Текст книги "Я не боюсь (СИ)"

Автор книги: Максим Ковалёв

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 6 страниц)

   Тими встал как вкопанный, с сердцем, бешено колотящимся не в груди, а где-то у самого горла.

   – Помогите! Ну, по-помогите мне скорее!

   Вот и слёзы пробили себе дорожку.

   – Я сейчас Ром! – крикнул Тими, даже не успев сообразить, что делает. – Я бегу!

   Он рванулся вниз, уже не обращая внимания ни скрипы ступеней. Снова остановился. Вскинул голову.

   – Анна, спускайся! Ром куда-то провалился! Слышишь?!

   Молчок. Но с ней-то ничего вроде не случилось. Ладно, сейчас прибежит.

   Перепрыгнув через последние три ступени, он помчался на помощь другу. Сначала промахнулся и забежал не в ту комнату – успел рассмотреть какой-то массивный предмет в её центре, полуприкрытый простынёй, высокий и широкий, на четырёх ножках, похожий на шкаф с лакированной поверхностью и выпирающей полкой в середине; пианино, так вроде называлась эта штука и на ней играли музыку в дорогих тавернах.

   Тими вернулся к двери в левый коридор, куда Ром отправился якобы ловить кота. Какие тут могут быть коты? Последний кот, что жил здесь, принадлежал садовнику Уилли и, как говорят, сгорел вместе с ним.

   Тими пробежал то ли ещё одну комнату, то ли вытянутый коридор, гораздо меньший по размеру, чем Зала. Из мебели здесь имелась лишь пара низких скамеек у стен. На самих же стенах сплошь висели портреты. Десятка два, а то и больше. Он невольно замедлился, глядя на них. Из-за нехватки света и вездесущей пыли силуэты изображённых людей выглядели серыми, словно притаившимися в полумраке, заполнившим деревянные рамы. Лишь лица выделялись белыми пятнами. Мужчины и женщины. Старики, старухи, дети. В военной форме и простых домашних платьях, с усами и морщинами, с широкими улыбками и словно бы вовсе никогда в жизни не улыбающиеся. И каждый с недобрым взглядом (даже у тех, кто улыбался), уставившимся прямо на него. Тем, что висели далеко, для этого пришлось сильно скосить глаза.

   Чушь. Ему так только мерещится...

   – Помогите мне!.. Тими! Я, кажется, сломал ногу! – Ром буквально захлёбывался в рыданиях.

   – Я иду! Я сейчас помогу тебе Ром! – Голос приятеля вырвал Тими из оцепенения. Он вихрем промчался через галерею портретов. В дальнем его конце располагалась ещё одна дверь.

   Следующей комнатой оказалась столовая.

   Здесь всё было вполне привычно – серванты с посудой и стеклянными дверками, с которых упали, а скорее были сброшены прикрывающие их простыни, просторный пустой стол у заколоченного окна. Тими некогда было особо вертеть головой.

   Ведь у стола в досках пола – крепких на вид, нисколько ни гнилых – образовалась дыра с расщепленными краями. Из дыры и доносился молящий голос Рома.

   – Тими, это ты? Ведь это ты?! Тут какой-то подвал... Достань меня отсюда скорее Тими! Я боюсь темноты!

   Тими осторожно приблизился к дыре, ощущая исходящий из неё поток холода, несущий с собой запах гнили. Поморщившись, он заглянул в её глубь.

   Внизу в самом деле была кромешная тьма и лишь рассеянный свет, падающий через пролом, позволял увидеть Рома. Тот распластался на земляном полу среди обломков досок. Левая нога согнута в колене, и Ром держался за неё руками. На Тими воззрились огромные выпученные глаза, полные слёз.

   – Тими! Вытащи меня отсюда Тими!

   – Сейчас... я сейчас что-нибудь придумаю. – Тими не знал, что ему делать, не имел ни малейшего представления.

   – Не уходи! Не бросай меня тут одного! – раздалось из дыры.

   Тими бросился было обратно в Залу, передумал и развернулся к серванту с посудой. Если он свяжет из простыней верёвку, то... то всё равно никогда не вытащит этого толстяка из подвала. Особенно, если тот сломал себе ногу. Тими затоптался на месте в растерянности.

