Текст книги "Русская поэзия начала ХХ века (Дооктябрьский период)"

Автор книги: Максим Горький

 
Кто знает, сколько скуки
В искусстве палача!
Не брать бы вовсе в руки
Тяжелого меча.
 
 
И я учился в школе
В стенах монастыря,
От мудрости и боли
Томительно горя.
 
 
Но путь науки строгой
Я в юности отверг,
И вольною дорогой
Пришел я в Нюренберг.
 
 
На площади казнили:
У чьих-то смуглых плеч
В багряно-мглистой пыли
Сверкнул широкий меч.
 
 
Меня прельстила алость
Казнящего меча
И томная усталость
Седого палача.
 
 
Пришел к нему, учился
Владеть его мечом,
И в дочь его влюбился,
И стал я палачом.
 
 
Народною боязнью
Лишенный вольных встреч,
Один пред каждой казнью
Точу мой темный меч.
 
 
Один взойду на помост
Росистым утром я,
Пока спокоен дома
Строгий судия.
 
 
Свяжу веревкой руки
У жертвы палача.
О, сколько тусклой скуки
В сверкании меча!
 
 
Удар меча обрушу,
И хрустнут позвонки,
И кто-то бросит душу
В размах моей руки.
 
 
И хлынет ток багряный,
И, тяжкий труп влача,
Возникнет кто-то рдяный
И темный у меча.
 
 
Не опуская взора,
Пойду неспешно прочь
От скучного позора
В мою дневную ночь.
 
 
Сурово хмуря брови,
В окошко постучу,
И дома жажда крови
Приникнет к палачу.
 
 
Мой сын покорно ляжет
На узкую скамью,
Опять веревка свяжет
Тоску мою.
 
 
Стенания и слезы, —
Палач – везде палач.
О, скучный плеск березы!
О, скучный детский плач!
 
 
Кто знает, сколько скуки
В искусстве палача!
Не брать бы вовсе в руки
Тяжелого меча!
 

22 февраля, 1907

 
В тени косматой ели
Над шумною рекой
Качает черт качели
Мохнатою рукой.
 
 
Качает и смеется,
Вперед, назад,
Вперед, назад.
Доска скрипит и гнется,
О сук тяжелый трется
Натянутый канат.
 
 
Снует с протяжным скрипом
Шатучая доска,
И черт хохочет с хрипом,
Хватаясь за бока.
 
 
Держусь, томлюсь, качаюсь,
Вперед, назад,
Вперед, назад,
Хватаюсь и мотаюсь,
И отвести стараюсь
От черта томный взгляд.
 
 
Над верхом темной ели
Хохочет голубой:
«Попался на качели,
Качайся, черт с тобой».
 
 
В тени косматой ели
Визжат, кружась гурьбой:
«Попался на качели,
Качайся, черт с тобой».
 
 
Я знаю, черт не бросит
Стремительной доски,
Пока меня не скосит
Грозящий взмах руки,
 
 
Пока не перетрется,
Крутяся, конопля,
Пока не подвернется
Ко мне моя земля.
 
 
Взлечу я выше ели,
И лбом о землю трах.
Качай же, черт, качели,
Всё выше, выше… ах!
 

14 июня 1907

 
Плыву вдоль волжских берегов,
Гляжу в мечтаньях простодушных
На бронзу яркую лесов,
Осенней прихоти послушных.
 
 
И тихо шепчет мне мечта:
«Кончая век, уже недолгий,
Приди в родимые места
И догорай над милой Волгой».
 
 
И улыбаюсь я, поэт,
Мечтам сложивший много песен,
Поэт, которому весь свет
Для песнопения стал тесен.
 
 
Скиталец вечный, ныне здесь,
А завтра там, опять бездомный,
Найду ли кров себе и весь,
Где положу мой посох скромный?
 

