Текст книги "Последыш IV (СИ)"

Автор книги: Макс Мах

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 18 страниц)

«Только этого мне не хватало! – вот какой была первая мысль, посетившая его голову после того, как Бармин дослушал до конца рассказ колдуньи. – И за меньшее убивают! А за корону… Деда казнили, а он ведь даже не для себя старался… если старался вообще…»

Чем больше Бармин узнавал про тот несостоявшийся мятеж, тем яснее ему становилось, что, скорее всего, не было там никакого заговора. Во всяком случае, настоящего заговора и попытки вооруженного переворота не было. Разговоры были. Было несогласие, глухое недовольство и даже, возможно, попытка опротестовать решение Коронного Совета, забуксовавшего с выбором кандидатуры на престол, но вот мятежа не было. Просто покойный император был подлецом и параноиком, из-за этого все и произошло. Один предал, – и неважно почему, – другой приказал казнить, потому что был уродом по жизни, а третий, отец его собственной жены, проглотил… Но то, о чем рассказала колдунья, это уже никак не игрушки даже при том, что Иван не Константин. И однако же, вот оно пророчество, от которого так просто не отмахнешься.

Удивительно, но Бармин в слова Арвен поверил сразу. Слишком много совпадений с реальностью. Слишком много фактов, о которых никто, кроме самого Ингвара, не мог знать. Марена ведь действительно знала, что Бармин не Менгден, и все-таки продолжала его поддерживать. Однако все это было строго между ними двоими. Других свидетелей того разговора в природе не существовало. И, если бы только это! Вар помогла ему встретиться с дедом Ингвара. Дед, «спуд» и Варвара… А теперь колдунья Арвен – сибирская альва, которую Ингвар видит в первый раз в жизни, – рассказывает ему об этом в таких деталях, какие ей попросту негде узнать. И более того, она называет ему его настоящую фамилию, которую в этом мире не знает никто, кроме самого Бармина.

– Какие у этого Бармина были очки? – спросил он после довольно долгой паузы, все еще надеясь, что «пронесет» и при этом, твердо зная, что ничего уже не поможет.

– В тонкой металлической оправе, – ответила женщина на его вопрос. – Серебристой такой…

– Еще что-то о нем помнишь? – Тактика поисков способа «соскочить» выглядела жалкой, и Бармин это хорошо понимал, но не мог не попробовать. А вдруг?

– Полноватый, – не стала возражать женщина, – смуглый или загорелый… В светло-сером двубортном костюме, в белой рубашке, но без галстука. Верхняя пуговица расстегнута…

– Н-да уж… – Все и так ясно, и отступать уже некуда. Страусиная политика не поможет. Ингвар это понимал, понимали это и его собеседники. Сидели напротив Ингвара и молча ожидали его слова. И он тоже молчал. Сидел и думал о тысяче вещей одновременно и в таком темпе, в каком не думал, кажется, никогда в жизни.

– Что ж, – нарушил он наконец молчание, – я вас услышал. О подробностях твоих видений, Арвен, поговорим позже. А сейчас я хочу услышать, что обо всем этом думаете вы сами.

– Мы верим в пророчество, – Пуща ответил сразу, словно бы только и ждал, когда Бармин задаст свой вопрос.

– Мы принимаем мои видения, как есть, – добавила колдунья.

– Тебе не отказаться от своей судьбы, – продолжил вождь, – нам не остаться в стороне. Наши силы не так малы, как может показаться, и мы станем тебе помогать. И пусть боги рассудят, правильное ли решение мы сейчас приняли…

После этих слов разговор продолжался еще два часа и было условлено, что обсуждение планов на будущее продолжится на следующий день. Но, покидая гостиную и направляясь на поздний обед, Бармин уже знал, что и как они будут делать, поскольку высокие договаривающиеся стороны успели уже вчерне обговорить все пункты будущего соглашения. И среди прочего, как и предсказывали его жены, было решено, что Бармин женится на внучке вождя. Девушку зовут Иримэ, – и, значит в большом мире быть ей Ириной, – и недавно, как раз в конце января, ей исполнилось семнадцать лет. Она красива, добродетельна и умна. Закончила местную школу, умелая охотница, – выходила в одиночку с ножом на медведя, как не преминул похвастаться Пуща, – и обладает Даром, сопоставимым по силе с пятнадцатым рангом стихийной магии. И, скорее всего, Бармина не обманули. Во всяком случае, относительно ее красоты, ума и силы Дара. В этом Бармин убедился, познакомившись с невестой прямо во время застолья.

