Текст книги "Душегуб"

Автор книги: Макс Кранихфельд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 19 страниц)

– Ну вот и ладно, – продолжал меж тем Люд. – Тогда нечего рассиживаться, марш готовить группу. Я буду у начальника штаба, если понадоблюсь, заходи прямо к нему, не стесняйся.

Тем же вечером между ними произошла еще одна стычка. Формальным поводом послужила рассказанная за ужином прапорщиком Погодиным история. Погодин, кряжистый, будто вырубленный из узловатого корня векового дуба сибиряк, носивший почетное прозвище Коготь, полученное за невероятной длины ноготь, любовно выращенный на левом мизинце. Тем вечером Коготь степенно неторопливо поглощал ужин, периодически аккуратно вытряхивая хлебные крошки, путающиеся в пушистых усах. Так же обстоятельно вел он и свое повествование, щедро пересыпая его просторечными народными выражениями и привычными сибирскими оборотами:

– Вот я за это и говорю вам, однако. Не за всякое распоряжение держаться надо. Оно ить как выйти может, ты думаешь, что у начальника голова всяко побольше твоей будет, а он кубыть тоже не семи пядей во лбу. Иной раз тебе на месте куда как виднее получается, чем ему из кабинета. Так что приказы слушай, да и сам дело разумей. Иной раз и поперек пойти правильней получится. Вот так и с дедом моим было. Тогда аккурат знаменитый приказ "ни шагу назад" только вышел. А дед мой лейтеха в пехоте, взводом командовал в сибирской стрелковой дивизии. Так вот приказ им пришел, высотку одну ротой взять. Ротный, конечно, собирает у себя в землянке всех офицеров и давай прикидывать так и эдак, как бы энто дело получшее провернуть.

Разведчики дружно наворачивали щедро сдобренную тушенкой перловую кашу, в пол уха прислушиваясь к рассказываемой прапором истории.

– А на ихнем участке аккурат за неделю до этого из немецкого тыла группа батальонной разведки выходила. Худющие, как черти, грязные, с ног от усталости валятся, ну и прежде чем в штаб топать, ихний командир своим час отдыха дал, как до наших траншей добрались. А сам с ротным в его землянке кружку спиртяги жахнул, да и рассказал между делом, сколько немцев супротив роты стоит, да что еще интересного на той стороне против их участка видали. Ротный, не будь дурак, сразу все узнанное на карту свою срисовал, теперь вот и пригодилось. Вобщем как он эту карту перед ними размотал, так все взводные и поняли, что все, полная жопа огурцов получается, ежели конечно, тот разведчик не соврал. А за то шансов мало было, чего бы ему ротному лапшу на уши вешать? На высотке той немецкий опорный пункт расопложен был и все у них там, значит, по уму устроено: и пулеметные позиции с перекрытием секторов, и траншеи в несколько рядов, и блиндажи крепкие с бетонным перекрытием, а за высоткой еще и минометная батарея… Короче ясно стало ротой такую крепь не взять, по меньшей мере, батальон нужен. Ротный тут же к телефону, докладает в штаб, так и так, мол, нельзя на этом участке ротой атаковать, только бойцов положишь напрасно. А ему из трубки в ответ матом в шесть накатов с переборами, что, мол, под трибунал захотел, али как? А трибунал тогда дело известное, ежели попал, сильно никто разбираться не будет, или сразу в яму, или в штрафбат, тоже значит прямиком на тот свет, но с отсрочкой. Так что ротный, само собой "али как" выбрал, одна только польза с разговору была, артподдержку все же выпросил.

Дожевывающие ужин, с наслаждением прихлебывающие крепкий горячий чай, разведчики с интересом прислушивались к рассказу, живо представляя себя на месте тех давно умерших солдат, получивших самоубийственный приказ. А сам Коготь уже так увлекся повествованием, что даже почти полный котелок каши в сторонку отставил, чтобы рассказывать не мешал.

