Текст книги "Том 12. Пьесы 1908-1915"
Автор книги: Максим Горький
сообщить о нарушении
Текущая страница: 22 (всего у книги 23 страниц)
(Богомолов смеётся.)
Букеев. У вас странная манера говорить со всеми обо всём.
Ольга. Это выговор тебе, – ты понимаешь?
Букеев. Что вы, Ольга Борисовна. Просто я так… сказал… Ведь в самом деле для Якова Сергеича как будто нет зап[ретных] вопросов. Он… удивительный. Веру этот разговор расстроил, ну… вот я и говорю. Она ведь очень нервная…
Ладыгин. Заставьте её делать гимнастику, плавать, и – всё пройдёт!
Жан. Господа! Посмотрите, как красиво рыбаки развели костёр на берегу, и – посмотрите! Великолепие.
(Все нехотя идут.)
Жан (удерж[ивает] Букеева). Ника, я перекинулся с ней парочкой слов насчёт тебя. Конечно, она и так и эдак и – ничего особенного не сказала, но – поверь моему опыту! Терпение, дружище!
Букеев (уходя, махая рукой). Ты пьян, брат!
Жан (пожимая плечами). Я двадцать лет пьян… Странно!
Нина. Куда они пошли?
Жан. На берег.
Нина. Опять? Я так устала. Почему Никон Васильевич не в духе?
(Вера осматривает стол, накр[ытый] для ужина.)
Жан. Всё ваша сестра виновата.
Нина (оглядываясь). Неужели он серьёзно увлекается ею? Это было бы ужасно.
Жан. Да, не очень весело. А вот вы рискуете проворонить кусок.
Нина. Фу, как грубо! Что с вами?
Жан. Я, Нина Аркадьевна, – циник! Уверяю вас. И я – огорчён! Чёрт бы взял водопроводчика и супругу его, – вот что я говорю! Если случится…
Нина (тревожно). Вы думаете, что у него серьёзно, да?
Жан. Последняя женщина, – вот что я думаю! А вы…
Нина. Пожалуйста, оставьте меня в покое! Что за тон у вас?
Жан. Я сказал – я циник, и – кончено!
Нина. Но – как же Ладыгин?
Жан. Уж не знаю как. Это меня не интересует… Нисколько!
Нина. Так откр[ойте] ему глаза.
Жан. Не угодно ли вам взять на себя это приятное дельце?
Нина. И возьму!
Жан. И возьмите!
Нина. Жанчик, вы знаете, как я отношусь к вам, – вы не должны допускать…
Жан. Эх, что там! Если б моя воля, я завтра же подстроил бы ей такую пакость, что – слоны ахнут!
Нина. Я говорю вам – вы не должны.
Жан. Оставьте. Знаю я, что должен и чего не должен. Воспитывать человека чуть не тридцать лет, а тут вдруг является герцогиня из Чухломы… и – пожалуйте!
Верочка (глядя к морю). Дядя Жан, ужин готов.
Жан. Прекрасно. Идёмте, позовём их.
(Верочка садится на скамью за кустами. Идут Ольга и Ладыгин.)
Ладыгин. Я не понимаю этого.
Ольга. Чего вы не понимаете?
Ладыгин. Я вас люблю, я страстно желаю вас, а вы капризничаете.
Ольга (смеясь). Вы называете это – каприз, и только.
Ладыгин. Ну да, а – как же? Уверяю вас, что я вообще очень нравлюсь женщинам, – они меня любят, а тут вдруг…
Ольга. А вы умеете любить, да?
Ладыгин. Господи, – какой странный вопрос. Я не мальчишка, не старик.
Ольга (смеётся). Вы очень просто понимаете любовь, удивительно просто!
Ладыгин. Я же не… этот, не… как это?
Ольга. Не – кто?
Ладыгин. Ну, вы знаете! Я забыл слово… имя.
Ольга. Робинзон Крузо?
Ладыгин. Нет, – при чём тут Робинзон Крузо, если дело идёт о женщине. Другое.
Ольга. Вильгельм Телль?
Ладыгин. Это – сказка. Ну – всё равно.
Ольга. Гамлет? Ловелас?
Ладыгин. Я – честный человек, а Ловелас, кажется, был негодяй.
Ольга. Кто же?
Ладыгин. Вы смеётесь надо мной – за что? За то, что я вас искренно люблю. Поверьте, я люблю вас не как других любил, – честное слово.
Ольга. Бросьте это. Ваша любовь – на две недели скучных будних дней – не более. В вашей любви не будет праздника…
Ладыгин. Ну, уж извините! Вы не можете знать…
Ольга. Вы – почти дитя, хотя и красивый мужчина. Вы очень – извините! – сильное животное, но мало человек, очень мало!
Ладыгин. Человек – прежде всего – физика… (Дел[ает] поп[ытку] об[нять] её.)
