Текст книги "Достигаев и другие"

Автор книги: Максим Горький

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 4 страниц)

Горький Максим
Достигаев и другие

А.М.Горький

Достигаев и другие

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:

Д о с т и г а е в.

Е л и з а в е т а.

А н т о н и н а.

А л е к с е й.

П а в л и н.

З в о н ц о в.

В а р в а р а.

К с е н и я.

Д о н а т.

Г л а ф и р а.

Т а и с ь я.

М е л а и и я.

Ш у р а.

П р о п о т е й.

Т я т и н.

Л а п т е в.

К а л м ы к о в а.

Р я б и н и н.

Б о р о д а т ы й с о л д а т.

К у з ь м и н.

П о п И о с и ф.

3 ы б и н – помещик.

Г у б и н.

Н е с т р а ш н ы е – отец и сын Виктор.

Т р о е р у к о в.

Ц е л о в а н ь е в.

Л и с о г о н о в.

М о к р о у с о в.

Б е т л и н г.

Ж а н н а.

Ч у г у н о в а.

К о н с т а н т и н |

С о ф р о н | дети её.

ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ

Купеческий клуб. Солидно обставленная гостиная, против зрителя портрет Александра Третьего во весь рост и в шапке, – тучная, чёрная фигура на голубоватом фоне, за нею – какие-то колонны, они напоминают ленинградскую Биржу. В глубине сцены – широкие двери в двухсветный зал, видно эстраду, на ней – стол, покрытый красным сукном, за столом, на стене – золотая рама, портрет Николая Второго вынут из рамы, в раме торчат два красных флага. Перерыв заседания, в зале остались и беседуют несколько маленьких групп, они постепенно тают, выходя в гостиную, а из неё – в двери налево, в буфет. Направо – дверь в карточную. В уголке, около неё, сидит на краешке мягкого стула, свёртывая козью ножку, старичок И о с и ф, поп, в мужицких сапогах, ряса выцвела, остроносый, лысоватый, в очках. Из зала выходят: П а в л и н, Порфирий Петрович Н е с т р а ш н ы й, бывший городской голова и председатель местного союза Михаила Архангела, он – с палкой, прихрамывает; Кузьма Л и с о г о н о в, фабрикант.

Л и с о г о н о в. Ты, отец Павлин, погоди рассказывать, я пойду чайку спрошу. (Остановился, смотрит на портрет царя, вздохнул.) Что, ваше величество, сынка-то у тебя – рассчитали? Эхе-хе...

Н е с т р а ш н ы й (садясь к столу, угрюмо). Есть у меня догадочка, что Лениным да большевиками кадеты пугают нас. Расчётец у них такой пугать.

П а в л и н. Боюсь, что в этом случае – ошибаетесь вы. Ленин воплощение материализма, злого духа, – земной, грубейшей, диавольской мудрости...

Н е с т р а ш н ы й. А ты, когда во второй Думе эсером был, небесную мудрость воплощал?

П а в л и н. Ирония ваша едва ли уместна. Во второй Думе, если помните, духовенство было представлено весьма обильно, и в этом сказалась воля народа...

Н е с т р а ш н ы й. Н-да... Пошли попы вприсядку...

П а в л и н. Взглянув же углублённо, мы увидим, что эсерство, отказавшееся от террора, вполне способно к слиянию с кадетизмом, а сей последний является наименьшим злом и – как видим – заключает в себе дальнейшее тяготение направо.

(Подходят и присаживаются к столу: Целованьев, хозяин городских боен, и Троеруков – мукомол, человек лет 50, очень похожий на Александра Третьего; о своём сходстве с царём Троеруков знает. В дверях зала Василий Достигаев беседует с Мокроусовым; Мокроусов – в штатском, он – заведует хозяйством клуба. Так же как и Достигаев, он мелькает на сцене в продолжение всего акта. Достигаев – старшина клуба – ручки в карманах, прислушивается ко всем разговорам, вступает во все беседы, оставаясь один, задумчиво посвистывает.)

Ц е л о в а н ь е в. О чём беседа?

П а в л и н. Вот, Порфирий Петрович говорит, что кадеты нарочно пугают нас Лениным с братией его; пугают, как я понимаю, того ради, чтоб торговое сословие подалось влево, к ним, кадетам, в их власть...

Ц е л о в а н ь е в. А ты, отец Павлин, разве не кадет?

П а в л и н. Никоим образом и никогда не склонюсь. Я вообще...

Д ост и га е в (подошёл). Да, вообще-то вот – как?

П а в л и н. Казалось бы, ежели царствующая персона признана не соответствующей значению своему и делу, – изберите другое лицо. У нас ещё сохранились и благоденствуют потомки Рюрика, удельных князей дети...

(Лисогонов возвратился, официант несёт стакан чаю и – в чайнике коньяк.)

