Текст книги "Положение человека в Космосе"

Автор книги: Макс Шелер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 6 страниц)

Проблема человека в западной философии: Переводы/Сост. и послесл. П. С. Гуревича; Общ. ред. Ю.Н. Попова.—М.: Прогресс, 1988—552 с.

(31-95, 519-523 стр.)

М. Шелер Положение человека в Космосе ¹

Если спросить образованного европейца, о чем он думает при слове «человек», то почти всегда в его сознании начнут сталкиваться три несовместимых между собой круга идей ² .Во-первых, это круг представлений иудейско-христианской традиции об Адаме и Еве, о творении, рае и грехопадении. Во-вторых, это греко-античный круг представлений, в котором самосознание человека впервые в мире возвысилось до понятия о его особом положении, о чем говорит тезис, что человек является человеком благодаря тому, что у него есть разум, логос, фронесис ^*, mens, ratio ^{* *}и т.д. (логос означает здесь и речь, и способность к постижению «чтойности» всех вещей). С этим воззрением тесно связано учение о том, что и в основе всего универсума находится надчеловеческий разум, которому причастен и человек, и только он один из всех существ. Третий круг представлений – это тоже давно ставший традиционным круг представлений современного естествознания и генетической психологии, согласно которому человек есть достаточно поздний итог развития Земли, существо, которое отличается от форм, предшествующих ему в животном мире, только степенью сложности соединения энергий и способностей, которые сами по себе уже встречаются в низшей по сравнению с человеческой природе. Между этими тремя кругами идей нет никакогоединства. Таким образом, существуют естественнонаучная, фило-

[31]

софская и теологическая антропологии, которые не интересуются друг другом, единой же идеи человека у нас нет.Специальные науки, занимающиеся человеком и все возрастающие в своем числе, скорее скрывают сущностьчеловека, чем раскрываютее. И если принять во внимание, что названные три традиционных круга идей ныне повсюду подорваны, в особенности совершенно подорвано дарвинист-ское решение проблемы происхождения человека, то можно сказать, что еще никогда в истории человек не становился настолько проблематичным для себя,как в настоящее время.

Поэтому я взялся за то, чтобы на самой широкой основе дать новый опыт философской антропологии. Ниже излагаются лишь некоторые моменты, касающиеся сущности человека в сравнении с животным и растением и особого метафизического положения человека,и сообщается небольшая часть результатов, к которым я пришел.

Уже словои понятие «человек»содержит коварную двусмысленность, без понимания которой даже нельзя подойти к вопросу об особом положении человека. Слово это должно, во-первых, указывать на особые морфологические признаки, которыми человек обладает как подгруппа рода позвоночных и млекопитающих. Само собой разумеется, что, как бы ни выглядел результат такого образования понятия, живое существо, названное человеком, не только остается подчиненнымпонятию животного, но и составляет сравнительную малую область животного царства. Такое положение вещей сохраняется и тогда, когда, вместе с Линнеем, человека называют «вершиной ряда позвоночных млекопитающих» – что, впрочем, весьма спорно и с точки зрения реальности, и с точки зрения понятия,– ибо ведь и эта вершина, как всякая вершина какой-то вещи, относится еще к самой вещи, вершиной которой она является. Но совершенно независимо от такого понятия, фиксирующего в качестве единства человека прямохожде-ние, преобразование позвоночника, уравновешение черепа, мощное развитие человеческого мозга и преобразование органов как следствие прямохождения (например, кисть с противопоставленным большим пальцем, уменьшение челюсти и зубов и т. д.), то же самоеслово «человек» обозначает в обыденном языке всехкультурных народов нечто столь совершенное иное, что едва ли найдется другое слово человеческого языка, обладающее аналогичной двусмысленностью. А именно, слово «человек» должно означать со-

[32]

вокупность вещей, предельно противоположную понятию «животного вообще», в том числе всем млекопитающим и позвоночным, и противоположную им в том же самомсмысле, что, например, и инфузории stentor ³, хотя едва ли можно оспорить, что живое существо, называемое человеком, морфологически, физиологически и психологически несравненно больше похоже на шимпанзе, чем человек и шимпанзе похожи на инфузорию.

