Текст книги "Битва за небо"

Автор книги: Максим Сабайтис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 26 страниц)

Стальные зубья пробили сапог, едва не завязли в портянках, но все-таки добрались до кожи и пустили кровь. Инерция бегущего тела дернула ногу вперед, подворачивая ее и тем самым усугубляя ранение.

Добегался, подумал Дмитрий, падая на землю. Стоит Мэтту сообразить, что его противник лишен возможности передвигаться и лежит на открытом пространстве, возможность расстрелять «психа» покажется ему соблазнительной. А тут даже укрыться от пуль негде. Да, Дмитрий был вооружен, но дуэль против двух пистолетов на таких условиях могла закончиться только смертью Ледянникова. Тихо выругавшись сквозь сжатые зубы, Дмитрий изогнулся и нащупал поймавший его механизм. Тот, кто ставил эту ловушку, предусмотрел, что в нее может попасться человек, а потому добавил приспособления, не позволяющие разжать челюсти рычагом. Чтобы освободиться, Дмитрию следовало найти ключ или выломать из капкана пружину. Крохотная Воздушная Ловушка скользнула внутрь запорного механизма. Дмитрий сосредоточился и, преодолевая пульсирующую боль в ноге, изучил замок. Будь у него с собой хотя бы зубочистка, запирающее устройство удалось бы обмануть, но одними только Воздушными Ловушками отпереть замок было не под силу.

Мэтт то ли не заметил произошедшего с преследователем, то ли предпочел не рисковать, но нападения со стороны не было. Решив, что американский революционер уже не вернется, Дмитрий отбросил осторожность в сторону и принял наиболее удобную в его положении позу.

Если не ломать механизм и не отпирать замок, остается только попытаться вытащить ногу из сапога, подумал Ледянников, не найдя ничего, что могло бы стать отмычкой. А чтобы челюсти дальше не смыкались, придется воспользоваться пистолетом.

В качестве распорки кольт подошел идеально. Убедившись, что капкан сомкнуться не в состоянии, Дмитрий взялся за планомерное уничтожение сапога.

– Хорошо еще, что я не поленился, перетряхнул чемоданы и взял с собой нож, – пробормотал «псих», стараясь не думать о том, что нож предложил захватить Николай, в качестве некоей потенциальной замены оставленным в гостинице мечам. В качестве знака принадлежности к «психам» он не подходил никоим разом, на концентрацию энергии или разрушение Намерения работал просто отвратительно, но Николай был прав – лучше вот такой нож, нежели полное отсутствие усилителей Мастерства.

– Вернемся домой, – приговаривал Дмитрий, срезая портянку с ноги, – куплю себе швейцарский складной ножик с дюжиной лезвий. И чтобы среди них обязательно нашлось шило. Будь у меня здесь хорошее сапожное шило, замку бы не поздоровилось. Эх, знал бы куда падать…

Освободившись от сапога и портянки, Дмитрий повторно изучил расположение зубцов и пришел к выводу, что могло быть и хуже. А так даже ахилл не задет – сплошное везение и гримаса фортуны.

Для того чтобы вытащить ногу из капкана, пришлось вспомнить полузабытые школьные уроки по управлению собственным телом. Вряд ли кто-либо, помимо «психа», мог бы так вывернуть ступню, как Дмитрий, – разве что йог, если на секунду забыть, что йоги тоже практикуют некую разновидность Мастерства.

Разумеется, без проблем не обошлось. Чтобы освободиться, пришлось добровольно проделать в ноге длинную царапину, немедленно распухшую и набухшую кровью.

– Достойная расплата за глупость, – вынес себе приговор комиссар, раздумывая, как же теперь он будет передвигаться – на раненой ноге, босиком.

