Текст книги "Том 18. Пьесы, сценарии, инсценировки 1921-1935"
Автор книги: Максим Горький
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 23 страниц)
Второй акт
Через несколько месяцев. Та же весёлая комната. Васса – сидит в кожаном кресле. На тахте – Людмила, Наталья, Анна, Евгений Мельников. Отпили чай, самовар и посуда ещё не убраны. Вечер, горит огонь, но в комнате мягкий сумрак. В саду луна, чёрные деревья.
Васса. Ну вот, рассказала я вам старинные свадебные обряды, рассказала, как в старину мужья с жёнами жили…
Анна (тихо). Страшно жили.
Наталья. И глупо очень.
Людмила. А почему люди несчастны, Вася?
Евгений. По глупости и несчастны.
Васса. Почему несчастны – я не знаю, Людка. Вот Онегин с Натальей знают – по глупости. Но говорят – да я и сама видела – умные-то несчастней дураков.
Евгений. Если принять, что богатые умнее бедных…
Васса. Богатые, конечно, умнее, а живут дрянно и скудно. И никогда богатый не веселится так от души, как бедный.
Анна. Это верно.
Наталья. Значит, нужно жить в бедности.
Васса. Вот, вот. Именно – так. Ты попробуй, Натка, испытай. Выходи замуж за Онегина и поживи. Он будет подпоручиком в пехоте, ты – полковой дамой, есть такие. Приданого я тебе не дам, и жить будете вы на сорок целковых в месяц. На эти деньги: одеться, обуться, попить, поесть и гостей принять да покормить. Детей заведёте на эти же деньги, да…
Наталья. Я детей родить не стану. Зачем несчастных увеличивать?
Васса. Это, конечно, умно. Зачем, в самом деле? Так вот, Онегин, впереди-то у тебя сорок целковых и денщик, каждый день будет котлеты жарить из дешёвого мяса с жилами.
Евгений (мрачно). Я, может быть, во флот перейду…
Людмила. Я тоже не пойду замуж, страшно очень! Я лучше путешествовать буду, ботанические сады смотреть, оранжереи, альпийские луга…
Наталья. Всё это переделать надо – браки, всю жизнь, всё!
Васса. Вот и займись, переделай. Гурий Кротких научит, с чего начать.
Наталья. Я без него знаю – с революции!
Васса. Революция вспыхнула да и прогорела – один дым остался.
Анна. Это вы – про Государственную думу?
Васса. Ну хоть про неё. Там головни-то шипят. Сырое дерево горит туго. А Гурий Кротких – научит. Он за двести целковых в месяц меня хозяйствовать учит, а тебя рублей за пятнадцать будет учить революцию делать. Полтина за урок. Пришёл ко мне служить – штаны были мятые, а недавно, в театре, гляжу – на жене его золотишко кое-какое блестит. Так-то, девицы! В матросы, значит, Онегин?
Евгений. Это не решено. И почему вы зовёте меня Онегиным?
Васса. Решай. Тебе пора юнкером быть, а ты всё ещё кадет. А Онегиным я тебя называю…
Наталья. Он не похож на Онегина.
Васса. Разве? А такой же – надутый… Ну, ладно! Конечно, тебе, Ната, лучше знать, на кого он похож.
Наталья. Ни на кого.
Васса. Из людей?
Евгений (обиженно). Я совершенно не понимаю, когда вы шутите, когда говорите серьёзно. Странная манера!
Васса. А ты не сердись, не обижайся, ты – понимай. Вот я тебе расскажу: когда у нас в затоне забастовка была и пришли солдаты, так слесарь Везломцев и сказал подпоручику: «Вы, говорит, ваше благородие, сорок целковых получаете, а я зарабатываю семьдесят пять, могу догнать и до ста. Так как вы, говорит, служите богатым, а я богаче вас, так кричать на меня, богатого, вам будто не следует».
Евгений. Не вижу в этом ничего… интересного.
Наталья. Мать любит дразнить людей.
