Текст книги "Положение человека в Космосе"

Автор книги: Макс Шелер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 6 страниц)

Принцип памяти действует в какой-то мере у всех животных и представляет собой непосредственное следствие появления рефлекторной дуги, отделения сенсорной системы от моторной. Но в его распространении имеются сильные различия. Животные с типично инстинктивным поведением, с цепеобразно замкнутым строением, обнаруживают его меньше всего; животные с пластической, нежесткой организацией, с большой возможностью комбинации новых движений из частичных движений, демонстрируют его с наибольшей четкостью (млекопитающие и позвоночные). С первого момента появления этот принцип соединяется с подражаниемдействиям и движениям на основе выражений аффекта и сигналов сородичей. «Подражание» и «копирование» суть лишь специализации того влечения к повторению,которое первоначально действует применительно к собственнымспособам поведения и переживаниям и, так сказать, представляет собой движущую силу всей репродуктивной памяти. Благодаря соединению обоих явлений только и образуется «традиция» – важный момент, привносящийк биологическому наследованию совершенно новое измерение – определение поведения животного через прошлую жизнь сородичей. Тради-

[45]

цию, однако, надо решительно отделятьото всех свободно осознанных воспоминаний опрошлом (анамнезис) и ото всякой передачи на основе знаков, источников, документов. В то время как последние формы передачи свойственны только человеку, традиция выступает уже в ордах, стаях и других общественных формах животных. И здесь орда «учится» тому, что показывают ее вожаки, и способна передавать это приходящим поколениям. Известный прогресс возможен уже благодаря традиции. Но всякое подлинночеловеческое развитие существенно основывается на разрушениитрадиции. Осознанное «воспоминание»об индивидуальных, однократно пережитых событиях и постоянная идентификация множества актов воспоминания между собой относительно одного и того же прошлого, которые, вероятно, свойственны только человеку, это всегда разложениеи, собственно, даже умерщвлениеживой традиции. Все-таки содержание традиции всегда дано нам как «настоящее», оно не датировано по времени и воздействуетна наше поведение в настоящем, не становясьсамо предметнымв определенной временной дистанции. Прошлое больше внушаетнам в традиции, чем мы знаем онем. Внушение, а по П. Шильдеру ¹⁷вероятно, и гипноз,– явление, широко распространенное уже в животном мире. Гипноз, видимо, возник в качестве вспомогательной фукнции при спаривании и первоначально служил погружению самки в состояние летаргии. Внушение – явление более изначальное, чем «сообщение», например, какого-то суждения, само содержание которого постигается путем «понимания». Это «понимание» подразумеваемого содержания, суждение о котором высказывается в речевом предложении, встречается только у человека. В ходе человеческой истории сила традиции оказывается все более сломленной. Это результат действия ratio, которая всегда одним и тем же актом объективирует традиционное содержание и благодаря этому как бы отбрасывает его в то прошлое, к которому оно принадлежит, освобождая тем самым почву для новыхоткрытий и изобретений. Аналогичным образом, благодаря прогрессу исторической науки,в ходе истории все больше убывает то давление, которое подсознательно оказывает на наше поведение традиция. Действенность ассоциативного принципа при построении психического мира означает вместе с тем упадокинстинкта и свойственного ему «смысла», равно как и прогресс в централизации и одновременной механиза-

[46]

ции органической жизни. Она означает, далее, все возрастающее освобождение индивидаорганического мира от привязанности к виду и от неадаптирующейся жесткостиинстинкта. Ибо лишь благодаря прогрессу этого принципа индивид может приспособиться ко всякий раз новым,т. е. нетипичным для вида ситуациям; тем самым он перестает быть всего лишь точкой пересечения процессов размножения.

