Текст книги "Я не боюсь (СИ)"

Автор книги: Максим Ковалёв

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 6 страниц)

   Тими никогда не представлял, что кто-то может собрать у себя столько книг. Он даже не думал, что в мире есть столько книг! У старичка в церкви их было всего две.

   Тими уже не бежал, а медленно брёл, глядя на шкафы вдоль стен, чьи многочисленные полки были уставлены всевозможными статуэтками из кости, дерева, камня и даже стекла. Рыцари на лошадях с пиками и мечами, изображённые со всеми деталями. Монахи в длиннополых рясах с глухими капюшонами и танцующие женщины с развевающимися волосами. А ещё разные животные. И странные пирамидки с шипастыми как солнце навершиями, когда его рисуют дети. Ну и, конечно, на полках стояли книги. Их было не так много, как статуэток, но тоже хватало. Толстых и тонких, громадные фолиантов, которые в обеих руках удержишь-то едва, и совсем маленьких, всего с ладонь. Стояли в ряд тома в одинаковых угрюмых переплётах, а на других полках – с деревянными окладами, обитыми по углам железными пластинами. Лежали стопками свитки и отдельные, связанные тесёмками пергаменты из тонковыделанной телячьей кожи.

   Всего книг было... Тими никогда бы не сосчитал сколько!

   Оркриджы могли позволить себе купить подобную роскошь. Неужели они всё это прочли? Зачем? И, неужели, они бросили всё это, уезжая навсегда из своего дома?

   Между двумя заколоченными, как и везде, окнами помещался круглый столик со стоящим на нём аж пятерным подсвечником, рядом кресло с высокой мягкой спинкой. Ближайший к столу шкаф имел запирающиеся дверки – сейчас раскрытые, полка в его глубине пустовала, на ней лежало лишь несколько смятых листов бумаги.

   В воздухе чувствовался запах плесени. Дорогие тома сырели и портились на своих местах, и никто их отсюда не выносил.

   Из библиотеки вела дверь с круглой ручкой. Тими отметил её, но пока не пошёл к ней. Он остановился у столика. Надёжные массивные шкафы громоздились с обеих сторон от него, и каждый из них был в два раза выше него. Тими поднял взгляд. Над столом в раме с лепниной висела картина. Гораздо больше тех, что они видели до того в Зале. Она-то и привлекла его внимание.

   На картине красовалась чета Оркриджей в полном составе. Сеньора в тёмном платье со стоячим воротом под горло сидела в кресле. Похоже, в том самом, возле которого сейчас замер Тими. Сеньор Оливер стоял справа от жены, положив одну руку ей на плечо, а другой оглаживал свои усы. Двое детишек расположились на ковре перед креслом, смотря на Тими широко раскрытыми весёлыми глазами.

   Тими подумал, что когда-нибудь у них с Анной тоже будут дети. Почему бы нет? У всех женщин есть дети. А у него, может, будут усы. Тоже здорово. Но таких портретов они покупать не станут. Лучше уж купить собственную гончарню.

   Он даже привстал на носки, чтобы лучше разглядеть картину.

   И тут резко обернулся.

   Показалось, что у двери, через которую он вошёл сюда, мелькнула чья-то тень и скрипнула половица... Если это снова кот – ему же хуже! Теперь Тими мог навалять ему со всей душой, как говорил драчун Ранд. Но там не было никого, проход меж шкафами пуст, а тень на нём лежала лишь от досок окна. Неподвижная.

   А Оркриджы, похоже, были помешаны на книгах и портретах. Ему это, в общем-то, и всё равно, ему бы скорее выбраться на волю. Он никогда в жизни впредь не подойдёт к старому особняку, чего там – даже к парку вокруг него! И никогда никому не расскажет, что с ним здесь приключилось. Если только Рому с Анной.

   Тими не отличался ростом, а для своих лет вовсе был низковат, и это позволило ему увидеть, что под столом лежала ещё одна книга.

   Как она туда завалилась и почему её никто не поднял? Книга небольшая в чёрной обложке, и потому едва заметная. Наверно, этим всё и объяснялось. Зачем он полез за ней? Если ему хотелось увидеть картинки, он мог поискать их в любой из книг, стоящих на полках. Но он опустился на колени и достал именно ту.