21 сентября 1915

Волга. Кострома – Нагорево

ВЯЧЕСЛАВ ИВАНОВ[72]72
  Иванов Вячеслав Иванович (1866–1949) родился в Москве. Учился в частной школе, организованной семьей известного экономиста М. И. Туган-Барановского. Учился на филологическом факультете Московского университета. После двух курсов едет в Германию, слушает лекции немецких профессоров. Изучает историю, увлекается учением В. Соловьева о мистической соборности. С 1891 года занимается в Национальной библиотеке Парижа, затем переезжает в Италию. В 1896 году получает степень доктора истории. С 1905 года перебирается в Петербург, становится одним из столпов символизма, его теоретиком и практиком. Для поэзии Вяч. Иванова характерен мистически-религиозный культ изысканной архаической красоты, религиозные искания.
  В 1917–1924 годах вел преимущественно научную и культурно-педагогическую деятельность. С 1924 года жил в эмиграции, умер в Италии.
  Стихотворения Вяч. Иванова из книги стихов «Кормчие звезды» печатаются по тексту издания: Вячеслав Иванов. Кормчие звезды. Книга лирики. СПб., 1903; из книги стихов «Прозрачность» – по тексту издания: Вячеслав Иванов. Прозрачность. Вторая книга лирики. М., 1904; из сборника «Cor ardens» – по тексту издания: Вячеслав Иванов. Cor ardens, части 1–2. СПб., 1911–1912.


[Закрыть]

И сердце вновь горит и любит – оттого,

Что не любить оно не может.[73]73
  Первый эпиграф – из стихотворения А. Пушкина «На холмах Грузии лежит ночная мгла»; второй эпиграф – слова Старика из поэмы А. Пушкина «Цыганы».


[Закрыть]

Пушкин

Ты любишь горестно и трудно.

Пушкин

 
Иду в вечерней мгле под сводами древес.
Звезда, как перл слезы, на бледный лик небес
Явилась и дрожит… Иду, как верный воин, —
Устал – и мужествен. Унылый дух спокоен…
 
 
Эоны[74]74
  Эон (Айон) – сын Хроноса, олицетворение вечного времени (греч. миф.).


[Закрыть] долгие, светило, ты плывешь;
Ты мой летучий век, как день, переживешь;
Мы – братья чуждые: но мой привет печальный
Тебе сопутствует в твоей дороге дальной!
 
 
Светило братское, во мне зажгло ты вновь
Неутолимую, напрасную любовь!
Детей творения, нас, в разлученной доле,
Покорность единит единой вечной Воле.
 
 
Как осенью листы, сменяясь без конца,
Несутся смертные дыханием Отца;
Простертые, на миг соединяют руки —
И вновь гонимы в даль забывчивой разлуки…
 
 
Сосредоточив жар, объемлющий весь мир,
Мы любим в Женщине его живой кумир:
Но в грани существа безвыходно стесненный,
Наш тайный, лучший пыл умрет неизъясненный…
 
 
Иду. В лазури ночь и веет, и парит;
Светило вечное торжественней горит:
А долу дышит мгла, влажней густые тени,
И тленьем пахнет лес, подобный смертной сени.
 
 
Покорностъ! нам испить три чаши суждено:
Дано нам умереть, как нам любить дано;
Гонясь за призраком – и близким, и далеким, —
Дано нам быть в любви и в смерти одиноким.
 

Голос музыки

 
Мой отец —
Оный алчущий бог, что нести восхотел
Воплощений слепых цветно-тканый удел,
Многострадную, страстную долю.
И поит он, и пенит сосуд бытия,
И лиют, не вместив, золотые края
Неисчерпно-кипящую волю.
Но, как облак златой,
Я рождаюсь из пены, в громах пролитой,
И несусь, и несу
Неизбытых пыланий глухую грозу,
И рыдаю в пустынях эфира…
 

Человеческий голос

 
И меня, и меня,
Ненасытного семя и светоч огня,
На шумящие бурно возьми ты крыла!
Как тебя,
Несказанная воля мне сердце зажгла;
Нерожденную Землю объемлю, любя, —
И колеблю узилище мира!
 

 
В чаще багряной
Мраморный Пан[75]75
  Пан – в греческой мифологии сын бога Гермеса, божество, олицетворяющее всю природу. Пан, сопровождаемый нимфами, бродил по горам, звуками свирели и песнями собирая стада.


[Закрыть]
С праздной свирелью
Дремлет у влаги:
«Дуй, Аквилон[76]76
  Аквилон – северный ветер.