Ольга. Ну, это грубо, и я больше не стану говорить с вами. (Почти с тоской.)Как скучно здесь! Хоть бы кто-нибудь пел, хотя бы немножко музыки… Все живут, точно во сне…
Ладыгин. Вот – идут все эти! Ольга Борисовна, дайте мне возможность поговорить с вами после ужина… Умоляю вас!
Ольга. Я подумаю.
Ладыгин. Умоляю.
Ольга. Тише!
Букеев (пристально смотр[ит] на Ольгу). Хорошо сейчас один рыбак сказал: «Ежели, говорит, всё от ума делать, так это тоже глупость будет!» Вы согласны?
Ольга. Не знаю, право.
Ладыгин. Я – совершенно согласен. Не люблю умных людей.
Букеев. Вам не холодно?
Ольга. Немножко…
Ладыгин. У меня дядя математикой занимается и всё о теории вероятностей говорит, – нестерпимо скучно.
Букеев. Даме холодно – скажите, чтоб ей принесли плед или шаль.
Ольга. Платок у меня в комнате, Дуняша знает. (Ладыгин, недов[ольный], уходит, насвистывая.)
Букеев. Надоел он вам?
Ольга. Почему?
(Букеев молча целует ей руку.)
Ольга. Что это значит?
Букеев. Так. Это не обижает вас, надеюсь.
Ольга. Нет. Но – удивляет.
Букеев. Не удивляйтесь. У меня душа наполнена чувством благодарности к вам.
Ольга. За что?
Букеев. За то, что вы есть, вот такая неотразимо властная, такая красавица, за то, что я имею счастье знать вас. (Торопливо и тяжело бормочет.)Благодарю вас…
(Ольга смотрит на него.)
Букеев (усмехаясь). Там, на берегу, вы стояли, задумчивая такая, в сторонке от всех, и уж не знаю почему – но очень тронуло меня это.
Ольга. Что именно?
Букеев. Да вот – что в стороне от людей… вы стоите.
Ольга. Вы ошибаетесь, если думаете, что я избегаю людей. Особенно я люблю весёлых людей.
Букеев. Жаль, что я не умею быть весёлым!
Ольга. Что же вам мешает?
Букеев. Да так… не знаю что…
Ольга. Вы богатый, независимый человек.
Букеев. Независ[имых] людей нет, я думаю.
Ольга. Вот как? Почему?
Букеев. Ну… например: если чего-нибудь хочешь, так уж зависишь от предмета своих желаний.
Ольга. Желайте возможного.
Букеев. Всё кажется возможным, а полное счастье недостижимо.
Ольга. Удовлетворитесь неполным.
Букеев. Обидно. Человек жаден.
(Ладыгин нес[ёт] шаль, за ним Жан.)
Жан. Давно пора ужинать.
Ладыгин. Да! Пора. Извольте.
Ольга. Спасибо.
Жан. Но все разбрелись, а Яков Сергеич на ступ[еньках] террасы рассказывает Верочке, Нине Аркадьевне о каких-то чудесах науки, – не рассказ, а мёд и перец! Удивительный муж у вас, Ольга Борисовна! Его даже камни могут слушать.
Ладыгин. Был такой проповедник, который тоже… «Аминь, – ему грянули камни в ответ».
Жан. Это было в хрестоматии.
Ладыгин. Не знаю, может быть. Позвольте, хрестоматия – это сборник стихов, книга?
Жан. То – книга, а то – остров в Тихом океане.
Ладыгин. Никогда не слыхал. Будемте ужинать, а?
Букеев. Жан – зови! (Пред[лагая] Ольге руку.)Позволите?
Ольга. Спасибо.
Ладыгин. «Аминь! – ему грянули камни в ответ». Это очень хорошо сказано. А вообще я не люблю стихов, – ужасно трудно читать их! Запятые не на месте, и слова переставлены нелепо. А вам, Ольга Борисовна, нравятся стихи?
Ольга. Хорошие – да. (Вз[дохнув].)Как хочется музыки послушать!
Букеев. Можно послать в город, там есть старичок один.
Ольга. Нет, не беспокойте старичка. Ваша племянница – не играет?
Букеев. Верочка? Не знаю… Она у меня недавно живёт, ещё года нет…
Ольга. Сирота?
Букеев. Да. Сестра моя умерла, Вера осталась с вотчимом, а он такой авантюрист, гуляка…
Ладыгин. Вот авантюристов я люблю, интересные люди!
Жан. Прошу за стол!
(Идут Нина, Верочка, Богомолов.)
Богомолов. Каждый из нас чувствует себя творцом или рабом некой «истины», и каждый стремится укрепить её в жизни, – вбить свой гвоздь в мозг ближнего. Это глубоко отвратит[ельное] стремление…
Букеев. Ваш супруг неутомим.
Ладыгин. Какая-то думающая машина.
Ольга (оглядываясь на него). Вы очень откровенны.
Букеев. Н-да…
Ладыгин. Виноват! Это я нечаянно сказал…
Ольга. Яков!
