Текст книги "Соавтор (СИ)"

Автор книги: Максим Далин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 6 страниц)

Мне понадобилась неделя, чтобы ее возненавидеть.

Слово «мамочка» при жизни стопило намертво любые эротические проявления. Мамочка, папочка, бабушка. Манная кашка, сопельки. Она говорила: «Дусенька, возьми мамочку!» – вызывая у меня внутренний протест, непрошибаемый, как стена. Я молча смотрел на нее, а она запускала кукольную эрекцию щелчком кнопки на пульте: «Ну иди же ко мне, дурачок!» Я наблюдал за движениями своего тела, как за чем-то посторонним: член андроида снабжен рецепторами поверхности еще в меньшей степени, чем ступни. Я наблюдал за ней – и в подходящий момент говорил бархатным голосом продажной твари:

– Жирные складки на животе, мамочка. Морщины у рта. Шрамы от пластики видны.

Ее вышибало из оргазма, она бесилась или начинала рыдать. Жалкая месть…

– Ты – красивый гаденыш! – скулила она. Потом научилась выключать динамик, но ее не хватало на долгое молчание, ее угнетала тишина, она позволяла мне говорить – и я доводил ее до истерики с битьем побрякушек на туалетном столике.

В конце концов, она меня обменяла на ангелоподобную куклу с нежным личиком ребенка – без души. Моей новой владелице пришлось доплатить. Она сама приехала меня забрать. Вошла в комнату, легкая, светлая, как чайка, юная… Я с тихой нежностью любовался персиковым пушком на ее висках, ее хрупкой фигуркой, личиком ее – тоже, в какой-то мере, кукольным… пока не заметил в ее пальчиках пульт управления…

Она оказалась более утонченной и бесчувственной стервой. Мы быстро стали настоящими врагами. Она унижала меня с наслаждением: я стоял у ее кровати на коленях целыми ночами, с выключенным движком, не имея возможности даже моргнуть; она размалевывала мою маску своей косметикой, надевала на меня парик с кудряшками и испортила четыре комплекта моих пальцев своим несмывающимся лаком для ногтей. На прощанье предложила меня своему живому хахалю, громадному детине с красной мордой, веселой и глупой. Он, вроде бы, согласился, разглядывал меня, как порнографическую картинку, ржал, как мустанг, нес отвратительный вздор, от которого шмонило тюрьмой. У меня был выключен голос – но мы с хахалем встретились взглядами, и у него тут же прошел запал.

Не знаю, что он увидал в моих кукольных стекляшках – мне показалось, что ему стало стыдно. Через миг он взял себя в руки, снова ржал и похабничал, но ко мне не прикоснулся. Больше не пришел. Она рыдала в телефонную трубку – он не вернулся, а она продала меня снова.

Нынешней. Мужланистой бабище, любительнице тусовок с выпивкой. У бабищи – библиотека, доставшаяся от сбежавшего мужа; ее безмерно бесит, что я читаю, она вырывает книги у меня из рук и с матюгами швыряет их на пол. Будь я человеком или, по крайней мере, существом, способным чувствовать боль – она лупила бы меня; так, как есть – раз отбила ладонь о мою скулу и прекратила попытки.

И тоже твердит, что любит меня. А я – неблагодарная машина.

Сегодня я сопровождаю владелицу в клуб на закрытую вечеринку любителей андроидов.

Ее шофер, пожилой симпатичный мужик с лицом честного работяги, смотрит на меня искоса, время от времени хмыкая: «Срамота!» Я его понимаю. На мне кукольные тряпки – широченная рубаха из шелка цвета стали – в черном кружеве, штаны в обтяжку, ботфорты… Я смотрю в зеркало заднего вида на печального эльфа из идиотского мультфильма. Мне стыдно перед шофером. Владелица явно гордится мной, как престижной вещью.

Загородная вилла. Видеокамеры, охранник с пластмассовым лицом, громадный и патологически грациозный, как все андроиды. Щупленький лысоватый человечек с пультом управления – в стеклянной кабинке у ворот.

Я мимолетно завидую охраннику – пока не соображаю, что души в нем нет. Просто движущийся манекен. Все равно – счастливец.