Ирина оказалась высокой стройной девушкой. Очень белая кожа, волосы цвета старого серебра и глаза-хамелеоны, меняющие цвет от речного перламутра до стального. Прямо-таки Дайнерис Бурерожденная, только красивее, выше ростом, и грудь у нее, пожалуй, была полнее и выше. В общем, девушка Ингвару понравилась, как и огонь ее силы. Ну, а гибкость и быстроту ума в купе с широкой эрудицией она продемонстрировала в застольной беседе. И к слову сказать, говорила она с Барминым на безупречном норне, вернее, на его литературном диалекте, принятом в высшем обществе империи. Общение с ней оказалось на редкость приятным и на удивление возбуждающим, причем настолько возбуждающем, что Ингвар еле дотерпел до окончания застолья и, едва успел закрыть за собой дверь в спальню, как тут же набросился на свою наложницу, благодаря при этом всех богов и Варвару за то, что надоумили его взять Петру с собой. Так что первый заход получился довольно-таки жестким, – Бармин бросил девушку под себя лицом вниз, задрал подол и отымел, не раздеваясь, – но зато потом был с ней нежен и ласков. Но и Петра показала ему, что такое небо в алмазах и, кажется, если верить эмпатии, и сама получила от их ночного марафона немало удовольствия. Ей, похоже, понравился даже первый, откровенно грубый заход. Так что ближе к утру, она потребовала от Бармина повторить, но уже в гораздо более извращенной форме. Ингвар не возражал, ему и самому это понравилось…

[1] Утумно (кв. Utumno, в переводе – «глубочайшая» или «скрытая»), также известная как Удун (синд. Udûn) – в легендариуме Дж. Р. Р. Толкина первая крепость, построенная Мелькором в Средиземье. Находилась в Железных горах на крайнем севере Средиземья.

[2] Арктида – гипотетический северный полярный континент, предположительно существовавший в недавнем геологическом прошлом.

[3] Автор исказил чувашское название колдуна. Ы́рамась (чуваш.) – человек, обладающий мифической силой; в народе его называли творцом, мудрецом, волшебником, всесильным, вещим, ворожеем, колдуном, знахарем, чародеем и т. д.

[4] По-видимому, имеется в виду «колдун» на каком-то сибирско-эльфийском языке.

Эпилог

Эпилог

Автор оставляет за собой право развернуть этот Эпилог в одну или даже две дополнительные книги.

1. Одиннадцатого июня 1990 года

Город горел. Пожары двигались от северных и восточных предместий к центру Вены, и остановить их фольксштурму, брошенному армией на произвол судьбы, недоставало ни сил, ни умения. В городе оставалось слишком мало магов, чтобы выстроить сколько-нибудь устойчивую оборону и противопоставить что-нибудь по-настоящему серьезное русским военным колдунам.

– Что ж, я видел достаточно! – Менгден встал из кресла, принадлежавшего одному из аналитиков центра, и кивнул оперативному дежурному. – Лейтенант, передайте мой приказ в 3-й и 7-й корпуса, пусть немного притормозят. Огонь распространяется слишком быстро. Пусть поумерят свой пыл. Попугали и хватит. И еще. Свяжитесь с епископом Эккелем и передайте ему, что я в последний раз предлагаю ему сдать город. Надеюсь, он понимает, что это означает для него лично, для его паствы и для города. Так ему и передайте.