Богомолов. Да?
Ольга. Сядь рядом со мной.
Богомолов. Прекрасно!
Жан. Усаживайтесь, синьоры!
III действие
Комната первого действия. Пасмурный вечер. Сквозь стёкла террасы видно, как под ветром качаются тополя. В углу налево Богомолов и Верочка играют в шахматы. За большим столом Ладыгин раскладывает пасьянс. В фонаре на тахте полулежит Ольга с книгой.
Верочка. Так я возьму у вас коня.
Богомолов. А я – так!
Верочка. И так возьму.
Богомолов. Да? Гм… Что же мне делать?
Верочка. Вы сегодня играете очень рассеянно…
Ладыгин. Рассеянность – признак влюбленности.
(Ольга смотрит на него через книгу.)
Верочка. Шах королеве.
Богомолов. Уже? Что такое? Действительно, я играю, как телёнок.
Ладыгин. Сравненьице не лестное, но…
Ольга. О чём вы гадаете?
Ладыгин. Конечно, о том, любит ли она меня.
Ольга. Она – купчиха?
Ладыгин. Почему?
Ольга. Мне так кажется.
Ладыгин. Вы сегодня злая. (Смотрит на часы.)
Ольга. Я не бываю доброй.
Верочка. Вы проиграли. Шах королю… Видите.
Богомолов. Вижу. Странно.
Ладыгин. Ужасно медленно тянется этот день…
Богомолов (встал). Вот надпись для часов:
Мы временем владеть не можем,
Минуты счастья не умножим,
Но если день наполнен горем,
Работой ход часов ускорим.
Верочка. Это чьё?
Богомолов. Моё. Сам сочинил.
Ольга. Когда?
Богомолов. Не помню.
Ольга. Я впервые слышу.
Верочка. Вы пишете стихи?
Богомолов. Писал. И всё почему-то грустные. Потом – стало стыдно – бросил.
Верочка. Чего же стыдно?
Богомолов. Не умею сказать. Так как-то, знаете… взрослый человек, с бородой, гидротехник и вдруг – пишет стихи! Да ещё лирические.
Ладыгин. Да, это – нелепо! Борода и стихи…
Верочка. Очень многие поэты носили бороды…
Ольга (ир[онически]). Да – что вы?
Ладыгин. Вообще борода – нелепость… (Мешает карты.)Когда дяди Жана нет дома – здесь скучно, как в монастыре.
(Верочка, собрав шахматы, уходит на террасу.)
Ольга. Вы очень любезны.
Ладыгин. Я – откровенен. Не умею кривить душой.
Богомолов (Ольге). Он – прав. Здесь скучно. По-моему, источником скуки является владыка здешних мест, – в нём неиссякаемый запас эдакой каменной скуки.
Ольга. Ты сплетничаешь.
Богомолов. Что это за книга?
Ольга (смотрит на титул). Поль Адан.
Богомолов (целует руку её). Пойду, схожу на работы.
Ольга. Скоро вернешься?
Богомолов. Скоро… Утром эти звери опять сломали бур… И кто-то украл ремни. [ (Уходит.)]
Ладыгин (оглянулся, не видит Верочку, прошёл в фонарь, садится на тахту, обнимает Ольгу). Пойдём к тебе.
Ольга. Нельзя.
Ладыгин. Почему? Пойдём!
Ольга. Перестаньте! Я не хочу…
Ладыгин.Как ты меня мучаешь, это ужас, ты невероятно капризна. Ну, поцелуй меня крепко…
Ольга. Здесь не место.
Ладыгин. Тогда – пойдём к тебе.
Ольга. Я же сказала…
Ладыгин. Но, чёрт возьми… Вы издеваетесь надо мной, что ли?.. Я не могу так… Если я люблю, то – надо меня любить. Ты так ласкова с мужем, – это неприятно волнует меня.
Ольга. Неужели?
Ладыгин. Конечно! Надо, моя милая, ясно знать, на какую лошадь ставишь, как говорят англичане.
Ольга. Это они в подобных случаях так говорят?
(Верочка идёт с террасы.)
Ольга (усмех[аясь]). Вы – удивительный! Не думала я, что существуют такие упрощённые люди.
Ладыгин (обнимает её). Во всех случаях!
(Верочка, садясь у стола, двиг[ает] стул, открыв[ает] ящик.)
Ладыгин (вскочил на ноги, выглянул и, смущённо улыбаясь, идёт на террасу, говоря). Ах, вы здесь?..
(Ольга встаёт, выходит в комнату, молча смотрит на Веру, та встала и тоже смотрит в лицо Ольге. Немая сцена.)
Ольга. Вы хотите сказать мне что-то?
Верочка. Нет.
Ольга (после паузы). Но, может быть, скажете?
Верочка. Нет. (Идёт к двери налево.)
Ольга. Желаете остаться немым судьёй?
Верочка (горячо). Я ничего не желаю… я никого не хочу осуждать…
Ольга (иронически). Благодарю вас!