Я рассматриваю автомобили на великолепной парковке. Вспоминаю. Дорого бы дал за то, чтобы хорошенько покататься – не в этом закрытом хромовом гробу с обшивкой из натуральной кожи, а – чтобы поток встречного ветра сорвал с меня мертвую бесчувственность маски, чтобы мир потек мимо двумя смазанными полосами… я понимаю, что это – иллюзия, но не могу не верить в нее и не думать о байках.

Я не чувствую ветер. Я только вижу, как он колышет белую пену цветущей черемухи – черемуха цветет к похолоданию, ветер порывами, два-пять метров в секунду, температура воздуха десять-двенадцать градусов по Цельсию. И я не могу вдохнуть этот запах пряного меда, который порыв ветра несет мне в лицо, а потому никак не могу до конца осознать, что уже наступила весна.

Я смотрю в ветреное небо. Пасмур. День должен пахнуть дождем, бензином и черемухой. Какое было бы невероятное счастье – суметь это почувствовать!

Видеть и слышать – еще не все. Я уже год смотрю на мир, лишенный вкуса и запаха; я сжимал в горсти снег, собранный с подоконника, слышал его хруст, фиксировал его температуру и влажность – и мечтал об ощущении холодного ожога от его прикосновения, о его сыром свежем аромате…

У меня очень специфическая тюрьма. Ее непроницаемость иногда сама по себе доводит меня до бессильной ярости – но мне из нее не выбраться. Мне некому даже сказать об этом; дико пытаться плакать на мощной груди моей владелицы – ее тупость сменяется хитростью и стратегическим разумом, лишь когда дело идет о деньгах. Я боюсь сболтнуть, что мне худо – она спросит: «Что тебе купить?»

Человеческую жизнь мне не купишь. И эта покупка не принесла бы никакой радости никому, кроме меня.

Зал полон. В зале, кроме кукол – люди двух типов: идиоты, помешанные на куклах, и извращенцы. Идиоты, большей частью – женщины; извращенец попадается обоего пола. Ведут себя чуть-чуть по-разному: у идиотов при виде новой куклы или куклы в новых тряпках глаза загораются, у извращенцев – сально блестят.

Живые женщины в дорогих туалетах «от кутюр» окружают меня блистающею гирляндою. Ахи, охи – и разговоры с моей владелицей о цене тех девайсов, которые она докупала отдельно. Цвет моих глаз – где она достала такие? В новом каталоге таких не было! Пряжку для ремня, вероятно, делали на заказ?

Я оглядываюсь в поисках моих собственных знакомых. Милый пупсик, белокурое чудо с очами котенка, невинное, как викторианский младенчик – тридцатилетний гей-проститутка, которого пырнули ножом в вокзальном сортире, циник и позер, злой насмешник, лжец, знающий жизнь вдоль и поперек, ненавидящий женщин, издевающийся над мужчинами – в пределах видимости не обнаружен. Его владелица не пришла. Жаль. От его грязных шуточек меня отпускает. Ему все равно, кто его купил на этот раз – он лжет любому владельцу лихо и сладко, развлекаясь контрастом между собственными мыслями и сказанным вслух. Молодчина.

Хрустальная девочка, сливочно-прозрачная, сладкая, как карамелька, с еле намеченными кукольными грудками – моя милая подруга, толстуха-повариха из дешевого кафе, сгоревшая от рака, веселая и спокойная, железобетонно уверенная, что хуже уже не будет – тоже отсутствует. Еще жальче. Она правильно относится к своему владельцу – как к мужу, со снисходительным презрением умной женщины к озабоченному кобелю, которому лишь бы пива и в койку. Однако почти благоденствует.

Кажется, девочкам несколько легче. Некоторые из них изначально терпимо относятся к несвободе, как к замужеству к ней относятся – и лгут гораздо искуснее нас. Молодцы. Но для меня это – непостижимая наука.