   – Тими! – скулил Ром, мешая ему сосредоточиться. – Ну, Тииими! Где ты?!

   – Я здесь! Я думаю, как тебя достать! Потерпи немного. Сейчас придёт Анна. Она побудет с тобой, пока я ищу...

   – Не бросай меня Тими! Умоляю тебя! Тииими!

   Нет, верёвка не поможет. Даже вместе с Анной им не вытащить его. Нужно позвать старших. Но тогда придётся оставить Рома лежать в холодном подвале, а Анну сидеть одну у дыры, может даже очень долго, пока она добежит до дому.

   Он смог бы вывести Рома, если только поддерживая его под руку. А ведь точно! Если есть подвал, – значит должен быть в него спуск! Должна быть дверь, через которую туда сносили овощи и соленья! Он найдёт дверь и им не понадобится никакая верёвка.

   Пока у него в голове крутились все возможные планы по спасению Рома, взгляд Тими отсутствующе скользил по бывшей кухне Оркриджей. Серванты с посудой. Заколоченное окно. Большой семейный стол. На нём сидит кот...

   Тими не сдержал крика.

   На ещё за миг до того пустой столешнице сидел и пристально смотрел на него облезлый котяра.

   – Кис-кис-кис. Ты всё же живёшь тут.

   Кот был явно дикий и, похоже, совсем недавно ему крепко досталось в драке. Может даже с собакой. Половину его морды покрывала корка ссохшейся тёмной крови. От одного уха остался лишь жалкий клочок, а глаз под ним сверкал красным, как горящий уголь. Короткая шерсть на тощем теле с ужасно выпирающими рёбрами торчала дыбом. Кот смотрел на Тими, его задние лапы были напряжены, словно он готовился прыгнуть на него. Из раскрытой пасти доносилось что-то среднее между хриплым кряхтением и предостерегающим шипением.

   – Кис-кис-кис, – повторил Тими, не сводя с котяры взгляд и жалея, что не прихватил с собой палку, как Анна. – Мы что, залезли в твои владения, и тебя это разозлило? Мы же не специально.

   – Тими, где ты?! – скулил Ром.

   – Потерпи немного Ром. Я иду к тебе, – совсем тихо, чтоб не спугнуть кота, отозвался Тими. Не делать резких движений.

   Кот вдруг прекратил шипеть. Вместо этого вполне добродушно мяукнул и спрыгнул со стола. Приземлился как-то неловко, совсем не как в поговорке. Неуклюже, будто хромал разом на две лапы, посеменил через столовую к двери, противоположной той, через которую сюда вошёл Тими. Комнаты на первом этаже дома, похоже, были сквозными и шли вереницей одна за другой. Эта дверь тоже оказалась приоткрыта; с её верхнего края свисал пыльный шлейф паутины.

   На пороге котяра обернулся, сверкнув кровавым глазом. Вновь мяукнул, теперь зазывающе. И скрылся.

   Тими ещё долго не решался сдвинуться с места. Всё смотрел на дверь, за которой исчез дикий кот. Ему показалось – конечно, показалось! – что на боку кота зияла кошмарная рана, окружённая палёной шерстью и с... с торчащими из неё острыми обломками рёбер. А хвост этого существа словно бы состоял из одних только сцепленных друг с другом позвонков.

   Игра тени с его напуганным воображением. Тими был уже достаточно взросл, чтобы понимать это.

   – Я найду дверь в погреб и помогу тебе выбраться от туда, Ром! – крикнул он уже громче.

   То, что Ром уже некоторое время как прекратил кричать и звать на помощь, как-то ускользнуло от его внимания.

   Тими пошёл следом за котом, надеясь, что тот приведёт его в здешнюю кладовку, где мог находиться спуск в подвал. Когда он распахнул дверь пошире, на него воздушным шёлковым платком спланировал клок паутины. Тими яростно замахал руками, стряхивая со своих волос эту липкую гадость.

   Дверь, словно подхваченная налетевшим сквозняком, беззвучно закрылась за его спиной.

   Если кто-то из чреды последних, быстро сменявшихся владельцев особняка что-то и вывез с первого этажа, а остальное укрыл тряпками, то на втором вся обстановка сохранилась в том же виде, как и во времена, когда здесь ещё жила семья Оркриджей.