Васса. В этом грешна. Я людям – недруг.
Людмила. Неверно это, Вася!
Васса. Нет, верно. Недруг. Ну, ладно! Поговорили, поба́яли – идите-ка, девушки, к себе, а я поработаю… по хозяйству. Ты, Анна, останься. Ну, пошли, пошли! За ужином увидимся. (Анне.)Ну что, верно – вписался отец Евгения в «Союз русского народа»?
Анна. Верно.
Васса. Это он, дурак, из-за сына. Женьку-то хотят выгнать из кадетского корпуса. Боюсь, испортит мне девку хлыщ этот.
Анна. По-моему, Наташа от скуки занимается им.
Васса. Злым – скука не знакома.
Анна. После смерти Сергея Петровича она очень мрачная стала. И, конечно, слухи эти…
Васса. А слухи живут?
Анна. Да.
Васса. А ты слухам – веришь?
Анна. Нет. Меня только самоубийство Лизы смутило. Не могу понять – почему? Такая славная. Жила у вас с детства, все любили её.
Васса. Это Прохорово дело. Он её чем-то запугал.
Анна. Она жила с ним?..
Васса. Заставил. А разве не верят, что Лизавета в бане угорела?
Анна. Не многие верят.
(Поля входит.)
Васса. Чего тебе надо? Ну, чего мнёшься? Говори.
Поля (негромко). Там женщина.
Васса. Какая? В эту пору?
Поля. Трудное имя… Моисеевна.
Васса. Кто-о? (Быстро идёт, остановилась. Анне.)Не говори ничего девицам, я им сюрприз сделаю. Не пускай ко мне никого. (Поле.)Убери самовар, вскипяти маленький. (Ушла.)
Анна. Ну как – привыкаешь?
Поля. Трудно. Я думала, что мне только девицам служить, а у хозяйки своя будет горничная. Прохору Борисовичу – лакея надо, я за ним ухаживать не могу.
Анна. Пристаёт?
Поля. Такой бесстыдник – невозможный! Вот сейчас гуляет в одной нижней рубахе и поёт, поёт всё одно какое-то. Вчера все уже легли спать, а он гремит железом и поёт. Такая тоска от него. Что это он, Анна Васильевна?
Анна. Ненормальный. Алкоголик, то есть пьяница.
Поля. Я очень благодарная вам, дом хороший.
Анна. А люди – плохие, хочешь сказать?
Поля. Я людям не судья, сама – судимая, хошь и оправдали, а всё-таки в тюрьме сидела. К тому же рассказывают, что до меня горничная повесилась в бане.
Анна. Это – ложь. Она угорела в бане. Готовила баню и угорела. Была она беременная.
Поля. Вот видите, и – беременная!
Людмила (в руках круглая скамейка, за нею Пятёркин несёт кадку с каким-то растением). Вот сюда, ему нужно много солнца. Неправильно поставил, передвинь на середину.
Пятёркин. Слушаю. Так? (Он спрашивает, стоя на одном колене.)
Людмила. Хорошо. Какие у тебя волосы ужасные. Жёсткие, должно быть?
Пятёркин. Даже нисколько, пощупайте.
Людмила (проводя рукой по его гриве). Точно у льва.
Пятёркин. Вот это верно. Это все говорят.
Людмила. Кто – все?
Пятёркин. Знакомые. И – вообще – люди.
Людмила. Что же ты на коленях стоишь?
Пятёркин. Приятно мне на коленях перед вами.
Людмила. Ну уж… сочиняешь! Я бы никогда на колени перед мужчиной не встала.
Пятёркин. Вам это не требуется, он сам пред вами встанет… Вы с мужчиной можете делать что угодно вашему любопытству.
Людмила. А я ничего не хочу. И не буду.
Пятёркин. В этом ваша воля.
Людмила. Подождите, я спрошу садовника, что взять отсюда… (Ушла.)
Анна (из своей комнаты). Не по своей силе, Пятёркин, дерево ломишь.
