Текст книги "Я не боюсь (СИ)"

Автор книги: Максим Ковалёв

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 6 страниц)

   Почему я снова стою на месте и смотрю на это?

   Истеричный голос в голове кричал и молил её бежать.

   Голова мертвеца вдруг дёрнулась на удерживающем её крюке. От толчка огромные ножницы вывалились из стены и грохнулись на стол, едва не свалив на нём все подсвечники. Анна раскрыла рот. И только. Глаза её, не моргая, взирая на происходящий кошмар. Голова на крюке дёрнулась сильнее, на этот раз слетев с него. Словно капустный вилок она с глухим треском ударилась о столешницу, отскочила на пол и покатилась точнёхонько к раскрытой двери.

   Анна отступила на шаг, не сводя с живой головы взгляда. А та выкатилась в коридор и остановилась, развернувшись к ней лицом. Голова жутко ухмыльнулась, а затем послала Анне ещё один поцелуй. Высунулся непомерный язык, что сладострастно облизал высохшие губы, покрытые дырами щёки и весь подбородок. Язык уполз обратно в тёмную дыру рта. Оттуда же донёсся мужской рык:

   – Уилли! Розы совсем засохли – ты когда поливал их в последний раз? Твой папаша никогда не забывал про цветы, даже когда совсем свихнулся под конец!.. Твой паршивый кот опять лазил на голубятню и задрал двух птиц! Он их не жрёт, а лишь отгрызает головы. Моё терпение лопнуло! Слышишь меня, Уилли, – оно лопнуло!

   Анна пятилась от головы и исходящего из неё голоса.

   – Уилли! Ты доигрался!

   На этот раз из глотки мертвеца вырвалось не дыхание тлена, а похожий на чёрное облако рой мух. И все они единой плотной кучей устремились к Анне.

   – Ты доигрался! Слышишь меня – ты доигрался!

   Она замахала руками, отбиваясь от облепившей её жужжащей массы, и побежала по коридору. Мухи копошились в волосах и лезли в глаза, так что, их невозможно было открыть. Она бы вопила во всю мощь своего звонкого девичьего горла, но мухи набивались в рот и в нос. Они были повсюду. Анна несвязно мычала, хлопая себя ладонями по лицу, развозя по щекам и лбу тёплую жижу, в которую обращались их раздавленные тельца.

   Она слепо билась во все встречные двери, лишь бы отгородиться от преследующей её тучи. Какие-то из дверей были открыты, она это точно помнила! Но сейчас все комнаты оказались заперты. Анна бежала всё дальше по коридору, прикрыв лицо руками, едва различая дорогу в щели меж пальцами.

   Бежала прочь от лестницы.

   Одна из дверей под её нажимом отворилась.

   – Мама! Уилли ударил нас! – детские голоса обрушились на Анну, едва она перешагнула порог.

   Это была комната тех близнецов с картины или одного из них.

   – Он пугал нас своими ножницами! Говорил, что выколет нам глаза, если мы ещё хоть раз подойдём к его домику в парке!

   Невыносимо! Анны бросилась прочь из комнаты. У неё закружилась голова. Уши заполнило жужжание тысяч мух, чьи маленькие цепкие лапки щекотали ей шею и кожу на ногах даже под сарафаном. Она задыхалась, пытаясь дышать, кричать и сплёвывать лезущих в рот мух одновременно. Ударяясь лбом и локтями о стены коридора, Анна уже ничего не видела и потеряла всякую ориентацию. В любой момент она могла наткнуть за лежащую на полу голову...

   Стена под её рукой исчезла. Анна чуть приоткрыла глаза. Она оказалась ещё в одной комнате. И сразу захлопнула за собой дверь. Осыпался вихрь пыли. Но она отсекла от себя большую часть мушиного роя. Стало чуть легче, хотя ещё десятки крылатых зараз продолжали кружиться над ней.

   – Мама, мамочка! – ревела она. Мушиные тельца хрустели под пальцами, выплёскивая на них своих внутренности.

   Анна совсем не различила, что это была за комната. Выйти в коридор она не могла, но здесь имелся выход на балкон. А там чистый воздух и возможность позвать на помощь!