Отдав распоряжения, Ингвар вежливо кивнул командиру корабля, – «Полковник!» – и, более не задерживаясь, перешел прямо из салона самолета в здание Зееловской ратуши, в которой размещался его штаб, а сверхтяжелый «Сирин-2М2», переделанный в воздушный командный пункт, продолжил барражировать на высоте десяти километров. Ему оттуда все было видно, а достать его на такой высоте не мог никто. Не было у австрийцев на этом участке фронта ни мага подходящей квалификации, ни высотного ЗРК.

А в штабе, как в штабе в разгар боев. Стук телетайпов и стрекот телеграфных аппаратов, офицеры, орущие в телефонные трубки и в микрофоны радиопередатчиков, посыльные, бегущие по коридорам и лестницам ратуши, и посередине этого организованного хаоса стоит, как дирижер перед оркестром, Ирина графиня Выборгская.

«Хороша!» – Кто бы мог подумать, что жена-эльфийка может быть не только такой, как Катя Северская-Бабичева, но и такой, как Ирина Менгден. Высокая, одетая в десантный камуфляж, в разгрузку-лифчик и легкий бронежилет, с автоматом за спиной и револьвером в набедренной кобуре. Убор дополняют сдвинутые вверх тактические очки, крошечный телефон в ухе, соединенный проводком-пружинкой с компактной рацией в одном из карманов разгрузки, и плетеный кожаный ремешок, которым схвачены на лбу ее роскошные волосы. Ну и перчатки без пальцев, разумеется, – называются митенки, – как без них! И все это смотрится на альве просто замечательно. Что тут скажешь, стиль милитари ей к лицу.

«Хороша чертовка! – мимолетно отметил Бармин, направляясь к своей самой младшей жене. – Впрочем, ей все к лицу, потому что красавица».

– Какие вести с Севера? – спросил, останавливаясь около разложенной на столе ситуативной карты.

– Сводка на твоем столе, – не оборачиваясь к Ингвару, бросила в ответ майор Менгден.

«Интересно, на что она разозлилась на этот раз?»

– Мы в ссоре? – спросил, чтобы не молчать.

– Не думаю, – холодно ответила женщина, так и не повернувшись к своему мужу.

– Тогда рассказывай! – Бармин умел настоять на своем, научился за прошедшие годы. Дожал строптивицу и на этот раз, хотя видят боги, дело это простым не было никогда. Характер у Иримэ Хрустальный Ручей был тяжелый, но самой выдающейся его чертой, – к добру или ко злу, являлось упрямство…

***

Когда они познакомились – а случилось это почти шесть лет назад, – она сразу пришлась Бармину по душе. Красивая, умная и в меру сдержанная, она не робела перед своим будущим мужем, но и не дерзила по пустякам. Не стеснялась, но и не давила эльфийским гонором. И поговорили они тогда душевно. Отошли к окну, оставаясь на виду у других гостей, но в то же время, отделившись от них, обособившись, оставшись как бы наедине.

– Что ты думаешь обо всей этой затее? – спросил ее тогда Бармин.

– Если интересуешься моим настроем, я иду за тебя замуж добровольно, – ответила девушка, ничуть не удивленная его вопросом. – Отец спросил, я ответила согласием.

– Почему?

– Потому что это мой долг.

Ну, чего-то в этом роде Бармин от нее и ожидал. Пророчество, долг и прочая романтика.

– Объяснишь? – решил он все-таки уточнить.

– Объясню, – согласилась она. – Когда я была маленькая, у нашего арамаса было видение…

– У Арвен? – удивился Ингвар, полагавший, что колдунье-мачаваре едва ли больше двадцати пяти лет, а Иримэ сейчас семнадцать. Сколько же лет было колдунье, когда у нее случилось то давнее видение?

– Нет, – покачала головой альва. – Тогда у нас был другой колдун-мачавар. Его звали Соболь. И у него случилось Большое видение. Единственное в его долгой жизни. Первое и последнее.

– Звучит интригующе, – улыбнулся Бармин. – Но как же он стал колдуном племени, если это было его единственное предсказание?