   В особняке установилась полнейшая тишина. Ром с Анной точно ушли – он остался один. Бежать бы и ему отсюда. Вместо этого он торчал посреди сгущающихся теней и, склонив голову чуть набок, внимательно глядел на книжку в своих руках. Переплёт её был из кожи, неприятно гладкой на ощупь, словно бы скользкой.

   Из змеиной кожи, – мелькнула дурацкая мысль.

   По виду книги чувствовалось, что и она отсырела. Страницы её сделались бурыми, растрепались по краям.

   Тими протёр рукавом лицевую сторону обложки, смахнув на пол пыльные катышки. На обложке крепилась металлическая пластинка. На ней серебристым по чёрному было выгравировано изображение. Снизу ещё помещалась надпись из каких-то витиеватых значков, совсем не похожих на те простенькие загогульки, что он видел в книге у храмовика.

   А вот изображение на пластине Тими узнал.

   Это была морда козла – с бородой и загнутыми рогами. Но она одновременно являлась и головой человека. Какой-то урод.

   Тими изображение не понравилась, но книгу он раскрыл, надеясь найти в ней что-нибудь поинтереснее. Здесь оказалось множество картинок. Самых разных. Тими почёсывал одну босую стопу другой. При этом он листал страницу за страницей и чем дальше он переворачивал их, тем сильнее кривился его рот.

   Картинки располагались на каждом втором или третьем листе. Выцветшие значки-муравьи складывались в бесконечную вереницу слов и обтекали их словно волны на реке маленькие островки. Картинки эти показывали в основном людей.

   Людей, которые зачем-то привязывали к врытым в землю столбам других людей и тыкали в них острыми копьями, иногда пронзая насквозь. Были женщины без всякой одежды, что прыгали через горящие костры, – на эти картинки Тими смотрел дольше предыдущих, ощущая, как по щекам разливается румянец. Имелись и вовсе непонятные ему рисунки, где вокруг сложных фигур из многолучевых звёзд и квадратов помещались крохотные изображения разных животных – летучих мышей, рыб, кошек и даже червей. Потом снова шли люди, словно бы издевающиеся над несчастными мужчинами и женщинами. На одной картинке злой человек с длинной бородой держал в правой руке кубок, а в левой висящего вниз головой младенца. Из живота малютки текла нарисованная как вода кровь.

   У Тими перехватило дыхание. Он едва ни швырнул книгу обратно под стол. Кто вообще мог написать такую гадость? Он просмотрел уже половину. Ещё немного и он бросит её.

   Дрожащими пальцами Тими листал страницы, склоняясь всё ниже над ними, чтобы лучше видеть. Картинки больше не попадались, только скучные мелко исписанные столбики слов. Тими совсем разочаровался в книге.

   На миг он вскинул взгляд на семейный портрет на стене. Ему почудилось, что рука сеньора Оливера, разглаживающего свои пышные усы, дёрнулась и немного сместилась.

   Просто у него глаза уже слезятся и всё расплывается.

   Вот! А теперь повернулась голова сеньоры в кресле. И взор у неё был как у настоящей ведьмы. Или кошки в темноте. Зрачки – у неё ведь узкие зрачки-щёлки! Как он сразу этого не заметил?

   Тими сглотнул. Он слышал собственное шумное дыхание. В доме же гробовое молчание. Он один в его старом пустом нутре. В тишине. В полумраке. Взаперти. Один одинёшенек.

   Тими быстрее заработал пальцами, чтобы скорее перевернуть последнюю страницу и убежать. Он только долистает эту гадкую книгу и побежит со всех ног. Сейчас-сейчас! Только долистает... Очередной густо исписанный листок перевалился с правой стороны на левую. Здесь не оказалось ни единого слова, даже буковки.

   Зато он увидел новую картинку.

   На листе помещался нарисованный особняк Оркриджей. На нём прекрасно различалась каждая доска обшивки и завитушка на наличниках окон – казалось, он смотрел на дом вживую, только тот выглядел совсем новым, каким, наверно, был когда-то. Ставни на первом и втором этажах все раскрыты. А кусты вокруг особняка стояли аккуратно подстриженными.

   Картинка из прошлого.

