Текст книги "Последние Рюриковичи и закат Московской Руси"

Автор книги: Максим Зарезин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 37 страниц)

Впрочем, иногда данная практика давала сбой, и соперничество между двумя группами московской элиты прорывалось наружу. В 1514 году в сражении с литовцами при Орше русским войском командовал и старомосковский боярин Иван Андреевич Челяднин и князь из рода Патрикеевых Михаил Иванович Булгаков-Голица. По свидетельству очевидцев, первым начал сражение правофланговый отряд под командованием князя Михаила который атаковал левофланговую литовскую конницу. В случае успеха атаки и прорыва к переправам литовцы были бы зажаты в угол между Днепром и Крапивной и там перебиты. Но литовская конница оказала Голице упорное сопротивление, а польская пехота выдвинулась из второй линии вперед и открыла огонь по русской коннице с фланга. Русский летописец утверждает, что Челяднин из зависти не помог Голице. Основные силы московского войска устояли, но московские военачальники попали в плен.

Обе группировки были не способны выступать как самостоятельная, самодостаточная политическая сила, целью их борьбы и одновременно ее орудием было влияние при дворе, и в первую очередь, благорасположение великого князя и его близких. Обе группировки нуждались в фигурах, вокруг которых они могли объединиться и которые, в свою очередь, нуждались в преданных сторонниках. Такие фигуры появились в 80-е годы XV века, раскол в правящей элите стал не только реальностью, но и превратился в важнейший фактор политической и даже духовной жизни Московской Руси.

Тайны Московского двора

Начиная с 1470 года наследником престола и соправителем великого князя считался сын Ивана III от первого брака с княжной Марией Борисовной Тверской Иван Молодой. Между тем отношения наследника с отцом, а особенно с мачехой – принцессой из византийского императорского дома Софьей Палеолог – оставляли желать лучшего. Венецианец Амброджо Контарини, побывавший в Москве в конце 1476, отмечал, что Иван Молодой находится «в немилости у отца, так как нехорошо ведет себя с Деспиной»[30]30
  Россия XV—XVII вв. глазами иностранцев. Л., 1986. С. 24.


[Закрыть]. Выходит, что в то время Иван Васильевич благоволил Софье Палеолог и не доверял старшему сыну. Тем не менее его статусу будущего правителя государства ничего не угрожало. Ситуация изменилась в 1479 году, когда у Софьи родился мальчик, потомок византийских императоров. Правда, младенец, нареченный Василием, мог претендовать разве что на удельный стол, однако амбиции его матери заставляли серьезно задуматься над тем, кто станет будущим московским государем.

Софья Палеолог

Так перед политической элитой встал вопрос – на чью сторону встать в наметившемся противоборстве. Как отмечает Р.Г. Скрынников, за те годы, что Иван Молодой был соправителем отца, у него сложились прочные связи с Боярской думой. Правительственные круги опасались повторения междоусобной смуты, разразившейся при Василии Темном, и твердо поддерживали старшего сына государя в качестве наследника престола в пику Софье и ее сыну Василию[31]31
  Скрынников Р.Г. Великий государь Иоанн Васильевич Грозный. С. 23.


[Закрыть]. Наиболее влиятельные правительственные деятели того времени – князь Иван Патрикеев и «министр иностранных дел» дьяк Федор Курицын осознавали исходящую со стороны Софьи угрозу и предприняли меры, дабы укрепить положение Ивана Молодого.

Важное место в этой программе занимала женитьба наследника. Выбор невесты и сватовство происходили при живейшем участии Патрикеева и Курицына. Об этом можно судить по тому, что невеста – дочь молдавского господаря Стефана Великого приходилась дальней родственницей Патрикеевым (впрочем, как и самому Ивану III). Дочь князя Ивана Юрьевича (?) Федка выполняла роль посредницы при переговорах об устройстве брака[32]32
  Бычкова М.Е., Виноградов А.В. Международные связи России в 70-е годы XV – первой половины XVI века // История внешней политики России XV—XVII веков. М., 1999. С. 108.