– Ну делать нечего, стали готовиться к атаке, в чистое оделись, домой прощальные письма отписали. Понимали все, на смерть верную идут, но супротив приказа ни-ни. И вот в назначенное время пушкари ту высотку долбить начали, не долго били, с полчаса где-то, снарядов-то в то время в обрез, особо не расстреляешься. Немцам-то это все только на смех было, они как первые снаряды легли, в блиндажи свои заныкались, наверху только наблюдателей оставили, а как стрелять закончили, так вот они тут как тут. Ну, потом, как положено, пустил ротный ракету в небо, тэтэшку вынул, перекрестился, да и приказал: "Пошли что-ли, славяне! Покажем немчуре, как русские умирать умеют!". Пошли. А куда ты денешься! Дед рассказывал, молча шли, сосредоточенно, страшно. Ура не кричал никто, только штыки заранее к винтам попримыкали, хотя мало кто верил, что до немецких окопов дойти смогут. Все одно так сделали, мало ли какой случай. Дедов взвод с самого краю шел и вот, когда по первым рядам с высотки пулеметами садить зачали, а наши в ответ на ходу с винтов бить стали, он своим и скомандовал: "Направо поворачивай, мужики, бегом!" А справа там, прямо промеж наших окопов и высотки балочка была, неглубокая, но схорониться от пуль можно. Туда дед своих бойцов и отвел. Двоих только по дороге подсекли все же, а другие целехоньки остались. Остальная рота так под пулеметами и легла, даже до подножья высотки не дойдя, человек с десяток только взад к своим окопам откатилось. А в балочку вдруг, откуда ни возьмись ротный политрук запрыгнул, злой, морда кровью налита, наганом у деда перед лицом машет. "Выводи, – кричит. – Взвод в атаку! Всем вперед, не то расстреляю на месте, как труса и предателя!". Дед на него, да на его наган смотрит, а сам тем временем слышит, как под высоткой пулеметы гремят, роту в землю вколачивая. "Нет, – говорит. – Хучь, стреляй меня сейчас, а людей своих я на верную смерть не поведу!". Политрук слюной брызжет, ярится, наган деду в лицо ткнул, уже и палец на спуске двигаться начал, курок назад полпути прошел. Дед с жизнью попрощался, еще подумал, вот ведь судьба курва, что в лоб, что по лбу вышло, так бы хоть героем умер, хотя мертвому-то невелика разница. Но тут, солдатик один с дедова взвода, вдруг долго не думая взял, да и политрука на штык насадил. Прямо в пузо ему воткнул, да почти насквозь прошел, в позвонках застрял. Дед как стоял, так и обмер. За убийство политрука тогда однозначно пуля была положена, да не только самому убивцу, но и деду тоже. Однако обошлось, никто не выдал. Списали того потом, как погибшего в атаке. А взвод дед обратно в свои окопы вернул. Тех, кто от высотки вырвался, тоже под свое начало собрал, да и доложил в штаб, что атака захлебнулась, а от роты осталась едва четверть, и тех половина раненых. Выматерили его из штаба, но второй раз в атаку не послали, поняли, что некому уже в бой идти. А на следующий день вообще их с передка сменили, да назад отвели отдыхать и комплектоваться. Дед после этого ротным стал. Однако не тем, что новый чин получил, ему тот случай запомнился, а тем, что два десятка душ славянских он от смерти тогда спас. До сих пор гордится, хотя и не любит эту историю рассказывать. Такое вот дело. А послушался бы приказа, и сам головы не сносил, и чужие бы с плеч посыпались.

Некоторое время впечатленные рассказом разведчики молчали, переваривая услышанное, так и эдак на себя примеряя давно минувшие события. Потом загомонили разом, заспорили. Мнения разделились почти поровну, одни считали, что сохранив свое подразделение в заранее обреченной атаке, старший Погодин поступил правильно, другие стояли за то, что приказ он выполнить был обязан, но все сходились на том, что выжившие бойцы действительно обязаны жизнью взводному командиру, если бы не он, конечно, их ждала верная смерть.

– Прав был политрук, – горячась, доказывал Моргенштейн. – Твой дед приказ не выполнил, значит выходит, что действительно он трус и предатель.