   Истлевшая бордовая дорожка – Анна представляла её себе новой и ярко-красной, но внимательно следила, чтобы не запнуться в складках или не поскользнуться на сгруженном полотне – вывела её в просторную комнату, похожую на уменьшенную копию Залы внизу. Анна постояла немного, оглядываясь, одной рукой держась за перила лестницы, а в другой сжимая свою палку.

   Пусть эти трусы роются во всяком хламе, а она посмотрит на действительно замечательные вещи. Робко и медленно Анна пошла по некогда роскошному ковру, укрывавшему пол. Странно, но ни дорожку на лестнице, ни этот ковёр никто не забрал с собой. А жаль такую красоту.

   Потолок здесь покрывали тёмные прорехи обвалившейся штукатурки с торчащими в них гнилыми рейками обрешётки. От былой побелки не осталось и следа. На ковре – вернее, том, во что он превратился, – лежала гора трухи, от которой расползалось мокрое пятно с налётом белёсой плесени.

   Надо ступаешь тут осторожно, – сказала себе Анна. В этом Ром был прав.

   Кажется, её окрикнули снизу. Что-то случилось с Ромом (дураком Ромом), куда-то он провалился. Есть надо меньше, чтобы не проваливаться! Пусть сами разбираются со своими глупостями, раз побоялись пойти с ней.

   На лице Анны расцветала широкая улыбка восхищения, когда она брела по испорченной протечкой с крыши, но всё равно очень красивой зале. Её окружала полнейшая тишина, словно старый дом специально перестал скрипеть и стонать, дабы не мешать ей погружаться в манящее великолепие своего прошлого.

   Сквозь щели в ставнях окон пробивались лучи заходящего солнца, тускнеющие и бледно-алые, делающие обстановку в зале совершенно сказочной.

   Вдоль стен здесь тоже стояли большие вытянутые вверх вазы-красавицы, покрытые – если их немного потереть – всё ещё блестящей глазурью. Недавно Тими тоже подарил ей вазу для цветов. Конечно, не такую красивую, зато он сделал и обжёг её сам. Анне захотелось, чтобы Тими – но не Ром – поднялся сейчас к ней сюда. А то она почувствовала себя вдруг совсем одинокой.

   Сразу за лестницей располагалось широкое, забитое досками окно, занавешенное прежде белой и лёгкой как пух шторой – теперь драной серой тряпкой. Окно выводило на балкон, где гости, должно быть, любили постоять, вдыхая вечернюю прохладу и любуясь на закат. На балкон она не рискнула бы выйти, даже будь у неё такая возможность.

   Анна немного посидела на мягкой скамейке у стены. Набивка её отсырела, и по ней ползали муравьи, ставших полноправными хозяевами особняка. Разве им не пора уже спать? Анна поднялась со скамейки, позабыв на ней свою палку.

   С трудом, но она открыла единственную тут дверь – высокую, двустворчатую, с крупными металлическими ручками – и прошла в смежную комнату.

   Анна ахнула и даже прикрыла рот ладошкой. Наверное, это была малая гостиная, где сеньора Оркридж принимала наиболее близких друзей.

   У стены помещался камин наподобие того, что был в Зале, но выглядевший более изящно: с выпуклым узором из цветков. Возле него низкий столик и пара удобных стульев с высокой свинкой. На столике всё ещё стояли вазочки, малюсенькие блюдечки, чашечки с точно такой же синенькой каймой по краю и круглый фарфоровый чайничек – всё готово к приёму гостей. Вот только скатерть совсем истлела, и сами чашечки были прикрыты словно бы «салфетками» из клочьев запылённой паутины. Но, если не обращать внимания на скрываемые полумраком недостатки, можно представить, что хозяйка только что вышла из комнаты и скоро вернётся к чаепитию.

   Анна подошла к столику и осторожно взяла одну из чашечек за хрупкую дужку-ручку. Вытряхнула из неё сор.

   – Я бы сейчас тоже не отказалась выпить чашечку ароматного чая с клубничным вареньем. – С жеманностью она поднесла чашечку к губам (конечно, только поднесла, а не коснулась). На миг её нос даже уловил запах клубники, пальцы ощутили тепло...

   – Кто тебе позволил трогать чужие вещи, грязная воровка!

