Текст книги "Последние Рюриковичи и закат Московской Руси"

Автор книги: Максим Зарезин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 32 (всего у книги 37 страниц)

Глава 16
«БОЖЬЯ ГРОЗА» НАД МОСКОВСКИМ ЦАРСТВОМ

То настало время помериться,

Уберечь, спасти землю русскую,

Извести на Руси лютых ворогов,

Не жалеть отца, мать родимую,

Ради русского царства великого.

Подметайте метлой, ветры буйные,

Рвите ворогов, песьи головы.

Над Москвою гроза собирается —

Грозный царь собирает дружинников.

Владимир Луговской. Пролог. Песня из кинофильма «Иван Грозный».

Недолгая оттепель

Весной 1566 года один за другим стали проявляться очевидные признаки политической оттепели. В апреле амнистированы казанскиу ссыльнопереселенцы. Некоторым из них даже возвратили отобранные вотчины. По ходатайству земских бояр и дворян во главе с Иваном Федоровым царь снял опалу с талантливого полководца Михаила Воротынского, вернул воеводу ко двору и возвратил значительную часть родовых вотчин. Князь Владимир Старицкий также получил назад свой кремлевский двор, прежде переведенный в опричнину, Грозный выказывал двоюродному брату прочие знаки своего расположения.

В.Б. Кобрин, рассматривая передышку в политике террора 1566 года, отмечает, что «происходит нечто до конца непонятное», расценивая странные зигзаги царской политики как попытку усыпить общественное мнение[935]935
  Кобрин В.Б. Иван Грозный. С. 73 – 75.


[Закрыть]. Наметившийся отход от репрессивной опричной политики был бы невозможен без широкой оппозиции начинаниям Грозного среди бояр, значительной части дворян и духовенства. Иван вовремя заметил растущее недовольство опричниной и оценил потенциальную угрозу. К тому же за год существования нового порядка царь, возможно, несколько охладел к своему детищу – такая реакция вполне естественна для пылких увлекающихся натур, подобных Грозному. Долго вынашиваемый план воплотился в реальность и перестал с прежней силой волновать своего создателя. Царь решил отступить от некоторых крайностей опричной политики и даже дезавуировать некоторые свои наиболее одиозные действия.

В мае «за немощью велик» оставил свою первосвятительскую кафедру и удалился в Чудов монастырь митрополит Афанасий. Каковы бы ни были истинные причины отставки митрополита, его уход выглядел как демонстративный шаг. Известно, что бывший митрополит умер в 70-е годы, то есть, по крайней мере, спустя четыре года после своей отставки, что дает основание сомневаться в серьезности болезни, его постигшей. Р.Г. Скрынников полагает, что Афанасий покинул первосвятительский пост, добиваясь упразднения опричных порядков[936]936
  Скрынников Р.Г. Святители и власти. С. 211.


[Закрыть]. Возможно, митрополиту не хватало здоровья и сил не для руководства Русской церковью, а для противодействия губительным деяниям государя с той твердостью, которую он продемонстрировал в дни утверждения опричнины.

Тогда Афанасий оказался в одиночестве, правящая верхушка проявила малодушие и недальновидность. Теперь ситуация изменилась коренным образом: элита, и прежде всего московское боярство во главе с Иваном Федоровым, не скрывала своего негативного отношения к опричному режиму. Когда осенью 1565 года князь Петр Щенятев удостоился царской награды за удачные действия против татар, он демонстративно покинул Боярскую думу и удалился в монастырь. Как показали дальнейшие события, недовольство проявляла не только родовитая знать, но и широкие слои дворянства. «И бысть в людех ненависть на царя от всех людей..»[937]937
  Полное собрание русских летописей. T.XXXTV. Постниковский, Пис-каревский, Московский и Вельский летописцы. М., 1978. С. 190.


[Закрыть]

В этих условиях Афанасий мог почувствовать, что именно сейчас на митрополичьей кафедре должен находиться энергичный и нелицемерный иерарх, кроме прочего располагающий доверием государя, которого лишился Афанасий после январских событий 1565 года. Этим критериям в наибольшей степени отвечал казанский архиепископ Герман. Бывший казначей Волоцкой обители происходил из известной иосифлянской династии Полевых, что в глазах государя выглядело залогом верноподданических взглядов архиепископа. Заметим, что в свое время именно Герману было поручено препроводить в Волоцкий монастырь осужденного собором Матвея Башкина. В казанской епархии он стал преемником первого архиерея покоренного города Гурия Руготина, бывшего волоцкого игумена.