   Балконная дверь открылась легко, правда, из неё вылетело одно из маленьких стёклышек, разбившееся при падении. Анна выскочила наружу, избавившись ещё от части мух. Остальных она теперь могла передавить. А если залетят другие, то и их тоже!

   Свежий ветер коснулся её горящего зарёванного лица. Пылающий диск солнца уже наполовину опустился за горизонт. Он сам и всё небо вокруг него было алым. Анна видел далеко окрест. И весь мир, что она видела, затопил расплавленный алый закат.

   Как красиво смотреть на это сверху – ещё подумал она, на миг даже забыв обо всех только что пережитых страхах.

   Настил балкона под её ногами проломился, словно был сделан из тонких сухих веток. Покосившиеся перила вместе с самой Анной с треском ухнули вниз. Она успела лишь коротко вскрикнуть и взмахнуть руками.

   ...Распластавшееся тело девочки лежало на земле среди гнилых досок. Глаза её закрыты, а по уткнувшейся в траву щеке медленно стекает кровавый сгусток.

   Его окружал мрак и ничего кроме мрака. И чем дольше он находился в нём, тем мрак становился плотнее, тяжелее, опаснее. Ром звал Тими, пока голос не охрип от криков и слёз. Тот всё-таки появился, подарив счастливую надежду, а потом снова ушёл. Сколько Ром ни звал, Тими уже не возвращался.

   Он больше не мог лежать на одном месте в пяточке блеклого света, проникающего в подал через проломленную им дыру. Ведь с тем, как снаружи ночь подменяла остатки дня, мрак постепенно поглощал и этот маленький пяточёк. Ром не мог оставаться здесь в одиночку. Он не мог... Потому он встал с земляного пола и пошёл искать выход. Должны же были раньше сюда как-то спускаться. Хватит с него дурацких приключений. Тими с Анной пусть как хотят, а его уже дома заждались.

   Ром собрал волю в кулак, запретив себе думать о тех страхах, что возможно скрывались в глубине старого подвала. Скрывались многие годы, пока особняк стоял запертым от остального мира. Таились... Он не будет глазеть по сторонам, пытаясь что-то высмотреть. Ему лишь начнёт мерещиться всякая жуть. Он просто должен найти выход. Найти дверь наверх даже в кромешной тьме не так уж и сложно. Он сможет.

   Сначала Ром думал, что при падении сломал себе ногу. Боль была невыносимой. Какое-то время он мог лишь кричать. И он кричал. Потом боль поутихла, и тогда заглушаемый ею страх выполз из уголков его сознания.

   Тими не откликался, – наверно, сбежал, бросив его здесь. А ещё лучший друг называется.

   Ром старался слишком не наступать на больную ногу. Он вновь посмотрел на неровный край дыры над головой. Не допрыгнуть, как не пытайся. Поддёрнул великоватые портки. Их ему перешили из старых отцовских штанов и чуть не рассчитали. Отец со смехом сказал, что зато будет куда расти. Тогда Ром вдоволь насмеялся вместе с ним. Сейчас-то ему не до смеха.

   Ром огляделся. Ничего не увидел. Вернее, почти ничего. Только смутные очертания каких-то перегородок. Он находился в тесной клетушке со стенами, сколоченными из досок. Прихрамывая и ещё немного хныкая, поковылял искать дверь к своему спасению. Не стоило ему распускать нюни, как какому-то малолетке, но он ничего не мог с собой поделать. Да и не пытался. Когда оказываешься в столь жутком месте да ещё с почти переломанной ногой – тут любой завоет в голос. Любой.

   Если двигаться и что-то делать, становится уже не так страшно. Его вытянутая вперёд ладонь нащупала грубую перегородку. И для чего Оркриджы настроили тут такого? Вернее, не они, а их слуги. Эти богатеи вряд ли вообще хоть раз спускались в свой подвал. Ещё ручки запачкаются – ну что вы, нет-нет-нет, ни в коей мере.

   Изнеженные задавалы – вот кто они. У самого-то у него отец был простым каменщиком, а мать прачкой. Жить в таком домине, где мог бы разместиться едва ли не десяток семей, это разве не чистой воды придурь? Сами-то они жили в двух комнатах и когда у его младшего братца резались зубы, и он ревел всю ночь напролёт, никто из них не мог сомкнуть глаз, пока мать не успокаивала этого вопящего поросёнка.