   Строгий скрипучий голос прозвучал так чётко, как если бы говоривший – вернее, говорившая, – стояла прямо за её спиной.

   Анна взвизгнула и прижала руки к груди. Чашка выпала из них, ударилась о столешницу и со звоном разлетелась на десяток осколков. Анна заозиралась испуганной пичужкой.

   – Я... я не хотела ничего трогать, – пролепетала она, будто и впрямь была маленькой воровкой, пойманной в чужом доме. Только, кому она это говорила?

   Комната пуста. Света сквозь щели в окнах переставало хватать, и по углам залегли тени, но кроме стола с почерневшей от грязи посудой, скамеек и двух небольших шкафов здесь ничего больше не было. Хотя нет – со стен на неё смотрели портреты. Та же женщина со строгим взглядом, усатый мужчина и братцы-близнецы, теперь каждый по отдельности. Им что, не находилось других занятий, кроме как красоваться для всех этих картин? На гнилой обивке висело ещё несколько изображений цветов и птиц в маленьких рамках. Совсем маленьких рамках.

   Анна увидела всё это мельком, она искала... Нет, рядом не виделось никого, кто бы мог отругать её за разбитую чашку.

   Ни души.

   Женщина с портрета смотрела так недобро, её чуть навыкате глаза словно пытались прожечь в Анне дырку. А эти кудрявые мальчишки не иначе как смеялись над ней, дескать, вот она и попалась, и теперь получит хорошую порку.

   Анна отвернулась от них. Сердечко её, до того едва не выпрыгнувшее из груди, забилось чуть спокойнее.

   Зря она ушла от Тими и... Рома.

   Вдруг Анна снова ахнула.

   А если говоривший спрятался в одном из шкафов?

   – Что за глупость! – отругала она себя. – Если разговаривать сама с собой в таком тихом месте, ещё и не такое привидится.

   Наверно, её испугал голос кого-то из мальчишек, донёсшийся снизу. Дураки, они и есть дураки. Анна оправило сарафан, приложила к разгорячённым щекам напротив ледяные ладони. И пошла в следующую комнату.

   А разбившуюся чашечку всё же жалко.

   Покинув малую гостиную, Анна оказалась в коридоре, что убегал налево к заколоченному окну в дальней стене. По обе стороны от него располагались двери комнат. Некоторые были раскрыты, словно приглашали войти и посмотреть, что за ними.

   Справа коридор упирался в устроенную особняком комнату. Почему же эта комната сделана отдельно?

   Туда она и направилась для начала.

   Прикрывающие входную дверь бархатные портьеры отвалились и лежали на полу грудой тряпья. Вновь пришлось побороться с неуступчивой, разбухшей от сырости створкой. Отбив плечо, Анна всё же добилась своего. Так всегда учила поступать мама.

   Отец, когда мама грозилась уйти от него, обещал найти и убить её. Говоря это, он, как это в основном и случалось, был пьян вдрызг. Но она всё равно собрала вещи в узлы, пока он в очередной раз валялся на полу в хмельном сне, взяла Анну крепко за руку и они ушли жить к маминой сестре на другой конец города. Тётка Ева приняла их, но сказал, что мама ещё пожалеет о содеянном. «Сама виновата, не сумела найти подхода к мужу и женскими уловками незаметно направлять его, и что лучше жить при муже, пусть иногда и дающим волю кулакам – ничего в этом нет больно страшного, не ты первая, ни ты последняя, такова извечная бабская доля, – чем одинокой брошенкой. Причём далеко не молодой. Это тебе совсем не тоже, что честное вдовство. Вы ж в церкви венчаны, до самой гробовой доски вместе связаны». Соседки были согласны с тёткой и осуждающе качали головами маме вослед. Отец быстро разыскал их. Приходил, кричал. Мама говорила с ним, сжимая в ладони большой кухонный нож, не позволяя себя даже коснуться. У Тими отец тоже когда-то пил, и им приходилось горько. Потом одумался и всё у них наладилось. Анна хотела бы вернуться домой, и чтоб отец стал таким, как раньше... Скоро отец умер, они его похоронили и вернулись в свой дом. Не сразу, но мама вновь начала улыбаться, хотя часто Анна замечала в её взгляде неизбывную грусть. Но так было всё же лучше для них обеих.