[Закрыть],
В мою свирель,
Мой сон лелея!
Ярче алейте,
Хладные зори,
Пред долгой ночью!
Дольше кружитесь,
Желтые листья,
Над влагой черной!
Ждет терпеливо
Судьбы неизбежной
Темное лоно…»
 
 
Желтые листья
Ветр гонит к поблекшему брегу;
Царственный лебедь скользит между них,
А важная Муза героев,
С мраморным свитком,
Вперила на волны
Незрящие зрящие очи —
И думает думу:
 
 
«Над темным лоном судеб,
Обагренным жатвой падучей
Мгновенной жизни,
Как царственный лебедь,
Скользит ваш смертный соперник,
Титаноубийцы, —
Среди поколений летучих —
Муж Рока! —
И мерит бестрепетным оком
 
 
Бездонные тайны;
И, в омут времен недвижимых
Глядясь, узнаёт
Лелеемый влагой дремучей —
Свой образ…»
 

 
Зимой, порою тризн вакхальных,
Когда менад безумный хор
Смятеньем воплей погребальных
Тревожит сон пустынных гор, —
 
 
На высотах, где Мельпомены[78]78
  Мельпомена – муза трагедии (греч. миф.).


[Закрыть]
Давно умолкнул страшный глас
И меж развалин древней сцены
Алтарь вакхический угас, —
 
 
В благоговенье и печали
Воззвав к тому, чей был сей дом,
Менаду[79]79
  Менады – спутницы Диониса (греч. миф.).


[Закрыть] новую венчали
Мы Дионисовым венцом:
 
 
Сплетались пламенные розы
С плющом, отрадой дерзких нег,
И на листах, как чьи-то слезы,
Дрожа, сверкал алмазный снег…
 
 
Тогда пленительно-мятежной
Ты песнью огласила вдруг
Покрытый пеленою снежной
Священный Вакхов полукруг.
 
 
Ты пела, вдохновеньем оргий
И опьяняясь, и пьяня,
И беспощадные восторги,
И темный гроб земного дня:
 
 
«Увейте гроздьем тирсы, чаши!
Властней богов, сильней Судьбы,
Несите упоенья ваши!
Восстаньте – боги, не рабы!
 
 
Земных обетов и законов
Дерзните преступить порог, —
И в муке нег, и в пире стонов
Воскреснет исступленный бог!..»
 
 
Дул ветер; осыпались розы;
Склонялся скорбный кипарис…
Обнажены, роптали лозы:
«Почил великий Дионис!»
 
 
И с тризны мертвенно-вакхальной
Мы шли, туманны и грустны;
И был далек земле печальной
Возврат языческой весны.
 

<1898>

 
Не Судьба – незрячий пастырь – властным посохом, Орфей! —
Боги путь твой указали промыслительной рукой,
И склонили путь рыданий к безнадежным глубинам,
И живым увидеть оком дали тихой Смерти дол.
И томительной неволи, умолительный певец,
Вечны створы бледноликий пред тобой разверз Аид!
 
 
Даровали мудро боги невредиму быть певцу
В преисподней, скрытой милой цветоносною землей.
В сумрак бездны, над которой наш беспечный хор скользит,
Он доверчиво нисходит к рою зыблемых теней.
Видит ловчий лет Эриний[81]81
  Эринии – богини мщения, обитательницы Аида (греч. миф.).


[Закрыть] на пахучий крови след,
Видит пленных вечный ужас в медяных тюрьмах Горгон[82]82
  Горгона – чудовище в виде женщины; все, смотревшие на нее, превращались в камень (греч. миф.).


[Закрыть].
И, с Харитой[83]83
  Харита – божество-олицетворение женской прелести (греч. миф.).


[Закрыть] неразлучен, уклонясь от многих рук,
К нам восходит и заводит победительный пеан[84]84
  Пеан – песня-молитва, обращенная к Пеану (божеству – отвратителю зла; греч. миф.).


[Закрыть].
 

Сомов К. А.

Фронтиспис книги стихов Вяч. Иванова «Cor ardens»

(Москва, изд-во «Скорпион», 1911)

Акварель, гуашь, тушь, кисть, перо

Государственная Третьяковская галерея

 
Играет луч, на гранях гор алея;
Лучится дум крылатая беспечность…
Не кровью ль истекает сердце, млея?..
 