   Тими мог бы удивиться, откуда в книге взялось изображение знакомого ему места. Вместо этого он лишь перевернул страницу.

   Дальше шли сплошные картинки без всякого текста. Тими смотрел, не в силах отвести взгляда. Он быстро листал страницы, а потом он словно бы уже и не листал их, а они листались сами по себе, всё продолжая и продолжая мелькать, хотя давно уже должны были закончиться. И картинки... они двигались! Нарисованные на них люди двигались. Ходили среди показанного общими контурами внутреннего убранства особняка – в Зале с камином и в столовой с большим столом, где провалился Ром, а также в парке снаружи, что-то делали, куда-то спешили.

   Тими смотрел...

   Вот две маленькие фигурки, нарисованные не полностью, лишь штрихами и тенями, но всё равно легко узнаваемые, крадутся меж кустов к низкому домику, стоящему в парке среди плодовых деревьев и хозяйственных построек. Осторожно заглядывают в его единственное оконце. Потом поднимают с земли по камню, швыряют их внутрь хибары и, держась за руки, убегают...

   Шуршит, переворачиваясь, страница.

   На следующей картинке на крыльцо выскакивает неопрятного вида дядька и машет костлявым кулаком вослед убегающим хулиганам. У его ног вьётся кот с торчащим трубою хвостом...

   Другая картинка. Тот же дядька огромными ножницами, что он держит в обеих руках, подрезает кусты роз. По выложенной камнем дорожке бежит кот. Кот тащит в пасти мёртвого голубя с головой, безвольно болтающейся на сломанной шее. Хвост его всё так же задран стоймя. Садовник хватает кота за шкирку и отнимает птицу. Опасливо оглядываясь, он зарывает её под кустом. Кот недовольно хлещет себя по бокам. Садовник грозит ему пальцем, но по его впалой небритой щеке расползается ухмылка...

   Вот важный усатый мужчина под руку со статной женщиной, чьи волосы забраны в пучок на затылке, неспешно прогуливается по парку, направляясь к маленькому пруду с лилиями и камышами. Двое кудрявых мальчишек бегают вокруг них, то устремляясь вперёд, то отставая. Играют в салки. Садовник наблюдает за ними из-за дерева. На картинке он виден со спины – лишь голова с плешивой макушкой и свисающие до плеч космы. Усатый мужчина что-то рассказывает жене. Далеко, слов не разобрать, и дети громко смеются. А вот сопение садовника Тими слышит отчётливо...

   Да, теперь он ещё и слышит звуки, почти тому не удивляясь.

   Дальше.

   Садовник сидит у себя за непокрытым столом, что-то ест из миски, сжимая ложку в кулаке, запивая из крынки, может молоком, может просто водой. Его замутнённый взгляд плавает по тесному пространству хибары без всякой внутренней мысли. Тими не раз раньше видел такой взгляд у отца, когда тот любил заливать за воротник. Рядом с садовником на столешнице лежит корка хлеба и надкусанная луковица. У него даже стула нет, он сидит на краю кровати, а стол придвинут к ней. Кроме этого стола и узкого лежака с шерстяным одеялом в его лачуге словно бы вовсе пусто.

   Дверь раскрывается. На пороге возникает хозяин. Он зол, его ноги в высоких сапогах до колен широко расставлены. Не заходя внутрь, он орёт и рубит воздух тяжёлой ладонью. Садовник за столом втягивает голову в плечи.

   – Пьянь! И зачем я тебя только держу! Ещё хоть одна птица! Чтоб немедленно избавился от него! Иначе...

   Усатый уходит, грохнув на прощанье дверью.

   Садовник ещё сидит неподвижно, склонившись над миской. Потом делает глоток из крынки – вряд ли там обычная вода. Из-под кровати вылезает и запрыгивает к нему на колени кот. Садовник гладит его по короткой шерсти с висящими на ней колючками репейника.

   – Размечтался! Никому мы не отдадим нашего дружка. Не отдадим... А ты хватит таскать его птиц! – Это он уже коту. – Смотри, доиграешься морда...

   Картинки, их множество. Они рассказывают свои краткие, но такие яркие истории-зарисовки. Тими уже не листает страниц.

