Текст книги "У подножия вулкана. Рассказы. Лесная тропа к роднику"

Автор книги: Малькольм Лаури

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 37 страниц) [доступный отрывок для чтения: 14 страниц]

– Когда так, не будет ли проще и лучше для тебя, если я уеду сегодня же, – сказал он мягко, – хотя мне хотелось недолго побыть здесь?.. Все равно я собирался съездить на несколько дней в Оахаку.

При слове «Оахака» Ивонна вскинула голову.

– Да, – сказала она. – Да, пожалуй. И все же… Ах, Хью, мне нелегко это сказать, только…

– Что только?

– Только, пожалуйста, не уезжай, пока мы не объяснимся. Мне так страшно.

Хью уплатил за пиво, с него спросили всего двадцать сентаво; на тридцать сентаво дешевле броненосца, подумал он.

– Может, выпьешь еще?

Ему пришлось повысить голос, перекрывая возобновившийся грохот машин. «Тартарары, тартарарары, тартарары», – гремели они.

– Нет, мне и эту кружку не допить. Допей ты.

Они медленно тронулись в путь, пересекли двор и выехали за массивные ворота на дорогу. Словно по молчаливому уговору, они свернули направо, в сторону от станции. Их нагонял автобус из города, и Хью подъехал вплотную к Ивонне, а собака отогнала жеребят на обочину. Автобус – «Tomalin: Zocalo» – прогрохотал и скрылся за поворотом.

– На нем можно попасть в Париан.

Ивонна отвернулась, пряча лицо от пыли.

– Разве этот автобус идет не в Томалин?

– Все равно это самый удобный способ попасть в Париан. Кажется, есть и прямой автобус, но он отправляется с противоположной окраины города и от Тепальсанко идет по другой дороге.

– В этом ГІариане мне чудится что-то зловещее.

– Вообще-то место унылое. Правда, это бывшая столица штата. Если не ошибаюсь, в старину там был большой монастырь – в этом он не уступит Оахаке. Теперь в кельях разместились лавки и даже пивные. Но вокруг сплошные развалины.

– Любопытно, что там нашел Вебер, – сказал Хью.

Пивоварня с ее кипарисами осталась далеко позади. Неожиданно они очутились у железнодорожного переезда и повернули направо, к дому.

Они ехали рядом по железнодорожному полотну, тому самому, которое Хью видел из рощи, огибая эту рощу теперь уже с другого края. По обе стороны низкой насыпи были узкие канавы, а вокруг рос кустарник. Вверху звенели и тосковали телеграфные провода: «Гитарра, гитарра, гитарра» – все же это было получше, чем «тартарары». Железная дорога – это была узкоколейка, хоть и в две линии – то неведомо почему удалялась от рощи, то подступала вновь и тянулась вдоль ее опушки. Через небольшой промежуток, словно для симметрии, она подошла к роще совсем вплотную. А поодаль она закруглялась влево, описывая огромную дугу, и легко было предугадать, исходя из простой логики, что она неминуемо вновь пересечет дорогу на Томалин. Телеграфные столбы не могли этого стерпеть, они гордо шагали напрямик и терялись вдали.

Ивонна улыбалась.

– А ты, я вижу, озадачен. В самом деле, про эту дорогу можно написать статейку для твоего «Глоба».

– Что за чертовщина, ума не приложу.

– Твои англичане строили. Просто строительная компания получала плату за каждый лишний километр.

Хью расхохотался.

– Изумительно. По-твоему, выходит, все эти загогулины сделаны ради лишних километров, да?

– Так я слышала. Но, скорей всего, это неправда.

– Ну и ну. Какое разочарование. А я-то думал, это какая-нибудь милая шуточка в мексиканском вкусе. Но все равно тут есть пища для размышлений.

– О капитализме?

Улыбка Ивонны опять стала чуть насмешливой.

– Помнится, я читал в «Панче»… Кстати, ты знаешь, что в Кашмире есть место, которое называется Панч?.. – (Ивонна ответила невнятно и покачала головой.) – Прости, я сам уже позабыл, что хотел сказать.