– Это через что же так выходит? – недобро набычился Погодин, исподлобья оглядывая капитана.

– Как через что? Он же испугался в атаку идти и сорвал выполнение поставленной задачи!

– Небось не за себя испугался-то, за людей…

– Да без разницы уже, за себя, за людей. Итог-то один, приказ не выполнен, планы командования сорваны…

– Да что же это за планы, за просто так людей гробить! – возмущенно перебил капитана Коготь.

– А кто тебе сказал, что за просто так? – зло улыбнулся Моргенштейн. – Дед твой? Так он планов командования знать не мог! Или он считал, что наверху идиоты сидят? Так ошибался он, идиоты до больших званий не дослуживаются! Может его рота отвлекающий удар на этом участке наносила, не для того, чтобы высотку взять, а чтобы немцев боем связать, силы их на себя оттянуть. А в настоящее наступление совсем в другом месте шли, там, где оборона врага ослабла. Дед твой двадцать своих бойцов спасал, в результате рота продержалась меньше, чем рассчитывали и немцы не поверили в серьезность атаки, войска не перегруппировали. Соответственно там, где наступать планировали, встретила других бойцов полнокровная оборона, и полегло их там верняком побольше тех спасенных. И вина в их гибели на твоего деда падает. Скажешь нет?

Погодин потрясенно молчал, взглянуть на семейное предание с такой стороны раньше ему в голову не приходило.

– Ладно тебе, Эдик! – вступился за растеряно осевшего за столом и даже будто бы разом ставшего меньше ростом сибиряка Бал. – Тебя же там не было. Откуда ты знаешь, как там на самом деле все обстояло? Может никакого отвлекающего удара и не планировали. Тогда бестолковщины в командовании хватало, вполне могло быть, что и просто так роту спалили. Дивизии ведь на убой посылали, что уж там какая-то рота…

– Да я ничего против и не говорю, – пожал плечами Моргенштейн. – Я о другом хотел сказать, о том, что для любого человека в погонах, приказ, это святое. Если армия вместо того, чтобы выполнять приказы, будет сидеть и рассуждать о том, правильные ли они, это будет уже не армия, а просто вооруженный ни на что неспособный сброд. Мы же не знаем во всей полноте замыслов командира, и он не обязан перед нами их расшифровывать. Солдату достаточно знать свой маневр и безукоризненно его выполнять, остальное дело его начальника. Потому, принимая решение действовать на свой страх и риск вразрез с полученным приказом, ты почти наверняка ставишь под удар если не себя, то своего товарища.

– То есть исполнителю думать и вовсе не положено? – ехидно спросил из угла, валявшийся на койке и с интересом прислушивающийся к спору Люд.

– Ну почему же? – хладнокровно парировал Моргенштейн. – Конечно, любой исполнитель думать должен. Без этого никуда, особенно у нас в разведке, разумную инициативу никто не отменял. Просто эта инициатива должна проявляться лишь в рамках отданного приказа, работать на творческое и разумное выполнение поставленной задачи, а не на замену ее своей собственной лично придуманной.

– Вон как оказывается принято "у вас в разведке", – издевательски протянул Люд. – Вот из-за таких тупых служак, не желающих и не умеющих думать собственной головой, в армии и возникают все беды. Потому и Союз в 91-ом просрали, потому и в Грозный в первую войну вперлись танковыми колоннами, как на параде, потому и били нас и в хвост и в гриву, все пытались ум вколотить через задницу. Я грешным делом думал, что хоть спецназ излечили от солдафонства, оказывается, нет. Вот вам, пожалуйста! Я готов выполнить любой приказ, а там, хоть трава не расти! А если тебе прикажут с крыши школы на асфальт прыгнуть? Тоже скажешь, что командиру виднее и сиганешь?!

– Нет! Лучше, когда ты бойцу приказ отдаешь, а он вместо того чтобы бегом исполнять броситься, начинает в заднице пальцем ковыряться да размышлять, правильно ты ему приказал или нет, может как-то по-другому поступить надо! Так, да?! – запальчиво выкрикнул задетый за живое Эдик. – Было уже такое! Перед революцией, когда прежде чем в атаку идти солдатский комитет решал надо оно им, или нет. Напомнить чем кончилось? Позорным Брестским миром, и открытым перед немцами фронтом!