   Строгая женщина с оскаленным ртом машет плёткой. Другая женщина, судя по переднику и перевёрнутой корзине с бельём у её ног – служанка, с вытаращенными от ужаса глазами пытается прикрыть лицо ладонями...

   Двое мальчишек, похоже, они всегда всё делают вместе, бьют палками по убегающему от них коту...

   Хибара в парке. Кот лежит на смятой кровати. Садовник подносит к нему блюдце.

   – Пей. Ну, пей же. Это молоко. Мне дали на кухне.

   Кот приподнимается к блюдцу. И его осторожно гладят...

   Садовник гонится за двумя мальчишками, замахиваясь на них своими ножницами. Его вечно небритое лицо свирепо перекошено.

   – Паршивцы! Вот я вас! Адское отродье!

   Те легко ускользают и ещё рожи корчат...

   Три толстые тётки с парой держащихся за их юбки мальцов стоят за оградой и пялятся на остриженные в форме шаров и пирамид кусты по другую её сторону. За деревьями на холме виднеется высокая черепичная крыша особняка.

   Вдруг из-за кустов выскакивает садовник. Ревя что-то невразумительное, словно дикое животное, он несётся к ним и, конечно, огромные ножницы при нём.

   Тётки отпрядывают от ограды, хватая детей в охапку. Осеняют себя святым знамением, и их как ветром сносит.

   Ноги у садовника подкашиваются. Он валится на землю. Его лицо утыкается в траву, усыпанную опадающими листьями, весь он сотрясается от безудержного хохота. Кот, как ни в чём не бывало, взбирается к нему на спину и, усевшись на драном тулупе, начинает вылизываться...

   Снова садовник. Заложив ладони под голову, лежит в самом глухом уголке парка, куда кроме него никто не заходит. Жуёт стебелёк и смотрит на раскачиваемые ветром голые макушки деревьев с неспешно ползущими над ними пуховыми комьями облаков. Его измождённое лицо спокойно, почти не отталкивающе. Стебелёк перемещается из одного уголка рта в другой. Осеннее безмолвие. Кот рядом охотится в траве на кузнечиков...

   Близнецы – опять эти двое, заняться им что ли больше нечем? – заглядывают в знакомое окно хибары. На столе кот раздирает очередного голубя, так увлечённо, что не замечает их. Никого больше в доме вроде нет. Один мальчишка кивает другому и захлопывает ставни окна. Его брат, тот что с родинкой на щеке, держит масленый фонарь, хотя вокруг ещё достаточно светло. Фонарь свисает у него в руках едва ли не до земли. Они идут к двери. Дверь совсем рассохлась и болтается на единственной петле. Они прикрывают её, для верности ещё и припирают черенком лопаты, взятым из стоящего рядом сарая...

   Тими чувствует, как у него начинает сосать под ложечкой.

   Страницы листаются, и нарисованные человечки двигаются, совсем как живые...

   Мальчишка захлопнувший ставни проверяет, надёжно ли держит подпорка, воткнутая в доски крыльца. Кивает – всё надёжно. Его братец кивает в ответ. И, размахнувшись, бросает фонарь на дверь хибары. Закрывающий пламя стеклянный колпак разбивается, масло выплёскивается. Огненный фитилёк мог и погаснуть, но он не гаснет, а поджигает масло. Пламя взвивается багряным цветком. Сухое дерево занимается мгновенно. Дверь полыхает уже вовсю, огонь перекидывается на крышу.

   Внутри дома жутко взвизгивает кот.

   Мальчишки, взявшись за руки, бегут. Но не прочь, а за ближайшие кусты акации, подстриженные ровной стеночкой.

   Кот кричит совсем как ребёнок...

   А на глазах у Тими невольно наворачиваются слёзы.

   – Дураки! Злые дураки! – шепчет он.

   Мальчишки – кудрявые пухлощёкие «ангелки» – смотрят из укрытия на дело рук своих. Не испытывая даже тени ужаса, только восхищение от разгорающегося огненного буйства. Но страху им всё же приходится вкусить, когда к пронзительному визгу кота добавляется человеческий крик.