Д о с т и г а е в. Потомки, пустые котомки...

Т р о е р у к о в. Во сне живём...

Л и с о г о н о в. В буфете Звонцова ругают – любо слушать!

Ц е л о в а н ь е в. Н-да... комиссар Временного правительства, вроде губернатора нам...

Т р о е р у к о в (лениво). А давно ли он в конторе у меня сидел, дожидался смирно, когда я его позову?

Н е с т р а ш н ы й. Что скажешь, Достигаев?

Д о с т и г а е в. Слушаю.

Н е с т р а ш н ы й. Хитришь всё.

Д о с т и г а е в. Учусь.

Н е с т р а ш н ы й. Нельзя понять – куда ты метишь!

Д о с т и г а е в. А ты, Порфирий Петров, куда?

(Нестрашный молчит. Все смотрят на него, ждут. Не дождались.)

П а в л и н. Между прочим, гражданин Звонцов в речи своей коснулся – и весьма обидно – церкви. Среди многих обычных и легкомысленных поношений, коими господа интеллигенты привыкли обременять духовенство, указал он и на то, что, дескать, нужно устранить из богослужения древнеславянский язык, дабы сделать глас божий более вразумительным душе пасомых – наивной душе народа нашего.

Н е с т р а ш н ы й (угрюмо). Наивная! Тоже, сказал! Положи-ка палец в рот ей, наивной... сукиного сына дочери!

Ц е л о в а н ь е в. С войны-то бегут и бегут.

Л и с о г о н о в. Вся Россия дезертирует...

П а в л и н (возбуждаясь). Причиною чего служит злокозненная проповедь о свободе мысли, воле народа и прочем...

Н е с т р а ш н ы й. А во время второй Думы ты всё-таки с эсерами обнюхивался и сам всё это проповедовал.

П а в л и н. Утверждение – голословное. Возвращаясь к речи господина комиссара Звонцова, должен сказать: мнение его о языке ниспровергается тем фактом, что католическая церковь пользуется в службе богу языком латинским.

(Поп Иосиф, свернув козью ножку, закурил.)

П а в л и н. Однакож крепость и сила римской церкви от сего не страдает, и даже удары еретиков, подобных Лютеру...

Н е с т р а ш н ы й. Брось, отец Павлин! Речами накормлены мы вполне достаточно, даже до тошноты.

Т р о е р у к о в. Погодите, дайте послушать.

Н е с т р а ш н ы й. Сколько ни глотай воздух, сыт не будешь...

П а в л и н (сердито). Вы, почтеннейший Порфирий Петрович, равно как и всё сословие ваше, волею грозной судьбы ввергаетесь в область политики, опаснейшую для неискушённых в ней. А потому вам необходимо знать, что всё понятное обнаруживает себя как вреднейшая людям глупость, истинная же и святая премудрость скрыта в непонятном и недоступном ухищрениям разума...

Л и с о г о н о в. Верно. Ох – верно!

Т р о е р у к о в. Как во сне живём. Чёрт те что...

П а в л и н (напористо). Религия есть оружие против соблазнов и козней диавола...

Н е с т р а ш н ы й. Я против религии не спорю.

П а в л и н. И, как всякое оружие защиты, религия подлежит развитию и совершенствованию. Посему: если мы лишились светского главы – необходимо оную заменить духовной. В Москве поднят вопрос об избрании патриарха...

Н е с т р а ш н ы й. Ты скажи, что нам делать, нам?

Л и с о г о н о в. Нам, друг дорогой, хоть сатану давай, – был бы порядок, вот как дело-то стоит.

Т р о е р у к о в (грустно). Что-то, друзья, будто не то делается нами! Всё беседуем. А вот – бабы... им революция не мешает. Они своё дело не бросают... Огурцы – посолили, капусту – заквасили, грибы...

Д о с т и г а е в. Губин идёт...

П а в л и н. Встреча с этим... лиходеем нежелательна! (Быстро идёт к двери направо, заметил Иосифа.) Ах, это вы, отец Иосиф, махорку курите? Как же это вы здесь – махорку, а?

И о с и ф. Нечего покурить-то, нечего!

П а в л и н. Воздержитесь! Здесь – не трактир.

Н е с т р а ш н ы й (толкая его к двери). Иди, а то скандал будет...

(Павлин, Нестрашный ушли, за ними Лисогонов, неплотно притворив дверь, выглядывает в гостиную. Губин идёт из зала – тяжёлый, толстый человек с оплывшим лицом и наглыми глазами. Его сопровождает Алексей Достигаев.)

Г у б и н. Вот это и есть – она?

А л е к с е й. Да.

Г у б и н. Рыжая, в платье сопливенького цвета?

А л е к с е й. Да, да... Жанна Густавовна.