Ясно, что это второе понятие человека должно иметь совершенно иной смысл, совершенно иное происхождение, чем первое понятие, означающее лишь малую область рода позвоночных животных ^*. Я хочу назвать это второе понятие сущностным понятием человека,в противоположность первому понятию, относящемуся к естественной систематике. Правомерноли вообще это второепонятие, которое предоставляет человеку как таковому особое положение, несравнимое с любым другим особым положением какого-либо рода живых существ,– это и является темойнашего доклада.

I

Особое положение человека может стать для нас ясным только тогда, когда мы рассмотрим все строение биопсихического мира. Я исхожу при этом из ступенейпсихических сил и способностей, постепенно выявленных наукой. Что касается границы психического, то она совпадает с границей живого вообще ^{* *}. Наряду с объективными сущностно-феноменальными свойствами вещей, которые мы называем живыми(здесь я не могу рассматривать их подробно; например, самодвижение, са^оформирование, са-ли/дифференцирование, самоограничение в пространственном и временном отношении), существенным их признаком является тот факт, что живые существа суть не только предметы для внешних наблюдателей, но и обладают для

[33]

себя-и внутри-себя-бытием(Fursich-und Innesein) , в котором они являютсясами себе (inne werden ) ⁴ .

Самую нижнююступень психического, которое, таким образом, объективно (вовне) представляется как «живое существо», а субъективно (вовнутрь) – как «душа» (одновременно это тот пар, которым движимо все,вплоть до сияющих вершин духовной деятельности, и который сообщает энергию деятельности даже самым чистым актам мышления и самым нежным актам доброты) , образует бессознательный, лишенный ощущения и представления «чувственный порыв»(Gefuhlsdrang). Как показывает уже само слово «порыв», в нем еще не разделены «чувство» и «влечение», которое как таковое всегда обладает специфической целенаправленностью «на» что-то, например на пищу, половое удовлетворение и т. д.; простое «туда» (например, к свету) и «прочь», безобъектное удовольствие и безобъектное страдание, суть два его единственных состояния. Но чувственный порыв уже четко отличается от силовых полей и центров, лежащих в основе внешних сознанию образов, которые мы называем неорганическимителами; за ними ни в каком смысле нельзя признать внутри-себя-бытие.

Эту первую ступень душевного становления, как она предстает в чувственном порыве, мы можем и должны отвести растениям ^* .Но речь отнюдь не идет о том, чтобы, подобно Фехнеру ⁵, наделить растения ощущением и сознанием. Кто, подобно Фехнеру, рассматривает «ощущение» и «сознание» как простейшиеэлементы психического – что неверно,– тот должен был бы отказать растениям в одушевленности. Правда, чувственный порыв растения уже соотнесен с его средой, с врастанием в среду по направлениям «вверх» и «вниз», к свету и к земле, но соотнесен только с неспецифицированным целым этих направлений среды – с возможными для них сопротивлениями и действительностями(важными для жизни организма), но не с определеннымистимулами и составными частями окружающего мира, которым соответствовали бы особые чувственные качества и образныеэлементы. Растение, например, специфически реагирует на интенсивность световых лучей, но не на разные цвета и направления лу-

[34]

чей. Согласно новейшим детальным исследованиям голландского ботаника Блау растениям нельзя приписывать никакихспецифических тропизмов, никакого ощущения и даже зачатков рефлекторной дуги, никаких ассоциаций и условных рефлексов, и именно поэтому – никаких «органов чувств», как их попытался наметить в обстоятельном исследовании Хаберландт ⁶. Вызванные раздражениями движения, которые раньше связывали с такими вещами, оказались частью общих движений ростау растений.