[Закрыть]. Елена Стефановна приходилась племянницей киевскому князю Михаилу Олельковичу и имела тесные связи с литовскими православными магнатами.

В 1480 году в Литве начались выступления против короля Казимира, в следующем году переросшие в открытый мятеж, в котором принимали участие двоюродные братья Михаил Олелькович и князь Федор Вельский, как и Патрикеевы, принадлежащие дому Гедемина[33]33
  Базилевич К.В. Внешняя политика Русского централизованного государства (вторая половина XV века). М., 2001. С. 136 – 138.


[Закрыть]. Очевидно, Патрикеев имел непосредственное касательство к заговору и заговорщикам. После подавления мятежа Вельскому удалось бежать в Москву, а киевский князь был казнен в августе 1481 года. Литовские усобицы 1480 года помогли Ивану III одержать политическую победу над ханом Ахматом в ходе знаменитого стояния на Угре. В. В. Каргалов отмечает не только наличие сговора между Казимиром и Ахматом, но и то, что на первом этапе войны главной целью ордынцев было соединение с польско-литовским войском[34]34
  Каргалов В.В. На границах Руси стоять крепко! С. 94.


[Закрыть]. Сам выбор места для московского лагеря на берегу Угры определялся необходимостью поставить преграду на прямой дороге, ведущей в Литву.

Однако Казимир, занятый внутренними распрями, не пособил ордынцам. «Король же не поиде к нему, ни посла рати, была бо ему свои усобицы»[35]35
  Летописный сборник, именуемый Патриаршьей или Никоновской летописью (Полное собрание русских летописей. Том XII). М., 2000. Далее «Никоновская летопись». С. 201.


[Закрыть]. По мнению И.Б. Грекова, заговор против Казимира представлял большую опасность, так как «превратить польского короля в пассивного наблюдателя мог только действительно широкий размах подготавливающегося движения»[36]36
  Греков И. В. Очерки по истории международных отношений Восточной Европы XIV—XVI вв. М., 1963, С. 191, 194.


[Закрыть].

Федор Вельский был щедро награжден великим князем, получив «город Демон вотчину да Мореву со многими волостьми». Впоследствии князь Федор, претерпев опалу, пользовался значительным влиянием при дворе и даже женился на племяннице государя рязанской княжне Анне Васильевне. Сватая своего сына за Елену Стефановну, Иван III таким образом отдавал «долг» ее дяде. Вспомним и то, что бабка Елены Анастасия Васильевна – дочь Василия I и Софьи Витовтовны в 1446 году прислала в Москву из Киева своего шпиона, чтобы наблюдать за действиями Дмитрия Шемяки и сообщать брату Василию II Темному о намерениях и планах его врага всячески помогала брату и его сторонникам, бежавшим в Литву[37]37
  Богуславский В. В. Держава Рюриковичей. Славяне – Русь – Россия. Том первый. Тула, 1994. 78.


[Закрыть]. Но в первую очередь великим князем двигала не благодарность к тетке, а расчет на союз с отцом невесты молдавским господарем Стефаном Великим. Женитьба Ивана Молодого на самом деле укрепила авторитет наследника – его супруга могла рассчитывать на реальную поддержку в Молдове, Литве и в самой Москве.

Елена Стефановна, получившая в Москве прозвище Волошанки, явно пришлась по душе государю. Трудно судить, испытывал ли Иван Васильевич «комплекс» перед честолюбивой, энергичной и образованной Софьей Палеолог. Но вот в его семью вошла женщина, как и Деспина, столь непохожая на московских боярынь – умная, развитая, общительная. Вокруг нее собрался кружок московских интеллектуалов, да и сама Елена обладала несомненным талантом. Выполненная ею пелена считается замечательным памятником древнерусского художественного шитья и одной из первых светских картин Московской Руси. К невестке Иван Васильевич имел право относиться покровительственно, чего он, разумеется, не мог позволить по отношению к суровой нравом супруге и что безусловно льстило самолюбию государя.