Несмотря на безупречные «анкетные данные», Герман оказался исключением из иосифлянских правил. Не случайно ненавидевший любостяжателей Курбский отзывается о Германе с величайшим почтением. Известно, что Герман увлекался сочинениями Максима Грека[938]938
  Зимин А.А. Опричнина. С. 158.


[Закрыть]. Герман возглавил казанскую епархию в марте 1564 года и учреждение опричнины наблюдал как бы со стороны. Но с появлением в Казани нескольких десятков ссыльных ростовских, ярославских, оболенских и стародубских князей, бояр Булгаковых-Куракиных и сотни мелких помещиков владыка напрямую столкнулся с последствиями становления опричного режима. Разумеется, он общался со ссыльными и получил подробные сведения об опричных нововведениях Ивана. Очевидно, что Герман прибыл в Москву, имея твердое убеждение в пагубности опричнины.

Кандидатуру казанского владыки одобрили и государь, и церковные иерархи. Герман даже вселился в митрополичьи палаты, но митрополитом так и не стал. По сообщению Курбского, Герман принялся «тихими и кроткими словесы» убеждать Ивана отказаться от опричнины и припомнил ему «страшный суд Божий и стязания нелицеприятное кождого человека о делех, так царей яко и простых»[939]939
  Библиотека литературы Древней Руси. Т. 11. С. 449.


[Закрыть]. После этого разговора Грозный якобы передал его содержание своим «ласкателям», у которых обращение казанского митрополита вызвало взрыв негодования. «Боже сохрани тебя от такого совета. Опять ли хочешь, царь, быть в неволе у того епископа, еще горшей, нежели был ты у Алексея и Сильвестра столько лет!?». По сообщению Курбского, особенно горячо умоляли царя воспротивиться увещеваниям кандидата в митрополиты Алексей Басманов с сыном. В итоге по их наущению Германа прогнали с митрополичьего двора. При этом Грозный упрекал архиерея: «И на митрополию не возведен еси, а уже мя неволею обязуешь»[940]940
  Там же. С. 449.


[Закрыть].

Скорее всего, Курбский преувеличил критическую направленность речей Германа, а его призыв к оставлению опричнины он позаимствовал из событий, последовавших несколько недель спустя. Более вероятно, что архиерей протестовал не против опричнины вообще, а против недостойных мер по осуществлению опричной политики. Но этого оказалось достаточно, чтобы Грозный расценил слова кандидата как намерение ограничить его власть. Напоминание о Страшном суде должно было живо напомнить царю Сильвестра и его «страшилы», вряд ли для этого потребовалась помощь «ласкателей». К тому же, зная вспыльчивость Ивана, трудно представить, что он хладнокровно выслушал нотации Германа, а потом отправился к своим советникам и только после их обличений воспылал гневом и согласился выпроводить дерзкого епископа вон. Очевидно, Курбский, особо невзлюбивший Алексея Басманова (в своем первом послании Грозному он даже пишет об антихристе среди царевых советников, намекая на Басманова-старшего), постарался лишний раз выставить в черном свете Басманова и прочих царских любимцев.

После того как кандидатура Германа была отвергнута, выбор Грозного пал на игумена Соловецкого монастыря Филиппа – на первый взгляд, совершенно неприемлемой для Ивана фигуры. Соловецкий настоятель происходил из боярской семьи Колычевых. Его отец в свое время служил у отца Владимира Старицкого – удельного князя Андрея. Андрей и его сподвижники, среди которых находились и Колычевы, были казнены после неудачного выступления против правительства Елены Глинской. Правда, его родственник Ф.И. Умной-Колычев занимал в опричнине видное положение, однако недостаточное, для того чтобы влиять на решение столь важных вопросов.