   Никому не позволяй обежать себя. Пусть они зарубят на носу, что связываться с тобой им выйдет себе дороже, – говорила мама.

   Оказавшись внутри комнаты, Анна мгновенно забыла обо всём на свете: про заплутавших где-то приятелей и про свой испуг.

   Мама всё же не обманывала её – конечно, нет!

   Она прошла в бывшую хозяйскую спальню. Женское чутьё безошибочно привело её сюда. Центром комнаты была огромная кровать – никогда прежде Анне не видела таких кроватей. Широченная, со столбиками по углам, до сих пор держащими шатёр-балдахин. За ним вроде угадывались холмики подушек, но ткань слишком посерела от времени, чтобы утверждать наверняка.

   Да здесь могли бы спать разом пять человек!

   Она поняла, что не простит себе, если не приляжет на эту кровать. Даже если та вся истлела насквозь. Но это вряд ли – в спальне было вполне сухо и потолок не протекал.

   Только сначала...

   Не глядя на тумбы и комоды, она проскользнула по отлично сохранившемуся паласу – обойдя несколько лежащих на нём чулков, превратившихся в пыльные комки, – к противоположной от кровати стене, где под уже не оборвавшейся портьерой угадывалась ещё одна дверка. Раскрылась та от лёгкого толчка. Не просевшая и не запертая на ключ, эта дверь ждала, когда её откроют. Может, когда её откроет именно она, Анна.

   Личный будуар сеньоры Оркридж.

   Небольшая, даже крошечная, но от того казавшаяся только уютнее комнатка. Дорогущее овальное зеркало в полный рост, в котором отразился смутный силуэт девочки, почти молодой девушки. Из-за пыли его едва можно было разглядеть, но вот, если стереть пыль... У них дома было совсем маленькое, с ладошку, зеркальце, свадебный подарок отца маме. И то треснуло, когда мама его вроде как случайно уронила. Анна увидела своё лицо в протёртой ладонью полосе. Пригладила выбившиеся из косы волосы, потом высунула язык и улыбнулась сама себе.

   На столике со множеством полочек и ящичков стояло ещё одно зеркало, круглое. По обе стороны от него – подсвечники на три свечи каждый. Сидя здесь, сеньора Оркридж прихорашивалась. А в ящичках стола она хранила свои заколки, гребешки и украшения. И ещё душистые воды! Анне чудилось, что она до сих пор ощущает аромат сирени, пробивающийся сквозь запах пыли и плесени, пропитавших весь особняк.

   Анна стояла, закусив от волнения губу, не зная, к чему ей броситься в первую очередь. То ли посмотреть, что лежит – вдруг ещё лежит! – в ящичках стола. Или покрутиться перед зеркалом? Ах, как досадно, что света совсем мало и она не рассмотрит себя как следует. Или...

   Её дыхание вовсе оборвалось.

   Одну из стен будуара образовывали створки скрытого шкафа. Ведь это... это ведь...

   Всё ещё не дыша, она взялась за ручки-шарики и дёрнула створки на себя, раскрывая их.

   Радостный девичий визг взорвал пустые пространства дома, долгие годы слышавшие лишь монотонное капание воды через дыру на чердаке да тихие воркования голубей на крыше.

   Платья! Платья!

   Анна хлопала в ладоши и прыгала как сумасшедшая.

   Они помещались в шкафу одно к одному на длинной деревянной жердочке, но каждое на своей вешалочке. Сбоку на крючочках висели накидки, шарфы, несколько капотов, чепцы, а также шляпы с лентами и вуалями, под ними внизу на полочке стояли пары башмаков с бляшками и мягкие туфли. Несколько накидок валялись небрежно скинутыми или упавшими. Но сейчас Анна смотрела только на платья.

   Их было штук десять, а может и вся дюжина! И любое в сто раз лучше её домотканого сарафана.

   Она провела по всколыхнувшимся тканям чуть дрожащей рукой. Пара жёлтых льняных с тонкими кружевами на вороте и манжетах, хотя в основном серые и тёмно-синие из тёплой тщательно выделанной шерсти. Но было одно ярко-красное с узкой юбкой и позолоченной вышивкой из столь мягкой и гладкой материи, которой Анне в жизни трогать не доводилось. Оно радовало глаз, как сочный цветок розы, посреди пустыря с сухой полынью. Такое платье если кто и мог носить, то только королева!