   В дверь хибары бьют изнутри. Подставленная подпорка – по ней тоже пляшет пламя, всё крыльцо и стена дома в огне и дыму – выдерживает. Мальчишки вцепляются друг в друга. Вот теперь они испугались. И ещё как! Но это ничего уже не изменит.

   От удара створки окна распахиваются, одна так и вовсе отваливается. Внутрь хибары врывается пламенный вихрь.

   Человеческий крик сменяется криком боли...

   – Наверно, он снова был пьян, – шепчет Тими, по его щекам катятся горячие слёзы, – и уснул где-нибудь на полу...

   Крики доносятся ещё какое-то время. Только людские, кот уже не кричит. Потом они затихают и слышен лишь треск пламени. Дымный столб, расцвеченный рыжими всполохами, вздымается отвесно в темнеющее небо.

   Крытая тёсом крыша проседает с жутким треском, рождая тучу искр. Волна жара колышет кусты акации. Только тогда мальчишки оставляют своё укрытие и мчатся по направлению к особняку.

   Они пробегают совсем немного, когда налетают на спешащую к месту непонятного грохота широкотелую кухарку. Та хватает их за руки. Они смотрят на неё со смятением. Меж древесных стволов в предвечерних сумерках хибара садовника вместе с прилегающим к ней сараем охвачены пламенем.

   – Что вы тут... ПОЖАР! – взвизгивает кухарка.

   Они втроём замирают, глядя на пламя. И тут из огненной гиены доносится ещё один крик. Краткий. Обречённый. Последний.

   Кухарке требуется время, чтобы осознать происходящее.

   Растерявшиеся было мальчишки начинают яростно царапаться и вырываться. Губы женщины сжимаются в бескровную линию. Её крепкие ладони, перемывшие за свою жизнь бессчётное число котлов и разделавшие ещё больше мясных тушь, сдавливают детские запястья кузнечными клещами...

   Вокруг Тими нарастает пока ещё отдалённое гудение, похожее на гул растревоженного пчелиного роя. Шлейфы паутины во мраке у потолочных балок колышутся под порывами невозможного в закрытом помещении ветра. Фолианты и статуэтки на полках шкафов мелко подрагивают, взметая облачка застарелой пыли.

   Уткнувшись в колдовскую книгу, Тими этого не замечает...

   Сцена в библиотеке, где находился сам.

   Здесь Оливер Оркридж, его жена сидит в кресле, спина её пряма как палка. Дети стоят перед отцом и смотрят на него снизу вверх. Исподлобья. Нет, они не плачут. Напротив, их маленькие кулачки сжаты и они, перебивая друг друга, едва ли ни кричат:

   – Его кот таскал наших голубей!

   – И он разорвал мамино платье!

   – Ты сам называл его пьяной скотиной! Он не слушался тебя!

   – Пусть Рогатый Дьявол сожрёт его кишки! У него и у той жирной кухарки! Она чуть не сломала нам руки!

   Лицо Оливера перекашивается. Он отвешивает сыновьям по оплеухе, от которой те валятся на пол. Он шипит на них сквозь плотно сжатые зубы:

   – Заткнитесь... Чтоб я от вас больше слова не слышал!

   Дети ревут навзрыд, схватившись за головы. Сеньора Оркридж накидывается на мужа с истеричным воплем...

   На следующей странице была нарисована карета, уезжающая вдаль по просёлочной дороге. К её заднику крепился здоровенный сундук, а по бокам мотались два горящих фонаря. Карета уезжала в ночь, и вокруг неё клубился мрак. Слышался лишь скрип колёс, перемежаемый цокотом частящих копыт.

   Всё. Конец книги.

   Тими взирал на последнюю картинку остекленевшим взглядом. Изображение кареты уже не двигалось, сделавшись простым чёрно-белым рисунком на серой поверхности страницы. Бледным, выцветающим на глазах, как будто чернила впитывались в лист. Но дробный цокот ещё отдавался в его ушах.

   – Гадкие дураки, – повторил он и вздрогнул от собственного голоса, растёкшегося по мрачному пространству библиотеки.

   Меж заколоченных ставен больше не пробивалось ни лучика света. Особняк поглощала темнота. Шкафы высились в ней тяжеловесными кряжистыми исполинами, вставшими плечом к плечу, но вот-вот готовыми, толкаясь, расступиться. Тими вновь посмотрел на картинку. Прищурился. Поднёс её к самому лицу. Ничего. Последняя страница в книге стала совершенно чистой.