Пятёркин. А ты не ревнуй. Как знать? Всё может быть, всё надо пробовать.
Анна. Если Васса узнает о твоих разговорчиках…
Пятёркин. От кого узнает?
Анна. Вылетишь из дома в минуту.
Пятёркин. Ты – не скажешь, а Людмилка тогда поймёт обстоятельство игры, когда уже поздно будет. Ты только не мешай. Мешать мне – у тебя расчёта нет. Ты свой барыш аккуратно получаешь, а меня, может, завтра выгонят. Ну, тогда и твои дела пошатнутся…
Анна. Мне – что? Однако видеть тебя в числе хозяев – как будто и обидно…
Людмила (возвратилась). Иди, Пятёркин, больше ничего не надо.
Пятёркин. Желаю вам счастья на сей день и до конца века.
Людмила. Услужливый какой.
Анна. Да.
Людмила. А – пляшет как! Удивительно!
Анна. Всё-таки ты, Люда, осторожнее с ним.
Людмила. А что он мне сделает?
Анна. Ребёнка может сделать.
Людмила. Фу, какая гадость!
Анна. Ребёнок-то?
Людмила. Ты, ты гадость говоришь! (Уходит.)
Анна (вслед ей). Так я – о ребёнке!
Васса (широким движением руки изгоняет Анну и Полю. Рашель – под тридцать лет, одета изящно, но просто, строго, эффектно красивая). Ну-ка, ну, Рашель, садись, рассказывай, как это ты явилась, откуда?
Рашель. Из-за границы.
Васса. Ну да, понятно. Пустили?
Рашель. Нет, я приехала в качестве компаньонки с музыкантшей.
Васса. С чужим паспортом – значит? Смелая ты. Молодчина. И – ещё красивее стала. С такой красотой, да… Ну – ладно! Как – Фёдор? Правду скажи.
Рашель. Скрывать правду – не моё дело. Федя, Васса Борисовна, безнадёжен. Угасает. Доктора говорят – месяца два, три осталось ему жить.
Васса. Сгорел, значит, сын капитана Железнова.
Рашель. Да. Худой, почти прозрачный. Понимает, что приговорён. Но всё такой же весёлый, остроумный. А как мой Коля?
Васса. Сгорел Фёдор Железнов. Наследник мой. Голова всего хозяйства.
Рашель. Коля – спит?
Васса. Коля-то? Не знаю. Наверно – спит.
Рашель. Можно взглянуть на него?
Васса. Нельзя.
Рашель. Почему?
Васса. Его нет здесь.
Рашель. Позвольте! Вы… что это значит?
Васса. Ничего плохого не значит. Коля в деревне живёт, в сосновой роще. Песок там. Там – хорошо. В городе ему вредно жить, у него гланды. Родители плохим здоровьем наградили его.
Рашель. Далеко это?
Васса. Вёрст шестьдесят.
Рашель. Как же мне туда съездить?
Васса. А тебе не надо ездить туда. Ну-ка, Рашель, давай сразу и ясно – поговорим!
Рашель. Умер?
Васса. Тогда и говорить не о чем, одним словом всё сказано. Нет – жив, здоров и хороший, детёныш умный. Он тебе зачем нужен?
Рашель. Я решила его отправить за границу. Там сестра моя замужем за профессором химии, детей у них нет.
Васса. Так я и думала: Рашель, наверно, ребёнка потащит в свой круг. Нет, не дам я тебе Кольку-то! Не дам!
Рашель. Как это? Я – мать!
Васса. А я – бабушка! Свекровь тебе. Знаешь, что такое свекровь? Это – всех кровь! Родоначальница. Дети мне – руки мои, внучата – пальцы мои. Поняла?
Рашель. Позвольте… Я не понимаю вас. Это вы серьёзно? Это… допотопное что-то… Вы же – умная, вы не можете так думать.
Васса. Чтобы не говорить лишних слов, – ты молчи и слушай. Колю я тебе не дам.