   Анна не могла представить в подобном наряде ту женщину на портрете с худым желчным лицом, как ни старалась.

   Прошедшие годы нисколько не сказались на платьях, и моль их не попортила. Тому явно помогла лаванда, запах которой пропитал гардероб и теперь, когда шкаф был открыт, разлетался по всей комнатке. Платья, конечно, были сильно велики ей. Но ведь это совсем неважно.

   Хватит им пылиться в тесном ящике!

   Анна встряхнула шумящей от охватившего её жара головой. Привстав на цыпочки, она потянулась к красному платью.

   ...Когда сеньор Оркридж уезжал на охоту, сеньора надевала это прекрасное платье и устраивала чаепития с приглашёнными гостями. Гости танцевали, а над особняком кружили стаи голубей. Некоторые птицы садились на подоконник и стучали в стекло клювами, прося зерна и кося круглыми глазёнками...

   Анна расправила красное платье на вешалке. Вырез у него был столь глубок, что, наверное, открывал всё до самого пупка!.. Она на миг остолбенела. Да разве такое вообще можно носить? Это же всё равно, что ходить голой у всех на виду! Странное платье сдвинулось в сторону. Рядом с ним на жёрдочке висела... сперва Анна подумала, что это мёртвая змея и с вскриком отдёрнула руку. Но, присмотревшись, она разглядела небольшую кожаную плётку с плетёной рукоятью и расщепляющимся кончиком. К этой вещи Анна не стала бы притрагиваться ни за что на свете.

   Что-то скрипнуло за её спиной.

   Мало ли что могло скрипеть в старом деревянном доме. Но за скрипом последовал ещё один звук. Словно бы кто-то осуждающе поцокал языком посреди гулкой комнаты.

   Анна почувствовала, как волна ледяных мурашек прокатилась от её плеч до самых стоп. Она медленно обернулась.

   Кажется, когда она входила в спальню, здесь было светлее, а теперь царили настоящие сумерки. Через забитые ставни едва пробивалось сероватое свечение. Не иначе, снаружи солнце почти село. Надо бы им поскорее возвращаться домой.

   Осторожно отодвинув в сторону бархатную портьеру, Анна выглянула из будуара. Спальня пустовала. Лёгкий сквозняк, тянувший через щели окна в оставленную открытой дверь, чуть колыхал свисающую над кроватью занавесь балдахина. Больше ничего здесь не двигалось.

   По углам залегли глубокие тени, в которых тонули тумбы и горбатый комод. А под кроватью тень была ещё чернее.

   Тихо и скорбно, как в доме умершего. А этот старый балдахин выглядел точно растянутый саван покойника. Тусклое сияние из окна заливало его мутным серебром, будто при полнолунии.

   Дура! Зачем ты себя пугаешь!

   Ложиться на кровать она передумала.

   Во рту совсем пересохло. Куда подевалась её палка? Она ведь всё время держала её в руке... Почему рядом с ней нет мальчишек. Пусть даже Ром с его страшилками про Уилли Кровавые Ножницы.

   Ну, зачем ты про это подумала!

   Нет, старому дому не напугать её. Вот ещё! Ей нечего бояться. Если она не будет – ни за что не будет – думать про безумного садовника с огромными, остро отточенными ножницами, которыми он подрезал кусты в парке, и которыми он потом...

   Анна тихонько заскулила.

   На платья в глубине маленького, ещё более тёмном, чем спальня, будуара она больше не взглянула и уж, конечно, не вернулась закрыть створки гардероба.

   – Я вернусь сюда, когда будет посветлее, – пообещала она себе вслух, желая разрушить окружающую тишь.

   Сама того не осознавая, осторожно, на цыпочках, лишь бы не издавать лишнего (опасного) шума, она посеменила наискось через спальню к двери.

   Может, крикнуть Тими? Его голос, даже донёсшийся издалека, ободрил бы её.

   Нет. Тогда они подумают, что она трусиха, а это вовсе не так.