– Как ты находишь Джеффри? – решилась наконец спросить у него Ивонна. Она всем телом подалась вперед, припала к лошадиной холке и обратила к нему лицо. – Хью, скажи мне правду, как, по-твоему, есть какая-нибудь… ну… какая-нибудь надежда?

Лошади осторожно ступали по непривычной дороге, жеребята ускакали вперед дальше прежнего и оглядывались порой, словно искали одобрения своему бесстрашию. Собака бежала впереди жеребят, но время от времени не забывала вернуться и проверить, все ли в порядке. Она сосредоточенно обнюхивала рельсы, выслеживая змей.

– Ты спрашиваешь, бросит ли он пить?

– Как по-твоему, могу я что-нибудь сделать?

Хью поглядел вниз, на голубенькие полевые цветы, схожие с незабудками, которые ухитрились вырасти меж шпал. У этих малюток жизнь тоже нелегкая: что за чудовищное черное солнце проносится с воем над ними чуть ли не каждую минуту? Минуту? Даже не каждый час, это будет верней. А может статься, и не каждый день: редкие семафоры словно открыты вечно, и лучше, пожалуй, не справляться насчет поездов.

– Ты, конечно, уже слышала про «стрихнин», как он это называет, – сказал Хью. – Любимое снадобье журналистов. Я получаю его по рецептам, которые беру в Куаунауаке у вашего знакомого, одно время он знал вас обоих.

– Это доктор Гусман?

– Да, Гусман. Теперь и я вспомнил фамилию. Я уговаривал его посмотреть Джеффа. Но он не хотел попусту терять время. Сказал, что, сколько ему известно, милейший «папа» в добром здравии, как всегда, только у него не хватает решимости бросить пить. Все ясно как день, и, по-моему, это истинная правда.

Насыпь понизилась, рельсы теперь лежали вровень с кустарником, а потом спустились еще ниже и откосы оказались над ними.

– Все-таки дело не в том, что он пьет, – сказала вдруг Ивонна. – Главное, какова причина?

– Быть может, теперь, когда ты вернулась, он бросит.

– Судя по твоему тону, ты не слишком на это надеешься.

– Ивонна, послушай. Ясно, что нам надо поговорить, выяснить тысячу вещей, но мы не успеем сказать друг другу почти ничего. Не знаю даже, с чего начать. Я блуждаю ощупью, как во мраке. Каких-нибудь пять минут назад я не был даже уверен, что вы развелись. Я просто не знаю… – Он пощелкал языком, торопя лошадь, но сразу осадил ее снова. – Ну а Джефф, – продолжал он, – для меня загадка, я понятия не имею, какую жизнь он здесь вел и много ли пил. Ведь сплошь и рядом нельзя даже понять, пьян он или трезв.

– Ты не мог бы это сказать на месте его жены.

– Постой… я смотрел на Джеффа, как на любого из моих собратьев по перу, когда у них трещит голова с похмелья.

Но потом, в Мехико, я все время твердил себе: «Что толку?» Просто заставить его протрезветь на день-два бессмысленно. Господи, да если б наша цивилизация хоть на два дня могла протрезветь, она скончалась бы на третий от угрызений совести…

– Ты меня весьма обнадежил, – сказала Ивонна. – Большое спасибо.

– И кроме того, когда у человека такая крепкая голова, начинаешь задаваться вопросом, а почему бы ему, собственно, не пить? – Хью наклонился и потрепал лошадь по шее. – Нет, серьезно, разве вы не могли бы уехать вдвоем? Уезжайте из Мексики. Вас тут больше ничто не удерживает, ведь так? Все равно должностью консула Джефф тяготился. – Мгновение Хью разглядывал одного из жеребят, который темным силуэтом вырисовывался над откосом, на фоне неба. – Деньги у вас есть.

– Хью, ты меня прости, но я скажу тебе прямо. Только не думай, что я хотела избежать встречи с тобой. Но я убеждала Джеффри уехать сегодня же утром, до твоего возвращения.