Рашель. Этого не может быть!
Васса. Не дам. Думай, что ты можешь сделать против меня? Ничего не можешь. Для закона ты – человек несуществующий. Закон знает тебя как революционерку, как беглую. Объявишь себя? Посадят в тюрьму.
Рашель. Неужели вы воспользуетесь моим положением? Не верю! Вы не сделаете этого. Вы отдадите мне сына.
Васса. Пустяки говоришь. Всё это лишнее – твои слова. Я сделаю, как решила.
Рашель. Нет!..
Васса. Не ори! Спокойно. Колю я тебе не дам. Ему другая судьба назначена.
Рашель. Да – что вы – зверь?
Васса. Я говорю – не ори! К чему это – крик? Я – не зверь. Зверь выкормит детёныша, и – беги, сам добывай хлеб себе, как хошь. Хочешь куриц ешь, хочешь – телят. Конечно, речь идёт не о зайцах, а о серьёзном зверье. А ты вот своего детёныша на свободную добычу не пускаешь. И я внука своего не пущу. Внук мой – наследник пароходства Храповых и Железнова. Единственный наследник миллионного дела. Тётки его – Наталья и Людмила – выделены будут в малых частях, тысяч по пятьдесят, им и того – много. Всё остальное ему.
Рашель. Вы ошибаетесь, если думаете этим подкупить или же утешить меня, – ошибаетесь. Это – невозможно!
Васса. Зачем тебя подкупать, зачем утешать? Ты, Рашель, знаешь – я тебя врагом не считала, даже когда видела, что ты сына отводишь от меня. На что он мне годен, больной? Я с ним неласкова была и видела – ты его любишь. И я тебе сказала тогда – люби, ничего! Немножко радости и больному надобно. Я даже благодарна была тебе за Фёдора.
Рашель (вспыхнула). Всё это – ложь! Это… отвратительно. Я – поверить не могу… Это… зверство!
Васса. Не веришь, а ругаешься. Ничего, ругай. Ругаешься ты потому, что не понимаешь. Ты подумай, что ты можешь дать сыну? Я тебя знаю, ты – упрямая. Ты от своей… мечты-затеи не отступишься. Тебе революцию снова раздувать надо. Мне – надо хозяйство укреплять. Тебя будут гонять по тюрьмам, по ссылкам. А мальчик будет жить у чужих людей, в чужой стороне – сиротой. Рашель, помирись – не дам тебе сына, не дам!
Рашель (спокойней, презрительно). Да, в конце концов вы можете это сделать, я понимаю. Вы даже можете выдать меня жандармам.
Васса. И это могу. Всё могу! Играть – так играть!
Рашель. Чем можно тронуть дикий ваш разум? Звериное сердце?
Васса. Опять звериное. А я тебе скажу: люди-то хуже зверей! Ху-же! Я это знаю! Люди такие живут, что против их – неистовства хочется… Дома ихние разрушать, жечь всё, догола раздеть всех, голодом морить, вымораживать, как тараканов… Вот как!
Рашель. Чёрт вас возьми… Ведь вот есть же у вас, в этой ненависти вашей, что-то ценное…
Васса. Ты, Рашель, умная, и, может быть, я неоднократно жалела, что ты не дочь мне. Кажись, даже говорила это тебе! Я ведь всё говорю, что думаю.
Рашель (глядя на часы). Ночевать у вас можно, что ли?
Васса. Ну а как же? Ночуй. Не выдам жандармам-то. Девчонки будут рады видеть тебя. Очень рады будут. Они тебя любят. А Колю я тебе не дам! Так и знай.
Рашель. Ну, это… увидим!
Васса. Выкрасть попробуешь? Пустяки…
Рашель. Нет, я больше не буду говорить об этом. Устала, изнервничалась, да ещё вы ошарашили. Страшная вы фигура! Слушая вас, начинаешь думать, что действительно есть преступный тип человека.