Г у б и н. Ничего, заметная стервоза! Вот эдакие бабёнки вредных лет...

А л е к с е й. Вы хотели сказать: средних лет?

Г у б и н. Я говорю как хочу. Вредных лет, значит – между тридцатью и сорока. Самые интересные. Понял?

А л е к с е й. Не совсем.

Г у б и н. Отец умнее тебя, хотя... тоже не Бисмарк! Ну, айда шампань лакать, баболюб.

И о с и ф. Достопочтенный Алексей Матвеевич...

Г у б и н. Чего?

И о с и ф. Богом вас прошу – заплатите за гусей, коих вы перестреляли...

Г у б и н. Ага! Это – ты? Так я же тебе сказал: подавай в суд.

И о с и ф. Нет на вас суда, кроме божия...

Г у б и н. Врёшь, есть! Пошёл прочь. И – подавай в суд. Не подашь приеду другой раз, ещё кого-нибудь застрелю... понял?

И о с и ф. Я, Алексей Матвеевич, в газету пожалуюсь на вас.

Г у б и н. Валяй! В газету! Архиерею! Валяй... (Ушёл в буфет.)

(Иосиф вынул кисет, свёртывает папиросу, вспомнил, что нельзя курить махорку, и, спрятав кисет, огорчённо махнул рукой, снова сел в угол.)

Ц е л о в а н ь е в. А боится Павлин Губина!

Т р о е р у к о в. Кто его, чёрта, не боится!

(Нестрашный вышел.)

Л и с о г о н о в. Подставили ему ножку попы-то.

Ц е л о в а н ь е в. Положим, это вот Порфирия Петровича тяжёлая лапка вышибла его из городских-то голов.

Н е с т р а ш н ы й. При чём тут я? Архиерей это действовал, после того как Губин дьякона во время обедни за волосья оттаскал.

Т р о е р у к о в. Его в сумасшедший дом...

Н е с т р а ш н ы й. Теперь для сумасшедших города строить надобно.

Л и с о г о н о в. Чу, шумят в буфете! Пойду, взгляну.

(Все ушли. Остался Троеруков, осаниваясь, поглаживая бороду, смотрит на портрет царя и в зеркало на себя. Налил коньяку, встал, пьёт, крякнул.)

И о с и ф. На доброе здоровье.

Т р о е р у к о в (подумав). Да ведь я не чихнул.

И о с и ф. Тогда – простите, ослышался!

Т р о е р у к о в. Ты откуда?

И о с и ф. Из слободы, из Комаровой.

Т р о е р у к о в. Ага... А... чего ждёшь тут?

И о с и ф. Игуменью, мать Меланию ожидаю, по её приказу. Обещала быть здесь.

Т р о е р у к о в. Она – здесь. Коньяк – пьёшь?

И о с и ф. Где уж нам! Самогонцу бы, да и того не сыщешь! Ох, разоряется Русь!

Т р о е р у к о в. На-ка, выпей!

И о с и ф. Спаси вас Христос! Будьте здоровы. Ух... Какая... неожиданная жидкость!

Т р о е р у к о в (удовлетворённо). Ожёгся? То-то. На ещё...

(Из буфета выходят: Бетлинг, за ним Достигаев и Мокроусов; перед ним, забегая то справа, то слева, – Лисогонов.)

Б е т л и н г (пренебрежительно и ворчливо). Вы – не прыгайте! Вы спокойно...

Л и с о г о н о в. Взволнован честью беседовать с вашим превосходительством...

Б е т л и н г. Позвольте, я сяду. И вы – сядьте! Ну, что же вам угодно?

Л и с о г о н о в. Мудрый совет ваш, ваше...

Б е т л и н г. Вы – короче, без титула...

Л и с о г о н о в. Говорят, что большевик этот – Ленин – выдуман для устрашения нашего...

Б е т л и н г. Как это – выдуман?

М о к р о у с о в. Разрешите сообщить: Ленин, после ареста его шайки, бежал в Швецию. Он – лицо действительное.

(Из буфета, из зала выходят люди, окружают Бетлинга, смотрят на него. В толпе, у стены – Тятин. Вышла Мелания, села в кресло. К ней подходит поп Иосиф, кланяется, подаёт бумагу, беседует. Мелания уводит его в зал. Через некоторое время попик быстро пробирается в буфет.)

Б е т л и н г. Ну да! И, конечно, Швеция выдаст его нам. Вот вы, член городской управы, увлекаетесь политикой, а в городе по улицам нельзя на автомобиле ездить. Видите? Напоминаю вам, что для политики у нас есть Временное правительство...

Л и с о г о н о в. Простите! Конечно, мы – дикари, и кому надо верить – не знаем.

Б е т л и н г. Вот вы снова вскочили и... мелькаете, прыгаете...