И хотя в Калифорнии в феврале уже весна, со дня на день зацветут мимозы, для прогулок без обуви время не настало. Допрыгав до злополучной ограды, Дмитрий перебрался через нее, осторожно спустился на землю и прикинул расстояние до маяка. Метров пятьсот по прямой, около восьми сотен в обход – по тем местам, где раненая нога не подведет, а открытые места не выдадут посторонним. Интересно, где сейчас Мэтт: побежал спасаться по заранее разведанному пути, вернулся тайком к маяку или же решил сначала вызвать подмогу?

Идти, не опираясь на раненую ногу, да еще босиком было почти невозможно. Вокруг располагались столь богатые залежи грязи, что одного только акра с лихвой хватило бы на небольшое европейское государство в дни ненастья. Пара неверных шагов – и грязь попадает в рану. Пришлось снимать второй сапог, искать в карманах носовой платок, делать из него, в сочетании с портянкой, импровизированную повязку-мокасин.

Выстрел со стороны маяка раздался тогда, когда Дмитрий поправлял развязавшуюся и сползшую повязку в юбилейный десятый раз.

Единственный выстрел и тишина. Сосчитав про себя до десяти, Ледянников отбросил в сторону страхи и беспокойство за товарищей. Их ведь двое, а значит, оба живы. Если бы одного застрелили, второй обязательно использовал бы пистолет, чтобы отомстить, и выстрелов было бы не в пример больше. Но, черт возьми, что там происходит?

Произведя простейшие математические подсчеты, Дмитрий пришел к выводу, что в момент прибытия к маяку повязка развяжется еще двадцать с чем-то раз. Этак он приползет слишком поздно, безо всякой пользы для дела. Идея пришла в голову как-то незаметно, будто сама собой. Проверив, насколько плотно сидит за поясом пистолет, плотно ли закручена крышка от использованной во время дезинфекции фляжки с русской водкой, Дмитрий поплевал на ладони, перекрестился на всякий случай и зашагал к маяку намного быстрее, чем минуту назад. Шел он привычным для каждого архиповского ученика способом – на руках.

Если бы дверь в домик смотрителя открывалась внутрь, напарник вышиб бы ее ударом ноги. А так петли только взвизгнули, будто протестуя против столь варварского обращения, но на этом и успокоились. Уже через секунду на пороге появился Дмитрий, с растрепанной прической, в одном сапоге и с пистолетом в руке. Все его Намерения говорили о большом волнении, перенесенном не так давно фиаско с Мэттом и о беспокойстве из-за отсутствия в поле видимости Алексея.

– Алекс сел в какой-то гидроплан и уехал, – поспешил пояснить я, пока Ледянников по незнанию не испортил впечатления, произведенного на смотрителя моими манерами и отговорками. – Его нанял для работы… эээ… тот самый господин…

Не мог же я в присутствии смотрителя назвать имя Немо. Да, под этим псевдонимом капитан субмарины фигурировал только среди комиссаров, но даже такое упоминание сказало бы смотрителю, что подлинного имени Немо мы не знаем. Совершенно лишняя информация, на мой взгляд, ведь Дмитрий тоже читал мои Намерения и понял все с полуслова Только о том, как выглядит гидроплан, напарник тоже не имел никакого представления.

– Познакомь меня с этим человеком.

Ледянников неожиданно напрягся, подпрыгнул раз, другой, третий… допрыгал на одной ноге до диванчика и уселся по соседству с моим пленником. Только сейчас я увидел, что вторая нога напарника обвязана окровавленной портянкой.

– На самом деле мне его имя еще неизвестно. Я ждал твоего возвращения, чтобы выслушать от него несколько интересных вещей, а потому был не слишком вежлив. Мне очень жаль, – признался я, безуспешно выгоняя из головы панические оттенки тревоги. Дима ранен? Но как? И, главное, кто?

Без меча рассеять Намерение не получилось. На такой трюк и не каждый мастер способен, но попытаться стоило, потому что лицо Дмитрия тут же искривилось от боли. Очевидно, мои тревоги как-то воздействовали на психотехническую анестезию, позволили нервным клеткам ноги донести свои ощущения до клеток мозга.