На отношения Ивана III с супругой и старшим сыном непосредственным образом повлияло поведение близких государя во время Ахматова нашествия. В эти тяжелые месяцы Иван Молодой проявил себя как самостоятельный лидер, энергичный военачальник, соправитель не по титулу, а по сути – человек, на которого можно опереться в трудную минуту. В феврале 1480 года, в то время когда Ахмат угрожал Москве, братья великого князя Андрей и Борис Большой подняли мятеж. Их выступление вызвало большой переполох во всем княжестве. «И ради была вси людие, была во страсе велице от братьи его, вси гради была в осадах и по лесом бегаючи, мнози мерли от студени без великого князя»[38]38
  Софийская вторая летопись. (Полное собрание русских летописей. Т. VI. Вып. 2.) М., 2001. С. 289.


[Закрыть]. Государю пришлось отвлекать внимание и силы для ликвидации внутренней угрозы. Выступление братьев напомнило о той опасности, которую несут в себе междуусобицы, посеянные амбициозными планами Софьи.

События 1480 года самым плачевным образом отразились на репутации Деспины. Грекиню в Москве никогда не любили, но общественное мнение окончательно отвернулось от нее, после того как великая княгиня ввиду угрозы Ахматовой рати бежала в Заволжье. Московский летописный свод сообщает о том, что великая княгиня «бегала от татар на Белоозеро, а не гонял никто же, и по которым странам ходили, тем пущи татар от боярьскых холопов, от кровопиицев христианских, въздай же им, господи по делом их»[39]39
  Там же. Стб. 310.


[Закрыть]. Летописец противопоставляет позорное бегство Софьи поведению матери великого князя, которая «не захоте бежать, но изволи в осаде сидеть»[40]40
  Там же. Стб. 294.


[Закрыть]. Помимо обвинений Софьи в бегстве в документах той эпохи мы найдем обвинения в адрес советников Ивана, советовавших тому подчиниться хану и избежать столкновения с ордынцами. Об этом пишет ростовский упископ Вассиан Ивану III: «ближних своих, иже советующих ти неблагое, отверзи их и далече отгони, сиречь отсещи, и не послушал совета их»[41]41
  Никоновская летопись. С. 205.


[Закрыть].

К.В. Базилевич отмечает тенденциозность летописной записи и предполагает ее более позднее происхождение, а также других произведений, посвященных борьбе с Ахматом – «Повести о стоянии на Угре» и «Послания на Угру» великому князю от ростовского епископа Вассиана[42]42
  Базилевич К.В. Внешняя политика Русского централизованного государства. С. 121, 133.


[Закрыть]. Г.В. Вернадский полагает, что владыка Вассиан действительно писал обращение к государю, но оригинальный текст позднее, скорее всего в 1498 году, был заменен на политический памфлет[43]43
  Вернадский Г.В. Россия в средние века. С. 86.


[Закрыть]. Соглашаясь с доводами К. В. Базилевича о позднем происхождении подобных негативных оценок поведения Софьи и части приближенных великого князя, заметим, что они не отменяют достоверность самих событий и отношения к ним москвичей.

Разумеется, Софья не покинула бы Москву без ведома великого князя, но вряд ли ее отъезд – инициатива Ивана Васильевича, скорее всего государь пошел навстречу желанию супруги, хотя оно и не пришлось ему по душе. Тем паче Софья не просто покинула великого князя, но нашла пристанище в удельных владениях Верейско-Белозерских князей. В Москве оставался весь двор и бояре, митрополит Геронтий, соправитель Иван Молодой, мать государя инокиня Марфа, его дядя, правитель белозерского уезда Михаил Андреевич Верейский, странное исключение было сделано только для Деспины. Мы даже не знаем, последовали ли вместе с Софьей ее дети, хотя последнее подразумевается, мы не имеем данных на этот счет. Как бы ни были предубеждены против Софьи позднейшие авторы, вряд ли в 1480 году москвичи, и без того настроенные против Софьи, оставили ее отъезд без язвительных комментариев.

Разброд среди государевых советников также вряд ли можно отнести к выдумкам. Упоминания о них встречаются в различных источниках. «Тогда же была многа размышлениа во многих человецех: овии тщахуся до крове и до смерти с поганными братися; овии же на бегство умышляху, своего живота щадяще, Землей же Русстей предателей хотяху явитися, а безеерменом норовники», – сообщает Никоновская летопись[44]44
  Никоновская летопись. С. 203.