– А что ты так за Первую Мировую запереживал?! – тоже постепенно заводясь, крикнул, подскочив на койке Люд. – Не понравилось, что твоим землякам фронт открыли? А в Отечественную твой дед на чьей стороне воевал, а?! Не на той ли самой высотке сидел, с которой Погодинского дедушку из пулеметов расстреливали?!

Покраснев и задыхаясь от гнева, Моргенштейн молча встал, отбрасывая в сторону стул, Люд, нехорошо улыбаясь, с готовностью поднялся ему навстречу, и неизвестно чем бы все кончилось, если бы в эту минуту в кубрик не заглянул за чем-то командир.

– Товарищи офицеры! – заполошно прокричал первым увидевший его Бал.

Разведчики повскакали с коек, привычно вытягиваясь по стойке смирно.

– Товарищи офицеры, – успокаивающе махнул рукой, призывая всех заниматься своими делами, командир. – Кукаринцев, зайди сейчас ко мне, обсудим задачу.

Удобный момент для драки был безвозвратно упущен. Люд, с явным сожалением разжав кулаки, смерил застывшего у стола Моргенштейна презрительным взглядом, как бы говоря: "Повезло тебе сегодня, сынок, но мы еще продолжим, будь уверен!". На выход он прошел почти вплотную, нарочно задев капитана твердым литым плечом.

Группа двигалась резво, еще не растраченная за прошедшие с момента выхода несколько часов молодая кипучая энергия, наконец-то получившая возможность вылиться в физические действия давала о себе знать. Шли бодро, полной грудью вдыхая пьянящий воздух предгорий, насыщенный терпким ароматом душистого разнотравья, напоенный озоном и несущий с недальних гор тихую приятно овевающую разгоряченные лица прохладу. Настроение у застоявшихся без дела разведчиков стремительно улучшалось, выход обещал быть коротким и не особо трудным, да и вообще представлялся скорее прогулкой на природу с пикником под сенью дикого леса, умеренно щекочущими нервы приключениями и приятной заставляющей сладко постанывать натруженные мышцы нагрузкой. Уж всяко лучше, чем бесцельное одуряющее сидение в обшарпанной школе, с вечными офицерскими придирками, нарядами, стоянием на фишке и отвратительной кормежкой.

Топали пока еще по якобы своей полностью подконтрольной территории, но ночь есть ночь, чужое время. Сейчас власть над спящей Чечней принадлежала вовсе не федералам, и рассуждать о мирности и безопасности той или иной местности мог только полный чайник, совершенно незнакомый с суровыми местными реалиями. Среди разведчиков чайников не водилось, потому шли осторожно, стараясь лишний раз не вспугнуть окружающую тишину, далеко разбросав по сторонам и по направлению движения чутко вглядывающиеся в темноту дозорные двойки. Люд с беспокойством поглядывал то на часы, то на начинавший уже постепенно светлеть, наливаясь предательским алым оттенком встающего солнца восточный край неба. Командир группы надеялся вывести ее на исходную позицию до темноты и успеть замаскировать дневку, дабы не обнаружил их случайно какой-нибудь шальной мальчишка или пастух. Здесь не Афган, где спецы просто без лишних разговоров уничтожали случайных свидетелей их движения. Сейчас позволить себе такую роскошь нельзя, не война ведь в самом-то деле, правильно полковник сказал. Только тогда какого же хрена группа спецразведки ГРУ ГШ крадется по территории своей собственной страны, ощетинившись во все стороны дозорами? Давайте уж определимся без дураков, либо мы здесь воюем, и тогда уж надо воевать, как положено, как это предусмотрено всеми боевыми уставами и наставлениями без лишних скидок на гуманизм и соблюдение российского законодательства, либо войны нет, и ГРУ здесь просто от нечего делать груши околачивает, тогда давайте отзовем отсюда сводный отряд и не будем мешать МВД и ФСБ делать их работу… По уму получается именно так, разве нет? "Только где и когда в России что-нибудь делалось по этому самому уму?" – с горечью подумал Люд, в очередной раз недовольно косясь на подсвеченные фосфором стрелки командирских часов.