   Надо уходить – в какой уже раз пронеслось в голове. Зачем же он всё стоит здесь, точно ему нравится быть тут? Точно его тут что-то держит, постоянно отвлекает.

   Он сглотнул сухой ком и поднял взгляд на портрет Оркриджей.

   Пятерной подсвечник на столе в этот миг сам по себе вспыхнул всеми пятью торчащими в нём свечными огарками. Язычки пламени шипели и плевались искрами.

   Тими так и замер с разинутым ртом. Оркриджы глядели на него из резной рамы на стене. И они были крайне недовольны тем, что он шастает по их дому. Пусть это дом сменил уже множество хозяев, но он оставался их и только их. Сеньор Оливер с выпученными глазами топорщил усы, растягивая их пальцами в стороны, словно пытаясь оторвать. Сидящая в кресле сеньора вперила в Тими цепкие как когти хорька зенки, светящиеся зелёным маревом, морщинистые складки щёк ввалились. Казалось, то ли её сейчас стошнит, то ли она разразится диким воем, проклиная Тими и всех его потомков до седьмого колена на века вечные. Но самыми жуткими были кудрявые детишки-близнецы, так мило устроившиеся у ног родителей. Оба они, не мигая, таращились на Тими, следя за малейшим его движением. Их пухлые щёчки горели лихорадочным румянцем, а ярко-красные, точно смазанные в вишнёвом соке, губы приоткрылись, обнажая таящиеся за ними белоснежные клычки.

   Тими видел всё это с поразительной чёткостью.

   Оркриджы наблюдали за ними с самого начала, как они залезли в дом. Для того они и навешали кругом свои портреты.

   Если он прямо сейчас не сдвинется с места, то не сдвинется уже никогда, так и умрёт в ступоре. Они уже много раз пытались сломить его, но пока им это не удавалось...

   Как там Ром и Анна?

   Тими сделал шажок от стола и висящей над ним картины. Что-то оттягивало руку. Книга, что он продолжал держать.

   Он посмотрел на неё. На развороте последней пустой страницы сидела, задрав кверху раздваивающийся хвост и растопырив тонкие лапки, блестящая чёрная уховёртка. Мерзость, что залезала ночью спящему человеку в ухо и откладывала там яйца. Человек утром просыпался, не чувствуя никакой боли, и спокойно жил ещё пару дней. Пока личинки не вылуплялись и не начинали грызть его мозг изнутри. Затем они выползали из ноздрей, рта, ушей и глаз.

   Тими с хлопком сомкнул тяжёлую обложку, расплющивая тело уховёртки в лепёшку.

   – Д..дрЯЯЯЯЯнь!!! – Он заикался, срываясь на визг. Руки дрожали, едва удерживая книгу. Тими с размаху зашвырнул её обратно под стол – в темноту. Пусть и дальше валяется там. А ему хватило!

   И тут на него низвергся настоящий град. Большие и маленькие, но все жёсткие и угловатые тома и фолианты слетали со своих полок и обрушивались, трепеща страницами, как крыльями птицы, ему на голову. Прямо в воздухе разворачивались длинные полотна свитков. Фигурки и статуэтки валились на пол, разбиваясь вдребезги. Тими пытался прикрываться руками, в то время, как от поднятой вокруг пыли его разразило бурно чихание. А книги всё летели и летели, насаживая синяков. Целый шквал. И кто-то незримый совсем рядом издевательски гоготал над его неуклюжими трепыханиями.

   Не отнимая рук от головы, Тими кинулся прочь из библиотеки. Распахнув дверь, он кое-как выскочил наружу, захлопнув её за собой так, что едва не сорвал с петель. Но напоследок краем глаза он ещё раз взглянул на семейный портрет. Ни сеньора Оливера, ни его жены, ни детей на нём уже не было. Их место в прямоугольнике рамы под трепещущим пламенем свечей заняло лицо неопрятного грязного бродяги с отросшими патлами и кривозубой лошадиной ухмылкой.

   – Ром! Анна! Если вы ещё здесь – убегайте из дома! Здесь опасно! Бегите отсюда!