– И ничего не вышло, да?

– Быть может, так или иначе, все оказалось бы тщетным. Мы ведь уже пробовали это средство, пробовали уехать и начать все сначала. Но сегодня утром Джеффри обмолвился, что мог бы работать дальше над своей книгой – хоть убей, я не знаю, пишет он сейчас что-нибудь или нет, с тех пор как мы с ним познакомились, он к этой работе не прикоснулся и хоть бы строчку когда-нибудь мне показал, но он не расстается со своими справочниками… вот я и подумала…

– Да, – сказал Хью. – Только много ли он, положа руку на сердце, смыслит во всей этой алхимии и кабалистике? И много ли они для него значат?

– Это я и хотела у тебя спросить. Сама я в жизни не могла допытаться…

– Господи, почем я знаю… – Помолчав, Хью добавил шутливо и снисходительно, словно добрый дядюшка: – Может, он занимается черной магией!

Ивонна рассеянно улыбнулась и хлестнула лошадь поводьями. Дорога вышла на равнину, и снова по обе стороны от них сбегали вниз откосы. Высоко над головой плыли белые, как бы изваянные из мрамора облака, словно мятежные замыслы Микеланджело. Один жеребенок ускакал в кусты, далеко от дороги. Хью позвал его, искусно подражая ржанию, жеребенок вернулся на насыпь, и они продолжали путь все вместе, быстрой рысью, по бездушному, петляющему полотну железной дороги.

– Хью, – сказала Ивонна, – еще на пароходе мне пришла одна мысль… сама не знаю, как… я всегда мечтала о собственной ферме. Понимаешь, о настоящей ферме, чтобы там были коровы, свиньи, куры… и хлев, весь красный, и силос, а на полях кукуруза и пшеница.

– И ни одной индейки? Право, я сам вполне мог бы возмечтать об этом недели эдак через две, – сказал Хью. – Но откуда возьмется ферма?

– Ну… мы с Джеффри могли бы ее купить.

– Купить?

– Разве это так уж немыслимо?

– Почему же, мыслимо, только где? – Полторы пинты крепкого пива уже веселили Хью, и он рассмеялся, но сделал вид, будто чихнул. – Прости, – сказал он. – Понимаешь, я представил себе на миг, как Джефф, трезвый, в комбинезоне и соломенной шляпе, пропалывает люцерну.

– Зачем же обязательно трезвый. Я не так кровожадна.

Ивонна тоже рассмеялась, но ее темные глаза, которые только что ярко блестели, теперь затуманились и померкли.

– А вдруг Джефф этого не любит? Может, его тошнит от одного вида коровы.

– Ну нет. Мы с ним, бывало, часто говорили, что чудесно было бы завести ферму.

– А разве ты смыслишь что-нибудь в сельском хозяйстве?

– Нет. – Ивонна отринула это предположение решительно, весело наклонилась и погладила лошадь по холке. – Но я думала, мы найдем семью разорившихся фермеров или кого-нибудь еще, кто поселился бы с нами и вел хозяйство.

– Не сказал бы я, что данная историческая эпоха благоприятствует переходу в сословие мелких землевладельцев, но ведь я могу и заблуждаться. А где же будет ваша ферма?

– Ну… почему бы нам не переехать, скажем, в Канаду?

– В Канаду?.. Ты это серьезно? М-да, разумеется, но все же…

– Вполне серьезно.

Они доехали до места, где рельсы плавно закруглялись влево, и спустились с насыпи. Роща была теперь позади, но справа стеной стоял лес (где-то в глубине, над деревьями, почти как путеводный знак, снова показалась тюремная сторожевая вышка), простираясь далеко вперед. На опушке, в просвете меж деревьев, мелькнула дорога. Неторопливо, пробираясь сквозь кустарник, выехали они на дорогу под неумолчный звон телеграфных проводов.