– Его сила была в другом, – объяснила девушка. – Он говорил с Лесом и знал толк в погодной магии. Видения у него тоже случались, но только Малые, Больших до того случая не было.

– Что он увидел?

– Он увидел войну, мой князь, – сказала Иримэ, построжав лицом. – Страшную войну всех против всех. Он узнал из видения, что однажды мир встанет на перепутье. Пойдет одной дорогой, и день превратится в ночь. Первыми уйдут альвы и оборотни, а потом из мира начнет уходить магия.

– Страшновато выглядит, – прокомментировал Бармин представшую перед ним апокалиптическую картину будущего. – А куда приведет другой путь?

– Другой путь тоже не будет легким, но через огонь и кровь он приведет мир к равновесию.

– Дай угадаю, – кивнул Ингвар. – Придет герой и всех спасет, я правильно понимаю?

– Герои приходят только в сказках, – покачала головой альва. – В жизни так не бывает. Колдун увидел человека, который может помочь миру свернуть на путь Равновесия. Успех не гарантирован, но шанс будет. Еще Соболь сказал, что нам всем нужно будет помочь этому человеку, потому что в одиночку такое дело не по плечу никому. А еще он указал на меня, а я была тогда маленькой девочкой, и сказал, что, когда придет время, я выйду замуж за этого человека.

– То есть, за меня?

– Так и есть.

– Но откуда известно, что я это он, тот, за кого ты должна выйти замуж? – едва ли не возмутился Бармин. Он был готов принять как данность богов и эльфов, магию и вещие сны, но озвученное девушкой пророчество очень уж походило на фантазии Толкина.

– Он сказал, что я стану шестой женой.

«Ну и что?»

– Еще что-то? – спросил Бармин вслух.

– У тебя есть ребенок от женщины-оборотня…

– Так и сказал?

– Да, – кивнула альва. – Сказал, что у моего мужа будет ребенок от оборотня-барса. Она ведь барс, и она тебе не жена?

– Да, – подтвердил Бармин. – Она пардус. Степной леопард. А пардусы никогда не выходят замуж.

– Ты способен к обоим типам магии…

«А это-то откуда?! Выходит, и в самом деле пророчество?» – по-настоящему удивился Ингвар, но слово было сказано, а за словом обычно следует дело.

Так они поженились, а через десять месяцев Ирина родила Ингвару дочь – чистокровную альву с золотыми глазами и запредельной силы Даром, так что Ладу сразу же пришлось отдать на попечение бабок. Могла бы справиться с одаренной крохой и сама Иримэ, но летом 1985 началась война. Тогда еще не мировая, а гражданская, но все равно: едва прозвучали первые выстрелы всем сразу стало не до домашних забот. Полыхнуло на Черниговщине и в Рязани, откликнулось в Каневе и Галиче, и пошло-поехало. Погромы, мятежи и волнения в войсках, вооруженные столкновения боевиков с той и другой стороны и боевые действия княжеских дружин.

По первости, хватили лиху язычники, потому что там, где полыхнуло, они составляли меньшинство. Впрочем, и там все обстояло совсем непросто и не столь однозначно. Во-первых, среди язычников было довольно много ветеранов и немало боевых магов. А во-вторых, кое-где жандармерия и армия не самоустранились, а напротив, стали разводить враждующие стороны и оборонять кварталы язычников и их храмы. Впрочем, к сожалению, не везде, и это было очень плохо, поскольку народ этот факт приметил и сделал из него выводы. Одни – те, кто был в большинстве, – осмелели, другие же испугались, а, испугавшись, побежали. Беженцы рванули кто куда мог. К хазарам и удмуртам, под защиту армейских гарнизонов или княжеских замков, если князь по случаю оказался адекватным, на Север и на Старый Запад. День-два пресса безмолвствовала. Просто никто не знал, что говорить, о чем писать, и можно ли сообщать о таком в принципе? О резне или массовом дезертирстве, о покушениях на известных людей и, разумеется, о беженцах. Но затем, как прорвало и о беспорядках и прочем всем стали сообщать по телевиденью, в газетах и на радио, однако тональность репортажей была очень разной. От нейтральной или сочувственной до резко негативной, провокативной, а то и подстрекательской. А император между тем снова, – как и в случае с Союзной ратью, – словно воды в рот набрал. Молчал сукин сын и не вмешивался. И тогда, – шел уже четвертый день волнений, – шарахнуло в тех местах, где большинство, во всяком случае, активное большинство, составляли язычники. На этот раз побежали христиане, но это уже было против правил. Император «проснулся» и призвал своих подданных к спокойствию, а войскам и жандармерии приказал вмешаться и навести порядок. Железной рукой, так сказать, и невзирая на лица… но, увы, момент был упущен. Дело зашло слишком далеко, пролилась кровь и немалая, и вдруг оказалось, что взаимные обиды под ковер не замести. Слишком много накопилось ненависти, гнева и жажды мести. Успокоить этот шторм было совсем непросто. К тому же положение усугублялось тем, что полыхнуло не только в империи, но и в Европе: в Германских государствах и во владениях франков.