Если применительно к техническому интеллекту принцип ассоциации является, таким образом, принципом относительной неподвижности и привычности – «консервативным» принципом,– то применительно к инстинкту это уже мощное орудие освобождения.Оно создает совершенно новое измерениевозможностей обогащения жизни. Это имеет силу и для влечений.Влечение, освобожденное от инстинкта, относительно проявляется уже у высших животных, и тем самым возникает горизонт безмерности:уже здесь оно становится возможным источником наслаждения, независимым от жизненных потребностей как целого. Лишь до тех пор, пока, например, сексуальный импульс включен в глубинную ритмику периодов течки, сопутствующих изменениям в природе, он остается неподкупным слугойжизни. Будучи вырван из инстинктивной ритмики, он все больше и больше становится самостоятельным источником наслажденияи уже у высших животных, особенно у домашних, может заглушить биологический смыслсвоего существования (например, онанизм у обезьян, собак и т.д.). Если жизнь влечений, первоначально направленная исключительно на способы поведения и на блага,а отнюдь не на наслаждение как чувство, принципиально используется в качествеисточника наслаждений, как во всяком гедонизме, то мы имеем дело с поздним явлением декаданса жизни. Образ жизни, ориентированный только на наслаждение, представляет собой явно старческоеявление, как в индивидуальной жизни, так и в жизни народов, как о том свидетельствуют, например, старый пьяница, «смакующий капельку», и аналогичные явления в эротической сфере. Такое же старческое явление – отделение высших и низших функциональных радостей души от наслаждения удовлетворением влечения и гипертрофия наслаждения этим состоянием за счет витальных и духовных функциональных радостей. Но только у человека эта возможность изолировать влечение от инстинктивного поведения и отделить наслаждение

[47]

функцией от наслаждения состоянием принимает самые чудовищные формы, так что с полным правом было сказано, что человек всегда может быть лишь чем-то большим илименьшим, чем животное, но животным – никогда.

Где бы ни порождала природа эту новую психическую форму ассоциативной памяти, она, как я указал выше, всегда одновременно вкладывала уже в первые зачатки этой способности корректив ее опасностей. И этот корректив есть не что иное, как четвертаясущностная форма психической жизни – принципиально еще органически скованный практический интеллект,как мы собираемся его называть. В тесной связи с ним возникает способность к выбору и избирательное действие, затем – способность к предпочтению благ или предпочтение сородичей в процессе размножения (начатки эроса).

Разумное (intelligent) поведение мы тоже сначала можем определить безотносительно к психическим процессам. Живое существо ведет себя разумно,если оно без пробных попыток или всякий раз прибавляющихся новых проб осуществляет смысловое – «умное» либо же хотя и не достигающее цели, но явно стремящееся к ней, то есть «глупое» – поведение по отношению к новымситуациям, не типичным ни для вида, ни для индивида, и притом внезапно,и прежде всего независимо от числапредпринятых до того попыток решить задачу, определенную влечением. Мы говорим об органически скованном интеллекте до тех пор, пока внутренние и внешние действия живого существа служат влечению и удовлетворению потребности. Далее, мы называем этот интеллект практическим, так как его конечным смыслом всегда является действие, благодаря которому организм достигает или не достигает своей цели ^*. Но если мы .перейдем к психической стороне, то сможем определить интеллект как внезапно возникающее усмотрениепредметного и ценностного обстояния делв окружающем мире, не только недоступного непосредственному восприятию, но и никогда не воспринимавшегося прежде, так что его невозможно воспроизвести. Выражаясь позитивно, это – усмотрениеположения дел на основе системы отношений, фундамент которой отчастидан в опыте, а отчасти дополняется предвосхищающим

[48]