Если мы спросим, что составляет самое общее понятие ощущения (у высших животных раздражения, производимые на мозг через железы внутренней секреции, могли бы представлять самые примитивные «ощущения» и лежать в основе ощущений, идущих как от органов, так и от внешних процессов),– то это понятие специфического обратного сообщениямоментального состояния органов и движений живого существа некоторому центруи модификации движений в каждый следующий момент в силуэтого обратного сообщения. В этом смысле у растения нет ощущения,как нет и специфической «памяти», выходящей за пределы зависимости его жизненных состояний от его совокупной предыстории, нет и, собственно, способности к научению, какую демонстрируют уже простейшие инфузории. Исследования, которые якобы установили наличие у растений условных рефлексов и определенную подверженность дрессировке, видимо, пошли по ложному пути. Из всего того, что у животного мы называем жизнью влечений,у растения в «чувственный порыв» включен только общий порывк росту и размножению. Поэтому растение яснее всего доказывает, что жизнь по своей сути неесть воля к власти (Ницше), ибо у растения нет никаких спонтанных поисков пищи и даже при размножении нет активного выбора партнера. Оно не проявляет ни спонтанности в выборе пищи, ни активности при оплодотворении. Оно пассивно оплодотворяется ветром, птицами и насекомыми, а так как пищу, в которой оно нуждается, оно приготовляет, в общем, само из неорганического материала, который в известной мере есть повсюду, то ему в отличие от животного не нужно отправляться в определенное место, чтобы найти пищу. То, что у растения нетприсущего животному пространства спонтанного перемещения, нет специфических ощущений или влечений, нет ассоциаций, условных рефлексов, настоящей двигательной и нервной системы,– всю эту совокупностьнедостатков можно ясно и однозначно понять, ис-

[35]

ходя из структуры его бытия.Можно показать, что растение, имей оно лишь что-нибудь из названного, должно было бы иметь и другое, и всеостальное. Так как нет ощущения, которому не сопутствовали бы импульс влечения и начало моторного действия, то там, где нет двигательной системы (активный поиск добычи, спонтанный выбор полового партнера), не может быть и системы ощущений. Многообразие чувственных качеств, которым обладает животный организм, никогда не превышает многообразия его спонтанной подвижности и является функцией последней.

Сущностноенаправление жизни,которое обозначается словом «растительная»,«вегетативная» (что здесь мы имеем дело не с эмпирическими понятиями, доказывают многообразные переходные явления между растением и животным, которые были известны уже Аристотелю) ⁷,– есть порыв, направленный совершенно вовне.Поэтому применительно к растению я говорю об «экстатическом» чувственном порыве,чтобы обозначить это тотальное отсутствие свойственного животной жизни обратногосообщения состояний органов некоторому центру, это полное отсутствие обращенияжизни в себя самое, какой-нибудь даже самой примитивной re-flexio ^*какого-нибудь даже слабо «осознанного» внутреннего состояния. Ибо сознание начинаетсялишь с примитивной re-flexio ощущения, а именно, выступающего по тому или иному поводу сопротивленияпервоначальному спонтанному движению ^{* *}. Избежать ощущений растение, однако, способно лишь потому, что оно – величайший химик среди живых существ – приготовляет свой органический строительный материал из самих неорганических субстанций. Так в питании, росте, размножении и смерти (при отсутствии специфической для вида продолжительности жизни) растворяется его наличное бытие. Но уже в растительном существовании находится прафеномен выражения ⁸ ,определенная физиогномика внутренних состояний растения: чахлое, крепкое, пышное, жалкое и т. д. «Выражение» как раз и есть прафеноменжизни, а отнюдь не воплощение атавистических целевых действий, как думал Дарвин. Но чего опять-таки совершенно нет у растения, так это функций извещения,которые мы находим у всех живот-

[36]

ных, которые определяют все сообщение животных между собой и делают уже животное достаточно независимым от непосредственного присутствиявещей, жизненно важных для него. Но лишь у человека, как мы увидим, на функциях выражения и извещения строится еще функция изображенияи именованиязнаков. Вместе с сознанием ощущения у растения отсутствует всякое «блюдение» жизни, которое вырастает как раз из сторожевой функции ощущения. Далее, его индивидуализация, степень пространственной и временной замкнутости гораздо меньше, чем у животного. Можно сказать, что растение в более высокой степени, чем животное, оказывается порукой единства жизни в метафизическом смысле и постепенного становления всех видов Золообразования жизни в замкнутых комплексах вещества и энергии. Безмерно переоцененный дарвинистами и теистами принцип полезности оказывается совершенно неприменим к формам и способам поведения растений; то же относится и к ламаркизму. Формы лиственных частей растений указывают еще более настойчиво, чем богатство форм и красок животных, на игру фантазии и чисто эстетический регулирующий принцип в глубинах неведомого корня жизни. Мы не находим здесь существенного для всех животных, живущих в группах, двойного принципа лидерства и повиновения, примера и подражания. Из-за отсутствия централизации растительной жизни, в особенности из-за отсутствия нервной системы, зависимость органов и их функций как раз у растения изначально интимнее,чем у животных. Каждое раздражение благодаря проводящей его растительной ткани в большей мере изменяет всежизненное состояние, чем у животного. Поэтому к растению (в общем) гораздо труднееподойти с механическим объяснением жизни, чем к животному. Ибо лишь с возрастанием централизации нервной системы в зоологическом ряду возрастает и независимость ееотдельных реакций – а тем самым и в известной мере машинообразная структура тела животного.