Верочка. Но – разве это любовь?
Ольга. Ага, всё-таки вы заговорили…
(Верочка быстро уходит.)
Ольга (постояв несколько секунд, закрывает лицо руками, потом бормочет). Боже мой – что я делаю?.. Боже мой…
Жан[ (входит).] Вот мы и приехали! Вы одна здесь, божественная? (Садится.)Устал! Никон зол, точно голодный волк. Ветер. В городе пылища. Что с вами, богиня? А? Вы бледненькая и опрокинутая – что такое?
Ольга. Ничего. Нервы. Пойду, отдохну.
Жан (прот[ягивает] руку). Минуточку, минутку. Позвольте мне ещё раз побеседовать с вами.
Ольга. Бесполезно.
Жан. Милости прошу, а не жертвы! Присядьте.
Ольга. Благодарю вас. (Ходит.)
Жан. Ольга Борисовна! Я – циник!
Ольга. Кажется, вы недавно называли себя романтиком?
Жан. Обмолвился. Нет, я – циник! Я смотрю на вещи просто: вы – красавица и заслуживаете божеских почестей. Вам необходимо вставить себя в раму, достойную вашей красоты. Жить с водолеем…
Ольга. Я прошу вас…
Жан. Нисколько не хочу обижать Якова Сергеича. Но я вижу, что вы ему не нужны, – ему вообще ничего и никого не нужно. Это человек преждевременный, отвлечённейший мечтатель, поэт и тому подобное. Да здравствует! Но – при чём здесь вы? Не понимаю!
Ольга. И что же дальше?
Жан. Дальше – Никон.
Ольга. Вы знаете, как называется ваша профессия?
Жан. Знаю – приживал, паразит.
Ольга. Нет, хуже.
Жан. Знаю – сводник.
Ольга. И – всё-таки?
Жан. И всё-таки! Я циник, но я по-своему люблю Никона и желаю ему счастья. Счастье – это вы. Всё – вам, всё – для вас. Жизнь – ну, жизнь пустяки, но – состояние – это уже не пустяки, а около шести миллионов! Ольга Борисовна, – дело стоит так: лично мне невыгодно, чтоб эта комбинация осуществилась, ибо я знаю, войдя в дом Никона, вы меня – фюить.
Ольга. Извините, но мне кажется, что вы или пьяны, или с ума сходите!
Жан. Да – почему? Речь идёт о деле, и повторяю вам – невыгодном для меня. Но в дружбе я – рыцарь, да-с, рыцарь, не менее того… Ольга Борисовна, пред вами – всё, сзади вас – одни словесные бубенчики и пустота!
Ольга. Не смейте говорить так.
Жан (струхнул). Не буду. Не стану. Фу… Ведь экая вы… женщина! Понять нельзя какая. Но – клянусь! – действительная женщина.
Ольга. Послушайте… это Букеев просил вас говорить со мной?
Жан. Ни-ни! Ничего похожего! Я – сам, за свой страх из чувства рыцарской дружбы, ей-богу! Знаю, что есть риск получить пощёчину, но – иду на вы!
Ольга. Что вы за люди все? Вы, Букеев, Ладыгин? Не понимаю.
Жан. И не надо, не понимайте! Мы сами ни черта не понимаем, ей-богу. Живём вплоть до смерти, а для чего? Необъяснимо. (Серьёзно.)Послушайте, Никон несчастный парень. Он только однажды искренно любил, но возлюбленная оказалась с премией – у неё был туберкулёз, и она умерла в Давосе. Он – хороший парень… А что касается Нины Аркадьевны, то это не более как шутка, знаете, от скуки… Ну, например, один купец московский, говорят, слонёнка у себя в комнате держал. Ах, да что там! Ольга Борисовна, подумайте… Я ухожу, – топают на лестнице… Ольга Борисовна, – прошу вас! Это очень серьёзно!
(Входит с террасы Нина.)
Нина. Какой прот[ивный] ветер! (Огляд[ывает] их.)Вы – ссорились?
Жан. Мы?
Нина. У вас такой взъерошенный вид.
Жан. Это – вдохновение посетило меня. Я расск[азал] Ольге Борисовне историю, дррр-аму, которую видел в синематографе.
(Ольга уходит к себе.)
Нина. В чём дело?
Жан. А что?
Нина. Отчего она такая?
Жан. Мамочка, я ей сейчас наговорил столько, что – знаете – удивительно, как она на ногах, устояла! Разоблачил, так сказать! И о Ладыгине и – вообще! Говорю – лучше вы, сударыня, того – цюрюк, цюрюк! То есть – пожалуйте назад. Авантюристок, говорю…
Нина. Врёте!
Жан. Я? Когда это?
Нина. Всегда! Вы меня надуть хотите, сударь!
Жан. Господи! Я – вас?
Нина. Смотрите, друг мой! Я вашу дипломатию понимаю…
Жан. Ах, как вы несправедливы ко мне!