   Ноги спотыкались на каждом шаге, ушибы на голове и плечах ныли, содранная кожа на боку саднила, сдобренная солёным потом. Он продолжал отчаянно чихать. Но ужас гнал Тими вперёд.

   Новая комната. Десятая или какая по счёту. Её центр занимал массивный «холм» – гроб, укрытый широкой простынёй. Нет, это был никакой ни гроб и даже не шкаф. Тими обежал его, когда...

   Стоп!

   Он замер, глотая спёртый воздух и протирая глаза.

   Выпирающая сбоку «полка», четыре крепкие ножки, держащие «холм», – это ведь... Пианино! Он видел его, когда они только залезли в Большую Залу. Здесь раньше ещё танцевали, как сказала Анна, может и под музыку из этой самой штуковины.

   Тими завертелся, рыская очумелым взглядом вокруг и тихо подвывая в голос. Его обступали диваны, задёрнутые неизменными простынями, как бесформенные привидения, пуфики, похожие на меленькие пеньки, стол, ещё какая-то мебель... тени по углам. В полумраке он сперва не заметил прохода меж комнатами, скользнув мимо него. Но сразу вернулся.

   А за проходом...

   Тими разглядел, пусть и смутно, высокие входные двери и угол камина с выступающими волчьими головами над ним. Возле входа, будто щель в лучший прекрасный мир, тускло просвечивала выломанная доска окна.

   – Я пробежался по кругу, – прохрипел он. – Но я выбрался!

   Потирая ушибы на макушке, Тими перешёл в Большую Залу.

   – Ром! Анна! Вы ещё здесь?!

   Тишина.

   Он бросился к окну. Он не смотрел на висящие на стенах портреты и чучела. Его коснулись проникающие через дыру в окне дуновения прохладного ветерка, он различил ствол ближайшего дерева в парке снаружи.

   – Анна! Ром!

   Тими остановился, уже взявшись за подоконник. Конечно, и Ром и Анна давно ушли из дома, – и он тоже уходит! Анна точно спустилась и убежала. Может сразу, как только он отправился узнать, что там стряслось с Ромом. Она всё-таки девчонка, хоть и строит из себя мальчишку. С ней понятно. Но Ром не сумел бы сам выбраться из подвала. Если к тому же он сломал ногу...

   – Но я не смог спуститься к нему, – жалобно признался сам себе Тими. – Я просто не смог.

   Он стоял, вцепившись в подоконник, и вдыхал сладкий воздух свободы, что холодил его разгорячённое лицо.

   Ладно, он пойдёт наверх и проверит, ушла ли Анна оттуда. Потом, если она ещё там, они вместе... Нет, потом он отправит её за помощью – за родителями, а сам вернётся на кухню и станет говорить с Ромом через дыру в полу, чтоб ему было не так страшно. Он не бросит его, даже если им придётся просидеть тут всю ночь... Если же Анна уже убежала, она всё равно приведёт взрослых. Догадается. Она умная.

   Тими ощупал наливающийся на лбу желвак от удара одной из книг. Губы пересохли и растрескались.

   Сначала наверх, потом к Рому. И плевать ему на темноту.

   – Ром! Я сейчас приду к тебе! – крикнул он.

   Тими заставил себя оттолкнуться от подоконника к лестнице с кажущейся теперь вовсе чёрной ковровой дорожкой.

   Чем скорее он найдёт Анну, тем скорее...

   Кот выскочил откуда-то из угла, словно выпущенное из катапульты ядро. Как Тими заметил его? Может, увидел отблеск кровавого глаза. Не важно. Главное, он от всей души врезал по уродцу ногой, как по надутому бычьему пузырю, которым они перебивались во дворе с ребятами. Кот взвизгнул. Его отбросило далеко в сторону, приложило об пол и покатило кубарем. Тими расслышал, как у него внутри что-то явственно захрустело.

   Он не стал дожидаться, пока тот очухается, устремившись вверх по лестнице. Отступать ему было больше некуда.

   – Анна! Анна!

   Он должен предупредить...

   Нога проскользнулась на вытертом ворсе. Тими лишь взмахнул руками, не успев схватиться за периллы. Вверх тормашками он низвергнулся вниз по ступеням. С грохотом растянулся у лестницы, треснувшись лбом так, что искры брызнули из глаз.