Васса. Всё есть! Хуже ничего не придумаешь, всё уж придумано.
Рашель. Но не много жизни осталось для таких, как вы, для всего вашего класса – хозяев. Растёт другой хозяин, грозная сила растёт, – она вас раздавит. Раздавит!
Васса. Вон как страшно! Эх, Рашель, кабы я в это поверила, я бы сказала тебе: на, бери всё моё богатство и всю хитрость мою – бери!
Рашель. Ну, это вы… врёте!
Васса. Да – не верю я тебе, пророчица, не могу поверить. Не будет по-твоему, нет!
Рашель. А вы жалеете, что не будет? Да?
Васса. А вдруг – жалею? А? Эх ты… Когда муженёк мой все пароходы, пристани, дома, всё хозяйство – в одну ночь проиграл в карты, – я обрадовалась! Да, верь не верь, – обрадовалась. Он, поставив на карту последний перстень, – воротил весь проигрыш, да ещё с лишком… А потом, ты знаешь, начал он безобразно кутить, и вот я полтора десятка лет везу этот воз, огромное хозяйство наше, детей ради, – везу. Какую силу истратила я! А дети… вся моя надежда, и оправдание моё – внук.
Рашель. Сообразите: насколько приятно мне слышать, что мой сын предназначен для оправдания ваших тёмных делишек… в жертву грязного дела…
Васса. Неприятно? Ничего, я от тебя тоже кое-что кисленькое слышала. Давай-ка чай пить. При девицах – сохраним вежливость, – так, что ли?
Рашель. Не надо им говорить, что я приехала нелегально. И спор наш – не следует знать им. Они ведь ничего не решают.
Васса. Понятно – не надо!
(Поля в двери.)
Васса. Зови девиц. Кадета – скажи им – не надо. Тихо скажи, чтоб он не слышал. Самовар подашь. Иди. Вот как встретились мы, Рашель!
Рашель. Неприятная встреча.
Васса. Что делать? Приятно – только дети живут, да и то недолго.
Рашель. Мне всё-таки кажется невероятным всё это.
Васса (толкает ногой стул). Ну, как это невероятно?
Людмила (вбегает, за ней идёт Наталья). Ой, кто, что? Рашель… Рашель!
Наталья. Не телеграфировала – почему?
Васса. Натка спрашивать любит. Ей скажут: «Здравствуй», а она спрашивает: «Почему?»
Рашель. Ты, Люда, не изменилась, всё такая же милая, даже как будто и не выросла за эти два года.
Людмила. Это – плохо?
Рашель. Конечно – нет! А вот Ната…
Наталья. Постарела.
Рашель. О девушке не скажешь – возмужала, но именно такое впечатление.
Наталья. Говорят – созрела.
Рашель. Это иное!
(Девицы обрадованы встречей, Рашель говорит устало, почти не отводя взгляда от Вассы. Сёстры усаживают её на тахту. Васса спокойна, сидя у стола, готовит чай.)
Людмила. Садись, рассказывай.
Наталья. Как Фёдор? Выздоравливает?
Рашель. Нет, Фёдор – плох.
Наталья. Зачем же ты уехала от него?
Рашель. За сыном, за Колей.
Васса. А я его не даю за границу.
Людмила. Раша, милая, какой он стал прелестный, Коля! Умный, смелый… Он в лесу живёт, в Хомутове. Замечательное село. Там такой сосновый лес.
Наталья. Разве его перевезли из Богодухова?
Людмила. Богодухово – тоже замечательное! Там – липовая роща, пасеки…
Рашель. Оказывается, вы и не знаете – где он?
Васса. Идите к столу-то.
Рашель. Расскажи, как ты живёшь?
Людмила. Я – удивительно хорошо. Вот видишь – весна, мы с Васей начали работать в саду. Рано утром она приходит: «Вставай!» Выпьем чаю и – в сад. Ах, Раша, какой он стал, сад!
(Анна вошла, молча здоровается с Рашелью, говорит что-то Вассе. Обе вышли.)