Обмен взглядами и сквозное подключение к Намерениям друг друга иногда способны заменить полноценное совещание. Смотритель только и успел поднять голову, а мы уже знали, как вести себя дальше.

Заставить этого труса говорить оказалось намного легче, чем заставить его заткнуться. Разумеется, я оказался прав – никто и не думал посвящать смотрителя в серьезные тайны. Более того, после его рассказа я стал подозревать, что на это место специально искали вот такого человека – глупого, исполнительного, запуганного и без способностей к Мастерству. Однако Немо с революционерами совершенно не учли, что такие не слишком сообразительные люди отличаются недюжинной памятью. Наверное, природа подобным образом компенсирует изъяны в интеллекте.

Работая связистом, смотритель пропустил через себя столько секретов, что сейчас даже путался, не зная какой и в каком порядке нам выкладывать.

– Только вот генератор надо все-таки выключить, – заметил он, обрываясь на середине фразы. – На холостом ходу держать его не стоит. Можно я поднимусь и отключу его?

Намерения смотрителя к тому моменту окончательно смешались во что-то паническое, Стиль как будто замерцал, должно быть, тоже от страха. Я вспомнил свои опасения относительно того, что случится, если смотритель поднимется по лестнице, – разве насквозь читаемый и предсказуемый трус способен сделать что-то жуткое? Вряд ли, у него на это не хватит духу.

– Можно и отключить, – неожиданно согласился Дмитрий. – Только ты нам покажешь еще и твой аппарат для передачи сообщений. Радиопередатчик.

Ледянников определенно что-то задумал, в Намерениях напарника появились золотистые искорки интересных идей. В такие минуты я часто жалею, что чтение Намерений отлично от телепатии, которая не то существует, не то является выдумкой газетчиков.

Смотрителя мы пропустили вперед, чтобы показывал дорогу, а также обходил все ловушки, какие там есть. После капкана Дмитрий перестраховывался, а я ему в этом начинании не мешал. Кроме того, наличие за спиной двух вооруженных и решительно настроенных людей дисциплинирует. Особенно таких трусов, периодически забывающих от страха даже связно мыслить.

Стилевидение забило тревогу, когда мы подошли к винтовой лестнице и начали подъем. Сначала смотритель, затем отлично стреляющий, но прихрамывающий Дмитрий и в арьергарде я, пугало с двумя пистолетами, с которыми обращаюсь не лучше какого-нибудь сапожника.

Да, смотрителя подбирали с таким расчетом, чтобы тот оказался дураком, способным передавать информацию с берега на субмарину и от Немо к революционерам. Но те, кто устраивал подобную систему, в отличие от смотрителя, не дураки, а значит, должны были предусмотреть нечто, способное защищать секреты вот в таких ситуациях.

Были ли среди организаторов этой системы связи психотехники или нет, вот какой вопрос донимал меня, пока я неторопливо переставлял ноги со ступеньки на ступеньку. Встревоженное стилевидение подстегивало мышление, провоцировало выделение адреналина в кровь. Что-то выглядело неправильно, несообразно Стилю. Какое-то поведение смотрителя. Отключение генератора? Исполнительность, аккуратность и рассудительность перед лицом большой опасности? У смотрителя?

Трудно сказать, было ли мое озарение запоздалым, или это смотритель переволновался и допустил ошибку. Когда до комнаты с генератором оставалось всего две ступеньки, смотритель сжался от смертельного ужаса и взмахнул левой рукой.

Не знаю, каким образом он привел в действие эту ловушку: нажал на скрытый от постороннего глаза рычаг, замкнул электрический контакт где-то или же задействовал более экзотические механизмы, – но винтовая лестница тут же стала изменяться. Ребристые металлические ступеньки втянулись в стены, обнажив скрываемые под собой гигантские лезвия, не горизонтальные, а чуть наклоненные, градусов на двадцать, не больше. Вам никогда не приходилось стоять одной ногой на остром и скользком лезвии? Мне тоже не приходилось, а вот Дмитрию такой опыт выпал.