 
Мгновенью ль улыбнулась, рдея, Вечность?
Лобзаньем ли прильнуло к ней Мгновенье?..
Но всходит выше роковая млечность.
 
 
Пугливый дух приник в благоговенье:
Гость бледный входит в льдистый дом к Бессмертью,
И синей мглой в снегах легло Забвенье…
 
 
Молчанье! Вечность там, одна со Смертью!
 

 
С маской трагической мы заедино мыслить привыкли
Бурю страстных речей, кровь на железе мечей.
Древний фиас[85]85
  Фиас (тиас) – торжественное шествие в честь Диониса.


[Закрыть] Мельпомены, ступень у фимелы[86]86
  Фимела – жертвенник, около которого в праздники Диониса дифирамбические хоры совершали свои пляски и песни.


[Закрыть] прищельцам
Дай! Герои встают; проникновенно глядят;
Красноречивые губы, безмолвно-страдальные, сжаты;
Тайный свершается рок в запечатленных сердцах.
Бремя груди тесной – тяжелую силу – Титаны[87]87
  Титаны – бессмертные существа, дети Земли и Неба. Вели борьбу с Зевсом, но были побеждены и низвергнуты в Тартар (преисподнюю; греч. миф.).


[Закрыть]
Вылили в ярой борьбе: внуки выносят в себе.
 

 
Ваши на сводах небес бремена престольные, боги!
Твой, их превыше, висит трон своевластный, Судьба!
Все вы, что вне человека, одержите, вечные силы!
Дух же таинственно вы предали в чуждую власть.
В духе людском недвижно царит обитатель незримый,
Чьим послушный толчкам слепо бредет человек.
К лучшему знает он путь, и путь он знает в погибель;
Но не противься ему: он седмерицею мстит.
 

 
Прозрачность! купелью кристальной
Ты твердь улегчила – и тонет
Луна в среброзарности сизой.
Прозрачность! Ты лунною ризой
Скользнула на влажные лона;
Пленила дыхания мая,
И звук отдаленного лая,
И призраки тихого звона.
Что полночь в твой сумрак уронит,
В бездонности тонет зеркальной.
 
 
Прозрачность! колдуешь ты с солнцем,
Сквозной раскаленностью тонкой
Лелея пожар летучий;
Колыша под влагой зыбучей,
Во мгле голубых отдалений,
По мхам малахитным узоры;
Граня снеговерхие горы
Над смутностью дольних селений;
Простор раздражая звонкий
Под дальним осенним солнцем.
 
 
Прозрачность! воздушною лаской
Ты спишь на челе Джоконды[88]88
  …челе Джоконды. – Имеется в виду так называемая «Джоконда» – знаменитый портрет Моны Лизы великого итальянского художника Леонардо да Винчи (1452–1519).


[Закрыть],
Дыша покрывалом стыдливым.
Прильнула к устам молчаливым —
И вечностью веешь случайной;
Таящейся таешь улыбкой,
Порхаешь крылатостью зыбкой,
Бессмертною, двойственной тайной.
Прозрачность! божественной маской
Ты реешь в улыбке Джоконды.
 
 
Прозрачность! улыбчивой сказкой
Соделай видения жизни,
Сквозным – покрывало Майи![89]89
  …покрывало Майи… – Майя – богиня, символизирующая призрачность и таинственность мира (инд. миф.).


[Закрыть]
Яви нам бледные раи
За листвою кущ осенних;
За радугой легкой – обеты;
Вечерние скорбные светы
За цветом садов весенних!
Прозрачность! божественной маской
Утишь изволения жизни.
 

 
О Солнце! вожатый ангел божий
С расплавленным сердцем в разверстой груди!
Куда нас влечешь ты, на нас непохожий,
Пути не видящий пред собой впереди?
 
 
Предвечный солнца сотворил и планеты.
Ты – средь ангелов-солнц! Мы – средь темных планет…
Первозданным светом вы, как схимой, одеты:
Вам не светят светы, – вам солнца нет!
 
 
Слепцы Любви, вы однажды воззрели,
И влечет вас, приливом напухая в груди,
Притяженный пламень к первоизбранной цели, —
И пути вам незримы в небесах впереди.
 
 
И в расплавленном лоне пока не иссякла
Вихревой пучины круговратная печь, —
Нас, зрящих и темных, к созвездью Геракла,
Вожатый слепец, ты будешь влечь!
 
