Текст книги "Ватага из Сан Лоренцо"

Автор книги: Марчелло Арджилли

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 7 страниц)

ОТ АВТОРА

Каким представляете себе Рим вы, дети великой социалистической страны?

По школьным учебникам вы знаете: две тысячи лет тому назад Рим был столицей империи, в Колизее гладиаторы боролись со львами, в римских музеях сосредоточено множество произведений искусства, в 1870 году город был объявлен столицей новой, объединённой Италии, сейчас Рим – столица республики, а в Ватикане живёт папа. И, возможно, вы знаете также, что символ города – волчица, кормящая двух детей-братьев, Ромула и Рема; один из них, Ромул, по преданию, 2700 лет тому назад основал Рим.

Однако, если вам даже известно это и, может быть, кое-что другое, всё равно только по учебникам вам трудно себе представить, как сейчас живут римляне, о чём они думают, над чем они трудятся, и, особенно, о чём мечтают и как живут, римляне-дети.

Ведь знать историю и географию страны – одно, а знать жилых людей – совсем другое!

Эта книга вам покажет кусочек жизни сегодняшнего Рима. Читая «Ватагу из Сан Лоренцо», вы сможете узнать кое-что о детях-римлянах, а значит, и об Италии. Вы увидите, что есть между вами общего и различного, поймёте, чем отличается наше общество от того общества, в котором живёте вы. Разумеется, в одной книге нельзя рассказать всего о детях Рима и об Италии, но, возможно, она поможет вам создать себе об этом какое-то представление.

Больше всего мне хотелось бы – и по-моему, это основная цель, во имя которой пишут и читают книги, – чтобы, взяв в руки «Ватагу из Сан Лоренцо» вы задумались над тем, как важно знать о жизни других стран, других народов. Узнавая другие, лучше познаёшь самого себя, ещё больше начинаешь ценить всё хорошее у себя на родине и учишься любить всё, что есть истинного и благородного в мире.

Надеюсь, эта книга, написанная римлянином, пробудит в ваг дружеские чувства к римским детям и ко всем итальянским трудящимся, которые тоже мечтают о мире, – добра, дружбы и справедливости. И смею вас уверить, итальянские дети, и трудящиеся уже питают к вам самые дружеские чувства.

Марчелло Арджилли

ГЛАВА I
Команда гуляет в центре Рима

Летом, когда солнце близится к закату, воздух в Риме свежий, золотистый, – так и хочется пойти прогуляться. В это время по тротуарам центральных улиц движутся целые процессии, но лица у людей спокойные и радостные – сразу видно, – римляне сейчас в отпуску. В общей толпе можно различить семьи: дети с криком бегут впереди, под руку идут родители, а за ними служанка и бабушка, обмахивающаяся старым веером.

Все ходят не спеша, разговаривают и после каждого слова делают глубокие вдохи, чтобы унести домой в лёгких немного свежего воздуха, – ведь за него не нужно платить. Стремительно проносятся автомобили, выпуская клубы бензиновой гари. Время от времени появляются пролётки; они тащатся медленно, шаг за шагом, оставляя за собой здоровый запах конюшни.

В общем, в летние вечера в Риме даже те, у кого нет денег поехать в горы или на море, чувствуют себя, как на даче. Прогулки по центральным улицам совершаются с невозмутимым спокойствием. Но вот тишину нарушают крики, из-за угла выбегает шумная ватага ребят с широко расставленными руками – они изображают самолёты – и люди шарахаются в разные стороны, словно на них движется полчище кровожадных комаров.

– Что вы делаете? Это безобразие!

– Хулиганы, вы чуть не сбили меня с ног! – раздаётся отовсюду.

Но шестеро ребят, не обращая внимания на эти выкрики, понеслись ещё быстрее и загудели, точно самолёты во время пикирования. Так именно всё и произошло в пятницу на главной улице Рима.