Но лезвия оказались только прелюдией, поскольку смотритель тут же странно дернулся, упал и скатился под ноги Ледянникову. Удивительное дело: нам снова повезло, мы не держались руками за металлические перила, по которым – мне сразу стало дурно – неведомое мне охранное устройство пустило электрический ток. На счастье, Дмитрий держал в правой руке оружие. Меня тоже спасли пистолеты; вспомни я о том, что один из них можно без ущерба для нашей безопасности засунуть за пояс, – упал бы на лезвия, скатился по ним вниз. Я посмотрел себе под ноги и увидел, что основание лестницы ощетинилось острыми шипами. Падать нельзя ни при каких обстоятельствах. Спускаться – с предельной осторожностью.

Лезвия, на которых мы стояли, предательски дернулись. Центральный столб, вокруг которого шла лестница, оказался валом раскручивающейся мясорубки. Негуманно, господа революционеры. Ой как негуманно…

Не будь я подмастерьем из архиповской школы, тут бы мой жизненный путь и оборвался. Потерял бы я равновесие и превратился бы в фарш. И Дмитрий тоже превратился бы, не закончи он ту же школу, что и я, хотя как ему удалось перепрыгнуть тело смотрителя и по раскручивающимся лезвиям-ступеням достичь второго этажа, я не представляю. Или это опыт влияет, или обострившийся инстинкт самосохранения.

Впрочем, как эту полосу препятствий удалось преодолеть мне, я тоже помню смутно. Просто побежал наверх по ступеням, и все тут. А про то, как надо ставить ноги чтобы не поскользнуться на гладком металле, совсем уже не говоря об электрических перилах, я и не задумывался. Подумал обо всем этом только наверху, да и то не сразу.

На втором этаже нам тоже пришлось несладко. Пускай ловушка осталась позади и ни один механизм больше не пытался нас прикончить, но генератор мало того что оказался перед нашим носом, но еще и вышел на полную мощность – для раскрутки лестницы-мясорубки требовалось немало энергии.

Владеющий Мастерством поймет наше состояние. Взвинченные, с обострившимися чувствами, переполненные адреналином «психи» рядом с мощным источником электромагнитных полей. Меня словно окунули в кипяток, а затем безжалостно выбросили на лютый мороз. Все нервы словно огнем обожгло. Кажется, я закричал. Закричал и выстрелил из обоих пистолетов. А Дмитрий лежал на полу возле меня, тоже что-то кричал и пытался на ощупь найти выпавший из рук пистолет. За нашей спиной завывал раскрутившийся механизм лестничной ловушки.

А затем все стихло и оборвалось. Неестественный свет тестов Яблочкова погас, пытка электричеством прекратилась.

Я попытался повернуться к Ледянникову, чтобы узнать, в каком он состоянии, но неожиданно для себя выронил оружие. Ноги моментально стали ватными, подогнулись и мягко опустили меня на пол. Вызванный электричеством приступ мигрени прошел, а вот фосфенные пятна перед глазами, наоборот, появились. Так что вместо того, чтобы посмотреть на Дмитрия, я просто взял и потерял сознание.

IX

Сергей Владимирович был неестественно бледен, руки его дрожали, а Намерение то и дело мутнело от непонятных приступов, во время которых Воронин сжимал кулаки и закатывал глаза. И все же уроки футуроскопии продолжались. Хрустальный шар вынули из шкафа с реквизитом, протерли замшевой тряпочкой, окурили на всякий случай ладаном и сандалом. К чему были все эти предосторожности, Ксения не понимала, а задавать вопросы не захотела. Потому как ответом на них, по ее внутренним ощущениям, должно было стать «понимаешь, тут такое дело».

– Сегодня я буду держать тебя за руку, – объявил профессор, когда все приготовления были сделаны. – Это поможет мне читать все мелкие детали твоих Намерений и, в какой-то степени, развивать твой талант в нужном направлении. После нескольких таких тренировок умение контролировать направление футуроскопии должно перейти на новый уровень.