Нина. Я насквозь вижу вас.
Жан. Гм!
Нина. Да, да! Вы из тех, кто всегда идёт за победителем…
Жан. Таковы все люди…
Нина. Но – ещё неизвестно, кто здесь победит…
(Верочка входит с ключами.)
Жан. Там покупки из города привезены, будьте любезны принять. Никон просит к ужину оленью ногу…
Верочка. Хорошо.
Нина. А где Никон Васильевич?
Верочка. У себя.
Жан (уходя). Какой сегодня нервный день!
Нина. Верочка!
Верочка. Да?
Нина. Присядьте на минуту. Я хочу спросить вас – вы ничего не замечаете?
(Верочка молчит, играя ключами.)
Нина (нак[лонясь] к ней). Не правда ли, эта Ольга Борисовна охотится за Никоном Васильевичем?
Верочка (удивлённо). Нет!
Нина (взволнованно]). Однако – это так. Вы – девушка, человек неопытный, вам непонятны наши женские хитрости.
Верочка. Да… я ничего не понимаю…
Нина. Но вы должны понять, что эта авантюристка угрожает вашим интересам…
Верочка. Мне? Моим интересам?
Нина. Да, конечно! Ведь если она вотрётся в доверие Никона Васильевича, заберёт его в руки… тогда ваше будущее…
Верочка. Какое мне дело до этого?
Нина. Но – как же? Вы девушка, вам нужно выйти замуж, для этого необходимо приданое…
Верочка. Нина Аркадьевна, мне ничего не нужно. Мне нужно уйти отсюда… Вы говорите, кто-то за кем-то охотится. Здесь все охотятся друг за другом, а – жизни нет.
Нина. Вы, конечно, понимаете, что я говорю вполне бескорыстно…
Верочка. Только Яков Сергеич – один он…
Нина. Ах, он глуп.
Верочка. Нет, неправда! Он – слепой, потому что честный.
Нина. Поверьте мне, это – дурак и болтун.
Верочка (возмущённо). Это прекр[асный] человек.
Нина. Вы увлекаетесь им, – да?
Верочка. Да!
Нина. О, боже мой! Но, милая моя, это смешно!
Верочка. Пусть будет смешно…
Букеев (входит). Что – смешно?
(Верочка поспешно уходит.)
Букеев. Что такое? Чего она убежала?
(Жан на террасе прячется за дверь.)
Нина. Я с ней беседовала о Якове Сергеиче.
Букеев. Да. Ну, так что же?
Нина. Мне кажется, она увлекается немножко…
Букеев (кивая на дверь Богомолова). Им?
Нина. Да.
Букеев. Гм… (Задумался.)А – он?
Нина. Что?
Букеев. Он тоже увлекается Верой?
Нина. Вам это интересно?
Букеев. Нет… но…
Нина. Но?
Букеев. Всё-таки – племянница, родственница…
Нина. Это ли интересует вас?
Букеев. А что ж ещё?
Нина. Может быть, нечто другое? Или – некто другой?
Букеев. Ну… кто – другой?
Жан (с террасы, озабоченно). Вы не видели учёного, а?
Букеев. Нет.
Жан. В какую щель земли провалился он?
Нина (подозр[ительно]). Зачем вам его?
Жан. Там пришли с работ.
Нина. Вы где были сейчас?
Жан. Я? Везде! Ника, надо бы, дорогой мой, решить вопрос о плотине для пруда и о барражах в овраг, а? Наш водопроводчик очень беспокоится…
Нина. Вы будете говорить о делах?
Жан. Немножко.
Нина. Тогда я уйду…
Букеев. Чего же тут решать? Пусть строит.
Жан (дождавшись ухода Нины). Вовремя я пришёл?
Букеев. Что?
Жан. Она, кажется, начинала кислый разговор?
Букеев. Похоже. Скучная женщина. Да, так пускай строит… что ж…
Жан. Ничего не нужно строить, – к чему тебе вся эта канитель с водой, если ты решил продать имение? Ведь у тебя цель – удержать здесь его жену, и только для этого затеял ты орошение и всю чепуху?
Букеев. Ну, не совсем для этого. С водой за имение дороже дадут.
Жан. На кой тебе чёрт – деньги!
Букеев. Денег мне не нужно, это верно.
Жан. Вот видишь! Уговаривайся с нею и махай за границу…
Букеев (расхаживая). С ней так нельзя… нельзя, брат!
Жан. Отчего? Почему?
Букеев. Ты не понимаешь. Я, брат, серьёзно влюбился… кажется…
Жан. Когда ж ты влюблялся несерьёзно?
Букеев. Ты сам говорил, что последняя женщина – как сороковой медведь…
Жан. Мало ли что я говорю! А ты – не верь. Я, брат, не хуже водопроводчика могу говорить на все темы, потому что я человек вдохновенный и фантастический. Водопроводчик говорит, что жизнь есть непрерывное движение и все мы несчастны, потому что не чувствуем этого, а всё стараемся остановить движение, уцепившись за что-нибудь, укрепив себя…
Букеев (задумчиво). Опоздал я укрепиться.