Откровенно говоря, игра сама по себе не была такой уж интересной; шалунам нравился только переполох, который они производили. Конечно, если бы за ними погнался полицейский, было бы ещё интересней, но на сей раз детям не повезло, – ни один полицейский не обратил на них внимания.

Поэтому они вскоре прекратили игру и очутились на большой красивой площади, освещённой последними лучами заходящего солнца.

– Что будем делать? – спросил Марко, самый старший из ребят, опуская руки, игра была окончена и надо придумывать другую.

– Пойдёмте смотреть витрины, – предложила Джованна, единственная девочка из всей команды. – Женские платья бывают такие забавные, вот посмеёмся!

Мальчики снисходительно посмотрели на неё.

– Ты всё-таки баба! – воскликнул Пертика, высокий худощавый мальчуган. – Пошли лучше к театру, туда, где устраиваются концерты нудной музыки, поглядим на этих ненормальных, которые не знают, куда девать деньги. Однажды я встал у выхода и потешался над ними целых пятнадцать минут: все они одеты в чёрное, будто могильщики, а женщины понацепляли на себя бусы, браслеты, словно папуаски… и низко кланяются…

Пертика так здорово изобразил поклоны старых дам, что все расхохотались и решение было принято.

Но Джиджино, двенадцатилетний мальчуган, единственный из команды прилично одетый и причёсанный, состроил гримасу:

– А мне музыка нравится, и я здесь не вижу ничего смешного…

– Музыка – дело женское! – презрительно воскликнул Марко, – может нравиться только таким маменькиным сынкам, как ты!

Все рассмеялись, в том числе и Джованна, которая в мальчишеской команде изо всех сил старалась походить на мальчишку.

Ребята направились к театру. Последним, опустив голову, шёл Джиджино.

Типы, выходящие после концерта, и в самом деле были очень смешными. Публика в основном состояла из людей пожилых, хорошо одетых, степенных. У дверей они проделывали тысячу, всяческих церемоний:

– Прошу вас, сначала вы…

– Ну что вы, только после вас!..

И снова поклоны и улыбки.

Ребята, стоявшие у дверей, хихикали.

– Плошу вас, плежде вы! – эхом вторил Пертика.

Другой мальчик, с живыми умными глазами, по прозвищу

Казначей, каждому проходившему синьору отвешивал глубокий поклон:

– Карету синьору! – кричал он, подражая швейцарам. А затем удивлённо спрашивал: – Как, у вас нет кареты?! Тогда я велю подать ваш экспресс. Поезд синьору, быстрее!

– Убирайтесь отсюда, негодные!

– У синьора нет даже поезда?! – невозмутимо парировал Казначей. – Значит, на концерты ходит такая же беднота, как мы!

Люди бросали сердитые взгляды и вынуждены были обходить. шестерых ребят, которые, словно кегли, торчали в дверях и мешали проходу.

Дети были в восторге от создавшейся сутолоки: впервые они играли в эту увлекательную игру.

Пертика, ты молодец! Тебе в голову пришла чудесная идея! – воскликнул Беппоне, десятилетний мальчуган. Но Пертика даже не удостоил его ответом. Толстяк Беппоне был самым маленьким и очень простодушным.

– Эй, Пертика, разве ты не слышишь? – не унимался мальчик. – Я сказал, что ты моло…

Но Джованна не дала ему докончить.

– Замолчи! – оборвала его девочка, прислушиваясь к голосу, который она внезапно уловила.

Все посмотрели на неё и, проникшись любопытством, тоже навострили уши. Тоненький дрожащий голосок доносился неизвестно откуда.

– В 1859 году во время войны за независимость Ломбардии… – говорил кто-то, отчеканивая каждый слог. Ребята были потрясены. Голос, который они различали, звучал как-то особенно, загадочно, хотя слова произносились по-итальянски, без акцента.

– … небольшой отряд всадников из Салюццо двигался медленным шагом…

Расталкивая локтями прохожих и не обращая внимания на окрики, дети, привлечённые необъяснимым любопытством, искали того, кому принадлежал этот таинственный голос.