– Но как же я замкну свою энергию на шаре, если одна рука у меня будет занята? – поинтересовалась Ксения.

Воронина настиг очередной приступ, стекла надвинутых на лоб очков покрылись испариной.

– Ты положишь руку на шар сверху, – чуть слышно прохрипел он. – Подставка зеркальная, она отразит часть энергии обратно в ладонь и замкнет контур. Чтобы нейтрализовать возможные опасности, я в другой руке буду держать обнаженный меч.

Словосочетание «возможные опасности» без каких-либо пояснений интриговало. До сих пор единственной известной футуроскопической опасностью Ксения считала попадание в капкан собственного будущего. Выданные профессором университетские книги по теории футуроскопии ни о каких других опасностях не упоминали. Фактор фатума, упоминавшийся в разговоре Воронина с сэнсэем, мог быть источником этих опасностей – о нем книги тоже почему-то ничего не говорили.

Сегодня они смотрели в будущее почтальона, доставлявшего почту в школу. Вероятность наткнуться на собственное будущее была минимальна. Но Сергея Владимировича одолевает недуг, как все обойдется на этот раз?

Войти в состояние транса удалось с большим трудом. Как будто кто-то специально прятался в кабинете сэнсэя и создавал между Ксенией и будущим упругий барьер. Впрочем, это была не самая лучшая метафора, правильнее было бы сказать «вязкий», разве что вязкость не предполагает такого однонаправленного сопротивления. Ксения, на всякий случай, попробовала вернуться к нормальному состоянию – в этом направлении никакого сопротивления не ощущалось.

Выбирать будущее людей, которые не были интересны футуроскописту, намного сложнее. Ксения знала, что многие «психи» прибегали к самообману, изобретали повод искренне заинтересоваться человеком или даже соглашались на сеанс гипноза. Воронин называл эти приемы «подпорками» и полагал, что надо обходиться своими и только своими силами.

Почтальон… Вот он идет по недавно очищенной от снега узкой дорожке, подходит к почтовому ящику, что подвешен слева от ворот, копается в перекинутой через плечо огромной сумке с эмблемой почтового ведомства. Однообразные действия повторяются изо дня в день. Достаточно посмотреть на него раз, запомнить каждое движение, и лазейка в будущее прямо перед тобой. Вспомни, как он ходит. Как он приносит письма, вытаскивает бандероли с журналами. В ближайшем будущем он наверняка сделает то же самое. Подойдет впотьмах к воротам, суеверно перекрестится и вынет из сумки некую корреспонденцию.

Будущее почтальона неожиданно оказалось неестественно четким, практически без вариативных развилок. Не грозит ему простуда, переломы конечностей и начальственный гнев. Ни завтра, ни в ближайшем будущем.

Ксения объяла взглядом деятельность почтальона и нашла ее скучной. Может, чуть подальше рутина работы сменится чем-то интересным? Один день походил на другой, шли дни, недели… Рука профессора судорожно сжалась, когда девушка неожиданно наткнулась на странное препятствие. Будто кто-то могущественный взял и запретил смотреть дальше.

– Попробуй… другого… человека.

Голос Воронина звучал на грани слышимости, слова скорее угадывались, нежели воспринимались ушами.

Другого человека… Отчего-то Ксения вспомнила про Михея, которого не видела с того злополучного вечера, когда попала в ловушку времени. Интересно – действительно интересно, – что будет с ним?

И снова минимум вариаций, самые незначительные изменения, быстро сходящие на нет. Уже догадываясь, каким будет результат, Ксения устремила свое Мастерство вперед.

Барьер. Такой же, как в случае с почтальоном. Ощущать собственное бессилие было неприятно. Что-то очень похожее на страх зарождалось в душе, искало способ вырваться наружу.

Рука учителя судорожно сжалась, как будто присутствие футуроскопического барьера в сознании девушки причиняло Воронину боль, провоцировало очередной приступ.

Сила безымянного в отсутствии имени, вспомнила Ксения слова предыдущего сэнсэя. Если с тобой сражается безымянное – назови его и победишь.