Л и с о г о н о в. Утверждают, что большевики завелись даже в нашем городе.

Б е т л и н г. Нельзя придавать значения болтовне каких-нибудь базарных торговок.

Л и с о г о н о в. Это жена комиссара Звонцова говорит.

Б е т л и н г. Что? Не верю. Я знаю её, она благоразумная женщина.

М о к р о у с о в. Осмелюсь доложить: большевики в городе есть.

Б е т л и н г. Есть?

М о к р о у с о в. Так точно.

Б е т л и н г. Гм... Ну и что же они?

М о к р о у с о в. Проповедуют социализм, так же как и социалисты-революционеры.

Б е т л и н г. Ну, ну, милейший, у нас всегда что-нибудь проповедуют... Большевики... В Петрограде их арестовали, а что же у нас? Надо арестовать!

М о к р о у с о в. Спрятались, ваше превосходительство.

Д о с т и г а е в. Некоторые из нас, граф, сомневаются в силе Временного правительства.

Б е т л и н г. Почему? Ведь вот оно арестует, ловит! Водворяет порядок...

Н е с т р а ш н ы й. Вопрос – кто ловит и для чего? Ловят – адвокаты, профессора, интеллигенты и вообще всякая нищая братия.

Б е т л и н г (утомлён). Но – почему же так резко? Там есть почтенные люди, например – князь Львов и этот... как его?

Д о с т и г а е в. Князь-то он Львов, да львы-то у него – как будто ослы.

Б е т л и н г (насильно улыбаясь). Это остроумно... но зачем же так? Мы должны доверять Временному правительству...

Н е с т р а ш н ы й. Иные называют его – беременное; будто бы социалисты изнасиловали его.

Б е т л и н г (беспомощно). Я так не думаю...

Ц е л о в а н ь е в (Нестрашному). Ну, и здорово Достигаев срезал графа.

Н е с т р а ш н ы й. Н-да... Ловок и на язык и на руку.

Ц е л о в а н ь е в. А-яй, здорово!

Б е т л и н г (Достигаеву). А как здоровье компаньона вашего, Булычова?

Д о с т и г а е в. Он помер с месяц тому назад.

Б е т л и н г. Ах да, я забыл! Сожалею. Умный человек, своеобразный.

Л и с о г о н о в. Не так умён, как дерзок.

Ц е л о в а н ь е в. К нам, в родовое купечество, он вскочил из приказчиков.

Н е с т р а ш н ы й. На дуре женился, а у неё – деньги. Вскочил в наш круг, возгордел счастием, начал показывать свои качества да и оказался самодуром, вроде Алексея Губина.

Б е т л и н г. Ах, вот как?

Н е с т р а ш н ы й. Вообразил, что лучше его – нет людей и весь свет на нём клином сошёлся...

Б е т л и н г (с тоской). Почему же не начинают заседание?

(От него постепенно отходят, гостиная пустеет. Он сидит, глядя на портрет царя, отирая рот платком. Оглядываясь на людей, подходит Троеруков, говорит вполголоса.)

Т р о е р у к о в. Позвольте узнать, ваше превосходительство, верно, что портрет на меня похож?

Б е т л и н г. Да, есть некоторое...

Т р о е р у к о в. Ваше превосходительство, вы наш почетный староста, прошу вас: поддержите ходатайство моё...

Б е т л и н г. Но – позвольте: что же я могу?

Т р о е р у к о в. Вы – можете! Пустяки, ваше превосходительство! Вы, как патриот, намекните, что если сына убрали, так и отцу неприлично тут висеть. А я бы взял его себе, перекрасил одежду на штатскую, на купеческую...

Б е т л и н г (возмущён). Извините, но вы... вы – с ума сошли? Вы... фантазёр! (Встал, идёт к дверям буфета. Троеруков испуганно скрывается в комнату направо. Навстречу Бетлингу из буфета: Жанна, Елизавета, Достигаев, Зыбин.)

Ж а н н а (говорит с акцентом). Нужно покупать автомобили. Ах, ты здесь? Я тебя искала.

Б е т л и н г. Послушай...

Ж а н н а. Немножко мольчи! Я говорю: нужно делать шик, это удивляет простые люди. Богатство – удивляет, не правда?

З ы б и н. И рабочий народ живёт спокойно, довольствуясь удивлением.

Ж а н н а. Вы всегда делаете иронию, это плохое дело! Ты всё сидел здесь, как этот...

З ы б и н. Орёл на скале.

Ж а н н а. Нет – куриса! Он ужасно много сидит.

Е л и з а в е т а. И что же – высиживает?

Ж а н н а (грозит ей пальцем). Н-но!

Б е т л и н г (раздражённо). Ты обещала придти через две минуты. А меня взяли в плен эти... коммерсанты, один нетрезвый, другой – сошёл с ума, остальные грубияны.