   Краем глаза Анна заметила под колышущимся балдахином тёмную вытянутую тень. Гораздо большую, чем могла бы очертить забытая там подушка. На кровати Оркриджей кто-то лежал. Какой-то человек... Как она сразу его не увидела? И ведь это он кряхтел.

   Говорят, сердце может упасть в пятки. Чистая правда.

   Зачем она остановилась посреди комнаты? Почему не бежит?

   Внутренний голос кричал ей: беги! Беги! БЕГИ! Анна его не слушала. Она ведь не трусиха. В этом доме не стал бы жить даже бездомный. За все минувшие годы не нашлось таких ни среди последних пропойц, ни среди нищих.

   А потому, на кровати не лежал никакой человек.

   То была лишь тень от бокового столбика. Или ещё одно платье... Теперь Анна поняла, что заставило её остановиться, а не мчаться сломя голову вниз.

   Это платье. Наверно, сеньора Оркридж хотела взять его с собой (её любимое платье?), но за другими приготовлениями забыла расстеленным под балдахином. Судя по валявшимся на полу чулкам, в спешке она забыла не только его.

   Анна сделала маленький шажок к кровати.

   Под балдахином точно лежала не тень. Подойдя ещё ближе, она различила отогнутую в сторону руку, то есть, рукав. Без всяких ног. Конечно, их там и не могло быть.

   Она даже хихикнула над собой, раздвигая воздушный и очень неприятный на ощупь полог балдахина.

   Девочка не закричала и не упала в обморок. Так было бы милосерднее, но этого не случилось. И сердце её не перестало биться. Лишь словно застыло льдинкой и ухнуло куда-то в бездонную пропасть.

   На кровати Оркриджей, укрыв ноги тем, что прежде являлось одеялом, всё же лежал человек. Вернее, мертвец. И лежал он тут уже давно; от него исходила лишь слабая вонь гнили, отдающая почему-то запахом дыма. В куче бурого тряпья, образованной истлевшей тканью одеяла и матраса, вместе с остатками одежды, среди разросшихся на них пятен плесени покоилась высохшая мумия.

   Крупная голова, обтянутая пепельно-серой с чёрными пятнами холстиной кожи, на щеках и на лбу вспузырившейся и лопнувшей, словно от ужасных язв, так что в дырах проглядывала жёлтая кость черепа. Клочья длинных волос по бокам лысой макушки. Глаза, ввалившиеся в ямы глазниц, закрыты ороговевшими складками век. Нос усох, как и сморщенные рубцы на месте приоткрытых губ, из-под которых скалились лошадиные зубы. Мертвец словно бы спал, положив одну руку себе на грудь поверх одеяла, а вторую вытянув в бок. Анне хотелось думать, что этот несчастных бродяга так и умер во сне, лёжа на мягкой кровати, может, даже видя сон, в котором он вдруг стал богатым сеньором и у него появился свой собственный большой дом.

   – Я не боюсь тебя, я не боюсь тебя, – скороговоркой зашептала Анна, пятясь от кровати, но ещё не отпуская полог балдахина.

   А если это вовсе не бродяга, а сама сеньора Оркридж?

   Сумасшедший Уилли задушил её во сне. Других он тоже убил и спрятал их тела, а её оставил лежать на кровати. Может, потом он приходил и ложился рядом, смотрел на неё и гладил её волосы. Пока кара Божья не сожгла убийцу в его хибаре в парке...

   Нет-нет-нет-нет-нет!

   На кровати лежал труп мужчины. Мужчины, а не женщины.

   Рука у Анны дрожала. От того ли, нет ли, она всё не могла разжать пальцы и скрыть за занавесью от глаз ужасную картину.

   – Твой кот разодрал моё лучшее платье, Уилли! Будь ты проклят вместе с этой гадиной!.. Если ты не повесишь его сегодня же – я сама сделаю это! Клянусь всеми Силами Небесными! Я покончу с ним! А потом и с тобою, пьяная ты скотина! Сейчас ты отведаешь моей плётки!

   Сначала Анна услышала чёткий и переполненный яростью женский голос. Но она не успела даже вскрикнуть, как ещё больший ужас перехватил ей горло жёсткой хваткой. Голова мертвеца начала поворачиваться к ней в чёрном углублении подушки. Его волосы прилипли к наволочке и теперь с хрустом отрывались от черепа вместе с кусками кожи, похожими на полоски тонкой бумаги. Мумия разлепила зенки, явив два мутных бельма. Два стеклянных шара, вращающихся в провалах глазниц, будто ни к чему не прикреплённых изнутри.