   Ром оглянулся на светлую дыру в потолке. Никого.

   Ну, куда же он ушёл? Не убежал же он, в самом деле.

   Большой дом ладно, но у Оркриджей ещё и слуги были! Готовили им еду и выносили за ними ночные горшки. Разве любой нормальный человек не может сам за собой вынести горшок? Не удивительно, что в городе хоть и восхищались парком с особняком, но самих Оркриджей не любили. И вообще, говорить о них лишний раз никто не хотел. А если кого-то особо донять с расспросами, то и затрещину получить недолго. Если бы не история с Уилли, про их семейство, не иначе, совсем бы забыли.

   Но Уилли Кровавые Ножницы делов наворотил.

   Версий, что же именно спятивший садовник сделал с богачом Оливером, его жёнушкой и детишками, насколько знал Ром, существовало не менее дюжины. Жаль, если Тими прав, и все они были лишь выдумкой.

   Обшаривая пространство клетушки, Ром наткнулся на горы ящиков, с гнилым хрустом ломавшихся от его несильных толчков. Он едва не повалился на них, лишь кое-как сумел ухватиться за перегородку. Пальцы коснулись чего-то мягкого и влажного. Ром пригляделся, почти уткнулся носом...

   Плесень. Плесень покрывала доски стен сплошным ковром.

   Он поспешил вытереть ладонь о штанину. И вновь услышал сдавленное хныканье, доносящееся из своего горла.

   Тими-предатель! И Анна ничем не лучше! Затащила их сюда, на ночь глядя. Ведь никто из взрослых не знает, куда они пошли. И никто вовек не подумает искать его в подвале: ни папа, ни мать, ни дядька Пиклюс. Никто! От него не найдут даже тела. Его, как и всё тут, укроет плесень, и через несколько лет постепенно, никуда не торопясь, плесень переварит его останки.

   Но он не хочет идти на корм плесени! Да и что он всё заладил про эту плесень, будто ему не о чем больше подумать.

   Друзья бросили его здесь, словно желая его смерти...

   Не ныть, нельзя ныть... надо быть...

   Только сейчас Ром почувствовал запах. Прежде тот, должно быть, был вовсе удушающим, а теперь поослаб. В подвале воняло гнилью. Но не как пахнет гниющее дерево, или порченые овощи. Другая вонь, чуть сладковатая... Оркриджы хранили в этом месте свои припасы, а когда уехали, их репа с капустой породили огромную плесневую кучу. Мшистое покрывало, похожее на взбитую перину, с бледными поганками на тонких склизких ножках, торчащими из него, вскормленными на питательном перегное. Это их вонь.

   Репу Ром не любил до тошноты. Мать готовила её постоянно – варёную, тушёную и даже мочёную! – ведь та стоила мешок за медяк. Теперь он возненавидел её ещё сильнее.

   Все овощи здесь давно сгнили, но запах разложения глубоко въелся в деревянные стены. И плесень никуда не делась, а лишь всё больше разрасталась. По её пушистому ковру наверняка ползало полно всяких насекомых, но в полутьме он их не видел. Кроме того, ему хватало чего бояться и посильнее.

   Ром шарил руками по перекрытиям, не обращая внимания на уколы заноз, впивающихся под когти, лишь хныкая и чуть-чуть стоная, когда опирался на подвёрнутую ступню. Он искал выход. Как-то же в эту клетушку заходили? Её ведь не могли заколотить.

   Он нашёл дверь. Не заколоченную, только прикрытую. От его нажима она легко отвалилась и грохнулась на пол. Ром издал победный возглас. Со всей доступной поспешностью он выбрался из заплесневелой западни.

   Глаза попривыкли к темноте. Хотя светлее она не сделалась. Если бы он вовсе закрыл их, ничего бы особо не изменилось. Но не такой уж большой этот подвал, чтобы пришлось слишком долго искать в него спуск.

   Бредя по проходу с всё тем же земляным полом – может, когда-то тот и был застлан досками, что давно сгнили, – Ром натолкнулся ещё на несколько деревянных перегородок по обеим его сторонам, ведущих в другие клетушки. Оркриджы, похоже, привыкли иметь большой запас продовольствия.