– Шире шаг, – зло зашипел он на направляющих. – А ну прибавили ходу, черти! Или будете у меня в первой попавшейся сортирной яме дневать!

Группа, не слишком удаляясь от Курчалоя, обходила село с юга, ходко продвигаясь по зарослям густого молодого подлеска, постепенно поднимаясь все выше и выше. Наклон окружающей местности поначалу был совсем незаметным, но вскоре уже ощутимо пошел вверх, распарено запыхтели, цепляясь за корявые гнутые древесные стволы бойцы, закарабкались, тяжело оскальзываясь на покрытых мокрой травой кочках. Тяжелее всех приходилось дозорным, вынужденным кроме прочего еще и следить за окружающей местностью. Несмотря на то, что Люд заранее зная о трудности предстоящего маршрута, против обыкновения назначил дозорными в основном лучше подготовленных физически контрактников, возросшая крутизна подъема сделала свое дело. В какой-то момент из серого предутреннего тумана прямо перед основной группой вынырнули две размытые облаченные в мешковатые покрытые лохмами балахоны тени.

– Кто такие? – севшим голосом окликнул Люд, на всякий случай резко приседая и бросая к плечу автомат.

– Это мы, тащ капитан, – до боли знакомо просипели в ответ.

– Жердяй, мать твою, ты что ли?

– Да, тащ капитан, мы это… Вы просто нас нагнали, быстро слишком идете, не успеваем мы…

– Я тебе, сука, не успею сейчас! Я тебе так не успею, сидеть больно будет! – яростно зашипел Люд. – Что совсем нюх потеряли?! Вернемся, я вами, уродами, займусь, будете у меня три раза в день кроссы бегать! Вперед, кому сказал?! Уроды мамины!

Темные с неопределенными расплывающимися очертаниями фигуры, послушно растаяли в сером мареве, чтобы уже через десять минут возникнуть опять.

– Уроды, вот уроды! – хрипел Люд, раз за разом понукая выдохшихся разведчиков.

– Ну соберитесь, пацаны! Потерпите, немного совсем осталось!

Тех, кто шел в составе основной группы, тоже приходилось подгонять, а некоторых даже чуть ли не тащить на себе волоком. Морген шел замыкающим, то и дело отвешивая взбадривающие пинки и подзатыльники норовившим отстать, незаметно опуститься на землю чтобы, наконец, передохнуть солдатам. Сам он тоже изрядно запыхался и с удивлением следил за пружинисто перепрыгивающим с кочки на кочку Людом, на которого запредельная нагрузка казалось, не произвела ни малейшего впечатления. "Вот ведь конь двужильный! – с некоторой завистью думал капитан. – Прет как заведенный, хоть бы что ему!" Моргенштейн ошибался, крутой подъем тяжело давался и Люду, просто он считал ниже своего командирского достоинства выставлять на всеобщее обозрение подчиненных собственную слабость, от того терпел, до хруста сжимал зубы, чувствуя как струйками течет по спине пот, как мышцы наливаются тупой ноющей тяжестью предельного напряжения заставлял себя идти вперед. Шаг, еще шаг, теперь еще и еще один…

Наконец они, задыхаясь, обливаясь потом и пошатываясь от усталости, вывалились на относительно ровную площадку, за которой совсем рядом, рукой подать виднелся новый подъем.

– Стой! – еле ворочая непослушным языком, выдохнул Люд.

Это долгожданное слово еле прошелестело в накрывшей предгорья предрассветной тишине и все же его услышали все, почувствовали кожей, шестым чувством, подсознанием. Осели на каменистую землю как подрубленные, там же где стояли, не слишком разбираясь камни под ними, древесные корни или мягкая трава. Сейчас большого значения это не имело, лишь бы дать отдых натруженным ногам, облокотиться рюкзаком о твердую опору, разгрузить натертые плечи и блаженно дышать полной грудью отплевываясь поднимающейся из траченных никотином легких зеленовато-бурой слизью.