И вот они увидели его.

Это был мальчик, примерно их возраста, но худой и бледный, в коротком, старом, выцветшем плаще и шапчонке, из-под которой выбивались космы плохо расчёсанных каштановых волос. Он сидел на складном стуле, прислонившись к стене, у самого входа в театр. Лицо незнакомца было в тени, а руки он держал на большой открытой книге, лежавшей у него на коленях. Мальчик выглядел слабым, хрупким; друзья смотрели на него, словно зачарованные.

Взрослые ругали ребят, которые мешали движению, но дети их не слушали; они не могли оторвать глаз от мальчика, который, казалось, говорил сам с собой:

– … отрядом руководили офицер и сержант, всадники пристально всматривались в даль…

В этот момент одна разодетая синьора второпях споткнулась о ноги мальчика. Она остановилась, смущённо взглянула на него и тихим голосом пролепетала: «Прости, бедняжка». – Затем, пошарив в сумке, вытащила несколько монет и бросила их в чашку, почти скрытую под книгой, которую мальчик держал на коленях.

– Благодарю вас, – сказал он без малейшего заискивания и снова принялся читать. Его пальцы, худые и длинные, легко двигались, перелистывая страницы. Только теперь ребята заметили, что мальчик читал начало рассказа «Маленький ломбардский часовой», который они все хорошо знали. Но читал он его с высоко поднятой головой, не заглядывая в книгу.

– Так читают только слепые! – прошептала Джованна.

– Ты права, он и в самом деле слепой! – тихо произнёс Джиджино. – Для слепых существуют специальные книги с выпуклыми точками на страницах…

Никто больше не решался заговорить, все в смущении смотрели на мальчика, а он даже не знал, что за ним наблюдают. Слепой сидел, забытый, среди шума столицы. Толпа проходила мимо, не обращая на него внимания, а он продолжал читать.

Теперь уже вся публика покинула театр, и шестеро ребят очутились перед мальчиком одни. Испугавшись, что он заметит их присутствие и обидится, дети молча пересекли улицу и уселись на парапете, как раз напротив слепого.

Машины, автобусы и прохожие порой заслоняли мальчика, а от уличного шума дети не слышали его голоса, но этот голос всё ещё звучал у них в ушах; они видели, как шевелились губы мальчика, как скользили его руки по страницам книги, которую он продолжал читать, весь захваченный рассказом.

– Обидно, такой же мальчик, как мы, а слепой… – пробормотал Джиджино.

– Да, очень жаль, что бывают слепые, – тяжело вздохнув, сказала Джованна.

Двенадцать ног, оцарапанных и грязных, свисали с парапета; на двенадцать рук опирались упрямые подбородки; двенадцать взволнованных глаз смотрели на слепого.

Уже смеркалось, но ребята забыли всё: игры, шалости, время… Они очутились перед лицом чудовищной несправедливости, которая была могущественнее их. Дети болезненно ощущали своё бессилие и не знали, как помочь горю.

Но что это? Старуха, одетая в чёрное, словно вышедшая из мрака, стояла перед слепым и трясла его за плечи. Тот

испугался и поспешно закрыл книгу. Затем, шатаясь, он поднялся со стула.

Ребята не успели опомниться от ужаса, как слепого уже не было на своём месте: он шёл, держа в руке книгу, а под мышкой складной холщовый стул.

Старуха с раздражением тащила мальчика за локоть, а он, взволнованный, неуверенными шагами, изо всех-сил старался поспевать за ней.

Когда они переходили дорогу, из-за невнимательности старухи слепой, поднимаясь на тротуар, споткнулся и упал. Пинком ноги она заставила его встать.

– Тупица, ты не умеешь даже ходить! – проворчала злая ведьма.