   Ром сдавленно хмыкнул.

   Обжоры и дураки. Всё равно все их свиные окорока и гусиные паштеты сгнили, как и овощи.

   Была бы у него свеча, он бы вмиг нашёл выход, а не тыкался куда неведомо, словно слепой крот. Если он запнётся обо что-то и всё же сломает ногу, то точно не выберется отсюда. А он должен выбраться. По-другому быть просто не может.

   Дрожа от царившего в подвале застоявшегося холода (не от страха ведь?), Ром нащупывал дорогу не только руками поверху, но и здоровой ногой внизу. Как же темно. Разве не должен он был уже упереться в какую-нибудь стену?

   За своим сбивчивым дыханием Ром расслышал тихий писк, а затем что-то шустрое пробежало по его башмаку. Ногу он отдёрнул, но даже не вскрикнул. Мышей он не боялся. Те всегда предпочтут сбежать от человека. И что они тут жрут? Плесень с гнилью? Или копошащихся в них червей? Или может друг друга? Он слышал, что крысы иногда съедают собственные выводки, если нет другой еды.

   Гадость. Об этом лучше тоже не думать.

   Ром утёр рукавом бегущий по щекам пот. Привалившись задом к очередной перегородке, при этом опасно накренившейся, он остановился немного перевести дух.

   Он провалился в подвал старого заброшенного дома. Ну и что. Случается, бывает, всякое говно, как говорил порой отец. Но потом всё всегда возвращается на круги своя. Так говорил уже храмовик в церкви. К тому же это взрослые попадают в плохие истории, а с детьми не может случиться ничего «по-взрослому» плохого. Творец на Небесах присматривает за малыми чадами. Об этом храмовик тоже говорил. Потом он ещё посмеётся над своим приключением. Настоящим приключением, а не выдумкой, которые они сочиняли, чтобы попугать друг друга, гуляя по здешнему парку. Тими ещё будет ему завидовать. А девчонки (и Анна тоже) таращить глаза, – дескать, как это он не спятил, оставшись один в кромешной тьме. Полной жутких страхов. Уж он найдёт, что им рассказать. И может, сорвёт несколько поцелуйчиков (и у Анны тоже). Всем девчонкам нравятся герои... Скорей бы только его приключение закончилось. Скорей бы наступило это «потом». Он даже сходит в церковь и поставит свечку.

   Кругом было темно, но ещё и совершенно тихо. Как будто прямо над ним не ходили Тими с Анной. Но, если они сбежали, то никто и не ходил, и половицы не скрипели не под чьими шагами.

   Нет, Тими не сбежит. Он его лучший друг. А Анна самая смелая девчонка, какую он знает. Они просто не знают, как ему помочь.

   Если всё же нет... Он продолжит бродить во мраке, натыкаясь на стены, сколько хватит сил. Потом упадёт. Будет долго-долго плакать, зовя на помощь, ещё на что-то надеясь. Всё напрасно. Тогда ему останется лишь умереть. И он умрёт.

   С новой силой хлынули горячие ручьи. Ром ощутил на губах соль. Он уже не думал, что рыдает как девчонка. Да если бы кто увидел его в этот момент и назвал девчонкой, – он расцеловал бы его от счастья!

   Сверху словно протопал огромный бык. Доски пола первого этаж заскрипели, с них в глаза Рому осыпалась пыль. Звук шагов накатил и стал отдаляться.

   Ром отвалился от перегородки и поспешил за ним в след.

   – Тими! Это ты?! – закричал он так, что сам испугался своего надрывного вопля. – Тими! Я здесь! – И уже тише: – Не бросай меня тут!

   Он бежал, цепляясь руками за доски стен, бежал наугад, ничего не видя, совсем не различая дороги, бежал за звуком шагов, давно затихшим наверху. Он плутал один в подземелье, в бесконечной пещере в самой глубине непроницаемых земных недр.

   Если бы он служил у Оркриджей как мать Анны, не соглашался бы спускаться в этот подвал, даже имея самый яркий фонарь! Даже если бы за ним гнался безумный Уилли со своими ножницами, чьи лезвия в локоть длиной, чтобы удобней срезать лишние побеги на кустах и не только...