представлением, например на определенной ступени оптического созерцания. Для этого продуктивного,а не репродуктивного мышления всегда характерно предвосхищение, предварительноеобладание новым, никогда не переживавшимся фактом (prudentia; providentia ^*, хитрость. изворотливость). Отличие от ассоциативной памяти здесь очевидно: ситуация, которая должна быть понята и практически учтена в процессе поведения, не только нова и нетипична для вида, но прежде всего «нова» и для индивида.Такое объективно осмысленное поведение является, кроме того, внезапными совершается доновых проб и независимо от числапредшествующих попыток. Эта внезапность проявляется даже в выражении, например глаз, в том, что они загораются, что В. Келер ¹⁸весьма пластично толкует как выражение «ага!»—переживания. Далее, новое представление, содержащее решение задачи, вызывают не просто те связи переживаний, которые даны одновременно, и разумное поведение вызывется не прочными, типичными, повторяющимися образными структурами окружающего мира, но скорее предметные взаимоотношениячастей окружающего мира, которые как бы избралацель влечения, имеют своим следствием новое представление; это такие отношения, как «равно», «сходно», «аналогично X», «посредствующая функция для достижения чего-либо», «причина чего-либо» и т. д. Достигли ли животные, в особенности высшие человекообразные обезьяны, шимпанзе, описанной тут ступени психической жизни,– по этому поводу в науке царит ныне запутанный и неразрешенный спор, которого я могу тут коснуться лишь вскользь. Этот спор, в котором приняли участие почти все психологи, не утихает с тех пор, как Вольфганг Келер опубликовал в «Докладах Прусской Академии наук» результаты своих многолетних опытов с шимпанзе, проделанных с удивительным терпением, и изобретательностью на немецкой опытной станции на Тенерифе. Келер, по-моему, с полным правом признает за своими подопытными животными совершение простейших разумных действий. Другие исследователи это оспаривают – почти каждый пытается по-новому обосновать старое учение о том, что животным присущи лишь память и инстинкт, а интеллект даже в виде примитивного умозаключения

[49]

(без употребления знаков) составляет монополию человека. Опыты Келера состояли в том, что между целью влечения животного (например плодом, допустим, бананом) и самим животным воздвигали все более сложные препятствия, все более запутанные обходные пути или предметы, способные служить «орудиями» (ящики, веревки, палки, далее, палки, которые можно всунуть одну в другую, которые надо сначала принести или изготовить), а затем наблюдали, сумеет ли животное достигнуть цели своего влечения, и если да, то, предположительно, при помощи каких психических функций, и где здесь проходят определенные границы,его способностей к выполнению работы. Опыты, по-моему, ясно продемонстрировали, что результаты деятельности животного немогут быть полностью выведены из инстинктов и примыкающих к ним ассоциативных процессов, но что в некоторых случаях налицо подлинно разумныедействия. Коротко скажем, что тут, видимо, присутствует от такого практически-органически связанного интеллекта. В то время как цель влечения, например, плод, оптически высвечивается для животного и резко выделяется и обособляется на оптическом поле окружающего мира,– вседанности, какие содержит окружающий мир животного, в особенности все оптическое поле между животным и окружающим миром, специфически преобразуются. Предметные связи структурируютсятаким образом, возникает такого рода относительно«абстрактный» рельеф, что вещи, которые воспринимались сами по себе либо как нечто безразличное, либо как предназначенное «для кусания», «для игры», «для сна» (например, подстилка, которую животное приносит из спального помещения, чтобы подтянуть непосредственно не достижимый, находящийся вне клетки плод), получают динамически-соотносительную характеристику«вещь для доставания плода»;и не только настоящие палки, сходные с ветвями, на которых растут плоды,– это входит в нормальную жизнь, какую животное ведет на деревьях, и может быть истолковано как инстинкт,– но и кусок проволоки, поля соломенной шляпы, соломинка, подстилка, короче, все,что наполняет абстрактное представление о «подвижности и вытянутости». Именно динамика влечения в самом животномначинает здесь опредмечиватьсяи расширяться вэлементах окружающей среды. Конечно, предмет, употребляемый животным, получает лишь ситуативноединамическое функциональное значение «чего-то

[50]

для приближения плода». Самаверевка или палка как бы «направляет» или даже движетживотное к оптически данной цели. Мы можем здесь подглядеть за самым началом возникновения феномена каузальности,или воздействия,который отнюдь не исчерпывается равномерной последовательностью явлений. «Воздействие» есть, таким образом, феномен, базирующийся на опредмечи-вании пережитой каузальности действия как осуществленного влечения живого существа, перенесении ее на вещи окружающего мира, и тут оно еще полностью совпадает с бытием предмета как «средства». Конечно, описанное переструктурирование происходит здесь не через осознанную рефлексивную деятельность, а через некий род нагляднопредметной «перестановки» самих данностей окружающего мира. Значительные различия в способности животных к такому поведению подтверждают, впрочем, разумный характер этих действий. То же относится к выбору и избирательному действию. Заблуждение – отказывать животному в избирательном действии, думать, что им всегда движет лишь «более сильное» частное влечение. Животное – не механизм влечений. Импульсы его влечений не только четко расчленены сообразно руководящим высшим влечениям и исполняющим низшим и вспомогательным влечениям, далее, сообразно влечениям к более общим и более специальным результатам; но помимо этого, оно может спонтанно,исходя из центрасвоих влечений, вмешиваться в их констелляцию и до известных пределов избегать близкой выгоды ради достижения более отдаленных во времени и доступных лишь на окольном пути,но зато больших преимуществ. Чего действительно нет у животного, так это упомянутого предпочтения в выборе между самими ценностями – например, полезного в ущерб приятному – независимо от отдельных конкретных вещественныхблаг. В области всего аффективного животное даже находится намного ближек человеку, чем в отношении интеллекта; дарение, примирение, дружбу и тому подобное можно найти уже у животных.