[Закрыть]. Старомосковские бояре, как столетие назад Вельяминовы, опасались полного разрыва с Ордой. Одним из таких «норовников» предстает приближенный Ивана III Григорий Мамон из старомосковского рода Нетлмчей. Старомосковских бояр встречаем и среди сторонников Софьи: так, на Белоозеро Деспину сопровождали Василий Борисович Тучков и Андрей Михайлович Плещеев.

Стояние на Угре

А. А. Зимин полагает, что «побег Софьи вызвал неудовольствие у части московской знати»[45]45
  Зимин А.А. Россия на рубеже XV—XVI столетий: (Очерки социально-политической истории). М., 1982. С. 66.


[Закрыть]. Очевидно, что к этой части принадлежали Патрикеевы и их сторонники. Впрочем, в то же время опрометчивый поступок Софьи дал повод бросить тень на грекиню и ее окружение. В Боярской думе образца 1475 года было равное число и Патрикеевых, и Морозовых – по трое. Братья Василий и Иван Тучко еще с 60-х годов занимали ключевые позиции и в Думе, и при дворце[46]46
  Зимин А.А. Формирование боярской аристократии в России. С. 239.


[Закрыть]. Но возрастающее влияние Патрикеевых заставило их задуматься о своем политическом будущем. С рождением Василия Деспина превратилась в центр притяжения сил, которые мы будем условно называть «партией реванша», что и Заставило «партию власти» перейти к более активным действиям.

В 1482 году после женитьбы Ивана Молодого и перехода на московскую службу Федора Вельского позиции Патрикеевых еще более укрепляются, а оппоненты терпят первые поражения. Около 1483 года великий князь повелел распустить дворы братьев Тучко Морозовых, еще одного Морозова – Михаила Яковлевича Русалки и других старомосковских родов. Отношение великого князя к Деспине явно переменилось к худшему. Со всей очевидностью неблаговоление великого князя проявилось в 1483 году, после того как у Елены Волошанки и Ивана Молодого родился сын Димитрий. В свое время Софье было разрешено носить украшения первой жены великого князя Марии Тверской – «саженья» с каменьями и жемчугом, теперь великий князь потребовал от Деспины вернуть драгоценности, дабы передать их невестке.

Гордая Софья, безусловно, по достоинству оценила издевательский подтекст и символическое значение этой передачи. Бесконечно одинокая и чужая в Москве, она долгих шесть лет страстно ждала рождения мальчика, который при удачном стечении обстоятельств мог наследовать русский престол. В Шумиловском списке Никоновской летописи содержится рассказ «О чюдесном зачатии и рождении великого князя Василия Ивановича», в котором говорится о том, что Софья родила «три дочери изрядны, сына же тогда не успе роди не единаго». Летописец сообщает, что супруги «о сем скорбь имяху и Бога моляху, дабы даровал имъ сынове родити в наследие царству своему, еже и получиша»[47]47
  Никоновская летопись. С. 190.


[Закрыть]. Странно, что Иван Васильевич переживает об отсутствие наследника, который у него в то время уже был (очевидно, это вставка более позднего периода), а вот чувства Софьи вполне понятны.

Три года спустя после рождения сына Василия великий князь демонстративно выразил предпочтение появившемуся на свет внуку и его матери. Унижением эпизод с драгоценностями не ограничился. Выяснилось, что отдавать Софье Фоминичне нечего, «понеже бо много истеряла». Кроме того, великокняжеские «саженья» Деспина передала своей племяннице Марии Палеолог, бывшей замужем за князем Василием Верейским. Итальянский финансист, способствовавший передаче, был арестован, Мария и Василий Верейские бежали в Литву. Похоже, что Софья и ее приближенные пострадали не от спонтанно возникшего пожелания Ивана Васильевича, а от хитроумной интриги, воскрешающей в памяти хрестоматийную историю с подвесками из «Трех мушкетеров». Недруги великой княгини, узнав о том, что Софья своевольно распорядилась драгоценностями, надоумили государя потребовать их у жены, прекрасно представляя возможные последствия этого шага.