   Не слушать гадкий голосок в голове, что нашёптывает всякие ужасы. Ему вообще ни о чём не надо думать. Просто идти вперёд.

   Где-то здесь должна быть дверь.

   Ром подтянул штаны, утёр нос, из которого вдруг потекло (это всё от холода, – сказал он себе). Он вытер что-то как вода. Иногда у него начинала идти кровь носом, тогда приходилось долго лежать с запрокинутой головой и куском льда – если была зима – на переносице. Слава Богу, сейчас не кровь.

   Когда проход меж двумя рядами клетей, где он шарахался от стены к стене как пьяный, закончился, и Ром очутился в пустом пространстве без всяких опор, он даже растерялся. А уж когда чернильный мрак разрезала полоснувшая его по глазам слепящая вспышка света, тут уж Ром не сдержался и завопил дуриком.

   Он рванулся бежать. Бежать и орать во всё горло! Хромая нога заплелась. Ром растянулся на земле, скорчившись и прикрыв лицо ладонями. Волна боли, хлынувшая из вновь подвёрнутой ступни, пресекла его крики... Он лежал некоторое время без движения, ощущая, как по штанам расплывается тёплая мокрость, способный лишь дрожать и хлюпать носом. Ром плакал, пока боль в ноге всё же не отступила.

   Свет продолжал освещать пространство подвала. Ром видел его сквозь пальцы. Он уже не казался таким слепящим. Скорее тусклым. Ром убрал ладони от лица и посмотрел вверх.

   Источником света служил рожок масляной лампы, висевший на стене. Стеклянный колпак, прикрывающий пламя, закоптился, и с него свешивались бороды паутины. Лампа едва разгоняла мрак. Конечно, Рома испугала не яркость света, а его внезапность.

   И то, что лампа зажглась словно бы сама по себе.

   Если рассуждать здраво, кто-то всё же должен был приподнять колпак и поднести горящую лучину. Но Ром не заметил никаких горящих лучин. Пламя вспыхнуло сразу. Лампу никто не зажигал.

   Он скосил глаза чуть правее. Там, у самых балок, помещалось подвальное оконце. Маленькое и узкое, хотя и не такое узкое, чтобы при желании он не смог бы через него пролезть.

   Выход.

   Тут уж мигом забылись все странности. Ром кое-как привстал с земли. Сначала на колени. Потом, очень осторожно на ноги. Подвёрнутую ступню он старался держать на весу и не ступать на неё. Его пошатывало, но он держался.

   Ром подтянул штаны. Поморщился, ощутив их мокрость; они все были извожены в земле. Мать его убьёт. Ну и пусть. Лишь бы ему снова увидеть мамулю.

   Медленно делая шаг за шагом, он побрёл к лампе и оконцу над ней. Теперь, когда в подвале имелось освещение, всякие глупые мысли чуть рассеялись в его голове.

   Они как тараканы, – подумал Ром. Если кругом мрак, выползают из щелей, где до того прячутся невидимые. И начинают копошиться. Но, стоит загореться свету, тут же разбегаются и вновь их как ни бывало.

   Ещё не дойдя до оконца, Ром понял, что оно ему не поможет. Достать до подоконника он ещё, пожалуй, достанет. Но и только. Ни подтянуться, ни, тем более, забросить на него ногу было уже ни в его силах.

   Он стоял, задрав голову, и смотрел на блеклый свет, с трудом пробивавшийся через доски, которыми было забито окно, к тому же засыпанные с другой стороны палой листвой и грязью.

   – Спокойно парень, – сказал он себе. – Ты нашёл выход. Сделал самое главное. Теперь осталось придумать, как им воспользоваться.

   Для начала ему надо что-то подставить, чтобы залезть повыше.

   – Молодчина! – радостно выдохнул он. – Да ты – голова!

   В тех клетушках, что он минул, если что и могло сохраниться, то только рухлядь, покрытая плесенью. А ему нужен крепкий бочонок или лучше какой-нибудь табурет. И палка – выбить доски.