– Извините, впредь я буду осторожнее…. – пролепетал испуганный мальчик, как бы прося о помощи. Яркий свет фонаря осветил высоко поднятое худощавое лицо слепого, и ребята на один миг увидели его глаза: голубые, чистые, прозрачные, которые, казалось, не умеют плакать, но вместе с тем очень грустные, будто застывшие в непрерывном страдании. Старуха грубо схватила мальчика за руку, потащила его; и слепой, спотыкаясь, исчез в сумерках.

Только тогда шестеро ребят, сидевших на парапете, встрепенулись, точно пробудившись от сна. Огни на площади были уже зажжены, и сверкали неоновые вывески магазинов. Не разговаривая друг с другом, опустив головы, дети покидали площадь, и у каждого из них перед глазами всё ещё стоял этот испуганный слепой мальчик.

Недалеко от театра, на площади, светилась витрина кафе. Когда дети подошли ближе, они увидели гарсона в белой куртке: опрятный и тщательно причёсанный, с белым галстуком в крапинку, который придавал его лицу очень смешное выражение, ученик официанта с важным видом вытирал мягкой тряпкой зеркальное стекло витрины.

– Скажи, пожалуйста, ты ничего не знаешь о слепом? – спросила его Джованна.

Гарсон – ростом он был немного ниже девочки – выпятил колесом грудь, спрятал за спиной тряпку и тоном необычайно услужливым, каким всегда разговаривают с клиентами, спросил:

– Что вам угодно?

И только когда Джованна повторила вопрос, он ответил:

– Я работаю здесь шесть месяцев помощником официанта… Все это время я видел слепого каждый день: какая-то старуха приводит его утром к театру, а вечером приходит за ним. Вас интересует ещё что-нибудь?

– Нет, благодарю, нас больше ничего не интересует, – сказал раздосадованный Марко, который терпеть не мог барских мзнер.

Гарсон сделал полупоклон.

– В таком случае, извините, – сказал он, преисполненный самодовольства, – мне нужно работать. Вытирать витрину вообще-то не моя обязанность, – добавил он со вздохом, – но хозяин попросил меня, и я не смог ему отказать…

Гарсон снова принялся натирать стекло, а ребята направились к дому.

Они шли молча, опустив, головы, и даже не замечали докучливых прохожих. Дети думали о слепом: кто он? Как он живёт? Кем приходится ему старуха?

Малыши задавали себе эти вопросы на всём протяжении пути, а путь был длинным – от центра Рима до Сан Лоренцо, рабочего квартала, где они жили.

ГЛАВА II
О чём мечтает слепой

Слепой поднялся на две ступеньки, дверь-захлопнулась за его спиной, и он очутился дома, если можно назвать домом деревянную лачугу, примостившуюся под аркой старого римского акведука на окраине города.

Едва мальчик переступил порог, старуха заорала на него:

– Ну, чего же ты ждёшь, давай деньги!

Слепой достал из кармана горсть мелких монет и хотел протянуть хозяйке, но она сама с жадностью выхватила их у него из рук.

Тогда мальчик ощупью подошёл к своей постели, сел и принялся ждать. На скрипучем, расшатанном столе старуха подсчитывала мелочь; как только звяканье монет прекратилось, на мальчика посыпались упрёки:

– Опять ты почти ничего не принёс?!. Разве это деньги?!. Но тебе всё равно, ведь это мне приходится ломать голову над тем, как тебя прокормить… Неблагодарный! Знал бы ты, как тяжело ухаживать за убогим!.. Не был бы таким упрямым!.. Разве трудно разжалобить прохожих?! Кто откажет тебе в подаянии?! Достаточно лишь попросить плачущим голосом: «Будьте милостивы, подайте бедному слепому, который никогда не видел света…» Что тебе стоит? Только так и можно принести в дом какие-то деньги…

Мальчик промолчал. О чём угодно могла просить его старуха, лишь не об этом. Он не стал бы взывать к милосердию прохожих, даже если бы она избила его палкой, как в тот раз, когда решила, что слепой утаил от неё деньги, хотя потом старуха нашла монеты в подкладке плаща, – они провалились туда из рваного кармана.