Ж а н н а. Вот, он снова сидит! Лиза – что вы смеётесь?

Б е т л и н г. Политика, политика! Все точно грибами отравились. Что они могут понимать в политике, эти монстры? Я – устал!

З ы б и н. Теперь даже рабочие, солдаты воображают...

Б е т л и н г. Ах, перестаньте, друг мой!

Е л и з а в е т а. После заседания будут танцевать?

М е л а н и я (вышла, садится в кресло у дверей в зал). Нашла время для пляски, умница!

Е л и з а в е т а (весело). Почему же? Старики поговорят, разойдутся, а мы бы...

В а р в а р а (из буфета). Лиза – не видала, где Андрей?

М о к р о у с о в. В маленькой гостиной.

Ж а н н а. Ты – расстроена, Барбиш?

В а р в а р а. Я? Нисколько.

3 ы б и н. Варвара Егоровна, добрый вечер! Что, вы уже решили отрубить мне голову?

В а р в а р а. Я – нет! Это Нестрашный и его чёрная сотня решает.

Ж а н н а. Я не хочу политики! Я не хочу, чтобы ты, Варья, рубила голову мосье Зыбин. За что? Он – весёлая голова... Ты – умная голова, а русский народ – добрый! Он не хочет рубить голови своим дворьяне.

(Звонок в зале.)

Б е т л и н г. Наконец! Идём, Жанна.

Ж а н н а. Я всегда думаю, когда говорью – дворьяне. Я дольго говорила: дворники, дворнягьи – маленьки собачки. Это очень смешно!

(Идут в зал. Проходя мимо Мелании, Елизавета не поклонилась ей.)

М е л а н и я. Здравствуй, Лизавета!

Е л и з а в е т а. Ах, извините! (Проскользнула в зал.)

М е л а н и я. Варвара – подожди.

В а р в а р а. Я вам нужна, тётя?

М е л а н и я. Зову, значит – нужна! Чего это муженёк-то твой городил насчёт церкви, болван? Ты что не учишь его? Училась-училась, а учить не умеешь! Политики! Без церкви-то всем вам башки оторвут.

В а р в а р а. Вы не поняли! Андрей говорил о приближении церкви к народу, о том, что богослужение нужно сделать проще, но эффектнее...

М е л а н и я (пристукивая посохом). Страшнее надо, страшнее, угрознее! Еффекты для театров оставьте.

В а р в а р а. Простите, мне нужно мужа...

М е л а н и я (отмахиваясь). Иди, иди! Другого бы поискала мужа-то, поумнее. Беги! Добегаетесь, смутьяны!

(Встала, хочет идти в зал. Нестрашный и Мокроусов выходят из буфета.)

М о к р о у с о в. Подходящего человека не успел найти, Порфирий Петрович.

(Мелания остановилась, слушает.)

Н е с т р а ш н ы й. Будучи у меня, в союзе Михаила Архангела, везде успевал, а теперь – не успеваешь? Странно, брат...

М о к р о у с о в. Народ ненадёжен очень.

Н е с т р а ш н ы й. Сам-то надёжен ли?

М о к р о у с о в. Оскорбляете, Порфирий Петрович! Он – осторожный человек, прячется...

М е л а н и я. Как же это, где же он прячется, ежели на митингах каждый день орёт?

М о к р о у с о в. Я разумею – по ночам. И один никогда не ходит.

Н е с т р а ш н ы й. Ну, ладно! Ты всё-таки... Ты – патриот, не забывай!

М е л а н и я (Нестрашному). Присядь-ка на минутку. (Сели за стол у двери направо, шепчутся.)

Н е с т р а ш н ы й. Следует. Только людишки-то у меня в союзе рассеялись. Теперь – такое время: всякому до себя.

М е л а н и я. Ну, много ли надо?

(Звонцов выглянул из двери и быстро скрылся.)

Н е с т р а ш н ы й. Да, конечно, сделаем. Ну, кажись, начинается говорильня. Идёшь?

(Пошли. Из дверей зала – Тятин; Мелания и Нестрашный смотрят вслед ему. Он сел за стол, вынул блокнот, пишет. Выскочил Звонцов, отирая лицо платком, попятился.)

Т я т и н (встал). Любезный братец...

З в о н ц о в. Некогда мне!

Т я т и н. Ничего, успеешь совершить подвиги ума и чести.

3 в.о н ц о в. Это что за тон?

Т я т и н. Ты пустил слух, будто бы я научил Шуру похитить какие-то деньги у отца и деньги эти спрятаны мною...

З в о н ц о в. Не смей... трогать... меня... трясти! Скандал устроить хочешь?

Т я т и н. Правду говоря, не плохо бы! Да я тебя и оскандалю...