   Ром огляделся. Справа начинался проход, из которого он вышел. Словно туннель, ведущий в кромешный мрак. Туда ему возвращаться никак не хотелось. Слева же помещалась дверь. Не хлипкая створка клетушки, а крепкая дверь, обитая железными полосами. И вела она – нет, вряд ли наверх, но и не в очередной узкий закуток. Стены отдельной комнаты посреди подвала были сложены из кирпичей с проступающими меж ними потёками крепёжного раствора. Никто их не обмазывал глиной и не белил (его отец сделал бы гораздо лучше). Если где вещи и могли сохраниться от гнили и сырости, то может за ней?

   Приободрённый он потащился в каменную кладовку.

   Устраивать комнату в подвале, в холодрыге и среди всей этой мрачности? Оркриджы явно были полоумной семейкой.

   Да эта кладовка скорее походила на темницу, куда бросают преступников!

   Ром неудачно оступился. Закусил губу, чтобы не закричать. Ступня распухала, ей уже становилось тесно в башмаке. Утёр льющийся пот, судорожно дыша через рот.

   – Иди, иди. Ты же хочешь выбраться отсюда, парень. И ты же совсем не боишься.

   Врать самому себе глупо. Но и вопрос был из тех, что не требовали ответа.

   Он добрался до низкой дверки. Коснулся скрепляющих железных полос. В свете рожка лампы было видно, что они сплошь покрыты налётом ржавчины. Рыжина испачкала пальцы. Железо на ощупь показалось ледяным. В этой комнате, должно быть, было ещё холоднее и темнее, чем в остальном подвале. Чтобы это выяснить, ему придётся туда войти.

   Зачем Оркрижды только устроили себе здесь эту комнату?

   Наверно, ему всё же лучше порыться в клетях. Или вернуться назад к дыре. Может, Тими ждёт его там? Подобная мысль некоторое время крутилась в голове. Если бы Тими окрикнул его, он бы услышал. К тому же, там темень, а здесь горел свет. Одно это перетягивало всё прочее.

   Замка на двери не висело. Потому что, тут он был врезной, – скважина для ключа помещалась у правого края створки. И вот отличный вопрос: где ему раздобыть сам ключ?

   Так и придётся тащиться назад.

   Ром прищурился на что-то внизу на земле. Провёл башмаком по куче свалявшейся пыли у порога. Носок башмака сдвинул нечто железное, чей тусклый блеск он заметил до того. Ром наклонился и поднял его. Большой ключ с зубчатой бородкой и витым кольцом с другой стороны, чтобы удобнее держаться. Ржавчина как следует потрудилась и над ним.

   – Долго же ты дожидался меня дружок, – ухмыльнулся Ром.

   Он вставил ключ в замочную скважину. Повернул. В замке натужно проскрежетало на пол оборота. И замерло. Ром напрягся, пытаясь провернуть дальше, – ключ не пожелал сдвигаться с места. Тогда он дёрнул его вобратку. Тот же результат. Что-то заклинило в старом механизме. Словом, ключ встрял намертво.

   – Вот хрень! – Ром сделал ещё попытку, наваливаясь на витую дужку всем весом. Бесполезно. – Срань дрянная! – Услышь от него такие слова отец, вмиг бы уши надрал.

   И что ему теперь делать?

   – Хрень! Хрень! Хрень!

   Ром заехал по двери кулаком.

   – Дрянная дверь! Дрянная срань!

   Он двинул по ней плечом. Просто от отчаяния. Внутри у него всё поднялось и забурлило, требуя выхода.

   – Ну, почему ты не отрываешься?! Так сложно открыться, да?!

   Ещё один удар плечом.

   И Ром едва не рухнул на колени, когда створка со скрипом проехала по широкому порогу. Она вовсе не была заперта, а лишь плотно прикрыта и от времени осела в петлях!

   Подождав немного, пока уймётся дыхание, Ром вновь надавил на дверь, теперь аккуратнее. Створка оказалась толстой, но он сумел отворить её почти во всю ширь. Удобнее бы сделать, чтобы она раскрывалась наружу, где всё просторнее. Однако здешние строители рассудили иначе.

   На него пахнуло стылостью. И ещё запахом. Горьким, сернистым. Так пахло на винодельне у старика Мо, когда тот обрабатывал кувшины для заливки в них молодого вина. Похоже, он был первым, кто заходил сюда за все последние года.