Ингвар все эти дни метался по городам и весям Северной марки. Гасил мятежи, подавлял беспорядки и, понимая, что это только начало, сбивал коалицию владетелей и формировал ополчение. С гражданской смутой, – в особенности, без участия хорошо вооруженных и обученных профессионалов, – легко справлялись бойцы княжеских дружин и спецназ служб безопасности. Однако было очевидно, если полыхнет по-настоящему, этих сил для наведения порядка уже не хватит. Достаточно было взбунтовать пару-другу жандармских рот, не говоря уже о регулярных частях императорской армии, расквартированных на Северо-Западе – и, как назло, на три четверти состоявших из выходцев с условного Юга и Востока, – и справиться с этим, учитывая размеры территории, не смогут даже три БТГ, сформированные Ингваром для защиты Северной марки и Полоцкого княжества. Если же вспыхнет настоящая гражданская война, усугубленная иностранной интервенцией, все рухнет буквально за несколько дней. Поэтому-то Бармин и собирал ополчение, предполагая, что таковым оно будет только по названию. Ему нужна была серьезная военная сила, способная заменить собою армейские части, и события тех дней быстро доказали его правоту.

Казалось бы, что такое три дня анархии и бесчинств в масштабах имперской истории? Ерунда! Но, видно, прогнило что-то в датском королевстве[1]. Власти находились в растерянности и, по большей части, бездействовали, – в особенности жалкой и беспомощной предстала вдруг центральная власть, – народ же отнюдь не безмолвствовал, но, главное, начала разваливаться армия. В этих условиях Бармин принял решение не выжидать, а действовать. Уже к вечеру первого дня волнений он подал в Императорскую Канцелярию, – копии в Министерство Двора, в МВД и Военное Министерство, – петицию, призывающую к немедленным действиям, направленным «к всеобщему умиротворениюи обеспечению безопасности гражданского населения». В силу увещевания он, впрочем, не верил, как и в действенность такого рода призывов. Однако, имея перед глазами печальный опыт членов своей семьи, Менгден озаботился тем, чтобы прикрыть свой собственный зад. Поэтому, с одной стороны, он постарался собрать под документом так много подписей, как только было возможно, а с другой, заявив в полный голос, – в том числе и в масс-медиа, – о своей лояльности императору и верноподданнических чувствах, он озаботился созданием значимой военной силы. Делалось это, разумеется, под лозунгом «Сплотимся же вокруг трона!», но, на самом деле, это была попытка спасти то, что еще можно было спасти, и в этом смысле Ингвар был отнюдь не один такой умный. С ним были солидарны такие серьезные люди, как Великий князь Русский и Литовский Михаил Ягеллон, князь Псковский Дмитрий Миркинич, князь Новгородский Василий VI, князь Глинский, князь Мурманский и князь Архангельский, не говоря уже о княгинях Полоцкой и Ижорской и герцогине Бирон. Позже в эти же дни голоса здравомыслия и подлинного патриотизма прозвучали кое-где в Восточных и Юго-восточных княжествах, в Хазарии, Татарии и Тартарии. И дело было не только в том, что эти люди подписали поданную Ингваром петицию. Был создан координационный центр в Ревеле[2] и началась мобилизация сил и потребных для обороны средств. В лучшем случае, – это если император очнется наконец от «летаргического сна» и приведет в порядок образовавшийся на месте страны бардак, – предполагалось радикально охладить горячие головы, чтобы каждый сверчок знал свой шесток, – а в худшем – защитить границу от возможного вторжения и самих себя от истребления озверевшими фанатиками.