– Эй, чересчур там не расслабляться! Дозорные фишку рубят, остальным перемотать портянки, подтянуть ремни, поправить снаряжение. Не спать там, я сказал! Кто это уже приложился?! На дембеле будешь спать, парень, под бабьими сиськами! А здесь глаза разуй и делай что сказано, понял меня? Нет?! Немец, сюда ко мне подходи, обсудим кое-что…

Превозмогая боль в натруженных непривычной ходьбой по предгорьям ногах, Морген поднялся и, стараясь двигаться прямо и ровно, проковылял к командиру. Тот уже деловито расстелил извлеченную из полевой сумки карту и внимательно изучал ее, подсвечивая китайским фонариком. Первый солнечный луч острым клинком пробил горизонт на востоке, ярко сверкнул, преломляясь от облаков.

– Успели, – неожиданно мягко протянул Люд, глядя на встающее солнце. – Красиво-то как, Немец… Ты посмотри только, ничего нет красивее восхода в горах… Разве что восход на море… Но там он просто другой, не лучше, не хуже…

Морген удивленно глянул на расслабившееся, растерявшее вдруг куда-то все жесткие линии и складки лицо командира, и, поймав этот взгляд, Люд смущенно хмыкнул, тряхнул головой, разгоняя наваждение, становясь прежним: злым, жестким и насмешливым.

– Садись, чего застыл. Или привык в кабинетах задачи стоя получать? Так мы не в штабе, а в поле, про строевой устав на время забыть можешь…

Морген передернул плечами и сел, он даже не обиделся на опять всунутую в разговоре шпильку об уставниках и паркетных вояках, Люд постоянно доставал его этим. Но за то мгновение, когда командир, забыв о необходимости держать имидж крутого вояки, любовался восходом, Морген мог простить ему очень многое. Впервые за время их знакомства в чертах Люда проглянуло что-то настоящее, человеческое и трогательное не соответствующее старательно культивируемому повседневному облику.

– Значит, смотри, – пытаясь справиться со смущением, Люд говорил нарочито грубовато. – Внизу, прямо под нами южная окраина Курчалоя. Отсюда она как на ладони, видишь? Теперь обрати внимание вот на ту улочку, да, на ту, третью от трассы. Нашел? Хорошо. По правой стороне видишь дом с крытой железом крышей, там еще сад вокруг. Так вот. Этот дом и есть цель нашего выхода. Проживают в нем некие Талалаевы. Мужик призывного возраста там один, зовется Ахмед, бывший боевик, сейчас больше по горам не скачет, потому что поймал как-то пулю в колено и теперь изрядно охромел. Зато его младший брат Апти вовсю партизанит, и, говорят, даже близко знаком с самим Хаттабом, врут, поди, но все может быть. Кроме того в доме обитают две женщины: их мать и жена Ахмеда, а также целая куча молодых чеченят общим числом четыре штуки – Ахмедовы братья и сестры. Плодятся, суки, что твои кролики. Судьба отца братьев неизвестна, предположительно погиб в боях 96-го года в Грозном. Вот такая вот семейка. И все бы хорошо, но только один из наших источников стуканул недавно, что Апти крутится здесь поблизости, да не один, а как минимум вдвоем с весьма темным арабом. Наемник вернее всего, а это уже действительно пахнет Хаттабом, сечешь? Так вот эти веселые ребятишки навестили ночью нашего агента и вымогали у него двадцать тысяч долларов на священную войну с неверными. И самое интересное собранные деньги агент должен передать брату Апти – никогда не покидающему села инвалиду Ахмеду. А это что означает, студент?