Людмила. Войдёшь в него, когда он росой окроплён и весь горит на солнце… как риза, как парчовый, – даже сердце замирает, до того красиво! В третьем году цветочных семян выписали почти на сто рублей, – ни у кого в городе таких цветов нет, какие у нас. У меня есть книги о садоводстве, немецкому языку учусь. Вот и работаем, молча, как монахини, как немые. Ничего не говорим, а знаем, что думаем. Я – пою что-нибудь. Перестану, Вася кричит: «Пой!» И вижу где-нибудь далеко – лицо её доброе, ласковое…
Рашель. Значит, счастливо живёшь, да?
Людмила. Да! Мне даже стыдно. Удивительно хорошо!
Рашель. А ты, Ната?
Наталья. Я! Я тоже удивляюсь.
Прохор (выпивши, с гитарой). Б-ба! Р-рахиль!.. (Поёт.)«Откуда ты, прелестное дитя?» Ой, как похорошела!
Рашель. А вы – всё такой же…
Прохор. Ни лучше, ни хуже. Остаюсь при своих козырях.
Рашель. Веселитесь?
Прохор. Именно. Ремесло моё. Главное качество – простодушная весёлость. Это у меня от природы естества моего. Капитан Железнов – помер, так я для славы семейства и хозяйства – за двоих теперь гуляю.
Рашель. Он – давно хворал?
Прохор. Это – верно, давно пора.
(Людмила смеётся.)
Рашель. Я неправильно спросила – долго хворал?
Прохор. Капитан? Он – не хворал. Он – в одночасье – пафф! И – «со святыми упоко-о-ой».
Наталья. Дядя, перестаньте! Это – безобразие!
Прохор. Со святыми – безобразие? Ты, девка, не учи меня, молода учить! Откуда же ты явилась, разрушительница жизни? Из Швейцарии? Фёдор-то жив?
Рашель. Жив.
Прохор. Плох?
Рашель. Да, плох.
Прохор. Нестойко потомство Железнова, мы, Храповы, покрепче будем! Впрочем, сын твой, Колька, хорош, разбойник! Приметливый. Как-то мы с Железновым поругались за обедом. На другой день я здороваюсь: «Здравствуй, Коля!» А он: «Пошёл прочь, пьяная рожа!» Убил, А утро было, и я ещё трезвый… Что же вы тут делаете? Чай пьёте? Чай только извозчики пьют, серьёзные люди утоляют жажду вином… Сейчас оно явится. Портвейн, такой портвейн, что испанцы его не нюхали. Вот Наталья знает… (Идёт. Васса навстречу.)
Васса. Что там в клубе случилось?
Прохор. В клубе? А ты откуда знаешь?
Васса. По телефону.
Прохор. В клубе – драка на политической почве. Очень просто.
Васса. Снова о тебе в газете напишут?
Прохор. Почему – обо мне? Я один раз ударил. Он – на Думу лаял, ну, а я его – по морде.
Васса. Послушай, Прохор…
Прохор. Сейчас приду. И буду слушать, как (поёт): «Не искушай-ай меня без нужды-ы…»
Людмила. Какой смешной, правда? Он всё больше пить стал. И Наташу учит…
Наталья. Уже научил.
Рашель. Это – серьёзно, Ната?
Наталья. Да. Мне очень нравится вино. И опьянение нравится.
Васса. Ты прибавь: а бить меня – некому!
Наталья. А бить меня – некому.
Васса. Наталья! Не балуй.
Наталья. Вы велели прибавить, я прибавила.
Васса. Счастье твоё, что у меня времени не хватает чёрта выгнать из тебя!
Людмила. Ната – очень дерзкая с мамой, видишь, Раша. По-моему, это плохо.
Васса. Замахиваешься по-благородному жить… Интеллигентно. А сама – свинья!
Наталья. Свиньи хороших пород очень ценятся.
Васса (гневно). Вот так и живём, Рашель.