 
Любовью ты будешь истекать неисчерпной
К созвездью родному, – и влечь, – и влечь!
В веках ты поволил венец страстотерпный
Христа-Геракла[91]91
  …Венец страстотерпный. // Христа-Геракла… – Характерное для Вяч. Иванова соединение античной и евангельской символики: страждущий бог выступает в облике то Христа, то Диониса, то Геракла, героя античных мифов.


[Закрыть] своим наречь!
 

 
Солнце ясное восходит,
Солнце красное заходит,
Солнце белое горит
Во свершительном притине —
И о жертвенной судьбине
Солнцу-сердцу говорит:
 
 
«Ты, сжимаясь, разжимаясь,
Замирая, занимаясь
Пылом пламенным, горишь,
Сердце, брат мой неутомный,
И в своей неволе темной
Светлый подвиг мой творишь!
 
 
Истекаешь неисчерпно,
Поникаешь страстотерпно
Во притине роковом;
Весь ты – радость, ранним-рано,
Брат мой, – весь ты кровь и рана
На краю вечеровом!
 
 
Будь же мне во всем подобен:
Бескорыстен и незлобен,
И целительно-могуч,
Сердце, – милостный губитель,
Расточитель, воскреситель,
Из себя воскресший луч!
 
 
От себя я возгораюсь,
Из себя я простираюсь,
Отдаюсь во все концы,
И собою твердь и землю,
Пышно-распятый, объемлю:
Раздели мои венцы, —
 
 
Острия и лалы терна,
Как венчаемый покорно,
Помазуемый в цари!
Уподобься мне в распятье,
Распростри свое объятье —
И гори, гори, гори!»
 

 
Осияв алмазной славой,
Снеговерхий, двоеглавый, —
В день избранный, – ясногранный, за лазурной пеленой
Узкобрежной Амфитриты[92]92
  Амфитрита – жена Посейдона, бога моря, владычица морей (греч. миф.).


[Закрыть],
Где купаются Хариты, —
Весь прозрачностью повитый
И священной тишиной, —
Ты предстал, Парнас венчанный, в день избранный, предо мной!
 
 
Сердце, сердце Диониса под своим святым курганом,
Сердце отрока Загрея, обреченного Титанам,[93]93
  Сердце отрока Загрея, обреченного Титанам… – Согласно учению орфиков (последователей религиозного учения, основателем которого считался мифический поэт Орфей), Дионис, под именем Загрея, впервые был рожден Персефоной, богиней земного плодородия. Загрея растерзали и съели титаны. Впоследствии его вновь родила Семела, дочь фиванского царя Кадма. По учению орфиков, все люди носят в себе наряду с грубым естеством титанов, от которых они произошли, частицу божественного Диониса, вкушенную их предками.


[Закрыть]
Что, исторгнутое, рдея, трепетало в их деснице,
Действо жертвенное дея, скрыл ты в солнечной гробнице, —
 
 
Сердце древнего Загрея, о таинственный Парнас!
И до дня, в который Гея[94]94
  Гея – мать титанов, олицетворение Земли (греч. миф.).


[Закрыть], – мать Земля сырая, Гея, —
Как божественная Ниса[95]95
  Ниса – место, где нимфы воспитали Диониса (греч. миф.).


[Закрыть], просветится заленея, —
Сердце Солнца-Диониса утаил от буйных нас.
 

 
Как осенью ненастной тлеет
Святая озимь, – тайно дух
Над черною могилой реет,
И только душ легчайших слух
 
 
Незадрожавший трепет ловит
Меж косных глыб, – так Русь моя
Немотной смерти прекословит
Глухим зачатьем бытия…
 

1904

Л. Д. Зиновьевой-Аннибал[96]96
  Стихотворение посвящено Лидии Дмитриевне Зиновьевой-Аннибал (1866–1907), писательнице, жене Вяч. Иванова.


[Закрыть]

 
Пришелец, на башне[97]97
  Башня. – Так называли петербургскую квартиру Вяч. Иванова и Л. Д. Зивовьевой-Аннибал, находившуюся на седьмом этаже, увенчанном башней. С осени 1905 г. по весну 1907 г. на «средах» Иванова собиралась литературно-художественная интеллигенции, связанная с «новым искусством».