Принадлежность Филиппа к мятежному боярскому роду должна была насторожить Грозного. Как полагает Г.П. Федотов, Филипп, «как по своему происхождению и по принадлежности к боярским кругам, так и по чисто церковным мотивам, возобладавшим в нем впоследствии, … вряд ли мог быть в стане поклонников нового режима, …он скорее должен быть доступен глухому ропоту против него…»[941]941
  Федотов Г.П. Святой Филипп митрополит Московский. С. 19.


[Закрыть] На далеких Соловках Филипп имел таких хорошо информированных о подноготной кремлевской политики собеседников, как игумен Артемий и протоиерей Сильвестр. Неизвестно, как реагировал Филипп на их рассказы, но, вероятно, именно благодаря снисходительности игумена Артемий сбежал из обители и благополучно добрался до Литвы, что вряд ли было возможно без запаса пищи и денег.

А. А. Зимин полагает, что неудача с иосифлянским претендентом на митрополичью кафедру заставила Грозного обратить свой взор на их оппонентов – группировку заволжских старцев и одного из их лидеров митрополита Филиппа[942]942
  Зимин А.А. Опричнина. С. 159.


[Закрыть]. Но стоит ли вслед за А.А. Зиминым причислять Филиппа к нестяжателям? И да, и нет, поскольку к этому времени изменились и последователи Нила Сорского, и иосифляне, а былые противоречия заметно сгладились. Пример – противоречие между партийной принадлежностью и поступками и пристрастиями Германа. Вот и Филипп, превративший Соловецкую обитель в образцовое хозяйство, плохо вписывается в привычный образ нестяжателя. Последним истинным заволжцем можно считать игумена Артемия. С его ссылкой распалась и нестяжательская партия, после чего оказалось, что и иосифлянам, которым не с кем было бороться, незачем, как прежде, крепко держаться друг друга.

Вакханалия террора, безусловно, напугала волоцких питомцев, в поддержке которых царь давно уже не нуждался. Иосифлянская теория «божьей грозы» поблекла перед повседневной практикой опричнины. Незатейливые компиляторские опыты св. Иосифа казались примитивными, узкими и даже безобидными в сравнении с изощренным глобальным антихристовым мировоззрением Грозного. Инстинкт самосохранения подталкивал иосифлян к объединению со всеми, кто был способен противостоять грядущей катастрофе. Возможно, именно предлагаемому союзу между вчерашними врагами и собирался воспрепятствовать Иван, стараясь возбудить прежнюю ревность между церковными партиями. В этом смысле предположение А.А. Зимина верно – Иван показал иосифлянам, что в случае неповиновения он готов обратиться к их извечным оппонентам. Но в обстановке вакханалии террора вряд ли на кого-то могли подействовать подобные «страшилы».

Соборный бунт

В мае 1566 года в Москву прибыло литовское посольство во главе с Ю. Ходкевичем. Посланники короля Сигизмунда предложили Грозному произвести раздел Ливонии, который предусматривал сохранение за сторонами занятых ими к данному моменту территорий. Царь и его советники расценили этот демарш как признак слабости Литвы и принялись требовать признания прав Москвы на двинские крепости, включая Ригу, что было совершенно неприемлемо для Вильно. Ход переговоров якобы побудил Ивана созвать Земский собор, чтобы спросить мнение о позиции Москвы в отношении предложений литовского посольства.

Участники собора проявили не больше дальновидности, чем кремлевские дипломаты, и высказались за продолжение войны. Впрочем, к тому времени переговоры и так уже зашли в тупик, и на их ход мнение Земского собора никак не повлияло. Очевидно, что внешнеполитический вопрос послужил для Ивана поводом, чтобы подать знак благоволения к служилым слоям, которых он полтора года назад огульно обвинил в измене. Но вряд ли царь полагал, чем обернется его уступка.

Собор, в котором впервые широко было представлено земское поместное дворянство и участвовали делегаты от торговых и посадских людей, закончил свою работу 2 июля. К этому времени игумен Филипп еще не прибыл из Соловков, о чем можно судить по отсутствию его подписи в соборном приговоре, к которому прикладывали руку даже простые монахи. Между тем его приезда ожидали не только церковные иерархи и царь. Созыв собора дал возможность двум сотням дворян и детей боярских встретиться и обнаружить общее негодование насилием, творимым над земщиной. Они решили воспользоваться случаем, чтобы потребовать от царя отмены опричнины, ссылаясь на свои заслуги перед государем[943]943
  Садиков П.А. Очерки по истории опричнины. М. – Л., 1950. С. 29.