3 в о н ц о в. Не напечатают! Выгонят из газеты.

Т я т и н (оттолкнув его). Экая ты дрянь!

З в о н ц о в. Я не знаю, кто выдумал эту сплетню, но я её не повторял. Деньги! Чего теперь стоят деньги? Я не скрою, твоя позиция неожиданна для меня. Ты так искусно прятал твои убеждения.

Т я т и н. Это не относится к делу.

З в о н ц о в. И – вдруг... Странно! Ты – интеллигент... Мы, интеллигенты...

Т я т и н (усмехаясь). Они – интеллигенты!

З в о н ц о в. Мы являемся законными преемниками власти этих быков...

Т я т и н. Агитируешь?

З в о н ц о в. Мы, люди, которым самодержавие идиотов было так мучительно...

Т я т и н. Брось! Я не играю в дураки. И оставь Шуру в покое. Вы там травите её. Смотри, я – смирный человек, но до времени. (Идёт в буфет.)

З в о н ц о в (отирая лицо платком). Негодяй!

(Варвара и Достигаев очень быстро выходят из зала.)

В а р в а р а. А как же тётка Мелания?

Д о с т и г а е в. Подумай – сама догадаешься, умница. (Быстро прошёл в буфет.)

З в о н ц о в. О чём он?

В а р в а р а. Это тебя не касается. Почему ты не позвал меня на совещание по продовольствию?

З в о н ц о в (сухо). Не нашёл.

В а р в а р а. А – искал?

З в о н ц о в. Поручил Мокроусову, но, очевидно, этот болван...

В а р в а р а (зловеще). Пытаешься действовать самостоятельно? Андрей, твоё выступление было неудачно. Очень. Пойми: большевики – это уже не "ослы слева", и знамя их не "красная тряпка", как сказал о них и о знамени Милюков, нет, это уже знамя анархии...

З в о н ц о в. Ты страшно горячишься. И – говори тише, кругом – люди. И почему нужно говорить сейчас? Начинается заседание.

В а р в а р а. Слушай: мы между двух анархий, красной и чёрной.

З в о н ц о в. Ну да, да! Я понимаю это, знаю...

В а р в а р а. Нет! Ты не понимаешь ни трудности нашей позиции, ни выгод её...

З в о н ц о в. Ах, боже мой! Как ты любишь учить! Но я именно так и говорил о большевиках.

В а р в а р а (страстно). Нет, не так! Надо было резче. Надо бить по черепам каменными словами. Твоё ликование по поводу неудачи большевиков в Петрограде – неуместно и бестактно. Лозунг "Вся власть Советам" – вот чем ты должен действовать на толстую кожу...

З в о н ц о в. Ты ужасно настроена!

В а р в а р а. Красивые речи твои...

З в о н ц о в. Удивляюсь! Чего ты боишься?

В а р в а р а (шипит в лицо ему). Ты – глуп! В тебе нет классового чувства...

З в о н ц о в. Позволь! Чёрт возьми! Что я – наёмник твой? И – при чём здесь классовое чувство? Я – не марксист... Какая дичь!

(Быстро идёт в зал, Варвара изнеможенно садится на стул, бьёт кулаком по столу, Елизавета идёт навстречу Звонцову из зала.)

Е л и з а в е т а. Дрюдрюшечка, солёненький мой, как люблю тебя!

З в о н ц о в (сердито). Позволь... В чём дело?

В а р в а р а. Ведёшь ты себя, Лиза...

Е л и з а в е т а. Ай! Ты – здесь? Да, Варя, я плохо веду себя. "Жизнь молодая проходит бесследно", и – очень скучно всё! Но ты – не бойся. Я Андрея не отобью у тебя, я его люблю... патриотически... нет, как это?

З в о н ц о в (хмуро). Платонически. Пусти меня!

Е л и з а в е т а. Вот именно – протонически! И – комически. Андрюша, после всей этой чепухи – можно танцы, а?

В а р в а р а. Ты с ума сошла!

Е л и з а в е т а. Милые губернаторы! Вы всё можете! Давайте устроим...

З в о н ц о в (строго). Это невозможно. (Освободился, ушёл.)

Е л и з а в е т а. Выскользнул... Ну... устроим маленький пляс у Жанны. Варя, приглашаю! Бог мой, какое лицо! Что ты, милая? Что с тобой?

В а р в а р а. Уйди, Елизавета!

Е л и з а в е т а. Дать воды?

В а р в а р а. У-уйди...

(Елизавета бежит в буфет. Варвара несколько секунд стоит, закрыв глаза. Мелания и Павлин – из зала. Варвара скрывается в дверь направо.)

М е л а н и я. Жарко. Тошно. Надоело всё, обрыдло, ух! Сильную бы руку на всех вас...

П а в л и н (вздохнув). "Векую шаташася языцы".