– Я хотел спросить, почему именно в Канаду, а не в Британский Гондурас? Или даже на острова Тристан-да-Кунья? Правда, там несколько безлюдно, зато, говорят, есть прекрасное поле для деятельности. Например, островок Гоф, южней Тристана. Необитаемый. Вы могли бы стать первыми колонистами. Или Сокотра, оттуда раньше привозили ладан и мирру, верблюды там носятся по горам, как серны… это мой любимый остров в Аравийском море. – Хью развивал эти фантазии насмешливо, но не безнадежным тоном, он разговаривал сам с собой, потому что Ивонна ехала несколько впереди и едва его слышала; казалось, он всерьез задумался о Канаде и в то же время хотел выпутаться из этого положения, таившего в себе бесчисленные нелепости. Он нагнал ее.

– А Джеффри не говорил тебе о том, что хотел бы удалиться в благородное изгнание? – спросила она. – Ты, вероятно, помнишь, что он владеет островом в Британской Колумбии?

– На озере, верно? На озере Пайнеас. Да, как же, помню. Но ведь там, кажется, нет жилья? И скот не прокормишь еловыми шишками да камнями.

– Не в том дело, Хью.

– Или вы думаете жить там в палатке, а ферма пускай будет еще где-то?

– Хью, послушай…

– Но представь себе, вы купили бы ферму где-нибудь в Саскачеване, – настаивал Хью.

У него в голове сложился нелепый стишок, зазвучавший в лад со стуком лошадиных копыт:

 
Мне б уехать поскорей
На реку Безрыбье,
На озеро Порей,
Про Гвадалквивир молчу
И Комо видеть не хочу,
Буду я вернуться рад
В Анероид, в Камнеград…
 

– В каком-нибудь местечке, именуемом Провизия. Или даже Чрево, – продолжал он. – Непременно должно быть такое место, Чрево. Я знаю точно, что Чрево существует.

– Ладно. Может быть, это в самом деле смешно. Но, уж во всяком случае, это лучше, чем сидеть здесь сложа руки! – Ивонна, чуть не плача, рванула поводья, лошадь ринулась вперед бешеным галопом, но не могла скакать по неровной дороге; Хью нагнал ее, и оба остановились.

– Прости, прости меня. – Мучимый раскаянием, он держал ее лошадь под уздцы. – Я вел себя глупо, как никогда.

– Значит, ты действительно думаешь, что это хорошая мысль?

Лицо Ивонны слегка прояснилось и даже приобрело вновь шутливое выражение.

– Ты была когда-нибудь в Канаде? – спросил он у нее.

– Ездила один раз на Ниагарский водопад.

Они двинулись дальше, и Хью все вел ее лошадь в поводу.

– А я вообще там не бывал. Но в Испании некий Канук, мой приятель из рыбаков, а все они – славные ребята, не раз говорил, что это самое ужасное место на свете. Во всяком случае, это относится к Британской Колумбии.

– И Джеффри говорил то же самое.

– Ну, у Джеффа на этот счет, вероятно, самое смутное представление. А вот что я слышал от Макгоффа. Кстати, он чистокровный пикт. Допустим, вы сойдете в Ванкувере, это напрашивается само собой. Что ж, хорошего мало, Макгоффу нынешний Ванкувер не очень-то понравился. Послушать его, этот город грязен, как Панго-Панго на Самоа, только надо добавить к этому колбасу, пиво да пуританские нравы. Кажется, будто все дрыхнут, а чуть копнешь, британский флаг вылезает на свет. В общем, они там, можно сказать, не живут. Попросту прозябают. Хочется заминировать всю эту страну и бежать без оглядки. Все разнести в клочья, срубить деревья и побросать прямо в море… А по части спиртного там, кстати, очень туго. – Хью засмеялся. – Куда ни ткнись, везде туго, сплошные помехи, но это, пожалуй, только на благо. Баров нет, одни пивнушки, да такие скверные, нетопленые, и пиво там подают такое жидкое, что уважающий себя пьяница туда ни ногой. Приходится пить дома, а когда запасы иссякнут, тащиться куда-то к черту на рога за новой бутылкой…

– Однако…

Оба рассмеялись.