[Закрыть].

Более трехсот представителей земщины, в том числе и придворные царя, явились во дворец с протестом против бесчинств и злоупотреблений. «Все мы верно тебе служим, проливаем кровь нашу за тебя. Ты же… приставил к шеям нашим своих телохранителей, которые из среды нашей вырывают братьев и кровных наших, чинят обиды, бьют, режут, давят, под конец и убивают». За устным выступлением последовала подача челобитной, скрепленной подписями ходатаев[944]944
  Полное собрание русских летописей. T.XXXTV. Постниковский, Пис-каревский, Московский и Бельский летописцы. С. 190.


[Закрыть].

Точная дата выступления земцев неизвестна. Замысел акции протеста созрел во время созыва собора, но вряд ли она состоялась в дни его работы или сразу по завершении. Челобитчики знали о пустующей митрополичьей кафедре. По Москве носились слухи о кандидате на место предстоятеля и о его скором прибытии в столицу. Совместное – вкупе с будущим митрополитом – выступление имело больше шансов на успех. Репутация благочестивого игумена и протекция неформального лидера оппозиции Ивана Федорова порождали у земцев надежду встретить в лице Филиппа единомышленника. И соловецкий настоятель, хотя бы частично, эту надежду оправдал. В Москве ему, возможно даже против желания, сразу пришлось включиться в политическую борьбу.

Свое согласие занять митрополичью кафедру Филипп сопроводил конкретными политическими условиями. «Лета 7074 (1566) Июля 20, понуждал царь и великий князь Иван Васильевич всея России со архиепископы и епископы и с архимандриты и совсем собором… игумена Филиппа на митрополию. И игумен Филипп о том говорил, чтобы царь и великий князь оставил опришнину; а не оставит князь опришнины, и ему в митрополитах быти невозможно; … а соединил бы воедино, как прежде было. И царю великому князю с архиепископы и епископы в том было слово, архиепископы царю и великому князю о том били челом о его царскому гневу; и царь и великий князь гнев отложил, а игумену Филиппу велел свое слово молвити архиепископам и епископам, чтобы игумен Филипп то отложил, а в опришнину и в царский домовой обиход не вступался, а на митрополью бы ставился;

а по поставленьи бы, что царь и великий князь опришнины не ставил, и в домовой ему царский обиход вступаться не велел, и за то бы игумен Филипп митропольи не отставливал, а советовал бы с царем и с великим князем, как прежние митрополиты советовали с отцом его… И игумен Филипп по царскому слову дал свое слово архиепископам и епископам, что он, по царскому слову и по их благословению, на волю дается стати на митрополью, и в опришнину ему и в царский домовой обиход не вступатися, а по поставленьи за опришнину и за царский домовой обиход митропольи не отставливати»[945]945
  Федотов Г.П. Святой Филипп митрополит Московский. С. 53.


[Закрыть].

Сомнительно, чтобы все вышеперечисленные события произошли в один день. Из данного отрывка официального акта, составленного при вступлении Филиппа в должность, развитие ситуации представляется следующим образом. Сначала на архиерейском соборе в присутствии государя Филипп выступил против опричнины, что, естественно, вызвало гнев царя, первой реакцией которого было дать отвод строптивому кандидату на митрополичью кафедру. Но иерархи били челом Грозному, чтобы он оставил свой гнев; они настаивали на выборе соловецкого игумена и одновременно предлагали компромиссный вариант: Филипп более не покушается на существование опричнины, которая рассматривается как личный удел государя, его «домовый обиход». Вместе с тем митрополит выговаривает себе право давать советы царю и печаловаться за опальных, упраздненное с учреждением опричнины.

Митрополит Филипп

С учетом этих оговорок на новом архиерейском совещании и «понуждал» Грозный соловецкого настоятеля «стати на митрополью». Следовательно, на 20 июля приходится заключительная часть дискуссии вокруг поставления нового митрополита, продлившейся, очевидно, несколько дней. Именно в этот день Филипп согласился с предложенным компромиссом, с которым, заметим, не согласился Герман, подписи которого нет на акте 20 июля. Это дало Г.П. Федотову основание полагать, что не все епископы были склонны благословить эту капитуляцию перед царем: «Для них, как и для Филиппа, опричнина, вероятно, представлялась слишком серьезным препятствием к миру в церкви и государстве»[946]946
  Там же. С. 54.