Я не вижу своих товарищей. Они – последние собеседники, которые приятны мне… Впрочем, о каком товариществе речь не среди рабов даже – среди вещей? Обменяли? Продали? Оставили дома? Вытащили аккумулятор и сунули в саркофаг – неподвижную машину с вечно бодрствующим живым разумом? В наказание…

Я замечал: если продают или меняют андроида с душой – потом часто заводят куклу без души. Правда, ненадолго: абсолютная власть над человеком – абсолютный наркотик, даже если поначалу случаются накладки и не добраться до кайфа.

Мало-помалу люди отвлекаются от нас на выпивку, треп и рассматривание новых каталогов с аксессуарами. Тогда мы можем перекинуться парой фраз – куклы, оставленные стоять в зимнем саду напротив окна, живописной группой, как манекены в модном бутике.

Рядом со мной – юноша интересного дизайна. Его лицо где-то даже тронуто тенью мужественности, каштановые кудри взлохмачены, торс и плечи – чуть мощнее, чем обычно. Одет в джинсовый костюм: владелица не жестока, не дура – или со странными фантазиями?

– Ты, красавчик, смутьян, говорят? – спрашивает джинсовый неожиданно.

– Ты обсуждаешь с людьми андроидов? – я удивлен.

– Моя хотела прикупить и тебя, – сообщает он безмятежно. – Только твоя слишком заламывает. Моя наводила справки. Говорят, ты злой.

– Не понимаю, какой в этом смысл? – мелодично спрашивает девочка-бабочка с нежными крылышками ресниц. Платье на ней – из лепестков чайной розы. – Как глупо и как неблагодарно! Наша жизнь гораздо лучше человеческой, гораздо. Знаете, сколько стоил моему этот костюм? Господи, я столько и в год не зарабатывала…

– Одна беда – пива не выпить, – кивает джинсовый. – А так – все путем. Свободного времени – уйма. Моя целыми днями где-то крутится, а я рублюсь в «Солнечную Битву» по сети. Парни из моей тусовки даже не знают, что я умер, приколись!

– Пахать на дядю не надо, – соглашается отрок с льняными локонами по пояс, в серебряном и голубом. – Общаться с этими козлами, гроши считать… Еще жена, стерва, пилит-пилит – мусор ей вынеси, кран почини, унитаз течет, обои отстали…

– Ты был женат?! – я поражен до глубины души.

– Да, – отзывается тот. – Ну и что? Подумаешь, сокровище… Хозяйке, по крайней мере, кроме всяких тисканий, ничего не надо, а жене всё – ну всё! – было не так! Достала, блин, зараза…

– А тебе не давит быть безделушкой? – спрашиваю я, пытаясь уместить услышанное в голове. – Вот так выглядеть, развлекать эту тусовку фетишисток и дрочеров… то, что ты вещь – тебе не давит?

– Я – красивая вещь, надо признать, – говорит серебряный. – И дорогущая. Вокруг меня все вертятся, моя кучу денег потратила на девайсы, мурлычет, ласкается – чем плохо? Ничего не болит, опять же… конечно, этот… геймер, мать его – он прав насчет выпивки, но ведь, по большому счету, и не тянет. И курить бросил…

Джинсовый кивает. Девочка-бабочка рассказывает о том, как ее владелец брал ее с собой на модный курорт и какой фурор произвели ее костюм, ее сапфировое колье и ее глаза среди лохов, не знакомых с модой на андроидов. Темноволосая девица-вамп, белая, как мел, в черной коже и бриллиантах, с декоративными бинтами на запястьях, с красной полоской, нарисованной от наружного угла красного глаза по всей щеке, наблюдает за нами, скрестив руки на плоской груди. Молчит – кажется мне умной именно потому, что молчит, хотя, может быть, у нее просто нет души.

– А что думаешь ты? – окликаю я забинтованную девицу.

– Ничего, – говорит она хрипловатым контральто. – Мне все равно.

– Сломалась? – спрашиваю я. Мне хочется тронуть ее руку, хотя в этом нет смысла. Она вызывает у меня острый приступ сочувствия.