Нет, он ни за что не станет просить прохожих. И без того невыносимо слушать, как некоторые из них, бросая в чашку монету, восклицают: «Бедняжка, такой маленький, а сколько ему приходится страдать! Ах, как мне жаль его!..»

Старуха, перестав ворчать, подошла к плите и принялась готовить ужин. Слепой сидел неподвижно и даже не старался угадать по запаху, что она варит.

Он думал и, как всегда, о самых необыкновенных вещах. Мальчик пытался вспомнить, сколько времени его не называли по имени, но с тех пор прошло много лет, и ему никак не удавалось вспомнить… Ах, да, это было в тот вечер, когда он принёс хозяйке денег вдвое больше обычного. Как правило, ему бросали пять лир, от силы десять, а тогда один синьор, разумеется, по ошибке, а может быть, это был просто сумасшедший, положил ему бумажку в пятьсот лир. Так или иначе, но в тот день дома был праздник и, что самое удивительное, старуха назвала его по имени и даже сказала ему несколько ласковых слов, но это случилось всего один раз.

Слепого никто не называл по имени; иногда он даже сам забывал, что его зовут Орландо.

«Это имя слишком большое для меня», – думал мальчик. Когда он мысленно произносил своё имя, ему почему-то представлялся конь: сильный, высокий, по крайней мере, вдвое выше его самого. Орландо часто прислушивался к забавному цоканью копыт спокойных, пахнущих сеном лошадей, запряжённых в извозчичьи коляски, которые проезжали в нескольких метрах от него, и все лошади казались ему добрыми.

С каким удовольствием покатался бы он в такой коляске, а потом попросил извозчика разрешения потрогать лошадь. «Синьор извозчик, – сказал бы он ему, – разрешите мне потрогать вашу лошадь; я слепой и, если не потрогаю, не буду знать, какая она…» – Извозчик, конечно, позволил бы ему это сделать, потому что те, кто имеют дело с лошадьми, обязательно должны быть такими же добрыми, как эти животные.

Старуха поставила мальчику на колени миску супа.

– На, ешь, – сказала она ему, – вот тебе ещё ломоть хлеба и кусок сыру.

В лачуге сильно пахло жареным: на сковородке подрумянивались в сухарях телячьи мозги, но о них старуха ничего не сказала, а сам мальчик не спросил.

Слепой молча доел суп и лёг на кровать, а хлеб и сыр он спрятал под подушку, чтобы поесть перед сном.

«Хорошо, если бы не кончался день, – подумал мальчик, тяжело вздыхая. – Тогда я мог бы всегда сидеть на площади; там, по крайней мере, есть солнце. Как приятно ощущать на лице его тёплые лучи. Сейчас, летом, оно должно быть совсем низко, и можно различить его горячее пламя и, пожалуй, даже искры…»

Орландо был слепым от рождения. Мир представлялся ему сплошным движущимся мраком, в котором разбросано бесконечное множество непонятных предметов и незнакомых людей. В этом величайшем хаосе мальчик передвигался на кончиках пальцев с вытянутыми вперёд руками, словно робкий пугливый гость, и он действительно был гостем в жизни, созданной только для зрячих. Орландо ничего не знал о мире, в котором он рос. Мальчик считал, что и сам он не такой, как другие люди, потому что все жили, конечно, не так, как он. Они не спотыкались на каждом шагу, не разбивали себе голову и ничего не боялись.

А видеть, должно быть, очень приятно, если это действительно даёт возможность не быть одиноким и не чувствовать за пределами тех вещей, которые можно потрогать, пустоту.

«Кто знает, сколько времени нужно пройти, чтобы добраться до самого последнего предмета, доступного человеческому зрению? – порой спрашивал себя Орландо. – Десять минут? Час? Год?» – Ведь мальчик даже не знал, что такое горизонт; для него это было место, до которого можно дотянуться рукой.