– Однако ты подожди. – Хью взглянул вверх, на небо Новой Испании. Был чудесный день, радостный, как дивная песня Джо Венути. Над головой слышался тихий, неумолчный звон телеграфных проводов, и полторы пинты пива вторили у него в душе их звону. И казалось в этот миг, будто нет на свете ничего прекрасней, ничего легче и проще будущего счастья этих двоих людей в далекой стране. И еще казалось, будто важно только одно, только стремительность движения. Он вспомнил Эбро. Если тщательно подготовленное наступление может захлебнуться в самом начале, столкнувшись с непредвиденными подспудными препонами, которые успевают назреть, то внезапный, отчаянный натиск может привести к победе именно потому, что единым ударом разбивает столько всяких препон…

– Главное, – продолжал он, – поскорей вырваться из Ванкувера. Уехать куда-нибудь на берег тихого залива, в рыбачий поселок и купить лачугу над самой водой, чтоб до моря было рукой подать, скажем, за сотню долларов. Там перезимовать, пять долларов на шестьдесят в месяц. И никакого тебе телефона. Никакой квартирной платы. Никакого консульства. Свободное поселение. Пойти по стопам пионеров, наших предков. Воду носить из колодца. Самим колоть дрова. Ведь Джефф силен как бык. Может, он и в самом деле засядет за свою книгу, а ты снова будешь наблюдать милые тебе звезды и любоваться сменой времен года; между прочим, купаться иногда можно даже в ноябре. Познакомишься с настоящими людьми – рыбаками, что тянут невод, старыми корабельными мастерами, охотниками, ведь они, если верить Макгоффу, последние действительно свободные люди, какие уцелели в мире. А между тем наймете работников, они все приготовят на вашем острове, да подыщете себе ферму, поначалу она будет вас манить, казаться пределом мечтаний, и если вы все еще будете хотеть…

– О да, Хью, да…

Вдохновись, он тянул, почти рвал поводья ее лошади.

– Я уже вижу его, ваше жилище. Оно стоит у моря, на лесной опушке, и над водой, на шероховатых валунах, тянется длинный причал, весь такой заросший, облепленный ракушками, актиниями и морскими звездами. А в лавку ведет лесная тропа. – Внутренним взором Хью уже видел эту лавку.

В лесу пахнет прелью. Порой с треском рухнет подгнившее дерево. А в иные дни наползет туман, и туман этот сгустится в изморозь. Весь лес тогда сделается кристальным. Кристаллики льда вырастут на ветках словно листья. А потом, совсем скоро, покажется мать-и-мачеха, и вот уже весна.

Они скакали галопом… Кустарник сменился открытой, гладкой равниной, и лошади бежали резво, жеребята весело мчались впереди, а потом вдруг, с ошеломляющей быстротой собака мелькнула пушистым комком, лошади неуловимо перешли в широкий, плавный, вольный намет, и Хью испытал ощущение новизны, могучую примитивную радость, словно на борту корабля, когда он покидает неверные воды эстуария и выходит в открытое море, на простор, где привольно гуляют волны. Негромкий благовест слышался вдали, то всплескиваясь, то затихая, словно изливаясь в бездонную глубину дня. Иуда обрел забвение; или нет, Иуда неисповедимым образом был спасен.

Они скакали по обочине, где не было изгородей и дорога шла вровень с землей, а потом глухой, ровный стук копыт раскатился твердым, дробным, металлическим звоном, и они уже мчались прямо по дороге; дорога забирала вправо, огибая лес, который мысом вдавался в равнину.

– А вон уже снова калье Никарагуа! – весело крикнула Ивонна. – Рукой подать!