У барьера имелось имя. Вполне определенное. Девушке даже показалось, что ей это имя известно.

– Попробуй… – простонал где-то в реальном мире Сергей Владимирович, – Николая…

Какого черта! Николай ассоциировался со слабостью, с собственной уязвимостью и несовершенством. Тот бой она проиграла. Увидела будущее и проиграла.

Увидеть Николая, снова потерять контроль над своим талантом… Найти имя. Побороть собственную слабость.

Ксения стиснула зубы и позволила футуроскопии самопроизвольно выбрать будущее Разумовского. Здесь вариаций было чуть больше, но их количество объяснялось, скорее, психотехническими способностями Николая. У «психов» вариабельность всегда выше – таков закон природы.

Ксения проследила за тем, как энергия юноши вступает в конфликт с электрическим генератором, как эти энергии нейтрализуют друг друга, оставляя Николая в бессознательном состоянии лежать на холодном деревянном полу маяка. Она видела, как Разумовский приходит в себя, поспешно пробежалась по его будущему.

«В отсутствии вариаций есть свои плюсы, – пришла в голову шальная мысль. – По крайней мере, известно, что его не убьют».

Девушка поспешно отругала себя за ту волну радости, которая поднялась сразу после того, как она убедилась в том, что жизни Николая ничего не угрожает. Да, он из ее школы, но это совсем даже не повод для подобных эмоций. И то, что случайность связала ее талант с судьбой этого юноши, вовсе не значит, что он ей небезразличен. То есть, конечно, небезразличен – как олицетворение слабости и уязвимости, как напоминание о самоконтроле. Иное дело – Пашка…

Барьер в будущем Николая отстоял несколько дальше, чем в случаях с почтальоном и Михеем. Николай встречал наступление барьера в воздухе, на борту военного дирижабля. Ксения попыталась вглядеться более пристально, уловить какие-то действия юноши непосредственно перед барьером. Ведь за счет чего-то барьер отодвигался вдаль?

Дирижабль плыл в облаке густого дыма, и только усилия трех «психов», поддерживающих чистоту воздуха в кабине и на боевых платформах, позволяли экипажу бороться за спасение корабля.

Крепления нижней платформы были повреждены, отчего она пребывала в наклонном положении. Над платформой нависали разодранные в клочья останки газовых камер.

– Поражено шесть секций из восьми! – отрывисто выкрикнул кто-то невидимый. – Количества имеющегося газа недостаточно, чтобы сохранять высоту! Мы падаем!

– Без паники, – прозвучал в сознании командный голос. – Закачиваем весь газ в резервные камеры. Оставшиеся секции наполнить воздухом и разогреть. Этого хватит для того, чтобы вернуться домой…

Николай сидел на палубе и держал перед собою меч, только почему-то не тот, который ему вручили в Университете после экзаменов, а японскую катану с красной кисточкой на рукояти. К этому моменту его будущее практически зафиксировалось, оставалась единственная тоненькая ниточка малой вероятности. Настолько тонкая, что заглянуть внутрь нее не было никакой возможности.

Ксения уже видела это будущее. Оно появлялось ей во время того тренировочного боя, показывалось в самом начале тренировок с профессором. Видение было как-то связано с природой барьера. Ксения совместила два ощущения – результатом явилось имя. Имя барьера, который по-прежнему пугал, но теперь совершенно другим страхом.

Посреди безбрежного океана собралась целая флотилия. Большие корабли и малые, морские и воздушные – все они образовывали окружность, центром которой был небольшой плот с оранжевой палаткой на нем. Палатка притягивала взгляд, было совершенно очевидно, что в ней скрывается какая-то ценность. То, что способно послужить поводом для такой войны, которой еще никогда не бывало. Корабли кружили вокруг плотика, окружность постепенно сжималась.

– Фактор фатума, – пробормотала девушка, едва шевеля губами.

Рука профессора Воронина утвердительно сдавила ее запястье. Фактор фатума.