[Закрыть] притон я обрел
С моею царицей – Сивиллой[98]98
  Сивилла – прорицательница (греч.).


[Закрыть],
Над городом-мороком, – смурый орел
С орлицей ширококрылой.
 
 
Стучится, вскрутя золотой листопад,
К товарищам ветер в оконца:
«Зачем променяли свой дикий сад,
Вы, дети-отступники Солнца,
 
 
Зачем променяли вы ребра скал,
И шепоты вещей пещеры,
И ропоты моря у гордых скал,
И пламенноликие сферы —
 
 
На тесную башню над городом мглы?
Со мной, – на родные уступы!..»
И клекчет Сивилла: «Зачем орлы
Садятся, где будут трупы?»
 

 
В этой призрачной Пальмире[99]99
  Пальмира – здесь: Петербург.


[Закрыть],
В этом мареве полярном,
О, пребудь с поэтом в мире,
Ты, над взморьем светозарным
 
 
Мне являвшаяся дивной
Ариадной, с кубком рьяным,[100]100
  Ариадна, с кубком рьяным… – Ариадна – критская царевна; спасла героя Тезея из лабиринта чудовища Минотавра; впоследствии стала жрицей и супругой Диониса (Вакха; греч. миф.).


[Закрыть]
С флейтой буйно-заунывной
Иль с узывчивым тимпаном, —
 
 
Там, где в гроздьях, там, где в гимнах
Рдеют Вакховы экстазы…
В тусклый час, как в тучах дымных
Тлеют мутные топазы.
 
 
Закружись стихийной пляской
С предзакатным листопадом
И под сумеречной маской
Пой, подобная менадам!
 
 
В желто-серой рысьей шкуре,
Увенчавшись хвоей ельной,
Вихревейной взвейся бурей,
Взвейся вьюгой огнехмельной!..
 
 
Ты стоишь, на грудь склоняя
Лик духовный, лик страдальный,
Обрывая и роняя
В тень и мглу рукой печальной
 
 
Лепестки прощальной розы, —
И в туманные волокна,
Как сквозь ангельские слезы,
Просквозили розой окна —
 
 
И потухли… Все смесилось,
Погасилось в волнах сизых…[101]101
  Все смесилось, // Погасилось в волнах сизых… – Ср. в стихотворении Ф. Тютчева: «Тени сизые смесились…».


[Закрыть]
Вот – и ты преобразилась
Медленно… В убогих ризах
 
 
Мнишься ты в ночи Сивиллой…
Что, седая, ты бормочешь?
Ты грозишь ли мне могилой?
Или миру смерть пророчишь?
 
 
Приложила перст молчанья
Ты к устам, – и я, сквозь шепот,
Слышу медного скаканья
Заглушенный тяжкий топот…[102]102
  Слышу медного скаканья // Заглушенный тяжкий топот… – реминисценция из «Медного всадника» А. Пушкина.


[Закрыть]
 
 
Замирая, кликом бледным
Кличу я: «Мне страшно, дева,
В этом мороке победном
Медно-скачущего Гнева…»
 
 
А Сивилла: «Чу, как тупо
Ударяет медь о плиты…
То о трупы, трупы, трупы
Спотыкаются копыта…»
 

 
То пело ль младенцу мечтанье?
Но все я той песни полн…
Мне снится лучей трепетанье,
Шептанье угаданных волн.
 
 
Я видел ли в грезе сонной,
Младенцем, живой узор, —
Сень тающей сети зеленой,
С ней жидкого золота спор?
 
 
Как будто вечерние воды
Набросили зыбкий плен
На бледно-отсветные своды,
На мрамор обветренный стен.
 
 
И там, в незримом просторе,
За мшистой оградой плит, —
Я чую, – на плиты море
Волной золотой пылит…
 
 
Чуть шепчет, – не шепчет, дышит,
И вспомнить, вспомнить велит, —
И знаки светом пишет,
И тайну родную сулит.
 

 
С отцом родная сидела;
Молчали она и он.
И в окна ночь глядела…
«Чу, – молвили оба, – звон…»
 
 
И мать, наклонясь, мне шепнула:
«Далече – звон… Не дыши!..»
Душа к тишине прильнула,
Душа потонула в тиши…
 
 
И слышать я начал безмолвье
(Мне было три весны), —
И сердцу доносит безмолвье
Заветных звонов сны.
 