   Кот-мертвец запрыгнул ему на спину. Рубашка разорвалась с протяжным хрустом. Зверюга верещал, всё глубже вонзая в него свои когти. Тими бешено брыкался и извивался. Пока пыльная прелость дорожки не забила ему остатки дыхания.

   В старом особняке властвовала тишина, которую нисколько не нарушал сквозняк, свободно гуляющий меж чердачных балок, куда он проникал через пролом в крыше, ни тихое шуршание неведомо чего – или кого – в сыром, провонявшем гнилью чернильно-чёрном подвале, ни возникающие сами по себе скрипы рассохшихся половиц. Овал зеркала в бывшем будуаре хозяйки на втором этаже словно бы улавило чьё-то размытое движение в своей агатовой глубине. Волчьи головы над зевом камина на первом этаже обратились в сгустки мрака. Картины в тяжёлых рамах стали лишь чуть видными пятна на фоне стен; разглядеть на них что-либо невозможно. Когда-то прекрасное, а ныне всеми брошенное семейное гнездо Оркриджей умиротворённо дремало в тёплой ночи начала сентября...

   Мимо сокрытых в полутьме книжных шкафов разгромленной библиотеки через гостиную с молчащим последние десять лет пианино в Большую Залу пронеслась стремительная тень. Контуры тени напоминали человеческий силуэт, закутанный в лохмотья одежд. Поднятый ею порыв отдавал тленом и дымной гарью.

   Сонная тишь особняка была обманной. И недолгой. Обман стал явью, когда его пустое гулкое нутро от верхов до самых низов сотряслось от раскатов безудержного хохота.

   Анна повернулась на спину, с трудом приподняв сделавшуюся вдруг тяжёлой и ужасно гудящей голову. На зубах хрустела земля. А над ней в тёмно-синем вечернем небе так красиво плыли вереницы облаков. По крайне мере, по той его части, что не заслоняла нависающая махина особняка. Она лежала под одним из его балконов с торчащими из него обломками досок и скошенными столбиками перил. Стена особняка немного раскачивалась из стороны в сторону, как если бы её шатал ветер. Или это у неё в глаза всё качается?

   Почему она лежит на земле? Она же запачкала весь сарафан!.. И почему у неё так всё болит?

   Всё потому, что я упала.

   Воспоминания хлынули, как поток из лопнувшей плотины. Она вспомнила винтовую лестницу и пыльные «салфетки» на чайном наборе. И платья. И занавесь балдахина над огромной кроватью. И остальное.

   Анна втянула полную грудь воздуха, но выдохнуть не смогла.

   Ещё мгновение она лежала, глядя широко раскрытыми глазами на нависающий над ней балкон. Высоченный. Разваливающийся. Затем коснулась лба. По ладони размазался густой липкий след.

   Оглушительно завизжав, Анна вскочила на ноги и побежала.

   – Мама, мамочка! – звала она без остановки.

   Проклятая дверь выбилась только с третьей или четвёртой попытки. Ром уже отчаялся. Но он боялся обернуться и увидеть, как они подступают к нему из тьмы, вытянув свои корявые лапы. Потому он вновь всем телом налёг на не желавшую открываться створку. И та подалась, не то, чтобы раскрывшись настежь, но с хрустом отвалившись в сторону. Не замечая боли в подвёрнутой ступне, он полез через проём, цепляясь за какие-то колючие ветки.

   Ром выбрался из подвала посреди зарослей малины. Когда его башмаки последними покинули мрак подземелья, ему показалось, что их коснулись костяные пальцы, едва не схватив... Он прополз на карачках подальше от спуска в подвал, сминая кусты и обдирая об них руки. Потом поднялся с земли. С едва сдерживаемыми всхлипами, Ром похромал прочь от жуткого логова. Домой, он возвращался к себе домой.

   Сейчас он мог думать лишь о том, как ему не заплутать в темноте. Хотя, конечно, это была совсем не та темнота.

   Кот-мертвец, вдоволь нарезвившись с ним, куда-то убрался. Исцарапанная спина горела огнём, рубаха превратилась в отрепье.