В помещении маяка царила темнота, узкое оконце было старательно забито досками, газовые лампы отсутствовали, а тесты Яблочкова, дававшие основной свет, не то перегорели, не то были просто обесточены.

– Коля! – прохрипел мужской голос. – Ты в порядке? Я плохо улавливаю твои Намерения.

Какое-то время в помещении стояла тишина, затем кто-то пошевелился и застонал. Кто-то другой вздохнул с облегчением и на радостях выругался.

– Я опасался, что тебя эта полоса препятствий таки убила, – пробормотал Дмитрий, подползая ближе к подмастерью. – Мне-то повезло, я шел перед тобой. А вот как ты выскочил из этой мясорубки, прежде чем она набрала обороты… Не представляю.

– Мне… на двух ногах легче, – выдохнул Николай, хотя по его голосу можно было усомниться в том, что обладатель этого голоса вправду легко отделался. – Сложнее было с генератором… Мощный… Он, когда мы шли… в минимальном режиме работал… на ловушку отреагировал.

Дмитрий с опаской посмотрел в сторону лестницы. После энергетического удара голова раскалывалась от боли, а Мастерство отказывалось работать. Спуск по смертоносной лестнице обещал стать испытанием на ловкость и выдержку.

– Рано спускаться. – Николай легко угадал мысли напарника.

Во-первых, стилевидение сумело ознакомить юношу с индивидуальным Стилем Ледянникова, а во-вторых, он сам недавно думал об эвакуации с маяка. Опомнится Мэтт, возьмет с собой подкрепление из местных сепаратистов, и что тогда? Обороняться до последнего патрона? Так этих патронов всего ничего. Почти полные магазины трех пистолетов и только две запасные обоймы. Несерьезно.

– Сейчас надо обеспечить безопасность Алексея, – напомнил Николай, нашаривая в карманах спички. – Маяк здесь смешанного типа, имеется как электрический прожектор, так и газовый. За газовым, правда, нужен глаз да глаз. Если он не будет работать так, как положено, с моря это будет заметно, и люди Немо заподозрят неладное. Поэтому придется задержаться до утра. Кстати, заодно переночуем под крышей, изучим дом. Быть такого не может, чтобы смотритель не оставил никаких бумаг.

– Чтобы искать бумаги, нужен свет, – проворчал Ледянников. – У тебя под боком никаких осветительных механизмов нет? А то у меня откуда-то поблизости пахнет керосином, но не понимаю откуда.

Газовую лампу отыскали по запаху. Дмитрий, собрав силы, сумел соорудить простенькую Воздушную Ловушку, которая действовала наподобие компаса – отслеживала перемещение молекул керосина в воздухе и приводила к их источнику. В свете керосинки массивный генератор казался затаившимся чудовищем, гигантским бронированным монстром.

– Я не попал в него, – растерянно пробормотал Николай, разглядывая неповрежденный корпус. – Но как же тогда?…

– Мы сломали его своей силой, – предположил Дмитрий. – Как с тестами Яблочкова, только сильнее.

– Намного сильнее.

Ледянников отодвинул стеклянную крышку и провел рукой по переключателям и кнопкам.

– Так и мы с тобой не ученики, – усмехнулся он убедившись, что вся начинка механизма мертва. – И потрудиться пришлось побольше.

Сам маяк располагался еще выше. По лестнице поднимались с опаской, невольно вспоминая мясорубку и то, что осталось от смотрителя.

– Я догадался, почему они поставили радио на маяке, – заявил Николай, изучая хитроумную систему зеркал и ламп. – Дармовое электричество. Его вырабатывает тот же генератор, который питает прожектор. Кроме того, на маяк мало кто заглядывает.

– А если заглядывают, – добавил Дмитрий, – всегда можно сказать, что электрические механизмы остались от эксперимента военно-морского ведомства. Интересоваться делами военных без причины не станут, а в таких приборах все равно практически никто не разбирается. Кстати, не знаешь, что такое «гидроплан»? Тогда, когда ты упомянул, что Островского увезли на гидроплане, мне пришлось изображать понимание.