[Закрыть].

Демонстративное неповиновение земцев и митрополита безусловно встревожило Ивана. А.А. Зимин полагает, что демарш участников собора привел к тому, что в течение нескольких месяцев (вторая половина 1566 г. – первый квартал 1567 г.) были заморожены все военно-административные назначения до проведения тщательной проверки на причастность кандидатов к выступлению участников собора[947]947
  Зимин А.А. Опричнина. С. 139.


[Закрыть]. На выступление земцев Иван немедленно ответил репрессиями. Все челобитчики были схвачены и заключены в тюрьму. Возможно, это обстоятельство и повлияло на решение Филиппа принять митрополичий сан, не «вступаясь в опришнину». С одной стороны, стало ясно, что уговоры не заставят Ивана прекратить опричную политику, с другой стороны, ввиду новой вспышки репрессий, кому-то необходимо было заступаться за жертвы гонений. Заняв митрополичью кафедру, Филипп получал возможность влиять на решения царя, отказ лишал его такой возможности. Соловецкий игумен сделал выбор. 24 июля состоялось официальное избрание Филиппа митрополитом, а на следующий день его интронизация в Успенском соборе.

Наверное, новый предстоятель Русской церкви сразу же и воспользовался правом печалования, и потому репрессии против челобитчиков оказались не столь жестокими и масштабными, как того можно было ожидать от Ивана. Были казнены «всего» два человека – князь Василий Рыбин и дворянин Иван Карамышев, про которых Иван «сыскал, что они мыслили над государем и над государскую землею (то есть, опричниной. – М.З.) лихо». Пятьдесят земцев были биты батогами, а более двухсот их товарищей были выпущены из тюрьмы, не понеся никакого наказания. Правда, уже спустя две недели был схвачен постригшийся в монахи князь Щенятев, который из иноческой кельи попал в пытошную камеру. Арест монаха без причины и даже внешнего повода – скорее всего ответная демонстрация Грозного, адресованная, в первую очередь Филиппу. Тем не менее репрессивная машина опричнины застопорила свой ход почти на полтора года.

Оппозиционная немочь

Из событий лета 1566 года Грозный извлек для себя несколько уроков. Урок первый состоял в том, что уступки земщине невозможны, точнее, они политически неэффективны, так как оппозицию способна удовлетворить только полная отмена опричнины. Урок второй: для того чтобы окончательно покорить «землю», одного репрессивного натиска недостаточно, нужно значительно «укрепить материальную базу» опричнины. Грозный принялся отстраивать опричный двор в Занеглинье, обустраивать Александрову слободу. В феврале 1567 года он отправился в Вологду, чтобы ускорить строительство опричной столицы.

Начинает расти территория «государьской земли» и соответственно уменьшается территория земщины. Сразу после июльского выступления оппозиции в опричный удел переходят прикамские владения солепромышленников Строгановых. Постепенно к опричнине отходят Боровский, Белозерский уезд, Старица, Пошехонье, Переславль-Залесский и, наконец, Ростов и Ярославль. Продолжаются перемещения вотчинников и помещиков. «Так убывали в числе земские – бояре и простой народ, а великий князь – сильный своими опричниками – усиливался все более», – замечает немец-опричник Штаден[948]948
  Россия XVI века. Воспоминания иностранцев. С. 389.


[Закрыть]. В конце концов, численность опричников возрастает до 6000.

Наконец Иван, который прежде притворно обличал мнимые измены и угрозы, теперь в полной мере осознал масштаб недовольства своей политикой. Грозный задумывается о том, на что он может рассчитывать в случае, если события примут неблагоприятный оборот. Из Вологды царь направился в Кирилло-Белозерский монастырь, где, тайно призвав в свою келью игумена и нескольких старцев, сообщил им о своем намерении принять постриг в их обители. В мае 1567 года он передал белозерскому игумену Кириллу 200 рублей на устройство для него особой кельи и после заботился об ее украшении. Впрочем, Ивана могла в очередной раз увлечь игра в самоуничижение, в превращение могущественного государя в смиренного чернеца.