По тому, как Орландо все жалели, мальчику было ясно: он очень несчастлив в сравнении с другими людьми. Чувствуя себя таким слабым, одиноким и беспомощным, он мечтал о том, чтобы рядом был человек, которому можно было бы довериться, который помог бы и объяснил, как устроен свет и что такое жизнь. Мальчик тосковал, страдал; ему очень хотелось иметь отца и мать, но желание его было смутным: он не мог себе даже представить, что значит для ребёнка иметь родителей. Целый день Орландо проводил на площади, сидя на складном стуле у стены, а люди проходили мимо него. Если кто-нибудь и замечал слепого, то лишь для того, чтобы бросить ему пять лир, а мальчику хотелось совсем другого. Слепой нуждался в ласке, во внимании, – ну, скажем, называли бы его по имени или спокойно вели за руку.

Старуха была ему чужой. Орландо не знал своих родителей, – они умерли много лет тому назад. Но родителей он представлял себе, конечно, совсем не такими, какой была злая, алчная мегера.

Старуха взяла к себе слепого, когда он был совсем ещё маленьким, и всегда заставляла мальчика просить милостыню. Она выбирала для него самые шумные места в городе, но больше всего Орландо нравилось сидеть возле театра. Когда на улице мало народу, если хорошенько прислушаться, можно уловить доносящуюся из концертного зала музыку. А музыку мальчик очень любил; ведь для того, чтобы её понять, не нужно зрения. И Орландо очень хорошо чувствовал музыку; он даже умел играть на аккордеоне – только, к сожалению, старуха давала ему инструмент очень редко.

Музыка утешала мальчика даже больше, чем чтение единственной книжки, которая у него была. Аккордеон доставлял слепому всегда новые радости, в то время как книжку он знал уже наизусть. Вот если бы он мог прочесть много других книг и узнать о жизни зрячих людей! Но старуха сказала, что книжки стоят дорого и есть вещи гораздо более необходимые. «Должно быть, телячьи мозги!» – подумал мальчике горечью, но без злобы.

Мальчик мечтал о путешествии, не понимая, что это такое, хотя слышал: путешествовать отправляются в поезде. Мысль о том, что можно передвигаться по свету не только идя с вытянутыми вперёд руками или держась за чей-нибудь локоть, а ещё как-то иначе, приводила слепого в восторг.

Но каждый раз, когда Орландо принимался мечтать, его охватывало одно желание, огромное, непреодолимое: никакими усилиями его невозможно было прогнать от себя – желание побывать на море. Он даже сам себе не мог объяснить, откуда взялось это желание. Возможно, слепому очень хотелось побывать на море потому, что его он никак не мог себе вообразить, и ни один предмет из тех, которые он осязал, не мог дать ему представления о море. Континент – это не что иное, как масса земли и камней, подобно тому, что он ощущал у себя под ногами; небо – это миллионы вдохов, а какое же море! Вот если бы почувствовать, как оно пахнет, услышать, какие звуки оно издаёт! Орландо давно мечтал побывать на море; он стыдился своего желания, словно оно было каким-то глупым и недозволенным. Однако желание было очень велико, и порой, когда оно овладевало мальчиком, то заставляло его сильно страдать.

Вдруг Орландо съёжился: он уловил поблизости присутствие старухи. Она подходила к нему только за деньгами или когда хотела побить, но на сей раз мальчику повезло.

– Завтра ты получишь аккордеон, – сказала ему хозяйка. – Только играй весёлую музыку, чтобы привлечь внимание прохожих. Ты мало приносишь домой, а попробуй-ка сварить обед без денег…

Орландо облегчённо вздохнул: этого он никак не ожидал; злая ведьма давала ему аккордеон очень редко.

Старуха пошла спать, а Орландо закутался в одеяло.

«Какой я глупый, – подумал он, – зачем слепому море? Хватит с меня аккордеона; правда, он старый и расстроенный, но всё же с ним не чувствуешь себя таким одиноким».

И, забыв о хлебе и сыре, спрятанных под подушку, слепой вскоре уснул. День для него ничем не отличался от ночи, только ночью не надо было думать.