– Сломался, – говорит она. – Я был парнем… при жизни. И некоторое время потом. Нынешний владелец сменил тело почти полностью. Оставил только голову, шею и парик. Ему хотелось чего-нибудь этакого – но не хватило храбрости на совсем уж этакое. Какая разница… все равно, это только видимость… бестелесная. Протез. Еще вопросы?

– И что? – спрашивает серебряный с очевидным сальным любопытством. – Ты – гей?

– Нет, – говорит вамп. – Я же говорю – мне все равно, что бы эти уроды ни делали с моим протезом. Карма. Я отравился газом, это – наказание за суицид. Я внушаю себе, что это когда-нибудь кончится – тогда я попаду в ад и успокоюсь.

– Козел, – говорит джинсовый и отворачивается к девочке-бабочке.

– Почему травился? – спрашиваю я.

– Козел, – отвечает вамп. – Еще вопросы?

К нашей гламурной компании подходит небольшое отвратительное существо. Оно выглядит, как злобный монстрик, небрежно собранный из окровавленных кусков пластмассовых трупов; уши от разных существ, вместо носа – большой палец мужской ноги, заскорузлый, с желтым треснувшим ногтем, рот – трещина, из которой вытекает нарисованная кровь. Глаза – слепые стеклянные бельма. Одета тварь в черный фрак, распахнутый на голой вскрытой груди с торчащими ребрами, и фрачные брюки. Вместо ступней у нее – ладони с ярко-красным лаком на ногтях.

Вамп отшатывается. Джинсовый одобрительно смеется:

– Ты эффектный. Сам бы завел такого, пока живой был.

– Это – мой собственный дизайн, – сообщает тварь со скромной гордостью. – Первый приз на международной выставке «Темная Реальность», золотая медаль. Я не чмо вроде вас, а был дизайнером кукол, уродцы. Что уставились, сопли розовые? Кто ж вас, таких, ваял-то, а, срамота?

– Хам, – фыркает девочка-бабочка и уходит к своему владельцу, который хлещет виски.

– Как будущим коллегам повезло, что ты сдох, – тихо говорит вамп. – Существовать внутри твоих дизайнерских изысков – хуже всякого ада…

Монстрик оглядывает его с головы до ног.

– У тебя, крошка, есть конструктивная недоработка, – говорит он. – Как и у всего вашего поколения. Мы с моим спонсором работаемнадпоправкой. Ротик у вас занят динамиком, хе-хе. Создает владельцам неудобства интимного плана. Но ничего-ничего, что-нибудь придумается…

Вамп шарит взглядом по залу, где пьют люди и танцует нагая грудастая кукла – динамический стереотип номер три, скорость вторая. Из огромных стереоколонок гремит отвратительная попсовая песенка: «Вот и сердце нашлось где-то в схеме моей – посреди проводов и магнитных полей». Голос живого исполнителя передразнивает механическое мурлыканье андроида. Пальцы вампа комкают конец бинта.

– Бежать некуда, – говорит он еле слышно. – От всяких сволочей – живых и неживых – бежать некуда. Надо было умирать, пока мог. Трус я, трус…

– А ты – подлец, – говорю я монстрику. – И талантливый дизайнер – рожа к душе подходит, как родная.

– Полегче на поворотах, – говорит монстрик. – Я эксклюзивен. Еще всякая латексная подстилка будет…

Я бью его кулаком в челюсть.

Это чертовски глупая выходка. Кажется, моя злость достигла предела. Монстрик мне отвратительнее, чем люди – и я, как при жизни, с наслаждением теряю над собой контроль.

Монстрик, ожидавший всего, но не такого, отлетает в сторону, сшибая спиной вазу с декоративной подставки – ваза разлетается вдребезги, летят брызги, мокрые цветы, какие-то штуки с булавками, которые удерживали их в букете – мелькает мысль об электронных внутренностях андроида – разрывая простенькую мелодию, визжит живая женщина. Люди впали в секундный ступор.

– Иди со мной, – говорю я вампу.

Он качает головой, отступает:

– Некуда, некуда, – и я не могу его тащить, и нет времени упрашивать. Он еще думает – куда. Мне уже – все равно.