Эта первая ступень внутренней стороны жизни, чувственный порыв, имеет место и в человеке.Человек – мы это еще увидим – соединяет в себе всесущностные ступени наличного бытия вообще, а в особенности – жизни,и по крайней мере в том, что касается сущностных сфер, всяприрода приходит в нем к концентрированному единствусвоего бытия. Нет такого ощущения, даже само-

[37]

го простого восприятия или представления, за которым не стоял бы темный порыв, которое он не поддерживал бы своим огнем, постоянно рассекающим периоды сна и бодрствования. Даже самое простое ощущение всегда есть функция увлеченного(triebhaft) внимания, а не просто следствие раздражения. Одновременно порыв представляет собой единствовсех богато дифференцированных влечений и аффектов человека. Согласно новейшим исследованиям, он должен располагаться в мозговом стволе человека, являющемся, вероятно, и центром функций эндокринных желез, опосредствующих телесные и духовные процессы. Далее, именно чувственный порыв является в человеке субъектом того первичного переживания сопротивления, относительно которого я в другом месте подробно показал, что оно есть корень всякого обладания «реальностью» и «действительностью», а в особенности – единствадействительности и впечатленияот нее, предшествующего всем представляющим функциям ^*. Представления и опосредствованное мышление никогда не смогут указать нам на что-то другое, чем так-бытие и инобытие этой действительности; но сама она как «действительное бытие» действительного дана нам в связанном со страхом общем сопротивлении или переживании сопротивления. Органологически это представляет прежде всего «вегетативная» нервная система, регулирующая распределение питания; как говорит само ее название – это то растительное начало, которое имеется в человеке. Периодическое лишение энергии анимальной системы, регулирующей внешнее силовое поведение, в пользу системы вегетативной является, вероятно, основным условием ритмики сна и бодрствования; в .этом отношении сон есть относительно растительное состояние человека.

Второйсущностной формой души, следующей за экстатическим чувственным порывом в объективном порядке ступеней жизни, следует назвать инстинкт, —весьма спорное, темное по своему значению и смыслу слово. Чтобы избежать этой неясности, мы воздержимся сначала ото всех дефиниций, связанных с психологическими понятиями, и определим инстинкт, исходя лишь из так называемого «поведения» живого существа. Поведение живого су-

[38]

щества есть предмет внешнего наблюдения и возможного описания. Однако при изменении составных частей окружающей среды это поведение можно зафиксировать независимо от передающих его физиологических единиц движения, а также не вводя для его характеристики физикалистские или химические понятия стимула. Мы способны независимо и довсякого каузального объяснения установить единицы поведения и его изменения при изменениях составных частей окружающей среды и тем самым мы получим закономерные отношения, осмысленные уже в той мере, в какой они имеют целостный и целенаправленный характер. «Бихевиористы» заблуждаются, когда в понятие поведения уже вводят физиологический процессего осуществления. В понятии поведения ценно как раз то, что оно психофизически индифферентно. Это значит, что всякое поведение всегда выражает ивнутренние состояния. Поэтому оно может и должно объясняться всегда двояко,одновременно физиологически и психологически; одинаково ложно предпочитать психологическое объяснение физиологическому или последнее первому. В этом смысле мы называем инстинктивным поведение,которое имеет следующие признаки. Оно должно быть, во-первых, смысловым,будь то позитивно осмысленным,или ошибочным, или глупым, т. е. оно должно быть целенаправленным для носителя жизни как целого или для совокупности других носителей жизни как целого (быть полезным для себя либо для других). Во-вторых, оно должно происходить в некотором ритме.Такого ритма, такой временной структуры (Zcitgestalt), части которой взаимообусловлены, нету движений, хотя и осмысленных, но приобретенныхпосредством ассоциаций, упражнений, привычек – т. е. сообразно тому, что Йеннингс ⁹назвал принципом «проб и ошибок». Невозможным оказалось и сведение способов инстинктивного поведения к комбинациям отдельных рефлексов и цепочек рефлексов, а также к тропизмам (Йеннингс, Альвердес и т. д.). Смысловое отношение может не ограничиваться только наличной ситуацией, но может быть нацелено и на ситуации, весьма удаленные в пространстве и времени. Так, например, животное что-то осмысленно подготавливает к зиме или к откладыванию яиц, хотя можно доказать, что данному индивиду еще не случалось переживать сходных ситуаций и что при этом исключены извещение, традиция, подражание и копирование сородичей – оно ведет себя так, как, согласно