Жан (не слушая его). Это он верно говорит. Пускай всё движется, дело и мысли. Я не знаю, что сделаю завтра, но сегодня я хочу хорошо пожить…
(Ладыгин и Богомолов с террасы.)
Ладыгин. Ну и ветер!
Жан. Стремление, движение…
Богомолов (с досадой). Дядя Жан, когда же привезут бетонные трубы?
Жан. Едут трубы!
Богомолов. Послушайте, – это не годится! Мы тратим бесполезно такую массу времени и денег… Никон Васильевич, – вы бы распорядились построже.
Букеев (кивая на Жана). Это вот всё он…
Богомолов. За два месяца с лишком мы ничего не сделали… Если на днях не будет труб, я должен буду прекр[атить] бурение…
Жан. Беспок[ойный] вы человек, Яков Сергеич!
Богомолов. Да вы поймите – скоро пойдёт вода.
Жан. И прекрасно.
Богомолов. Вы шутите?
Букеев. Ты бы, Жан, того… в самом деле…
Ладыгин. Хорошо бы чаю выпить!
Жан. Сейчас распоряжусь…
Богомолов (смеясь – Букееву). Если смотреть со стороны, так вся эта затея – чужое дело для вас…
Букеев. Н-да… Чужое дело? Вот вы, батенька, обо всём думаете… и говорите… А вот – скажите мне: что значит – моя жизнь? То есть не моя, Букеева, жизнь, а вообще когда человек, – вы, например, – говорите: моя жизнь!
Богомолов. Позвольте – не понимаю.
Букеев (слегка раздражаясь). Ну – как не понять? Я говорю: моя жизнь, а – что в ней моё? Вот у меня имущество, о нём заботиться надо, а мне – лень. Или – племянница – о ней тоже надо заботиться, а я не умею… (Раздр[ажённо].)Вообще – что в моей жизни – моё? Ничего нет, кроме забот!
Ладыгин (смеётся). Курьёз! Да вы раздайте имение нищим…
Букеев. Я говорю серьёзно!
Ладыгин. И я тоже.
Букеев (Богомолову). Ну-с? Как же?
Богомолов. Вы сегодня дурно настроены. А вот когда эта огромная ваша земля будет орошена, когда везде вокруг насадят сады, парки, возникнет образцовый курорт, первый в России, и когда весной всё зацветёт, заиграет на солнце, появятся в аллеях и около куртин цветов женщины, дети, – тогда вы скажете: это мною сделано…
Букеев. И – только? Ну-у… Это будет через двадцать пять лет. А я хочу сейчас чего-нибудь… для себя, для одного себя, вот этого, такого вот.
Ладыгин. Очень верно! Что вы скажете, философ?
Богомолов. Ничего не скажу. Но – если вы серьёзно говорите, – это несчастие.
Букеев. То-то вот и есть, что серьёзно.
Богомолов (убежд[ённо]). Тогда – вы несчастный человек. Для счастия необходимо чувствовать радость труда, творчества…
Букеев. Мужик трудится всю жизнь, а радости – не видать в нём.
Богомолов. Потому что его труд изнурителен, подневолен и ничтожен по результатам. Он съедает всю свою работу, и это не даёт ему возможности чувствовать себя исторической личностью, человеком, украшающим землю для радостей будущего.
Букеев. Радости будущего! Какое мне дело до них?
Ладыгин. Совершенно верно! Мы люди сегодняшнего дня, и – только!
Букеев (упрямо встр[яхивает] головой). Нет, батенька, ваша философия – не для всех. Вот бог – для всех. Но в бога мы не верим… то есть не то что не верим, а забываем о нём. И получается у нас не жизнь, а так себе что-то… И лучше не философствовать…
Ладыгин. Да. Это никого не приводит к добру. У меня был роман с курсисткой, она тоже занималась спортом, но – такая странная! – ужасно любила рассуждать.
Богомолов (смеясь). Как вы рассказываете!
Ладыгин. Это – правда, уверяю вас! Бывало, в самые неподходящие моменты она вдруг спрашивает: «А почему ты меня любишь?» Я говорю ей: «Потому что ты женщина…»
Букеев. Да. Конечно. (Усмех[ается].)
Ладыгин. Но ей этого мало: «Есть, говорит, много женщин и мужчин, но почему ты любишь меня, а я – тебя?» и так далее! Ужас! Я потерпел эту философию месяца три и написал ей: «Прощай, Ирочка! В любви не философствуют, а кто занимается этим, тот – глуп!» Страшно обиделась!
Богомолов (хохочет]). Да – неужели?