По мнению Л. В. Черепнина, ситуация с саженьями отразила реальное взаимотношение политических сил в Москве: намечался блок с Литвой Твери и московских удельных князей, и эти оппозиционные элементы завязали отношения с Софьей Палеолог. Недаром после побега Василия Михайловича Верейского Иван велел арестовать каких-то иноземцев, возможно близких к Софье Палеолог. Передача «сажений» Марии Тверской Елене Волошанке означало признание прав Ивана Молодого на тверское княжение. Эти замыслы должны были вызвать протесты Софьи Палеолог, которая вступила в оппозиционный по отношению к государю блок, так как закрепление за линией Ивана Молодого великого княжения лишало прав Василия[48]48
  Черепнин Л.В. Образование Русского централизованного государства b XIV—XV bb. М., 1960. С. 889—890.


[Закрыть].

Вскрывшийся проступок дискредитировал Софью и нанес серьезный удар по ее окружению, и прежде всего Морозовым, которые и после инцидента с «саженьями» продолжали держаться Софьи. Например, третий «думец» из морозовского рода – Григорий Васильевич оставался у великой княгини осенью 1485 года, когда Иван Васильевич во главе войска выступил в поход на Тверь. В 1485 году братья Тучко Морозовы были «поиманы». А.А. Зимин полагает, что их опала связана с укреплением позиций Ивана Молодого и ухудшением положения при великокняжеском дворе Софьи[49]49
  Зимин А.А. Россия на рубеже XV—XVI столетий. С. 67.


[Закрыть]. Клан Морозовых потерпел сокрушительное поражение. Следующее поколение рода начало свою думскую карьеру не с боярства, а с чина окольничьих[50]50
  Зимин А.А. Формирование боярской аристократии в России. С. 242.


[Закрыть]. Однако борьба между «аборигенами» и «выезжанами» только начиналась.

Под Знаменем Киевской Руси

Московская Русь вышла из подчинения ордынских ханов, однако последствия двухсотлетней зависимости, несомненно, оказали влияние на различные стороны жизни русского общества, в том числе и на характер государственного управления. Мнение о том, что московские государи переняли приемы и обычаи монгольских «царей», доминирует в историографии. Из ордынского наследства привычно выводят корни российского «тоталитаризма». При этом московская государственность предстает полной противоположностью политическому устройству Киевской Руси. Прежде эту мысль подчеркивали историки, работавшие за рубежом, а в последнее время ей уделяют повышенное внимание многие российские исследователи.

Так, Г. В. Вернадский подчеркивал, что политическая жизнь русской федерации киевского периода строилась на свободе: «Три элемента власти – монархический, аристократический и демократический – уравновешивали друг друга, и народ имел голос в правительстве по всей стране. Даже в суздальской земле, где монархический элемент был наиболее сильным, и бояре, и городское собрание, или вече, имели право слова в делах. Типичный князь киевского периода, даже великий князь суздальский, был просто главой исполнительной власти правительства, а не самодержцем»[51]51
  Вернадский Г.В. Монголы и Русь. С. 342.


[Закрыть]. По мнению историка, «разрушение в монгольский период большинства крупных городов Восточной Руси нанесло сокрушительный удар городским демократическим институтам, в киевский период процветавшим по всей Руси»[52]52
  Там же. С. 352.


[Закрыть]. «Если мы хотим узнать, где Москва обучалась науке царствования (не как некоего идеала, а как реально действующего института), нам следует обратиться к Золотой Орде», – заключает американский исследователь Ричард Пайпс[53]53
  Пайпс Р. Россия при старом режиме. М., 1993. С. 104.


[Закрыть].