   Внутри подвальной комнаты клубился непроглядный, словно бы настоявшийся за долгое время до состояния киселя, мрак. Свет лампы не мог пробить его дальше полукруга утрамбованной земли у порога.

   По коже Рома от затылка до самых пяток пробежало полчище хладных мурашек. Одно и сразу за ним второе.

   Он замер у порога, пытаясь хоть что-то разглядеть в глубине комнаты. Размеров та была невеликих, но ничего не разглядел. Отыскать здесь подставку он мог, лишь прогрузившись в темень и обследовав её на ощупь.

   Ром вдохнул полную грудь и медленно выдохнул. Затем переступил порог. Он двинулся в правую сторону, не отпуская ладони от стены, ожидая, что сразу наткнётся на подвесные полки или ящики. Шаг. Пусто. Ещё шаг – пусто и темно.

   Раскрытый проём двери остался позади блеклым пятном. Ром сощурил глаза, – он начал различать более плотную тень дальше у стены. Какой-то стол или... что-то там определённо находилось.

   Забавно будет, если дверь сейчас захлопнется. Сама по себе, как зажёгся и рожок.

   Просто обхохочешься.

   С чего бы ей захлопываться? Он её едва с места сдвинул.

   А если...

   Нечего ей захлопываться!

   А если её захлопнут? Например, старина Уилли, – не унимался мерзкий голосок в голове.

   Уилли давно сгорел в своей хибаре в парке. Ром сто раз бывал с Тими и другими мальчишками на заросшем крапивой и полынью пожарище с торчащим посреди него закопчённым остовом печи. От садовника тогда, как говорят, даже костей не нашли, – всё обратилось в пепел. Тело Уилли забрал огонь земной, а вот его душа на века вечные обречена гореть уже в пламени адском!

   Рука Рома нашарила угол комода, а может всё-таки стола.

   Оркриджы что, сносили сюда ненужную мебель, которая уже не помещалась наверху?

   И ты полагаешь, что сумасшедший Уилли, хладнокровно расправившийся с семьёй своих хозяев вместе с их маленькими детьми, сгорел во сне из-за случайно выпавшего из печи уголька?

   Тими говорит: Оркриджей никто не убивал. Что они всего лишь переехали в другой город. А садовник... он же был сумасшедший! Он мог таким образом покончить с собой!

   Конечно. Тими знает всё на свете... Значит, Уилли сжёг себя заживо? Не придумал менее мучительного способа умереть? О, нет. Убийца испугался, что народ устроит над ним расправу за содеянное, и хотел обезопасить себя. Мертвеца ведь никто не станет искать. А что поможет в этом деле лучше, чем огонь? Да такой, что не оставляет даже костей.

   Его ноги вдруг приросли к одному месту, не в силах сделать шагу ни вперёд, ни назад. Он крепче вцепился в угол комода – или стола – и на миг закрыл глаза: их всё равно заполнял мрак, но другой, не опасный.

   И зачем он, дурак, ушёл от светлой дыры? Ему что, там плохо лежалось? Там он хотя бы видел Тими и тот мог его вытащить. Что за нечистая сила дёрнула его полезть в самую темень! Зачем он это сделал? Ну, зачем? Зачем он полез в эту комнату?

   А мерзкий голосок шептал в самое ухо. Изнутри:

   Всё было совсем не так, как думают в городе, дружок. Уилли всех обвёл вокруг пальца. Заставил поверить в свою кончину, заставил сочинять про себя жуткие истории, чтоб никто не осмеливался соваться в старый особняк. Туда, где все эти годы он продолжал обитать в одиночестве. Бородатым нищим, никем не узнаваемый, в обносках он ходил в город и просил подаяния, а по вечерам возвращался в свою берлогу... И до сих пор Уилли Кровавые Ножницы живёт здесь. Конечно, не в комнатах наверху, где его может увидеть кто-то из случайно заглянувших в щели окон (те же дети-сорванцы, играющие в парке, не смотря на строжайшие запреты родителей). Нет, он устроился подальше от сторонних глаз. В самом тёмном месте, куда никто не то что, не полезет по собственной воле, но даже не подумает сделать этого. Да-да, дружок, ты уже понял, где оказался...

   Глупость!

   Ром обхватил голову ладонями и яростно затряс ею.