М е л а н и я. Говорил с Прокопием?

П а в л и н. Беседовал. Натура весьма разнузданная и чрезмерно пристрастен к винопитию...

М е л а н и я (нетерпеливо). Для дела-то годится?

П а в л и н. Ничем не следует пренебрегать ради просвещения заблудившихся, но...

М е л а н и я. Ты – прямо скажи: стихи-то подходящи?

П а в л и н. Стихи вполне пригодны, но – для слепцов, а он... зрячий...

М е л а н и я. Ты бы, отец Павлин, позвал бы к себе старика-то Иосифа, почитал бы стихиры-то его да и настроил бы, поучил, как лучше, умнее! Душевная-то муть снизу поднимается, там, внизу, и успокаивать её, а болтовнёй этой здесь, празднословием – чего добьёмся? Сам видишь: в купечестве нет согласия. Вон как шумят в буфете-то...

П а в л и н (прислушиваясь). Губин бушует, кажется. Извините удаляюсь.

(Открыл дверь в зал, оттуда вырывается патетический крик: "Могучая душа народа..." Из дверей буфета вываливаются, пошатываясь, Губин, Троеруков, Лисогонов, все выпивши, но – не очень. Мокроусов, за ним старичок-официант с подносом, на подносе стаканы, ваза печенья.)

Г у б и н. Чу, орут: душа, души... Душат друг друга речами. И все врут. Дерьмо! А поп огорчился коньяком – даже до слёз. Плачет, старый чёрт! Я у него гусей перестрелял.

Т р о е р у к о в. Сядем здесь под портретом...

Г у б и н. Не желаю. Тут всякая сволочь ходит.

Л и с о г о н о в. Скажите, Лексей Матвеич...

Г у б и н. И не скажу. Больно ты любознателен, поди-ка, всё ещё баб щупаешь, а?

(Троеруков хохочет. Мокроусов открыл дверь направо, официант прошёл туда.)

Л и с о г о н о в. Лексей Матвеич – вопрос: помиримся с немцами или ещё воевать будем?

Т р о е р у к о в (печально). Царя – нет. Как воевать?

Г у б и н. Воевать – не в чем. Сапог нет. Васька Достигаев с Перфишкой Нестрашным поставили сапоги солдатам на лыковых подошвах.

(Ушли в гостиную направо. Мелания – крестится, глядя в потолок. Из зала выходят Нестрашный, Целованьев, затем – Достигаев.)

Н е с т р а ш н ы й. Наслушался. Хватит с меня. Мать Мелания, ты тоже не стерпела?

М е л а н и я. Я отсюда речи слышу, душно там. Что делается, Порфирий Петрович, а?

Н е с т р а ш н ы й. Об этом – не здесь говорить. Ты бы заглянула ко мне. Завтра?

М е л а н и я. Можно. Послал господь на нас саранчу эту...

Н е с т р а ш н ы й. Надо скорее Учредительное собрать.

М е л а н и я. На что оно тебе?

Н е с т р а ш н ы й. Мужик придёт. Он без хозяина жить не может.

М е л а н и я. Мужик! Мужик тоже бунтовать научен. Тоже орёт, мужик-то.

Н е с т р а ш н ы й. А мы ему глотку землёй засыпем. Дать ему немножко землицы, он и...

Д о с т и г а е в. Допустим, Перфиша, что глотки мы заткнули, живот мужику набили туго, а – что делать с теми, у кого мозги взболтаны? Вот вопрос.

Н е с т р а ш н ы й. Это ты, фабрикант, опять про рабочих поёшь?

Д о с т и г а е в. Вот именно! Я – фабрикант, ты – судовладелец, кое в каких делах мы компаньоны, а видно всё-таки, что медведи – плохие соседи.

Н е с т р а ш н ы й. Перестань... Все знают, что ты прибаутками богат.

М е л а н и я. В шестом-седьмом годах показано вам, как надо с рабочими-то... Забыли?

Н е с т р а ш н ы й. Достигаев, кроме себя, ничего не помнит...

Д о с т и г а е в (с усмешкой). Никак это невозможно – о себе забыть. Даже святые – не забывали. Нет-нет да и напомнят богу, что место им – в раю.

М е л а н и я. Заболтал, занёсся! Научился кощунству-то у Егора Булычова, еретика...

Д о с т и г а е в (отходя). Ну, пойду, помолчу, язык поточу.

Н е с т р а ш н ы й. Иезуит. Ходит, нюхает, примеряется, кого кому выгодней продать. Эх, много такого... жулья в нашем кругу!

М е л а н и я. Сильную руку, Порфирий, надобно, железную руку! А они вон как...

(Выходит Губин, за ним Троеруков, Лисогонов.)

Т р о е р у к о в. Не ходи...