 
И видел, младенцем, я море
(Я рос от морей вдали):
Белели на тусклом море
В мерцающей мгле корабли.
 
 
И кто-то гладь голубую
Показывал мне из окна;
И вещей душой я тоскую
По чарам живого сна…
 
 
И видел я робких оленей
У черной воды ложбин.
О, темный рост поколений!
О, тайный сев судьбин!
 

 
Мой луг замыкали своды
Исто́нченных мраморных дуг…
Часы ль там играл я – иль годы —
Средь бабочек, легких подруг?
 
 
И там, под сенью узорной,
Сидели отец и мать.
Далось мне рукой проворной
Крылатый луч поймать.
 
 
И к ним я пришел, богатый, —
Поведать новую быль…
Серела в руке разжатой,
Как в урне могильной, – пыль.
 
 
Отец и мать глядели:
Немой ли то был укор?
Отец и мать глядели:
Тускнел неподвижный взор…
 
 
И старая скорбь мне снится,
И хлынет в слезах из очей…
А в темное сердце стучится
Порханье живых лучей.
 

 
И где те плиты порога?
Из аметистных волн —
Детей – нас выплыло много.
Чернел колыбельный челн.
 
 
Белела звезда отрады
Над жемчугом утра вдали.
Мы ждали у серой ограды…
И все предо мной вошли.
 
 
И я в притвор глубокий
Ступил, – и вот – Сестра.
Не знал я сестры светлоокой:
Но то была – Сестра.
 
 
И жалостно так возрыдала,
И молвила мне: «Не забудь!
Тебя я давно поджидала:
Мой дар возьми в свой путь.»
 
 
И нити клуб волокнистый —
Воздушней, чем может спрясти
Луна из мглы волнистой, —
Дала и шепнула: «Прости!
 
 
До тесной прости колыбели,
До тесного в дугах двора, —
Прости до заветной цели,
Прости до всего, что – вчера…»
 

 
Ночь пряжу прядет из волокон
Пронизанной светом волны.
И в кружево облачных окон
Глядят голубые сны.
 
 
И в трещинах куполов тлеет
Зенит надлунных слав;
И в тусклых колодцах белеет
Глубоких морей расплав.
 
 
В даль тихо плывущих чертогов
Уводит светлая нить, —
Та нить, что у тайных порогов
Сестра мне дала хранить.
 
 
Как звон струны заунывной,
В затвор из затвора ведет,
Мерцая, луч прерывный, —
И пряха-Ночь прядет.
 
 
И, рея в призраках зданий,
Кочует душа, чутка
К призывам сквозящих свиданий,
За нитью живой мотка.
 
 
Кочует средь кладбищ сонных
И реет под сень и столпы,
Где жатвы коленопреклонных,
Где пляска свивает толпы, —
 
 
На овчие паствы безбрежий,
И в шаткий под инеем лес,
Сплетеньем разостланных мрежей,
По за́мкам глухим небес…
 
 
И путь окрыленный долог;
Но Тайной – мне ль изменить?
Из полога в облачный полог
Бежит, мелькая, нить…
 
 
И вдруг, из глуби черной,
Зигзаг ледяной возник:
Увижу ль с кручи горной
Разоблаченный лик?
 
 
Сугробы последней поляны
Алмазный застлали восклон…
Сквозят и тают туманы, —
И тает, сквозя, мой сон…
 

Константину Сомову[103]103
  Стихотворение посвящено Константину Андреевичу Сомову (1869–1939), художнику, одному из организаторов группы «Мир искусства», автору фронтисписа к сборнику «Cor ardens» (см. иллюстрации к тому).


[Закрыть]

 
Замер синий сад в испуге…
Брызнув в небо, змеи-дуга
Огневые колесят,
Миг – и сумрак оросят:
Полночь пламенные плуги
Нивой звездной всколосят…
Саламандры[104]104
  Саламандры – духи огня (по средневековым поверьям).


[Закрыть] ль чары деют?
Сени ль искристые рдеют?
В сенях райских гроздья зреют!..
Не Жар-Птицы ль перья реют,
Опахалом алым веют,
Ливнем радужным висят?
 