   Морщинистые губы-рубцы разошлись в стороны, дыра на месте рта растянулась в кривозубой ухмылке. Мертвец отодрал от матраса негнущуюся руку. Медленно, рывками потянул её к Анне. Желая схватить и затащить к себе на погребальное ложе. Чтобы, чтобы... Ногти на его костлявых пальцах отросли, превратившись в когти, под них набилась грязь...

   Всё это время Анна стояла каменным изваянием, не способная ни шелохнуться, ни отвести взгляда.

   Чмок.

   Мумия сложила остатки губ в трубочку и сухо чмокнула, посылая ей воздушный поцелуй. Поцелуй... Из её пасти вылетело облачко серого праха, похожего на пепел.

   Только тут ноги вновь стали принадлежать Анне. И она кинулась из комнаты, захлёбываясь в безудержном визге.

   Оглянувшись в дверях, девушка увидела, как под упавшим пологом балдахина тёмный силуэт сел в кровати.

   Анна вылетела из спальни, едва ли что-то соображая.

   Бежать! Бе-бе-БЕЖАТЬ!

   Но, куда она бежит? – вспыхнула запоздалая мысль.

   Она должна была оказаться в гостиной с чайным столиком и лестницей, ведущей на первый этаж, но не в длинном коридоре с отваливающейся от стен обивкой и глядящими друг на друга дверьми по обеим его сторонам.

   Она свернула не туда!

   Анна резко остановилась, задохнувшись от собственного визга.

   Назад! Скорее назад! Пока он... пока оно не...

   Она рванулась уже в обратную сторону, грохоча башмаками по настилу пола. Нога запнулась за устилавшую коридор дорожку, та сгреблась волнами. Анна растянулась во весь рост, отбив колени и едва не откусив себе язык клацнувшими зубами. Весь воздух выбило из груди. Тут уж было не до крика. Анна заревела.

   Дверь комнаты прямо перед ней растворилась с протяжным душераздирающим скрипом, перекрыв собою половину коридора.

   Анна на миг проглотила забивающие дыхание слёзы. Чувствуя, что того и гляди готова грохнуться без чувств – но что ей никак нельзя делать этого – она поднялась с пола. Куда идти? Окно за её спиной забито. И даже, если бы это было не так, как бы она спустилась со второго этажа? Выход отсюда имелся только один.

   Дверь в спальню Оркриджей оставалась закрыта – она успела её закрыть! И на пути к лестнице Анна никого не видела. Закусив губу и зажав для верности рот ладошкой, чтобы заглушить исходящие из него всхлипы, она тихонечко пошла вдоль самой стены, подальше от раскрытой комнаты.

   Поравнявшись с проёмом двери, она не смогла удержаться и заглянула внутрь.

   В комнате царила угольная темень, а горящие в ней свечи только усугубляли её черноту. Тьма всасывала в себя хлипкую желтизну дрожащих огоньков, но они всё же позволяли кое-что разглядеть. Широкий стол со стоящими на нём подсвечниками и стену позади, обитую деревянными панелями, покрытыми лаком, кажется, ярко-красным, как то платье в шкафу.

   На стене висели головы животных.

   Должно быть, это были трофеи сеньора Оливера. Здесь имелась голова матёрого кабана-секача с торчащими из пасти клыками и серого волка, с ветвистыми рогами голова лося и с закрученными у животного, похожего на козла.

   Анна разглядела их лишь мельком. Её взгляд приковал к себе один-единственный трофей, расположенный в центре охотничьей коллекции Оркриджа. Голова того мертвеца, что лежал теперь в его спальне на его кровати. Прямо над ней торчали вбитые в стену ржавые ножницы с широкими лезвиями и дужками, в которые легко бы пролезли ладони Анны. Язык мертвеца вывалился изо рта длинным, влажно лоснящимся в отблесках свечей слизняком. Как у собаки. Выкаченные бельма по-прежнему вращались в глазницах двумя шарами. Пряди волос свисали бы ниже плеч, если бы имелись плечи.