Между тем в воздухе зримо сгущалась грозовая атмосфера. Весной литовцы попытались переманить на свою сторону могущественных бояр: конюшего Федорова и потомков литовских выезжан – Мстиславского, Воротынского, Вельского. Хотя кандидаты в перебежчики сами сообщили государю о содержании присланных им писем, Иван понимал, что литовцы небезосновательно полагают, что тиранство государя способно подтолкнуть его подданных к измене. Сегодня бояре доложили о литовских предложениях и даже выдали гонца, но как поступят они завтра?! Многие служилые москвичи бежали в Литву, где рассказывали, что многие готовы последовать их примеру, так как «горей татар опритщина, што дей свою земля з собою режется, и тая деи опритщина бардзо землю Московскую пусту чинит…»[949]949
  Скрынников Р.Г. Великий государь Иоанн Васильевич Грозный. С. 342.


[Закрыть]

Словно в подтверждение опасений Ивана русское войско потерпело серьезное поражение при реке Суше. В начале сентября 1567 года Грозный пригласил в опричный дворец английского посла А. Дженкинсона, которого царь самолично препроводил в свои покои тайными переходами. Посредством посла царь просил королеву Елизавету предоставить ему убежище в Англии, «пока беда не минует, Бог не устроит иначе». Спасения Грозного были искренни: царь настаивал на строжайшей секретности переговоров и скорейшем ответе королевы. Иван также просил прислать мастеров для постройки корабля. И Кириллов, и Вологда находятся неподалеку от реки Сухоны – притока Северной Двины. Имея корабль, Иван мог спуститься по речному пути до Холмогор и английских факторий, откуда отправиться в Англию. Таким образом, Иван детально продумывал маршрут своего бегства и свое будущее в эмиграции.

20 сентября 1567 года Иван во главе опричного войска выступил в Новгород, земцы двинулись к западной границе через Великие Луки. В начале ноября обе армии соединились близь ливонской границы у Ршанского Яма, однако спустя несколько дней, а именно 12 ноября, Иван спешно покинул войско, отменив поход под предлогом отставания тяжелой артиллерии. Подлинной причиной, побудившей государя свернуть военные действия и покинуть войско, стали известия о заговоре земских бояр во главе с конюшим Иваном Федоровым в пользу Владимира Старицкого, причем сообщил Грозному об этом сам удельный князь.

Анализ различных версий относительно целей заговора и реальности его существования мало что добавляет к картине политического противостояния того времени. Действительно ли земцы готовились свергнуть Ивана и передать власть Владимиру Старицкому? Или опричное окружение царя, озабоченное «пораженческим» настроением Грозного, все ярче проявлявшимся с весны 1567 года, решилось на провокацию, дабы вынудить его нанести сокрушительный удар по земщине? В любом случае мирное сосуществование Московской Руси и опричнины отныне стало невозможным.

Земцы понимали, что челобитными Ивана не отвратить от выбранного ими пути, оставался единственно возможный вариант – насильственное устранение Грозного от власти. Но каким образом эти намерения воплотить в жизнь. Несмотря на лирические размышления историков о неизбежности столкновения единодержавной власти и аристократии, боярство, демонстрируя полную атрофию корпоративных политических амбиций, ни разу не проявило себя как самостоятельная сила, отстаивающая собственные интересы и тем более ради их защиты противостоящая государю. Только когда появляется претендент на престол, человек, преследующий личные интересы – Дмитрий Шемяка в веке XV или Лже-Димитрий в XVII столетии – часть политической элиты может пристать к нему, демонстрируя тем самым полную свою зависимость от воли случая.

Вместе с тем было бы несправедливым, исходя из наших сегодняшних представлений о политическом устройстве общества, сбиться на рассуждения о рабской пассивности русских людей. До царствования Грозного мы наблюдаем экономический рост, отсутствие острых сословных противоречий, расширение самоуправления, оживленную интеллектуальную жизнь. Социально-политическая система, сложившаяся в России при Иване III, показала свою эффективность и жизнеспособность. Она оказалась способна нейтрализовать и тиранические замашки Василия III, и успешно функционировать в десятилетие междуусобиц.