На всем скаку они опять приближались к Малебольхе, извилистому ущелью, но были теперь намного выше того места, где раньше перебрались через него; бок о бок проехали они по мосту с белыми перилами и как-то сразу, неожиданно очутились среди развалин. Ивонна теперь была впереди, и лошади остановились, словно повинуясь не столько поводьям, сколько собственному побуждению, быть может какой-то смутной тоске, а быть может даже сочувствию. Они спешились. Развалины лежали справа от них, при дороге, раскинувшись на зеленом травяном ковре. Здесь торчали какие-то обрушенные стены, по-видимому уцелевшие от бывшей часовни, и меж плит пола пробивалась трава, еще сверкая жемчужинками росы. Невдалеке были остатки широкой каменной галереи с обвалившимися перилами. Хью, совершенно не представляя себе, куда они попали, привязал лошадей к обломку красной каменной колонны, который стоял отдельно от прочих руин, словно какой-то бессмысленный, рассыпающийся в прах монумент.

– Что это за остатки былого великолепия? – спросил он.

– Дворец Максимилиана. Если не ошибаюсь, его летняя резиденция. Кажется, та живописная роща, где теперь пивоварня, тоже была на его территории.

Ивонне как будто вдруг стало не по себе.

– Может, побудем здесь недолго? – спросил он.

– Ну что ж. Прекрасная мысль. Я не прочь покурить, – сказала она неуверенно. – Только давай спустимся чуть пониже, там любимое место Шарлотты.

– Да, императорская резиденция явно знавала лучшие времена.

Хью, скручивая для Ивонны сигарету, рассеянно оглядел руины, как бы давным-давно смирившиеся со своей судьбой и уже неподвластные печали; на разрушенных башнях и развороченной кладке стен, за которую цеплялся вездесущий голубой вьюнок, сидели птицы; жеребята спокойно паслись возле часовни, собака была тут же, бдительный, неусыпный сторож: можно оставить их здесь без опасений…

– Стало быть, тут жили Максимилиан и Шарлотта? – сказал Хью. – А что, правильно сделал Хуарес, когда расстрелял Максимилиана?

– Это глубоко трагическая история.

– Надо было заодно шлепнуть старого болтуна Диаса, вот это было бы дело.

Они дошли до лесистого мыса и окинули взглядом проделанный путь: равнину, кустарник, железнодорожное полотно, дорогу на Томалин. Дул сухой упорный ветер. Вон Попокатепетль и Истаксиуатль. Замерли над долиной в безмятежной тиши; стрельба давно прекратилась. У Хью щемило сердце. Еще по дороге он почувствовал неодолимое желание взобраться когда-нибудь на Попо, быть может, даже вдвоем с Хуаном Серильо…

– А вот и луна, полюбуйся.

Он указал на лунный серп, который казался обломком, выброшенным из ночной тьмы космической бурей.

– Не правда ли, – сказала она, – какие чудесные названия давали в старину астрономы лунным областям?

– Гнилое болото. Это единственное, что я помню.

– Озеро Сновидений. Море Спокойствия…

Они молча стояли плечо к плечу, ветер взвивал над ними табачный дым; долина отсюда очень напоминала море, вздыбленное на всем скаку. За дорогой на Томалин земная поверхность вдруг вскипала, скалы и дюны, словно полчища варваров, заполонили все вокруг. Подножия гор ощетинились елями, как стена осколками битого стекла, а выше, подобно бурным валам, громоздились белые облака. Но за вулканами Хью уже явственно видел черные грозовые тучи.

«Сокотра, – подумал он, – мой таинственный остров в Аравийском море, откуда привозили ладан и мирру, где никто и иногда не ведал…»

В диком могуществе этих мест, ставших некогда полем битвы, словно что-то взывало к нему, нечто живое, порожденное этой мощью, чей зов он воспринимал всем своим существом, зов, подхваченный и развеянный ветром, некий пароль, нестареющий клич мужества и гордости, страстный и притом двойственный; быть может, подумал он, это выражение твоей души, это жажда бытия, действия, добра, которое есть истина. Казалось, теперь он проникает взором далеко за эти необозримые равнины, за вулканы, до самых штормовых просторов океана, но в сердце у него все то же безудержное нетерпение, та же необъятная тоска.