II

Здесь возникает вопрос,имеющий решающеезначение для всей нашей проблемы: если животному присущ интеллект, то отличается ли вообще человек от животного более,чем только по степени? Есть ли еще тогда

[51]

сущностноеразличие? Или же помимо до сих пор рассматривавшихся сущностных ступеней в человеке есть еще что-то совершенно иное, специфическиему присущее, что вообще не затрагивается и mисчерпывается выбороми интеллектом?

Здесь пути расходятся резче всего. Однихотят оставить интеллект и выбор за человеком и отказать в них животному. Они утверждают, таким образом, сущностное различие, но утверждают его именно в том, в чем, по-моему, нет никакогосущностного различия. Другие,в особенности все эволюционисты дарвиновской и ламарков-ской школ, отвергают вместе с Дарвином, Швальбе ¹⁹и В. Келером существование какого-либо окончательного различия между человеком и животным, именно потому, что уже животное обладает интеллектом. А тем самым они в какой-то форме следуют великому учению о единстве человека, которое называется теорией «homo faber» ^*– и, само собой разумеется, не ведают тогда никакого метафизического бытия и никакой метафизикичеловека, т. е. никакого отличительного отношения человека как таковогок мировой основе.

Что касается меня, то я должен самым решительным образом отвергнуть оба учения. Я утверждаю: сущность человека и то, что можно назвать его особымположением, возвышаетсянад тем, что называют интеллектом и способностью к выбору, и не может быть достигнуто, даже если предположить, что интеллект и избирательная способность произвольно возросли до бесконечности ^{* *}. Но неправильно было бы и мыслить себе то новое, что делает человека человеком, только как новую сущностную ступень психических функций и способностей, добавляющуюся к прежним психическим ступеням,– чувственному порыву, инстинкту, ассоциативной памяти, интеллекту и выбору, так что познание этих психических функций и способностей, принадлежащих к витальнойсфере, находилось бы еще в компетенции психологии. Новый принцип,делающий человека человеком, лежит вневсего того, что в самом широком смысле, с внутренне-психической или внешне-витальной стороны мы можем назвать

[52]

жизнью. То, что делает человека человеком, есть принцип, противоположный всей жизни вообще,он как таковой вообще несводим к «естественной эволюции жизни», и если его к чему-то и можно возвести, то толькок высшей основе самих вещей – к той основе, частной манифестацией которой является и «жизнь». Уже греки отстаивали такой принцип и называли его «разумом» ^*. Мы хотели бы употребить для обозначения этого Хболее широкое по смыслу слово, слово, которое заключает в себе и понятие разума, но наряду с мышлением в идеях охватывает и определенный род созерцания, созерцание первофеноме-нов или сущностных содержаний, далее определенный класс эмоциональных и волевых актов, которые еще предстоит охарактеризовать, например, доброту, любовь, раскаяние, почитание и т. д.,– слово дух. Деятельный же центр,в котором дух является внутри конечных сфер бытия, мы будем называть личностью,в отличиеот всех функциональных «жизненных» центров, которые, при рассмотрении их с внутренней стороны, называются также «душевными»центрами.