Схожую точку зрения недавно высказал М.П. Одесский: «В домонгольской Руси власть была рассредоточена между «углами» «четырехугольника»: князь – вече – боярство – церковь. Конструкция была цельной, хотя в одних землях сильнее было боярство (Юг – Галицкая Русь), в других – вече (Новгород, Псков, Вятка), в третьих – князь (Северо-Восток – Владимирская Русь). Различными были и удельный вес, и реальное влияние церкви. Однако ни в одном из случаев князь не был единственной властью, и ситуация в целом была похожа на европейскую. Как только Андрей Боголюбский, словно действуя по принципу «власть – все», решил подмять под себя бояр и народ, его отправили на тот свет: не было у князя той «массы насилия», которая позволила бы ему сломать «четырехугольник», превратив в сингулярную точку Власти. Проблему решила Орда. Именно ее появление обеспечило тем князьям, которые шли на службу ордынскому орднунгу – Александру Невскому, а затем московским Даниловичам – ту «массу насилия», которая обесценивала властный потенциал боярства и веча»[54]54
  Одесский М.П. Древняя Русь: образы власти // Историк во времени: Третьи Зиминские чтения: Сборник тезисов докладов и сообщений научной конференции. Отв. ред. Ю.Н. Афанасьев(Электрон. ресурс). М., 2000.


[Закрыть].

Не случайно М.П. Одесский упоминает Андрея Боголюбского – это крайне неудобный пример для сторонников ордынских корней русской государственности. Задолго до появления на Руси монголов Боголюбский вел себя как настоящий восточный деспот. «Властолюбивый князь, изгнавши братьев и тех бояр, которые недостаточно ему повиновались, правил в своей земле самовластно, забывши, что он был избран народом, отягощал народ поборами через своих посадников и тиунов и по произволу казнил смертью всякого, кого хотел»[55]55
  Костомаров Н.И. Русская история в жизнеописаниях. С. 54.


[Закрыть]. Несмотря на то что народ и бояре имели причины недолюбливать князя, смерть Андрея Боголюбского не связана с реакцией общества на его деспотические замашки, как на это намекает М.П. Одесский. Заговор, стоивший ему жизни, созрел в среде узкого круга приближенных князя, осуществлявших ту самую непопулярную самодержавную политику. Среди заговорщиков, как заметил Костомаров, было немало иноземцев: «чувствуя, что свои имеют повод не любить его, он думал обезопасить себя таким способом»[56]56
  Там же. С. 54.


[Закрыть]. Налицо обычный дворцовый переворот, слабо связанный с отношением населения к деяниям государя, против которого данный переворот направлен.

Впрочем, жизнь и смерть Андрея Боголюбского не составляет труда отнести к тем пресловутым исключениям, которые только подтверждают правило. Однако из подобного рода исключений состоит вся государственная практика Московской Руси. Обратимся к предложенному М. П. Одесским «четырехугольнику»: князь – вече – боярство – церковь. Касаясь первого пункта, необходимо отметить отсутствие доказательств того, что Иван III, Василий III и даже Иван Грозный были самодержавными властителями. И боярство, и церковь, и даже вече (как это случилось в Москве в 1547 году) на протяжении XV—XVI вв. с разной степенью эффективности выполняли задачу ограничения царской власти. В историографии укрепилось представление о сословно-представительной форме московской монархии, что никак не вяжется с доктриной об ордынском влиянии.

Пытаясь защитить столь уязвимое место, Ричард Пайпс предлагает рассматривать Боярскую думу и Земские соборы «как временные учреждения, в которых у государства поневоле была нужда до тех пор, пока оно не смогло позволить себе добротного административного аппарата»[57]57
  Пайпс Р. Россия при старом режиме. С. 145.


[Закрыть]. Но Земские соборы относятся к законодательным, а не распорядительным органам, а Боярская дума, хотя в известном смысле играла роль правительства, ни в коей мере не могла заменить административный аппарат или хотя бы помочь ему. Кроме того, соборы, созывавшиеся на протяжении столетия, а тем более думу никак нельзя назвать «временными учреждениями».

Их истоки кроются в обычаях киевского периода, когда дружина жила одной жизнью с князем не только в военное время. «С ней он советовался и в мирное время обо всех делах управления… Но относительно внутреннего управления князья советовались только с избранными советниками, со старейшей или большей дружиной», – замечает Н. П. Павлов-Силванский[58]58
  Павлов-Силванский Н.П. Государевы служилые люди. С. 7.