Ладыгин. Уверяю вас! Книжки ужасно портят их…
Букеев (усмех[аясь]). Простой ты человек, Борис, очень я люблю тебя за это. В Харькове был жеребец – Гамилькар, кажется, – двести тысяч за него заплатили. Издох. Он, я думаю, был похож на тебя…
Ладыгин. Ну, брат, – сравнил!
(Богомолов смеётся.)
Ладыгин (вдруг). Я считаю ваш смех неуместным.
Богомолов. Почему же?
Ладыгин. Так. Мне он не нравится.
Богомолов. Очень жаль, но иначе смеяться я не могу.
Ладыгин. Я прошу вас не смеяться.
Богомолов. Никогда?
Ладыгин. Прошу…
Букеев. Полно, Борис! Ты с ума сошёл…
Ладыгин. Нет, позволь…
Ольга (являясь в двери комнаты). Что за крик?
Букеев. Спорят.
Ольга. Яков! Ты споришь?
Богомолов. Нет.
Ольга (Букееву). Вы?
Букеев. Вот он…
Ольга. С кем же?
Богомолов. Сам с собой, очевидно.
Ольга. Не понимаю.
Ладыгин. Видите ли, я…
Ольга. Да?
Ладыгин. Я не допускаю, когда надо мной издеваются. (Вст[аёт], ух[одит].)
Ольга (нахм[урилась), удив{лённо]). Что такое?
Богомолов. Никон Васильевич сравнил его с жеребцом.
Букеев. Ну… не стоит говорить об этом. Я его сейчас успокою… Чудак тоже… [ (Уходит.)]
Ольга. Что было здесь?
Богомолов. Да – ничего! Я говорю: Букеев уподобил его жеребцу, это было так неожиданно, я засмеялся, а он рассердился на меня и заговорил со мной эдаким, знаешь, дуэльным тоном…
Ольга (под[авляя] тревогу). И – только?
Богомолов. И только!
Ольга. Он такой спокойный.
Богомолов. Как бык.
Ольга (после паузы). Яков, мне нужно поговорить с тобой сегодня.
Богомолов. Чудесно. Поговорим.
Ольга (глад[ит] его волосы). Ты свободен вечером?
Богомолов. Да я весь день свободен. Здесь не работают. Вообще, здесь… странно! Я думаю, и ты тоже чувствуешь это. Тебе неудобно здесь?
Ольга. Нет, ничего. Хотя… я, может быть, уеду…
Богомолов. Что стесняет тебя, скажи?
Ольга. А как ты думаешь?
Богомолов. Букеев?
Ольга. Почему?
Богомолов. Он смотрит на тебя, как жаждущий на источник свежей воды… Какой неуклюжий человек, какой ненужный. Богат, богатство – сила, а в его руках оно – ничто! Ничего не делает, ничего не любит. И даже, кажется, себя не умеет любить.
Дуняша[ (входит)]. Пожалуйте к чаю…
Ольга. Мне не хочется идти туда…
Богомолов. Попроси, чтобы тебе принесли.
Ольга. А ты идёшь?
Богомолов. Хочешь – останусь с тобой…
Ольга. Дуняша, – принесите нам сюда.
Дуняша. Слушаю…
Богомолов. Вот и поговорим, – да? Давно я не беседовал с тобой…
Ольга. Да. Ты не очень ищешь этого.
Богомолов. Здесь не хочется серьёзно говорить, – честное слово. Это – шуточная жизнь, её делает дядя Жан, шутник. (Остановился.)Знаешь, что нужно, Ольга? Нужно, чтоб люди поняли, как они одиноки во вселенной, – только тогда их воля устремится к познанию друг друга и свяжет их единым чувством близости. Только сознавая трагизм бытия, глубоко чувствуя его тайны, мы все обернёмся друг к другу, ибо тогда нам станет понятно, что для человека нет и не может быть ничего ближе и дороже человека. Человек делает бессмертными мёртвые вещи, может быть, он со временем…
Ольга. Господи! Как ты прав, когда сказал, что здесь, в этом доме, не место серьёзной мысли.
Богомолов. Мы поставлены в мире так оскорбительно, так иронично, что нам надо отвернуться от этой иронии.
Ольга. Кто понимает её?
(Дуняша вносит поднос с чаем.)
Ольга. Люди – неразумны.
Богомолов. О, это неправда!
Ольга. Ты слеп, люди – неразумны.
Богомолов. Это так кажется, потому что разум каждого обращён на самого себя и мелкое, а не – в мир и на великое его…
Ольга. Во мне живёт неразумная сила. Я хочу бунтовать. Мне трудно. Мне всегда чего-то не хватает. Я не могу, не умею жить…
Богомолов. Странно ты говоришь, Ольга, это ново для меня.
Ольга. Разве ты меня знаешь? Ты – тоже непонятен мне. Ты вызываешь у меня желание спорить с тобой, не соглашаться. Я хочу стащить тебя на землю, чтоб ты был ближе ко мне… ах, я не знаю, чего хочу!