 
Что же огненные лозы,
Как плакучие березы,
Как семья надгробных ив,
Косы длинные развив,
Тая, тлеют, – сеют слезы, —
И, как светляки в траве,
Тонут в сонной синеве?
Тускнут чары, тухнут грезы
В похоронной синеве…
И недвижные созвездья
Знаком тайного возмездья
Выступают в синеве.
 

А. М. Ремизову[105]105
  Ремизов Алексей Михайлович (1877–1957) – писатель-символист.


[Закрыть]

 
Влачась в лазури, облака
Истомой влаги тяжелеют.
Березы никлые белеют,
И низом стелется река.
 
 
И Город-марево, далече
Дугой зеркальной обойден, —
Как солнца зарных ста знамен —
Ста жарких глав затеплил свечи.
 
 
Зеленой тенью поздний свет,
Текучим золотом играет;
А Град горит и не сгорает,
Червонный зыбля пересвет.
 
 
И башен тесною толпою
Маячит, как волшебный стан,
Меж мглой померкнувших полян
И далью тускло-голубою:
 
 
Как бы, ключарь мирских чудес,
Всей столпной крепостью заклятий
Замкнув от супротивных ратей
Он некий талисман небес.
 

 
Волшба ли ночи белой приманила
Вас маревом в поло́н полярных див,
Два зверя-дива из стовратных Фив[106]106
  Фивы – греческое название города Уасет, столицы Древнего Египта (периода Нового Царства).


[Закрыть]?
Вас бледная ль Изида[107]107
  Изида (Исида) – древнеегипетская богиня плодородия, воды и ветра, олицетворение супружеской верности и материнства.


[Закрыть] полонила?
 
 
Какая тайна вам окаменила
Жестоких уст смеющийся извив?
Полночных волн немеркнущий разлив
Вам радостней ли звезд святого Нила?
 
 
Так в час, когда томят нас две зари
И шепчутся лучами, дея чары,
И в небесах меняют янтари, —
 
 
Как два серпа, подъемля две тиары,
Друг другу в очи – девы иль цари —
Глядите вы, улыбчивы и яры.
 

1

 
Я вопрошал полуденные волны:
«К вам, волны, прихожу осиротелый:
Как одиноким быть – и быть единым?»
Ответствовали волны: «В полдень белый
Мы осмоленные лелеем челны
И прядаем, гоняясь за дельфином.
Вернись, когда на побережье длинном
Луч удлинит гребней зеленых тени
И час пески опенит розой алой».
Я на заре усталой
Сошел на отмель и заслышал пени
Стихии одичалой:
Луна всходила, и волна вставала,
По ласке лунной томно тосковала.
 

2

 
Мятежной влаги рос прилив, мужая,
Под пристальным и нежным притяженьем;
И в камни зыбь хлестала ценой белой,
До глубины волнуема движеньем,
Всем зе́ркальным простором отражая
Богини нимб, средь неба онемелой,
Сплав серебра в золе порозовелой, —
Впивая полным лоном свет струистый,
Струясь и рея струйностью двойною, —
Вся жизнию родною,
Вся плотию согретая пречистой, —
Волшебной пеленою
Покрытая, – но светлых чар не видя,
В касаниях разлуку ненавидя.
 

3

 
Подлунные так в полночь пели волны
Свою тоску душе осиротелой;
Я ж в одиночестве прозрел слиянность
Сил соприродных, и на лире смелой
Отшедшей пел: «О ты, которой полны
Все сны мои, – чья в сердце осиянность
Мерцает мне сквозь тусклую туманность
Мирской пустыни! Стала прозорлива
Душа страданьем, и прикосновений
Твоих, мой близкий гений,
Познала трепет, и в огне прилива
Незримою счастлива.
Откройся ж мне, мои разверзни очи,
Разоблачись светилом ясной ночи!»
 

* * *

 
Она в ответ: «Когда б узнали волны,
Что в них луна, что блеща реют ею, —
В струях своих узрели б лик желанный.
Твоим, о мой избранный,
Я стала телом; ты – душой моею.
В песках моею манной
Питаемый! воззри на лик свой вчуже:
Жену увидишь воплощенной в муже».