исповеди призналась, что уже на протяжении двух лет она рано по утрам готовила чай, которым обычно угощала и Джулию, занимавшую комнату по соседству с ней. Оказывается, Элис, наша горничная, тоже знала об этой привычке. Я разговаривала с ней наверху до того, как спустилась вниз и стала свидетельницей безобразной сцены, устроенной бедным Вильямом. Элис, видимо, собирала чашки, стоявшие у них под кроватями, мыла их в ванной и ставила обратно в шкафчик, где Кэтрин держала свои, так сказать, чайные принадлежности.

В ее последних словах прозвучало осуждение, и она поспешила предупредить возможную критику со стороны молодых людей.

– Я всегда считала ранние утренние чаепития признаком отсутствия характера, – сказала она. – В моем доме чай по утрам никогда не подавали и подавать не будут. – Высказавшись по этому пункту с полной определенностью, тетя Каролина вернулась к более важным предметам. – Второй факт, обнаруженный мною, показался мне довольно странным, – сказала она. – Элис, в высшей степени умная и заслуживающая доверия представительница своего класса, сказала мне, что каждое утро на протяжении последних шести месяцев она замечала в чашке Джулии какой-то осадок. Следовательно, до тех пор, пока полиция не проверит как следует, что представляет собой осадок в чашке, стоящей на моем столе, будет существовать вероятность того, что Джулия сама насыпала яд в свой утренний чай. Я вас уверяю, что никаких наркотиков Джулия не принимала. Секрет такого рода просто нельзя сохранить в доме вроде нашего. Ну, хорошо, – прервала она свою речь, взглянув живыми черными глазами на Кемпиона, – могу ли я ждать вас к ужину сегодня вечером? Мы ужинаем в восемь часов.

Кемпион поднялся.

– Я буду рад сделать для вас все, что смогу, миссис Фарадей, – сказал он совершенно искренне. – Но, если это вас не смущает, я должен все знать о подстерегающих меня ловушках. Был ли в доме в те дни, когда исчез мистер Сили, кто-то кроме ваших домочадцев?

Тетя Каролина, задумчиво шевеля губами, не спешила с ответом. В конце концов она пожала плечами.

– Вы уже слышали о Джордже Фарадее, – сказала она. – Я боялась, что это выйдет наружу. Да, он был в этом доме в тот вечер, после которого Эндрю исчез. Я также видела его в городе, когда ехала в церковь.

На ее старом лице появилось необычно жесткое выражение.

– Мне не хотелось бы, чтобы его имя упоминалось, если этого можно избежать, – сказала она. – Я ни секунды не сомневаюсь в том, что он не имеет никакого отношения к смерти Эндрю. Никакой материальной выгоды он бы от этой смерти не получил. Единственный человек, в чьей смерти он может быть каким-то образом заинтересован – это я. По моему завещанию он получит небольшое ежегодное содержание при условии своего отъезда в Австралию, и то только в том случае, если он будет там оставаться. В субботу, за день до смерти Эндрю, он пришел попросить у меня денег, и в самом деле получил десять фунтов. Это все, что я хочу сказать по этому поводу. Еще я могу добавить, что его постоянный адрес мне неизвестен.

Было совершенно ясно, что дальнейшие расспросы на эту тему будут безрезультатными, и Кемпион удовлетворился, или сделал вид, что удовлетворился сказанным. Однако его следующий вопрос также затронул деликатную тему.

– Мистер Вильям Фарадей… – начал было он, но остановился в нерешительности.

Тетя Каролина пришла ему на выручку еще раз.

– Вильям немного выпивает, – сказала она, – и Эндрю тоже пил. – Она проговорила это совершенно спокойно, и тут они поняли, что она уже рассмотрела ситуацию со всех сторон и взяла их в союзники только ради того, чтобы встретить разразившуюся над нею бурю во всеоружии.

– Они оба думали, что я об этом не догадываюсь, – сказала она. – Вильям, насколько я понимаю, хуже в этом отношении. Возможно также, – ее голос стал тише, и она говорила с явной неохотой, – что Вильям, который и в физическом и в умственном отношении не способен на убийство, может что-нибудь знать о смерти Эндрю, хотя я уверена, что он в ней не замешан. Однако в то воскресенье он пришел на обед на двадцать минут позже названного им времени, или времени, которое он запомнил, и пока не дал мне удовлетворительного объяснения по этому поводу. Я хотела бы повидать вашего отца после его приезда, Маркус, а вас, мистер Кемпион, я жду сегодня вечером к ужину.

Это было сказано на прощание, и молодые люди встали. Выйдя в коридор, Маркус взглянул на Кемпиона.