Моя владелица судорожно дергает заевшую молнию сумочки – я выхватываю ремешок из ее рук, швыряю сумочку на пол и наступаю на нее. Под ногой что-то хрустит – надеюсь, пульт управления, а не пудреница. Я выскакиваю из зала, оттолкнув какого-то типа в темном – секьюрити или лакея.

Выбегаю во двор.

На парковке – ее «Госпожа Шоссе», черная и серебряная – вторая в ряду. Ключ зажигания – в замке. И я – бессердечный мерзавец – вышибаю ворота автомобилем, стоящим, как самолет.

Через две минуты и четырнадцать секунд – я на загородной трассе. Я выжимаю газ до упора и опускаю стекло. Поток воздуха на скорости около ста тридцати километров в час треплет мои искусственные волосы и кружева на моем воротнике, но я не ощущаю его лицом.

Моей душе хочется плакать; стеклянные глаза куклы – всегда сухи.

Ухоженный парк за декоративной решеткой остается позади. Начинается пригородный индустриальный район – мимо мелькают какие-то бетонные корпуса. Я выжимаю скорость до предела – и выворачиваю автомобиль к кирпичной стене, на которой вдруг вспыхивает золотое сияние…

* * *

Я вываливаюсь в свою реальность, полуоглохший от взрыва. Распахиваю форточку и высовываюсь в нее, дышу ветром, дышу ветром, дышу ветром. Октябрьский пасмурный день холоден, запах дождя опьяняет меня, сырой воздух касается лица, это лучше, чем поцелуй.

Я наслаждаюсь болью в груди и ноющей спиной. Я любуюсь собственными несовершенными руками, старым рубцом ниже ладони, волосками на нижних фалангах пальцев. Упиваюсь ощущением живого тела.

И только придя в себя после самоубийства и воскрешения, соображаю, что Андрея нигде нет.

Я оставил его там?! Он сам остался там?!

Я бездумно глажу стену, закрывшуюся за мной. Кем он там был вообще? В последнее время, когда мой собственный опыт уже велик – я не всегда могу узнать его в облике роли-тени-персонажа. Как он мог потеряться?

Я чувствую жгучий страх – панический. Какое-то ужасное, леденящее предчувствие. Я почти понимаю нечто – но осознание крутится между паническими мыслями, как ртуть на блюдце. Мне никак его не ухватить.

Я блуждаю взглядом по нашей комнате. Никак не могу понять, что вижу такое, от чего душа идет вразнос. Что-то ненормальное, что-то безумное. Что-то противоестественное.

Поднимаю с письменного стола очки Андрея. У меня трясутся руки. Я надеваю очки. Мир вокруг наводится на резкость. На стеллаже – несколько наших книг. Я читаю на корешках собственное имя – лучше бы псевдоним – Александр Андреев. Под обложками – выходы, выходы… Наши? Мои?

Я выхожу в коридор и включаю свет. С оторопью подхожу к зеркалу. Андрей растерянно смотрит на меня из-за стекла. Он выше, чем мне казалось. Рыжеватый чубчик взъерошен. На нем – растянутая тельняшка…

На мне – старая черная футболка. Я ощупываю себя. Поднимаю глаза.

Андрей усмехается влево. Я не чувствую улыбки на своем лице. Протягиваю руку – пальцы проходят зеркало как туман или поверхность воды. Андрей хлопает меня по ладони.

И в этот самый миг меня озаряет. Я осознаю все. Я инстинктивно гляжу вверх – не знаю, что надеюсь там увидеть. Кажется, хочу встретиться взглядом со своим личным богом.

Я понимаю, что я – персонаж. Литературный герой. Пока Андрей, смахивая на пол гребенку, щетку для обуви и дезодорант, перебирается на эту сторону бытия, я понимаю, что мы с ним оба – роли-тени-персонажи. Мы пишем книги вместе с тем, другим, частью чьей души являемся.

Я осознаю очевидное – и абсолютный покой сходит на мою душу. Андрей усмехается:

– Что, щелкопер, понял, что и над тобой есть божество?

Да ладно, конечно есть. Мой бог – наш соавтор…

© Copyright Далин Максим Андреевич, 23/03/2011-17/08/2012.