На Северо-западе координацией общих усилий от имени Ингвара занималась Елена. Герцогиня Бирон обосновалась в замке Тоомпеа[3] и сейчас стягивала к Ревелю верных Менгденам бойцов из баронства Феллин, из графства Вирония, Нарвского графства, из Ниена[4] и Ижорского княжества. Мария Полоцкая занимаясь тем же самым в Полоцке, Браславе, Витебске и Лепеле, а Ольга и Варвара в Череповце и Вологде. Дарену, как и предполагалось, отправили с детским садом на Аляску, а Ульрику Катерину с новорожденной дочерью Луизой к брату в Швецию, – чтобы под ногами не мешалась, – однако ни Хатун, ни Иримэ никуда уезжать не захотели. Хатун занялась приемом беженцев – в графство Менгден срочно эвакуировались последние палабские и мекленбургские ободриты, среди которых было несколько семей волколаков, лужичане из Саксонии, включая две семьи оборотней-медведей, и эльфы из южной Франции и Тироля. А вот Ирина Менгден графиня Выборгская объявила Ингвару, что сидеть на попе ровно не будет, а будет, – если до этого дойдет, – воевать. Переоделась в камуфляж, обвешалась с ног до головы оружием и начала сколачивать «терроргруппу». В ее отряд вошли переселившиеся в Менгден вместе с ней сибирские альвы, пара оборотней с Большого Хингана, беглая вампирша из Моравии, одна из теток Хатун и чуть больше дюжины отмороженных на всю голову псковских и поморских ушкуйников.

Поначалу, наблюдая за ее активностью, Бармин тихо посмеивался, полагая, что, чем бы дитя ни тешилось, лишь бы не плакало. Однако, когда в Новгороде начались уличные бои, а волнения в Твери и Москве начали стремительно превращаться в гражданскую войну, терроргрупа Иримэ показала себя исключительно эффективным инструментом тайных операций. Раз за разом они проникали в тыл противника и устраивали там диверсии, сеявшие в стане врага панику, а порой, и ужас. Впрочем, материальный ущерб они наносили тоже. То мост взорвут, то склад боеприпасов, то эшелон с горючим. Однако по-настоящему военный талант графини Выборгской раскрылся на Мировой Войне…

***

– Какие вести с Севера?

– Сводка на твоем столе, – не оборачиваясь к Ингвару, бросила в ответ майор Менгден.

– Мы в ссоре? – спросил тогда Бармин.

– Не думаю, – холодно ответила Иримэ.

– Тогда рассказывай! – потребовал он.

– Копенгаген пал, – сообщила жена, сменив гнев на милость. – Зеландия оккупирована уже почти на три четверти. Шведы продвигаются к Холбеку и Престё. Идут тяжелые бои…