[39]

квантовой теории, ведут себя уже электроны, «как бы» предполагая будущее состояние. Следующим, третьим признаком инстинктивного поведения является то, что оно реагирует лишь на такие типично повторяющиеся ситуации, которые значимы для видовой жизникак таковой, а не для особого опыта индивида. Инстинкт всегда служит виду,своему ли, чужому ли, или такому, с которым собственный вид находится в важном жизненном отношении (муравьи и гости; образования галлов у растений ¹⁰; насекомые и птицы, оплодотворяющие растения, и т.д.). Этот признак резко отделяет инстинктивное поведение, во-первых, от «самодрессировки» путем «проб и ошибок» и всякого «обучения», во-вторых, от использования рассудка; то и другое обладают прежде всего индивидуальной полезностью, а не полезностью для вида. Поэтому Инстинктивное поведение никогда не является реакцией на особое содержаниеокружающего мира, меняющееся от индивида к индивиду, но всякий раз есть лишь реакция на совершенно особенную структуру, видо-типическоеупорядочивание возможногоокружающего мира. В то время как особые содержания широко взаимозаменимы, что не смущает инстинкт и не ведет к ложным действиям, малейшее изменение структурысовершенно сбивает с толку. В своей огромной работе «Souvenirs Entomologiques» ^*Фабр с большой точностью представил захватывающее многообразие такого поведения. Этой полезности для вида соответствует далее, в-четвертых, то, что инстинкт в своих основных чертах прирождени наследствен,и именно как специфицированнаяспособность поведения, а не только как всеобщая способность приобретения способов поведения, каковыми, естественно, являются приручаемость, дрессируемость и смышленость. Прирожденность при этом не означает, что поведение, называемое инстинктивным, должно проявиться сразу же после рождения, но говорит лишь о его приуроченности определенным периодам роста и созревания, а иногда даже различным формамживотных (при полиморфизме). Наконец, важным признаком инстинкта является то, что он представляет собой поведение, независимоеот числа проб, которые делает животное, чтобы освоиться с ситуацией: в этом смысле его можно охарактеризовать как изначально «готовое».Как воз-

[40]

никновение собственно животной организации не 'может быть понятно через мелкие дифференциальные шаги изменчивости, так и возникновение инстинкта – через сложение успешных частичных движений. Правда, инстинкт может быть специализированопытом и обучением, как это можно видеть на примере инстинктов хищных зверей, которым прирождена охота за какой-то определенной дичью, но не искушенность в ее успешном осуществлении. То, что дают здесь упражнение и опыт, всегда соответствует только вариациям какой-то мелодии, а не приобретению новой. Отношением инстинктовживотного к структуре окружающего мираa priori определено, чтооно может представлять и ощущать. То же относится и к воспроизведениям его памяти, они всегда совершаются в рамкахпреобладающих у него «инстинктивных задач» и в соответствии с ними, и лишь вторичное значение имеет частотаассоциативных связей, условных рефлексов и упражнений. Все афферентные нервные пути и эволюционно образовались только послепоявления эфферентных ¹¹нервных путей и исполнительных органов.