   Отец Тими сказал, что Уилли был лишь жалким пропойцей, сгоревшим в своей хибаре, нажравшись в усмерть и не закрыв растопленную печь. Оркриджи же просто убрались из города, где их никто не любил. И это вся правда, в которую он верит!

   А какую правду тебе расскажет сам Уилли?

   – Я выберусь отсюда! – прокричал Ром во всю мощь лёгких. Одновременно кричать и слушать разную дурь, что крутится в голове, невозможно. Вот и отлично!

   Стол или что он там нащупал, был слишком тяжёлым, его он до окна не дотащит. Темень. Какая же темень. Разве может быть такая темень, что не различить собственных рук. Ни черта не видно!

   – Господи, помоги мне... Обещаю, я больше никогда не буду бить бездомных собак и стравливать их с кошками!

   Его все бросили, и он умрёт в этом чёртовом подвале! Но этого ведь не может быть. Не может быть...

   Позади стола (всё же стола)... наверно, это кроватка. Даже две, одна подле другой. Две детские кроватки, огороженные стеночками из тонких деревянных прутьев, чтоб ребёнок не мог сам выбраться из них. Кроватки для маленьких богачей. У него-то имелась лишь подвешенная к потолку люлька. Досталась ему после сестры, а теперь перешла по наследству к его младшему братику.

   Правильно, у Оркриджей было двое детей. Это их кроватки.

   А за ними ещё стол, заваленный старой утварью: плошками и глубокими чашками, разномастными бутылками, вон металлический кубок с высокой ножкой и вроде как серебристой гравировкой. Среди всей этой беспорядочной свалки на столе Ром разглядел длинный нож с волнистым лезвием и ребристой рукоятью. На нём его взгляд задержался подольше всего. В стороне от стола, ближе к центру комнаты, помещался предмет похожий на высеченный из цельного куска гранита массивный куб. На его поверхности лежал... Показалось, что это выбеленный от времени рогатый козлиный череп. И, должно быть, это он и был.

   Только сейчас, различив детали – гравировку на кубке и пустые глазницы черепа, затянутые паутиной, – Ром понял, что видит через мрак. Его пробрала новая волна озноба. Оно и не удивительно в такой ледяной дыре. Он продрог уже до костей. Костей, бррр...

   Но почему он стал различать хоть что-то?

   Разве лампа снаружи разгорелась ярче?

   Ром перестал таращиться на стол с его содержимым и детские кроватки, брошенные здесь гнить за ненадобностью. Огляделся повнимательнее вокруг. Он же не просто так сюда зашёл.

   Нет, светильник за дверью (а масло! откуда в нём масло?) никак не повлиял на его зоркость. Источник света, что разогнал мрак, находился в самой каменной кладовке. И им не была ещё одна чудо-лампа.

   В левом от него углу, куда он до этого не смотрел, наливались холодным зеленоватым свечением (так же светились брюшки светлячков по ночам у речки) странные предметы. Три, вернее – четыре. Четыре штуки. Ром умел считать до двух дюжин, чем весьма гордился.

   Пока он таращился на них, они «разгорались» всё сильнее. И делались более узнаваемыми.

   Рома пробрала – какая уж по счёту? – волна дрожи.

   Там, в углу комнаты, стояли в ряд четыре креста.

   Раскинувшие в стороны поперечные перекладины, они были сколочены из простых досок, сколочены наспех, да и в землю воткнуты криво. Два креста повыше, а меж ними два пониже.

   Ром слышал, что гнилушки в болотах иногда начинают светиться. Но тут вряд ли был такой случай.

   Из уголка его съехавшего набок рта повисла нитка слюны. Он не замечал того. Меловая бледность растеклась по щекам, стирая здоровый румянец.

   Свечение нарастало, словно диск полной луны выступал из-за покрова туч. Уже обрисовались не только сами кресты, но и невысокие земляные холмики, над которыми они помещались. Два холмика побольше и два поменьше. Всего четыре. Четыре могилы, выкопанные во мраке подвала, где их никто никогда не увидит. Не должен увидеть.

   Ром заскулил. Он не хотел на них смотреть. Не хотел оказаться здесь, не хотел знать, кто был захоронен под этими крестами втайне от чужих глаз.