Г у б и н. Идём, я хочу речь сказать. Я им скажу, болванам...

(Увидал Нестрашного, смотрит на него молча. Тот стоит, спрятав руки с палкой за спину, прислонясь спиною к стене. Несколько секунд все молчат, и слышен глухой голос в зале: "Могучие, нетронутые, почвенные силы сословия, которое...")

Г у б и н (как бы отрезвев). А-а-а... Порфирий? Давно не встречались! Что, брат? Вышиб меня из градских голов, а теперь и тебя вышибли? Да и кто вышиб, а?

М е л а н и я. Лексей Матвеич, время ли старые обиды вспоминать?

Г у б и н. Молчи, тётка! Что, пёс, смотришь на меня? Боишься?

Н е с т р а ш н ы й. Я дураков не боюсь, а на разбойников сила найдётся...

Г у б и н. Не боишься? Врёшь!.. Помнишь, как Егор Булычов по морде тебя...

Н е с т р а ш н ы й. Поди прочь, пьяница... (Замахнулся палкой.)

М е л а н и я. Одумайтесь...

Г у б и н (орёт). Ну, ладно! Давай мириться, Перфишка! Сукин сын ты... ну, всё равно! Давай руку. (Вырвал палку у Нестрашного.)

(Выскочил Мокроусов. Из двери буфета выглядывают люди, из зала вышел какой-то человек и строго: "Господа, тише!" Троеруков, сидя у стола, самозабвенно любуется портретом. Нестрашный хотел уйти в зал, – Губин схватил его за ворот.)

Г у б и н. Не хочешь мириться? Почему, а? Что я – хуже тебя? Я, Лексей Губин, мужик самой чистой крови-плоти, настоящая Россия...

Н е с т р а ш н ы й. Пусти, собака...

Г у б и н. Я тебе башку причешу!

М о к р о у с о в (хватая Губина за руку). Позвольте... Что же вы делаете!

М е л а н и я (людям в дверях буфета). Разнимите их, не видите, что ли?

Г у б и н (оттолкнув Мокроусова). Куда лезешь? На кого руку поднимаешь, а?

(Нестрашный пробует вырваться из руки Губина – безуспешно. На шум из зала, из буфета выходят люди, в их числе – Достигаев с какими-то бумагами в руке. Из зала поспешно проходит Бетлинг под руку с Жанной, она испугана.)

Е л и з а в е т а (как всегда, весёлая, подбежала к мужу, спрашивает). Неужели дерутся?

(Он машет на неё бумагами. Мокроусов ударил кастетом Губина снизу по локтевому сгибу.)

Г у б и н (охнув, выпустил Нестрашного, орёт). Это – кто меня? Кто, дьяволы? Губина? Бить? (Его хватают за руки, окружают, ведут в буфет, он рычит.) Подожгу... Жить не дам...

(Из зала сквозь толпу появляется Ольга Чугунова, древняя старуха, в тёмных очках, её ведут под руки сын Софрон, лет за 50, и другой, Константин, приблизительно такого же возраста. Оба в длинных, ниже колен, сюртуках, в нагольных сапогах. На публику эти мрачные фигуры действуют подавляюще.)

М е л а н и я. Здравствуй, Ольга Николаевна!

Ч у г у н о в а. А? Кто это? Мелания, кажись? Стойте, дети! Куда пошёл, Софрон?

С о ф р о н. Кресло вам, маменька.

Ч у г у н о в а. Константин подаст, я тебе не приказывала. Что, мать Мелания, а? Делается-то – что? Гляди-ко ты: нотарусы да адвокаты купечеству смирненько служили, а теперь даже и не в ровни лезут, а командовать хотят нашим-то сословием, а? Воеводами себя объявляют... Что молчишь? Ты у нас бойкая была, ты – умная, хозяйственная... Не чужая нам плоть-кость...

М е л а н и я (хрипло). Что я скажу?

Е л и з а в е т а(мужу). Какая противная старушка-то...

М е л а н и я (очень громко). Говорила я, говорю...

Д о с т и г а е в. Её, старушку эту, весь город боится.

Ч у г у н о в а. Кричи! Криком кричи! В колокола ударить надо. Крестный ход вокруг города надо...

Е л и з а в е т а. Глупости какие! Идём?

Д о с т и г а е в (берёт её под руку). Пошли... Ох, Лизок! Взглядов нет, взглядов!

Ч у г у н о в а. Всё кричите... Всем миром надо кричать.

М-е л а н и я. А где он – мир? Нет – мира...

Занавес

ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ

В доме Булычова. Поздний вечер. Столовая. На столе – самовар. Глафира шьёт рубаху. Т а и с ь я перелистывает комплект "Нивы" в переплёте.

Т а и с ь я. Это в сам-деле есть такой город Александрия, или только картинка придумана?