Без сомнения, инстинкт – более примитивнаяформа психического бытия и процесса, чем сложные душевные образования, определенные ассоциациями.Таким образом, его нельзя свести – как полагал Спенсер – к наследованию способов поведения, основывающихся на привычке и самодрессировке. Мы можем показать, что психические процессы, следующие ассоциативной закономерности, также и в нервной системе локализованы значительно выше,чем инстинктивные способы поведения. Кора головного мозга предстает в сущности органом диссоциациипо отношению к биологически более однородным и более глубоко локализованным способам поведения, т. е. она неявляется органом ассоциации.

Но инстинктивное поведение нельзя сводить и к автоматизации разумного поведения. Скорее мы можем сказать, что выделение соотносительных отдельных ощущений и представлений из состава диффузных комплексов (и ассоциативная связь между этими отдельными образованиями), а также выделение из инстинктивно-смысловой связиповедения определенного влечения, требующего удовлетворения, с другой же стороны, начатки интеллекта, стремящегося «искусственным» путем снова сделать осмысленным ставший теперь бессмысленным автоматизм,– то и другое с генетической точки зрения суть равно из-

[41]

начальныерезультаты развития инстинктивного поведения. В общем, они четко шагают в ногу как друг с другом, так и с индивидуациейживого существа, выделением отдельной особи из ее связи с видом, а также с многообразием особых индивидуальных ситуаций, в которые может попасть живое существо. Творческая диссоциация,а не ассоциация или синтез отдельных частей есть основной процесс развития жизни.Тоже самое относится и к физиологии. И физиологически организм похож на механизм тем меньше,чем проще он организован, но вплоть до наступления смерти и цитоморфоза органов он порождает феноменально все более уподобляющиеся механизму образования. И можно было бы также доказать, что интеллект не прибавляется к ассоциативной душевной жизни лишь на высшей ступени жизни, как думает, например, Карл Бюлер ¹². Напротив, он образуется строго равномерно и параллельно ассоциативной душевной жизни и, как недавно показали Бейтендейк и Аль-вердес ¹³, имеется отнюдь не у одних только высших млекопитающих, но уже у инфузории. И дело обстоит так, словно то, что в инстинкте неподвижно и привязано к виду, в интеллекте подвижно и индивидуально, а то, что в инстинкте автоматично, в ассоциации и условном рефлексе лишь становится механическим, то есть относительно бессмысленным, но одновременно способным к многообразным комбинациям. Это позволяет понять и то, почему членистоногие, у которых и морфологически совершенно иная и значительно более жесткая основа организации, имеют самые совершенные инстинкты, но не показывают никаких признаков разумного поведения, тогда как человек как пластический тип млекопитающего, отличающийся наивысшим развитием интеллекта и ассоциативной памяти, имеет сильно редуцированныеинстинкты. Если попытаться психически истолковать инстинктивное поведение, то представится неразрывное единство предварительного знания и действия,так что знания никогда не дано больше,чем одновременно входит в ближайший шаг действия. Далее, знание, заключающееся в инстинкте, это, видимо, не столько знание через представления и образы, не говоря уже о мыслях, сколько чувствование притягивающих и отталкивающих сопротивлений,ценностно выделенных и дифференцированных по ценностным впечатлениям. Сравнительно с чувственным порывом инстинкт направлен уже хотя и на

[42]

видовые часто повторяющиеся,но все же специфическиесоставные части окружающей среды. Он представляет собой возрастающую специализациючувственного порыва и его качеств. Говорить применительно к инстинктам о «врожденных представлениях», как это сделал Реймарус ¹⁴ ,не имеет, таким образом, смысла.