Не стоит осуждать представителей российской политической элиты: весь смысл их жизни сводился к одному понятию – служение. Не изъявление рабской покорности, не прислуживание, а служение государю и в его лице – государству. Возьмем типическую биографию рядового служилого князя, не принадлежащего к боярской верхушке, – князя Юрия Федоровича Борятинского. В сентябре 1555 года он ходил 4-м воеводой сторожевого полка на усмирение восстания казанских татар и луговых черемисов. В октябре 1556 года – 2-й воевода «на Нугри». В 1559 году – 2-й воевода в Карачеве. В 1560 году участвовал в походе к Вильянди 6-м головой в полку правой руки боярина Петра Шуйского. В 1562 году ходил с «царевичем» Бек-Булатом 3-м воеводой сторожевого полка из Смоленска в Литву. Попал в плен к литовцам, но был выкуплен царем. В 1564 году был 2-м воеводой в Дедилове. Весной 1565 года назначен 1-м воеводою в Новосиль: «И князю Юрьи велел государь итти на поле к Сосне и за Сосну». В следующем году мы застаем Борятинского на прежнем месте. В 1567 году прислан в Тулу головою под начало воеводы князя Голицына. В том же году ходил к Великим Лукам со служилыми татарами[950]950
  Богуславский В.В. Держава Рюриковичей. С. 295.


[Закрыть].

Юрий Федорович был младшим из пяти сыновей удельного князя борятинского Федора Федоровича Висковатого, который тоже, в свою очередь, был пятым младшим сыном в семье. Он не мог претендовать ни на богатое наследство, ни на карьеру в Думе или при дворе. Но если мы обратимся к жизненному пути князя Ивана Дмитриевича Вельского, виднейшего боярина, потомка Гедимина, то увидим, что разница между ним и Борятинским заключается лишь в занимаемых должностях. Например, в поход на Полоцк в декабре 1563 года Вельский ходил под началом Владимира Старицкого с большим полком, а Боря-тинский с «царевичем Кайдулаю» в полку левой руки. Основное содержание жизни двух людей, столь далеко отстоящих друг от друга в иерархической лестнице, одинаково – это ратная и посольская служба, участие в боевых действиях против Ливонии, Литвы, Крыма.

Судя по тому, что Юрий Борятинский в походе 1567 года направлялся вместе с земским войском под командованием Ивана Мстиславского в Великие Луки, князь относился к земщине. Мы не можем знать, как Борятинский относился к опричнине. Но если даже он всей душой и всем разумом протестовал против беззаконий Ивана, задумаемся, – мог ли человек с усвоенными с детства сословными представлениями и соответствующей биографией участвовать в мятеже против государя.

Выступление земцев на соборе 1566 года показало, что опричнина встречает сопротивление. Но оно также показало, что легальные формы борьбы не приносят результата. Джером Горсей писал о том, что «зверства породили такую общую ненависть, уныние и столько бедстий во всем государстве, что многие многие, искали средств уничтожить тирана»[951]951
  Россия XVI века. Воспоминания иностранцев. С. 308.


[Закрыть]. Но готовы ли недовольные на вооруженный мятеж против законного государя, да еще в условиях войны. На каком основании отстранить от власти венчанного на царство Ивана? Кто способен возглавить такое выступление? Русский человек середины XVI века не находил ответы на эти вопросы. По этой причине, а не только из-за опричного террора, оппозиция Грозному так и не вылилась в организованное движение.

«У земских лопнуло терпенье!» – так объясняет Генрих Штаден заговор в пользу Старицкого[952]952
  Там же. С. 391.


[Закрыть]. Заметим, что эти отзывы иностранцев резко контрастируют с рассуждениями Герберштейна о рабской покорности русских своему правителю. Однако Штаден скорее всего отталкивается от официальной версии. Прежде всего, сам князь Владимир Андреевич был неспособен стать знаменем оппозиции и скорее всего боялся прогневить своего царственного родича. Недовольству земщины не суждено было воплотиться в конкретные действия. Традиция служила земцам опорой и защитой, она же связывала их помыслы и делала беззащитными перед Иваном Грозным, который играл по собственным, придуманным им, правилам.