[Закрыть]. В первое столетие ордынской зависимости, когда князья выступали в роли послушных исполнителей ханской политики, а все остальные должны были подчиниться им в этом качестве наместников, «коллегиальное начало» в принятии решений сводится к минимуму.

Но по мере того, как русские властители начинают проявлять все больше самостоятельности и начинают противодействовать Орде, процесс принятия политических решений усложняется, возрождается и все большее значение приобретает практика советования со «старшей дружиной», из которой постепенно вырастает Боярская дума. Во времена митрополита Алексия и Дмитрия Донского она приобретает значительный вес. Перед кончиной великий князь заповедовал сыновьям: «боары своя любите, честъ имъ достойную въздавайте противу служений ихъ, без воли их ничтоже не творите»[59]59
  Русские летописи. Том III. Воскресенская летопись. – Рязань, 1998. Далее «Воскресенская летопись». С. 83.


[Закрыть]. Созыв «Национальной ассамблеи» 1471 года означал, что на этом этапе развития власть сочла необходимым для обсуждения некоторых задач привлекать более широкий круг советников, представляющих не только «старейшую», но и остальную часть «дружины». Наконец, эта практика возродилась уже в форме Земских соборов.

Что касается веча, то этот демократический институт под гнетом княжеской власти действительно теряет свое значение, поскольку вече превратилось в главный оплот сопротивления монгольскому диктату, вступив в фатальное противоречие с политикой московских князей, служивших проводниками ордынской воли. У князей не оставалось выбора: они либо должны были полностью контролировать ситуацию, подавив очаги антимонгольских выступлений, либо им пришлось бы расстаться с властью, а то и с жизнью. Здесь мы сталкиваемся с последствиями конкретной ситуации, а не с результатом воздействия политического строя или определенного государственного института. Однако появление Земских соборов и становление земского самоуправления в конце XV – начале XVI века в определенной степени компенсировало отмирание веча.

Роль церкви в структуре московской власти также нельзя оценить однозначно. С одной стороны, великие князья все больше вмешиваются в церковные дела, но не Орда служила им образцом. С другой стороны, вмешательство это встречает серьезное сопротивление, которое светская власть оказывается не способной преодолеть, когда речь заходит о принципиальных вопросах, как это случилось на соборе 1503 года и Стоглавом соборе эпохи Ивана Грозного. Сами совещания представителей духовенства стали новьм и весьма заметным явлением в русской жизни после отказа от ордынской зависимости. Их прототипом можно считать созванный в 1147 году в Киеве собор русских епископов, независимо от воли Константинополя избравший нового митрополита.

В завоевавшей независимость Москве не подражали Золотой Орде, а пытались восстановить порядок, существовавший во времена Киевской Руси, так как отождествляли себя с ее правителями, а не с золотоордынскими ханами. Впервые идея исконного единства Русской земли и преемственности ее власти и политической традиции была выражена предельно ясно Иваном III в марте 1471 года в послании к новгородцам. «Отчина есте моя, людии, Новгородстии, изначала от дед и прадед ваших, от великого князя Володимира, крестившего землю Русскую, от правнука Рюрикова первого великого князя в земли вашей..»[60]60
  Никоновская летопись. С. 127.


[Закрыть] Более того, Иван настаивает на том, что «казнити волны же есмь, коли на нас не по старине смотрити начнете». Иван угрожает новгородцам карами, потому что обязан защитить от мятежных посягательств законное положение вещей, сложившееся почти пять столетий назад – при Владимире Святом. Именно в этом послании впервые в официальном документе московский князь был назван «Государем всея Руси».

На позицию великих князей, безусловно, в значительной степени повлияли внешнеполитические факторы. Киевская «старина», возрождение державы Рюриковичей становятся тем знаменем, под которым московские государи борются за собирание русских земель – от Корелы до Тмутаракани, от Галиции до Рязани. Ричард Пайпс указывает на то, что во время последнего наступления на Казань и Астрахань Иван IV называл их своей вотчиной. «Это утверждение могло означать лишь одно – что он смотрел на себя как на наследника хана Золотой Орды»[61]61
  Пайпс Р. Россия при старом режиме. С. 105.