Среди двух способов поведения – «привычного» и «разумного», которые оба первоначально выходят из инстинктивного поведения, привычное – третьяпсихическая форма, которую мы различаем – представляет собой ту способность, которую мы называем ассоциативной памятью(мнеме). Эта способность вовсе не свойственна всемживым существам, как думали Херинг и Семон ¹⁵. Ее нету растений, что верно увидел уже Аристотель. Мы должны признать ее за всяким живым существом, поведение которого медленнои постоянноменяется на основе более раннего поведения того же рода и меняется жизненно полезным, то есть осмысленным, образом так, что каждый раз степень, в какой его поведение становится более осмысленным, находится в строгой зависимости от числаопытов или так называемых пробных движений. То, что животное вообще спонтанно совершает пробные движения (сюда можно отнести и спонтанные игровые движения), что оно имеет тенденцию к повторению движений, независимо от того, следует за ними удовольствие или неудовольствие,– все это покоится нена памяти, но является предпосылкой всякого воспроизведения, т. е. само есть прирожденное влечение (влечение к повторению). Но то, что животное позднее повторяет движения, оказавшиеся удачными для удовлетворения какого-нибудь позитивного влечения, чаще (так что они «фиксируются» в нем), чем движения, не приведшие к успеху, и есть тот основной факт, который мы называем принципом «удачи и ошибки».Там, где мы находим такие факты, мы говорим, соответственно, об упражнении;там, где речь идет только о количественном и приобретениипривычек, мы говорим, соответственно, о самодрессировкеили, если при этом вмешивается человек, о чужой дрессировке.Во всей растительной жизни, как мы показали, ничегоэтого нет, и она на это неспособна, так как не имеет обратного извещения о состоянии органов некоему центру, т. е. не имеет ощущений. И основу всей памяти составляет (названный так Павловым) «условный рефлекс».Собака, например, выделяет определенный желудочный сок

[43]

не только тогда, когда пища попадает в ее желудок, но уже при видепищи – или заслышавшаги человека, который обычно приносит ей еду. А у человека пищеварительные соки выделяются даже тогда, когда во сне ему внушают, что он принимает соответствующую пищу. Если одновременно с поведением, которое вызывается каким-либо стимулом, одновременно многократно включать сигнал, то и без адекватного стимула, как только раздается сигнал, наступит соответствующее поведение. Такие факты называют «условным рефлексом». Лишь психической аналогией к нему является так называемая ассоциативная закономерность,согласно которой весь комплекс представлений стремится к восстановлению и дополнению отсутствующих членов, если часть этого комплекса сенсорно или моторно переживается вновь. Совершенно строгих ассоциаций отдельных представлений, которые подчинялись бы лишь этой закономерности смежности и сходства, т. е. частичному тождеству исходных представлений и более ранних комплексов, не может быть никогда,равно как не может быть ощущений, строго пропорциональных вызвавшим их раздражениям, независимо от меняющихся побудительных установок и всего материала памяти. Поэтому применительно ко всем законам ассоциации, так же, вероятно, как и применительно к естественным законам физики, касающимся совокупности процессов, речь идет только о статистическихзакономерностях. Поэтому все эти понятия (ощущение, ассоциативный рефлекс) имеют характер пограничных понятий, которые лишь указывают направление известного роста психических или физиологических изменений. Приближение к чистым ассоциациям обнаруживается, пожалуй, только при определенных болезненных выпадениях высших детерминант мышления, например, при внешней ассоциации звуков произносимых слов в состоянии скачки идей16. Далее, можно показать, что при старениидушевный .процесс представлений все больше и больше приближаетсяк ассоциативной модели, как об этом, кажется, свидетельствуют изменения в письме, рисунке, живописи, языке в преклонном возрасте: они приобретают все более суммативный, нецелостный характер. Аналогичным образом в старости ощущение становится более пропорциональным раздражению. Точно так же, как телесный организм в процессе жизни все больше порождает относительный механизм – пока, наконец, умирая, он не погружается в него целиком,—

[44]

так и наша психическая жизнь все больше производит чисто привычныесоединения представлений и способов поведения; человек в старости все больше становитсярабом привычки. Далее, ассоциации отдельныхпредставлений генетическиследуют за сложными ассоциациями, которые, со своей стороны, несколько ближе стоят к инстинктивному процессу. Точно так же, как трезвое восприятие фактов без излишней фантазии или мифической переработки есть позднийфеномен в душевном развитии и отдельного человека, и целых народов, так и ассоциативная связь является таким поздним феноменом ^*. Далее, оказалось, что почти нет ассоциаций, на которые бы неоказал влияния интеллект. Нет такого примера, чтобы переход от случайной ассоциативной реакции развивался в строгом соответствии счислом опытов. Графики почти всегда показывают несоответствие и притом такого рода, что поворот от случая к смыслу происходит уже несколько раньше, чем это следует согласно правилам вероятности из одного толькопринципа проб и ошибок.