Но что же такое этот «дух»,.этот новый и столь решающий принцип? Редко с каким словом обходились так безобразно, и лишь немногие понимают под этим словом что-то определенное. Если главным в понятии духа сделать особую познавательную функцию, род знания, которое может дать только он,то тогда основным определением «духовного» существа станет его – или его бы-тийственного центра – экзистенциальная независимость от органического, свобода, отрешенность от принуждения и давления,от «жизни» и всего,что относится к «жизни», то есть в том числе его собственного, связанного с влечениями интеллекта. Такое «духовное» существо больше не привязано к влечениям и окружающему миру, но «свободно от окружающего мира» и, как мы будем это называть, «открыто миру». У такого существа есть «мир».Изначально данные и ему центры «сопротивления» и реакции окружающего мира, в котором экстатическирастворяется животное, оно способно возвысить до «предметов», способно в принципе постигать самотак-бытие этих «предметов», без тех ограничений, которые испытывает этот предметный мир или его данность из-за витальной системы

[53]

влечений и ее чувственных функций и органов чувств.

Поэтому дух есть предметность(Sachlikeit), определимость так-бытием самих вещей(Sachen). И «носителем» духа является такое существо, у которого принципиальное обращение с действительностью вне него пря– мо-таки перевернутопо сравнению с животным.

У животного – высоко– или низкоорганизованного – всякое действие, всякаяреакция, которую оно производит, в том числе и «разумная», исходят из физиологической определенности его нервной системы, которой в области психики подчинены импульсы влечений и чувственное восприятие. Что неинтересно для этих влечений, то и не дано, а что дано, то дано лишь как центр сопротивленияего желанию и отвращению. Таким образом, первым актом драмы подведения животногоотносительно окружающего мира. ее истоком, является физиологически-психическая определенность. Структура окружающего мира точно и замкнуто соответствует его физиологическому, а косвенно – и его морфологическому своеобразию, далее его структуре влечений и чувств, образующей строго функциональное единство. Все, что животноеможет постигнуть и заметить из своего окружающего мира, заключено в надежных границах структуры окружающего мира ²⁰ .Второй акт драмы поведения животного – полага-ние реального изменения его окружающего мира его реакцией, направленной на ведущую цель его влечения. Третий акт – сопутствующее изменение физиологически-психической определенности. Такое поведение всегда происходит в форме:

животное « окружающий мир

Но существо, имеющее дух,способно на поведение, прямо противоположноепо форме. Первый акт этой новой драмы, человеческойдрамы: поведение сначала мотивируется чистым так-бытием возвышенного до предметакомплекса созерцаний, причем принципиально независимо от физиологической определенности человеческого организма, независимо от импульсов его влечений и вспыхивающей именно в них и всегда модально, т. е. оптически или акустически и т. д., определенной чувственной наружной стороны окружающего мира. Вторым актом драмы является свободное,исходящее из центра личноститорможение или растормаживание первоначально задержан-

[54]

ного импульса влечения. А третьим актом является изменение предметности какой-то вещи, пережитое как самоценное и окончательное. Таким образом, эта «открытость миру» имеет следующую форму:

человек « мир ® ®

Там, где это поведение имеет место однажды, оно способнопо своей природе к безграничному расширению —настолько, насколько простирается «мир» наличных вещей. Таким образом, человек есть X ,который в безграничной мере может быть «открыт миру». У животного же нет никаких «предметов»; оно лишь экстатически вживается в свой окружающий мир, который оно в качестве структуры носит всюду, куда ни пойдет, как улитка свой дом. Животное, таким образом, не может осуществить своеобразное дистанцирование(Fernstellung) и суб-стантивирование «окружающего мира», обращающее его в «мир», равно как и превратить ограниченные аффектами и влечениями центры «сопротивления» в «предметы» {„ Widerstands "zentren zii „ Gegenstanden ").Я бы сказал, что животное, в сущности, привязано к жизненной действительности, соответствующей его органическим состояниям, никогда не постигая ее «предметно». Итак, предметное бытие есть самая формальная категория логической стороны «духа».Правда, животное уже не живет больше абсолютно экстатически погруженным в свою среду, как чувственный порыв растения, без ощущения, представления и сознания, без какого-либо обратного сообщения о собственных состояниях организма вовнутрь. Как мы видели, животное, благодаря отделению ощущения от моторных функций и постоянному обратному сообщению схемы его тела и содержаний чувств, как бы возвращено самому себе. У него есть схема тела, но по отношению к окружающему миру животное всегда ведет себя экстатически,даже там, где оно ведет себя «разумно».