На лице Николая промелькнула тень беспокойства.

– Ты не знаешь, что такое «гидроплан»?

Вместо ответа Дмитрий повернулся к окну и задумчиво посмотрел в небо.

– Стоит покопаться в этимологии. «Гидро» – это вода. «План»… тут должно быть что-то похожее на планер, то есть использующее восходящие потоки для того, чтобы удерживаться в воздухе. Только гидроплан, должно быть, делает это не с воздушными потоками, а с водными.

Какое-то время оба пытались представить себе столь экзотический вид транспорта.

– Чертовщина какая-то выходит, – наконец признался подмастерье. – Откуда в море возьмется такое количество восходящих водных потоков? Даже если это будут не восходящие потоки, а только течения – все равно не выходит…

– Может, имеется в виду что-то вроде воздушной подушки над водной поверхностью? – предположил Дмитрий. – Мощный винт или «псих» нагнетает воздух под подушку, поднимает гидроплан и ведет его над водой. По-моему, это самый реальный…

– Смотри! – оборвал его напарник, указывая вдаль, туда, где луч прожектора на мгновение осветил что-то совсем не похожее на придуманный Ледянниковым гидроплан.

Летательный аппарат имел длинные сдвоенные крылья, узкий сигаровидный корпус и что-то напоминающее гребной винт, только размещенный на носу, а не на корме. Невиданное доселе устройство летело над самыми волнами, куда-то за горизонт.

– Вот и верь после этого этимологии, – пробормотал Николай, когда луч прожектора сместился и вернул гидроплан ночной тьме. – Надеюсь, Алексей знал, что делал, когда соглашался на эту авантюру.

В военной разведке Островского знали как талантливого специалиста по техническому шпионажу. Он внимательно изучал все поступающие из-за границы сообщения о новых механизмах, изобретателях-одиночках и скандалах в патентных бюро. Многие устройства, секрет которых изначально принадлежал другой стране, собирались и испытывались в его присутствии. Будучи старшим помощником самого Сикорского, которого за глаза называли Кулибиным-младшим, Алексей неоднократно летал на всевозможных экзотических аппаратах: орнитоптерах, геликоптерах, аэрокрафтах и автожирах. Поэтому он ничуть не удивился, когда Дэвид Джонс, вздрагивая от каждого подозрительного шороха, привел его к заводи, в которой плавал объект «Альбатрос-4», изобретенный, испытанный и благополучно забытый англичанами еще пятнадцать лет назад из-за нестабильной работы двигателей в экстремальных условиях.

Джонс нехотя убрал пистолет в кобуру, сложил рупором ладони и проорал что-то неразборчивое. В недрах «Альбатроса» что-то затарахтело, из трубы повалил легкий сизый дымок, почти незаметный на фоне ясного звездного неба. Аппарат лениво развернулся на месте и подплыл к старому причалу, не разваливающемуся только чудом.

– Вот он, наш красавец, – с гордостью произнес бледнокожий, потягиваясь и зевая. – С такими устройствами мы вскоре отберем Северную Америку обратно, под крыло Соединенных Штатов. Ты, Алекс, рационалист, а значит, должен понимать, что монархия – это пережиток прошлого. Никакой вице-король, будь он трижды аристократом, академиком или биржевым воротилой, не в состоянии править так, чтобы честные американцы не ущемлялись в своих правах.

Чувствовалось, что бледнокожему хочется выговориться. В домике смотрителя сделать это не получилось, в присутствии постороннего Ника и не слишком надежного связиста болтать лишнее не следовало. Да и по дороге сюда было благоразумнее сохранять молчание. Но молчание молчанием, а новый собеседник новым собеседником. Алексей предположил, что Дэвид Джонс часто плавает на субмарине и редко проводит время на берегу. Когда знаешь, что ищешь, бледная кожа и аномальная общительность служат неплохой подсказкой.