Богомолов (смотрит на неё). Может быть, ты…
Ольга. Влюбилась, да? Это ты хотел спросить, да? Нет, я не влюблена, но… слушай, Яков, я изменила тебе.
Богомолов. Нет. Не верю…
Ольга. Да.
Богомолов. Здесь?
Ольга. Это всё равно…
Богомолов. Наверное – не здесь…
Ольга. Почему?
Богомолов. Ну – с кем же здесь? (Ходит, опустя голову.)
Ольга. Что ты молчишь?
(Богомолов взглянул на неё молча.)
Ольга. Говори же…
Богомолов (тихо). Что же я скажу тебе, друг мой, что? Я не знаю, что сказать.
Ольга. Разве тебе не больно?
Богомолов (пож[имая] плеч[ами]). Ты хочешь, чтоб я кричал? (Трёт лоб.)Как, должно быть, это неудобно и противно – отдаваться двоим… наверное, один из них возбуждает брезгливость…
Ольга (почти кричит). Что ты говоришь?
Богомолов. Тебе неприятно? Извини… с тобой я привык говорить обо всём, что думаю. И вот, неожиданно, я вспомнил жалобы проституток.
Ольга (вскочив). Противный головастик, у тебя нет души, у тебя только мозг, бессердечное насекомое…
Богомолов. Что ты? Друг мой, – что ты…
Ольга. Уйди прочь!
Богомолов. Неужели ты думаешь, что я хотел оскорбить тебя? Пойми, что это невозможно. Я столько пережил с тобой хорошего, я так благодарен тебе за это, и – ведь я тебя люблю! За что ты сердишься? (С улыбкой.)Это я должен сердиться, – ведь ты изменила мне, если это не выдумка!
Ольга. Нет! Это правда! (В отчаянии.)Боже мой, я ничего не понимаю!
Богомолов. Ну, хорошо, это правда, ты изменила мне, коварная женщина.
Ольга. Как ты можешь шутить, как ты смеешь?
Богомолов. Успокойся, Ольга, не кричи… В чём дело?
Ольга. Но – разве это не оскорбляет тебя?
Богомолов. Не будем говорить обо мне… (Под[ошёл], положил руку на плечо ей.)Ольга, – ведь это не серьёзно, да? Ведь если бы ты полюбила кого-то… ты вела бы себя иначе? не так ли? Забудем же об этом, Ольга, если это ошибка…
Ольга. А если это моя месть тебе?
Богомолов. За что?
Ольга. За то, что ты далеко от меня…
Богомолов. И ты решила уйти ещё дальше? Нет, – я думаю – это не так. Я ведь знаю – ты меня любишь, я это чувствую.
Ольга. Как трудно с тобой! Ты точно издеваешься.
Богомолов. Ольга, я понимаю, что быть красивой женщиной – это иногда большое несчастие. Она – сокровище, отовсюду к ней тянутся завистливые, жадные и часто грязные руки, все хотят обладать ею… я понимаю, как легко потерять себя в этой ядовитой атмосфере вожделений.
Ольга (в тоске). Кто говорит со мной? Человек, имеющий право любить меня, умная книга или какая-то непонятная мне идея? Я с ума сойду!
Богомолов. Послушай же, дитя моё! Ведь я не виню тебя ни в чём…
Ольга. Обвини! Оскорби!
Богомолов. Не будем говорить глупостей… Ты ошибаешься, думая, что я не страдаю. Нет, по-своему – я оскорблён, – не тобой, а – пошлостью события, прости меня – случилось пошлое. Это не страшно, но мучительно, именно потому, что пошло…
Ольга. О, боже мой…
Богомолов. Ты знаешь – я люблю любить, люблю самое чувство любви и умею любоваться им, – ты это знаешь. Помнишь?
Ольга. Да. Это было…
Богомолов. Это всегда со мной. На всю жизнь женщина – ты – останешься для меня владычицей мира, существом, от которого все племена и народы, силой, побеждающей смерть и уничтожение. Тебя ради возникло на земле всё прекрасное, от тебя вся поэзия жизни, всё для тебя – преступления и подвиги, – всё! Любовью к тебе насыщена жизнь, и пусть теперь формы любви несовершенны, грубы, но – настанет время, когда это лучшее чувство наше насытится религиозным сознанием и мы будем любить, обожая друг друга…
Ольга (сквозь зубы). Проклятый сказочник…
Богомолов. Если на земле возможно счастье, оно настанет тогда, когда мы поймём величие женщины.
Ольга. Живёт в тебе какой-то тихий дьявол… Я не знаю – можно верить твоим словам?
Богомолов. Надо верить, Ольга! Из всех иллюзий жизни вера самая лучшая.
Ольга. Всегда, за всем, что ты говоришь, я чувствую глубоко скрытую иронию. Во что ты веришь?
Богомолов. В тебя. Верь и ты в своё назначение – одарять мир любовью, лаской, счастьем… Что есть лучше этого? Что?
Ольга. Я не знаю.