В противоположность этому простому обратному сообщению схемы тела животного и ее содержаний, духовный акт,на который способен человек, сущностно связан со вторымизмерением и второйступенью рефлексивного акта. Мы будем рассматривать этот акт вместе с его целью и назовем цель этого «самососредоточения» осознанием себя самого центром духовных актов, или «самосознанием».Итак, у животного, в отличие от растения,

[55]

имеется, пожалуй, сознание, но у него, как заметил уже Лейбниц, нет самосознания. Оно не владеет собой,а потомуи не сознает себя. Сосредоточение, самосознание и способность и возможность опредмечивания изначального сопротивления влечению образуют, таким образом, одну единственную неразрывную структуру,которая как таковая свойственна лишь человеку. Вместе с этим самосознанием, этим новымотклонением и центрированием человеческого существования, возможными благодаря духу, дан тотчас же и второйсущностный признак человека: человек способен не только распространить окружающий мир в измерение «мирового» бытия,и сделать сопротивления предметными, но также, и это самое примечательное, вновь опредметить собственное физиологическое и психическое состояниеи даже каждое отдельное психическое переживание. Лишь поэтому он может также свободноотвергнуть жизнь. Животное и слышит и видит – не зная. что оно слышит и видит: чтобы отчасти погрузиться в нормальное состояние животного, надо вспомнить о весьма редких экстатических состояниях человека – мы встречаемся с ними при спадающем гипнозе, при приеме определенных наркотиков, далее при наличии известной техники активизации духа. например, во всякого рода оргиастических культах. Импульсы своих влечений животное переживает не как свои влечения, но как динамическую тягу и отталкивание, исходящие от самих вещей окружающего мира. Даже примитивный человек, который в ряде черт еще близок животному, не говорит: «я» испытываю отвращение к этой вещи,– но говорит: эта вещь – «табу». У животного нет «воли», которая существовала бы независимо от импульсов меняющихся влечений, сохраняя непрерывность при изменении психофизических состояний. Животное, так сказать, всегда попадает в какое-то другое место, чем оно первоначально «хотело». Глубоко и правильно говорит Ницше: «Человек – это животное, способное обещать».

Из сказанного вытекает, что есть четыре сущностных ступени,на которых все сущее является нам в своем внутреннем и самостоятельном бытии (Inne– und Selbstsein). Неорганическиеобразования вообще не имеют такого внутреннего и самостоятельного бытия: поэтому у них нет и центра, который бы онтически принадлежал им. Все, что мы называем единством в этом предметном мире, вплоть до молекул, атомов и электронов, зависит исклю-

[56]

чительно от нашей способности разлагать тела в реальности или же в мышлении. Каждое телесное единство является таковым лишь относительноопределенной закономерности его воздействия на другие тела. Напротив, живое существо всегда есть оптическийцентр и всегда самообразует «свое» пространственно-временное единство и свою индивидуальность, они возникают не по милости нашегосинтеза, который сам биологически обусловлен. Живое существо – это X ,который сам себяограничивает. Но непространственные силовые центры, вызывающие явление протяжения во времени – мы должны положить их в основу телесных образований,– суть центры взаимодействующихсиловых точек, в которых сходятся силовые линии поля. Чувственному порыву растениясвойственны центр и среда, в которую помещено живое существо, относительно незавершенное в своем росте, безобратного сообщения его различных состоянии. Но у растения есть «внутреннее бытие» вообще, а тем самым – одушевленность. У животногоесть ощущение и сознание, а тем самым – центральное место обратного сообщения о состояниях его организма: таким образом. оно дано себе уже второйраз. Но человек дан себе еще и третий разв самосознаниии способности опредмечи-вать все свои психические состояния. Поэтому личностьчеловека следует мыслить как центр, возвышающийся надпротивоположностью организма и окружающего мира.

Не выглядит ли это так, как будто существует ступенчатая лестница,восходя по которой при построении мира, первосущее бытие все больше отклоняется к себе самому,чтобы на более высоких ступенях и во все новых измерениях узнавать(inne zu werden) себясамое, чтобы, наконец, в человеке полностьюиметь и постигать себя самое?