Рашель. Плохо живёте, но лучшего и не достойны. Эта обессмысленная жизнь вполне заслужена вами.
Васса. Мной? Врёшь!
Рашель. Не только вами лично, сословием вашим, классом.
Васса. Ну вот, поехала!
Рашель. Там, за границей, также скверно живут. Может быть, даже и сквернее, потому что спокойнее и меньше мучают друг друга, чем вы.
Наталья. Это верно? Или – для утешенья?
Рашель. Верно, Наташа. Я не из тех, которые утешают. Мир богатых людей разваливается, хотя там они – крепче организованы, чем у нас. Разваливается всё, начиная с семьи, а семья там была железной клеткой. У нас – деревянная.
Васса. Рашель!
Рашель. Да?
Васса. Живи с нами. Фёдор умрёт, сама говоришь. Довольно тебе болтаться… странничать, прятаться! Живи с нами. Сына будешь воспитывать. Вот – девочки мои. Они тебя любят. Ты – сына любишь.
Рашель. Есть нечто неизмеримо более высокое, чем наши личные связи и привязанности.
Васса. Знаю. Дело есть, хозяйство. Но… вот что выходит: и взять можно, и положить есть куда, а – иной раз – не хочется брать.
Рашель. Это вы… не от себя говорите.
Васса. Как это – не от себя?
Рашель. Может быть, иногда, вы чувствуете усталость от хозяйства, но чувствовать бессмысленность, жестокость его вы – не можете, нет. Я вас знаю. Вы всё-таки рабыня. Умная, сильная – а рабыня. Червь, плесень, ржавчина портят вещи, вещи – портят вас.
Васса. Премудро. Но едва ли верно! Я тебе скажу, чего я хотела, вот при дочерях скажу. Хотела, чтоб губернатор за мной урыльники [10]10
сосуд для мочи, ночной горшок – Ред.
[Закрыть]выносил, чтобы поп служил молебны не угодникам святым, а вот мне, чёрной грешнице, злой моей душе.
Рашель. Это – от Достоевского и не идёт вам.
Наталья. Мать Достоевского не знает, она книг не читает.
Васса. От какого там Достоевского? От обиды это. От незаслуженной обиды… Вот – девчонки знают, я сегодня рассказывала им, как меня…
Прохор (две бутылки вина в руках). Вот оно! Нуте-ка, давайте, отнесёмся серьёзно. Вася, разреши угостить? Не пожалеешь. Редкая вещь…
Васса. Давай! Давай! Девчонки, садитесь к столу… Что, в самом деле? Сноха… явилась! Давай, Прохор. Кого ты избил?
Прохор. Квартиранта Мельникова по роже. Ещё кого-то… Ерунда! Заживёт!
Васса. А знаешь – Мельников-то в «Союз русского народа» вписался.
Прохор. Ну, так что? Важность какая! Я вот в телефонной книге вписан, а – не горжусь. Рюмки!
(Звонок телефона.)
Васса. Это меня. (У телефона.)Кто это? Да, я. Какой пароход? Почему? Идиоты! Кто это грузил? В Уфе? Терентьев? Рассчитать болвана! Моё присутствие – зачем? Арестовали всю баржу? А ещё что? Кроме кожи… О, дьяволы! Санитарная комиссия – там? Инспектор – тоже? Сейчас приеду. (Бросила трубку.)Ну, вы тут… подождите, смирно. У меня – скандал: арестовали баржу, идиот приказчик погрузил кожу без санитарного осмотра, без клейм. А на барже – ещё овчины, лыко, мочало. Поеду. (Ушла, взглянув на Рашель, поймав её взгляд.)
Прохор. Поехала речной полиции взятку давать. У нас речная полиция – разбойники. И сухопутная – тоже. Однако к чёрту всё это. Наливаю. Наталочка, – это будет получше твоего любимого. (Поёт на «шестый глас».)
Наливай, брат, наливай,
Всё до капли вы-пи-вай…
Занавес