Перед началом большой войны отношения со шведами, имея в виду Ингвара Менгдена и русский Север, неожиданно испортились. Карл Август оказался на поверку ненадежным партнером. Он играл в свои сложные политические игры, пытаясь заручиться поддержкой других европейских стран, и делал это зачастую в ущерб отношениям с Великорусской империей и мужем своей сестры. Поэтому, собственно, Бармин и отослал тогда Ульрику Катерину к любимому брату. Она являлась не только его женой, но и кронпринцессой Швеции, и поскольку отношения с ее братом-королем имели характер «подвешенных в воздухе», Ингвар не мог ей поручить ни одного серьезного дела. А жаль, сейчас бы ему очень пригодились ее военное образование и опыт офицера ВМФ. Но не судьба. Как не сложилось у них с самого начала, так и пошло. Однако Карл Август, как вскоре выяснилось, умудрился переиграть самого себя. Не выручила его хитрожопая политика, и третьего октября 1985 года он был убит агентами датской разведки, а в Швеции была предпринята попытка государственного переворота. Впрочем, на этот раз Ульрика Катерина поступила не как всегда, а как следует. Немедля ни мгновения, она короновала свою шестимесячную дочь, которую Карл Август, – слава богам, – успел официально удочерить, и объявила себя и своего супруга, князя Острожского, регентами малолетней королевы.

Позвонила ночью по защищенной линии и сообщила ровным ничего не выражающим голосом, что король убит, а в Стокгольме вспыхнули беспорядки и кое-где уже идут уличные бои.

– Я знаю, Ингвар, каково твое мнение обо мне, – сказала она тогда. – И полагаю, что ты в своем праве, потому что я совершила довольно много ошибок и не всегда была надежным партнером. Поэтому сообщаю тебе, что через час мы, я и верные мне люди, возведем Лизу на престол, и я прошу тебя стать вместе со мной регентом при нашей с тобой дочери-королеве.

– Регентство полноправное? – спросил Бармин даже раньше, чем высказал уместные соболезнования по случаю гибели короля, приходящегося герцогине Сконе еще и братом.

– Более чем полноправное! – уверила его супруга. – Обещаю, что не приму ни одного серьезного решения, не согласовав его прежде с тобой.

– Это надо будет зафиксировать на бумаге, – сказал Бармин, как о чем-то само собой разумеющемся.

– Как скажешь, – коротко ответила супруга.

– Военно-политический союз с империей? – спросил тогда он.

– Естественно, – не задумываясь, ответила она. – И вот еще что, сейчас в МВД оформляют твое двойное гражданство. В качестве герцога Даларна, ты будешь иметь право командовать шведскими военнослужащими.

– Тогда, я вылетаю в Стокгольм вместе со своей дружиной, – сообщил Бармин, понимая, что время не ждет. – Держись, Рикке! Мы будем не позже восьми утра.

Ингвар и Мария, взявшаяся сопровождать мужа в этой непростой поездке, вылетели с военно-воздушной базы Тапа[5] в пять часов утра на четырех грузовых «сиринах» в сопровождении шестерки истребителей имперских ВМФ. В состав делегации, кроме князя и княгини, входил их собственный штат в количестве пятнадцати человек и двести бойцов княжеского спецназа при нескольких БМП и шести колесных бронетранспортерах. Их появление на улицах Стокгольма оказалось очень кстати, и волнения были подавлены самым решительным образом. Но дело даже не в том, что Бармин помог кронпринцессе подавить мятеж. В этот день или, лучше сказать, в эту ночь, Ульрика Катерина приняла единственно правильное решение, – на самом деле, первое по-настоящему правильное решение за все время их знакомства, – и с этого момента в ее отношениях с Ингваром установилось наконец равновесное партнерство. При закрытых дверях герцогиня Сконе вела себя, как примерная жена, а на публике, являясь, в принципе, некоронованной королевой Швеции, она всячески подчеркивала, что регентами их малолетней дочери являются они оба, она и ее супруг. Просто князь Острожский не может покинуть в такое трудное время свои земли в Великорусской империи, а она не имеет возможности оставить без своей заботы королевство Швеция и любимую всем сердцем дочь. Так что, если не придираться к мелочам, трагические события в этой скандинавской стране способствовали примирению четы Менгденов и серьезным образом облегчили Бармину жизнь. Жить порознь оказалось удобно и, по большому счету, правильно, кто бы что ни говорил по этому поводу. Да и сам факт, что его родная дочь стала королевой, положив тем самым начало новой династии шведских королей, не только грел Ингвару душу, но и работал на его авторитет. Регент королевства Швеции – это уже не просто один из имперских князей, владетель огромной, но всего лишь автономной территории.