Исходя из этой структуры бытия человека – его данности самому себе – можно объяснить ряд человеческих особенностей,из которых я вкратце остановлюсь на нескольких. Во-первых, только человек имеет вполне выраженную конкретную категорию вещии субстанции.Кажется, даже высшие животные не вполне владеют ею. Обезьяна, которой дают полуочищенный банан, бежит от него, в то время как полностью очищенный она съедает, а неочищенный чистит сама, и затем съедает. Вещь не «изменилась» для животного, она превратилась в другуювещь. У животного тут явно отсутствует центр, который

[57]

позволял бы ему соотносить психофизические функции своего зрения, слуха, обоняния и являющиеся в них зрительные, тактильные, слуховые, вкусовые, обонятельные данности с одной и той же конкретной вещью,тождественным ядром реальности. Во-вторых, с самого начала человек имеет единое пространство.Оперированный слепорожденный учится вовсе не соединению изначально различных «пространств», например, кинэстети-ческого, осязательного, зрительного, слухового,– в однопространство созерцания, но только идентификации своих чувственных дат в качестве символов находящейся в одномместе вещи. У животного нет этой центральной функции, которая дает единому пространству прочную форму доотдельных вещей и их восприятия: у него нет прежде всего такой самоцентрации, которая охватывает все показания чувств и принадлежащие им импульсы влечений и относит их к одномусубстанциально упорядоченному «миру». Далее, у животного, как я подробно показал в другом месте, нет подлинно мировогопространства, которое существовало бы в качестве стабильногофона независимо от собственных движений животного. У него также нет пустых форм пространства и времени,в которых совершается первичное человеческое восприятие вещей и событий – и которые возможны толькоу существа с постоянным избытком неудовлетворенных влечений по сравнению с удовлетворенными. Человеческое созерцание пространства и времени, предшествующеевсем внешним восприятиям, коренится в органической спонтанной возможности движенияи действияв определенном порядке. «Пустым» мы называем первоначально неисполнение наших ожиданий, вызванных влечениями. Таким образом, первичная «пустота» – это как бы пустота нашей души.Тот странный факт, что для естественного миросозерцания человека пространство и время предстают пустыми формами, предшествующими всем вещам, понятен лишь исходя из этого избытканеудовлетворенных влечений сравнительно с удовлетворенными. И тот факт, что, как показывают случаи болезненного выпадения определенных функций, тактильное пространство не сопряжено прямо с оптическим пространством, но это сопряжение опосредовано кинэстети-ческими ощущениями,– этот факт указывает на то, что пустая форма пространства в качестве еще неоформленной «пространственности» переживается доосознания

[58]

каких-либо ощущений, на основе пережитых побуждений к движению и переживания возможности осуществить его. Ибо первым следствием этих побуждений к движению и являются кинэстетическиеощущения. Это примитивцре пространство движения,сознание того, что «вокруг» продолжает существовать, даже если полностью разрушено оптическое пространство, в котором только и дано устойчивое одновременное многообразие «протяжения». Таким образом, переходя от животного к человеку, мы находим, что «пустое» и «полное» совершенно перевернуты,в отношении как пространства, так и времени. Животное столь же мало способно отделить пустую форму пространства и времени от определенной содержательности вещей, находящихся в окружающем мире, как и «число» от большего или меньшего «количества», имеющегося в самих вещах. Оно полностью вживается в конкретную актуальную действительность.Лишь когда вызванные влечениями ожидания,преобразующиеся в импульсы движения, получают перевеснад всем тем, что является фактическимосуществлением влечения в ощущении или восприятии, имеет место чрезвычайно странный феномен в человеке: пространственная и, .аналогично, временная пустотаявляется предшествующейвсему миру вещей, «лежащей в основе его». Итак, человек, не замечая того, рассматривает пустоту собственнойдуши как «бесконечную пустоту» пространства и времени, как будто бы она существовала, даже если бы не было никаких вещей! Лишь очень поздно наука корректирует эту чудовищную иллюзию естественного миросозерцания и учит, что пространство и время суть лишь порядок, лишь возможность расположения и последовательности вещей, а вне и независимо от них нет пространства и времени.