[Закрыть]. Иван Грозный был человеком своеобразным: смотрел на себя и как на недостойного Ивашку, и как на потомка императора Августа, не исключено, что в иную минуту он мог представлять себя и наследником хана. Но если мы обратимся к официальным документам, отражающим точку зрения правительства, то увидим, что во времена Ивана III, Василия III и Ивана IV летописи непременно величают казанских ханов «царями». Так, в 1487 году «князь великий Иван Васильевич всеа Русин царя Махмет-Аминя из своей руки посадил на царство в Казани, а коромольных князей и уланов смертию казнили иных коромольников; а царя Алегама съ царицею послал князь великий в заточение в Вологду»[62]62
  Никоновская летопись. С. 219.


[Закрыть].

Итак, для московского летописца Иван Васильевич «великий князь всея Руси», а Мухаммед-Эмин (Махмет-Аминь) – «царь», хотя и посажен на царство «из руки» московского государя, а перед тем «бил челом, а назвал себе его великого князя отцом». «Царем» остается и сведенный с престола и отправленный в ссылку Али-хан (Алегам). Зная щепетильное отношение властей к титулатуре, невозможно представить, чтобы летописец именовал казанских правителей «царями» в то время, когда великий князь почитал себя наследником хана Золотой Орды.

В январе 1502 года Иван III послал в Казань войско, которое восстановило власть Мухаммед-Эмина, свергнутого ханом Абдул-Латыфом. Своему союзнику крымскому хану Менгли-Гирею московский князь так объяснял причины, заставившие его произвести смену правителей в Казани: «И он (Абдул-Латыф) на чем нам шерть дал, в том нам во всем солгал, все почал делати не потому; а людем, аки Руси, так и бесерменом, учял велику силу чинити и всей земле Казанской учял лих быти; ино уж не мочно было от него лиха терпети»[63]63
  Сборник Русского исторического общества. Т.41. С. 490.


[Закрыть]. Несмотря на то что великий князь, как и пятнадцать лет тому назад, грубо вмешался в казанские дела, мы не видим даже намека на то, что Иван рассматривает ханство как свою «вотчину», хотя, кажется, наступил самый подходящий момент разыграть эту карту. Однако причина свержения Абдул-Латыфа совсем иная – нарушением им союзнических, а точнее вассальных обязательств.

Уже в конце правления Ивана III Казань не представляла серьезной угрозы для Руси: было очевидно, что казанская проблема рано или поздно будет решена. Зато ханское наследство лишало Москву всяких оснований в борьбе с Литвой. А ведь задачу собирания киевских земель Русскому государству удалось решить (и то не до конца) лишь в конце XVIII века. Киевское наследство позволяло московским князьям не только оспаривать первенство с властителями Литвы, но и претендовать на лидерство среди прочих русских князей. Наконец, если бы потомки Ивана Калиты возомнили себя наследниками Тохтамыша, а не Владимира Мономаха, то не почитали бы себя выше Гедеминовичей, которые Орде никогда не подчинялись. В этом случае сомнительно, чтобы московские князья доверяли Патрикеевым, Вельским, Мстиславским занимать столь важные государственные посты.

Действительно, титул «царь», который переняли московские государи, ранее относился к ханам Золотой Орды. Г. В. Вернадский отмечает в этой связи, что «вполне естественным для московского правителя было принять титул его прежнего сюзерена»[64]64
  Вернадский Г.В. Монголы и Русь. С. 393.


[Закрыть]. Однако в последнее время это представление подвергается пересмотру. Так, по мнению А.А. Горского «ведущую роль в обосновании легитимности царского титула у московского великого князя сыграло все-таки, по-видимому, утвердившееся к началу XVI века представление о том, что царским достоинством обладали правители Киевской Руси»[65]65
  Горский А.А. «Все его еси исполнена земля русская..» Личности и ментальность русского Средневековья. М., 2001. С. 147.


[Закрыть]. Именно в наследии Киевской Руси, а не в развалинах Золотой Орды черпали материал и вдохновение московские великие князья для строительства величественного здания Московской Руси.