События в Швеции, таким образом, имели весьма драматические последствия для Ингвара Менгдена именно дома, то есть в границах Великорусской империи. Его авторитет, и так уже поднявшийся выше некуда, закрепился на завоеванной высоте и, пожалуй, даже окреп еще больше. Во всяком случае, на Севере и Старом Западе, то есть, в тех землях, где исстари говорили на двух языках, русском и норне. И, прежде всего, это было связано с тем, что с его именем люди связывали скорое, – всего на всего за месяц, – прекращение гражданской смуты. Причем, уважали его за это представители всех конфессий, поскольку он защищал всех, не делая между людьми никаких различий. К сожалению, сказать подобное об Иване VIII язык не поворачивался. Император в эти дни продемонстрировал слабость, нерешительность и, что хуже всего, свою приверженность определенной идеологии, которую, на самом деле, и следовало считать причиной беспорядков. Такое не скроешь, и любви народной этим не завоюешь. Дело дошло до того, что император вынужден был покинуть негостеприимный Новгород и перенес свою ставку в Рязань. При этом, войска, полиция и жандармерия, – вообще, все государственные институты на Северо-западе, – оказались, как бы, в двойном подчинении. Они оставались лояльными императору, которому государственные служащие приносили присягу, но реально подчинялись Координационному Совету, неформальным лидером которого являлся князь Острожский. Император это знал, но вынужден был терпеть, поскольку не имел достаточных сил, чтобы развязать полномасштабную гражданскую войну, а Ингвар, в свою очередь, воевать не хотел, поскольку предполагал, – и не без оснований, – что очень скоро начнется другая война, в которую Иван VIII не верил, что бы ни докладывала ему разведка князя Северского.

Дмитрий Романович, впрочем, не усердствовал сверх меры. Он не хотел ссорится с братом, тем более, что возможная война с Австрией и Германскими государствами твердо ассоциировалась у императора с именем Ингвара Менгдена. К тому же, князь и сам был зол на собственного зятя. По его мнению, сколько бы хорошего ни сделал Менгден, его оппозиция императору, – то есть, то, что он фактически предотвратил гражданскую войну, – сводила все эти его достоинства на нет. Слишком уж он был популярен, – причем не только среди язычников, но и среди христиан, – слишком уж много он набрал силы. Ведь даже император оказался, в конце концов, вынужден давить смуту, – которая ему идеологически даже импонировала, – прежде всего, потому что с этим успешно справлялся чертов язычник Менгден.

В общем, к осени 1985 года, в империи сложилась весьма странная ситуация, которую позже назвали Двоевластием. Император сидел в Рязани, а Ингвар перемещался между Вологдой, Ревелем и Стокгольмом, появлялся в Полоцке и Вильно, Могилеве и Риге, Ниене, Новгороде и Пскове, то есть, везде на Северо-Западе. И, хотя никто не называл его королем или императором, он явно являлся чем-то большим, чем граф Менгден или князь Острожский. Все это понимали, но пониманием делу не поможешь, во всяком случае, не всегда. Ситуация, на самом деле, была патовая. Ингвар не мог уйти, поскольку, похоже, в отличие от императора и императорского двора, он и его союзники знали, «куда ветер дует». И покинуть пост означало бы бросить доверившихся ему людей. Однако пока он «рулил» Старым Западом, ни о каком примирении с Иваном речи идти не могло. Император, что называется, закусил удила и никак не желал идти на компромисс. Конфликт затягивался и усложнялся. В конце концов, в Ревель прилетел князь Северский, чтобы «разрулить возникшее недопонимание» и выяснить отношения со своим проблематичным и конфликтным зятем. Встретились они в холодном, полном вооруженных людей замке Тоомпеа. Настроение у обоих было скверное, хотя и по разным причинам, и разговор получился трудный, поскольку Бармин апеллировал к фактам и логике, а Дмитрий Романович – к ветхозаветным традиции, имперскому законодательству и эмоциям.