– Что за деньгами Апти зайдет сам. Заодно и дома в гостях побывает. И араба, глядишь, с собой прихватит, поесть домашнего, помыться, выспаться на кровати под крышей…

– Соображаешь, – довольно улыбнулся Люд. – Агент, конечно, прибежал, выпучив глаза, к нам. Негде ему такие деньги раздобыть. А не добудешь, могут и убить. Мало что ли примеров… Срок передачи денег сегодня. Я этому парнишке на всякий случай отслюнил из личных запасов двадцать тысяч, ближе к обеду он должен их занести Ахмеду. Тот уже не знаю как, но маякнет Апти, что рыбка клюнула и можно приходить за уловом, ну а мы, понятно, тут как тут. Цап-царап! Попалась мышка! Что ты на меня так уставился? Нормальный, по-моему, план…

– План-то нормальный, – медленно выговорил Морген, удивленно качая головой. – Другое ненормально…

– Что еще? – забеспокоился Люд, неужели где-то запарился, упустил какую-нибудь важную деталь, которую слету срубил новичок?

– Двадцать штук баксов! Что же еще?! Ты вот так вот запросто вынул из кармана и отдал агенту двадцать кусков?! Да откуда они у тебя вообще взялись?!

– Ах, это, – Люд облегченно вздохнул и хитро ухмыльнулся. – Ну не из кармана, конечно… Двадцать кусков – это солидная пачка, не во всякий карман влезет! Я их в подсумке носил, вместо одного магазина…

– Да откуда они у тебя вообще взялись?! – не выдержав, прервал его Морген.

– Расслабься ты, – хлопнул его по плечу Люд. – Мы полгода назад в Автурах подпольную типографию накрыли, они как раз баксы печатали. Ну, я и прихватил тысяч сто для подобных случаев. Они качества дерьмового до ужаса. Но для местных обезьян годятся. Они же дикие, настоящих долларов сроду не видели. Что вы зубы сушите, черти? А ну отставить смеяться над начальством!

– Ты извиняй, Люд, – все еще вздрагивая от с трудом сдерживаемого смеха шепотом выговорил Коготь. – Но ты таким макаром это завернул, такую морду скроил! "Они же дикие, настоящих долларов сроду не видали!" Будто сам только и делаешь, что с утра до вечера баксы тасуешь.

– Да ладно, хохмачи, – широко улыбнулся Люд. – Вам чего ни скажи, обязательно за язык прихватите и оборжете. Постыдились бы над начальством прикалываться.

Однако по мягкому тону командира даже самому последнему бойцу было ясно, что Люд не сердится и доволен, что копившееся во время трудного марша напряжение нашло выход в этом от души искреннем смехе.

– Ладно, повеселились, и будет, – через минуту все же посерьезнел он. – Делу время, потехе час. Чуть ниже и правее, судя по карте, есть неглубокая складка, со стороны села, если специально не светиться, нас видно не будет. Там на дневку и встанем.

– Подожди, как на дневку? А если этот Ахмед тем временем все же рванет из села? Может у них стрелка где-нибудь в лесу, в условленном месте забита. Прощелкаем передачу, и будем потом просто так здесь три дня загорать, – забеспокоился Морген.

– Не лезь поперед батьки в пекло, – обрезал его Люд. – Агент понесет деньги только после обеда, до этого времени Ахмед в любом случае никуда не дернется. Но на всякий случай здесь останется дежурить Тунгус. В прицел двор контролировать милое дело. Слышь, ты, сын якутского народа! Задачу уяснил?

– Уяснил. Все сделаю, – кивнул Тунгус.

– Повтори, – потребовал Люд.

– Сидеть здесь, сечь двор. Если появится хромой мужик, за ним наблюдать. Если пойдет со двора, или к нему кто придет, докладывать, – забубнил снайпер.

– Отлично, все правильно понял. Оставляем тебе рацию для связи и Зяму чтоб не скучно было и для прикрытия. Через четыре часа вас подменят Громобой и Копыто. Все располагайтесь. Зяма! Ты тут не мостись! Ишь орел! Прикрытие – это значит, твое место ниже по склону между Тунгусом и шоссе, если кто и появится, то оттуда. В случае чего немедленный доклад и отход к основной группе, не обнаруживая себя. Понятно? Ну, с Богом, служивые… Удачи!

Группа короткой цепочкой, легким, волчьим след в след, шагом двинулась к месту дневки и вскоре пропала, растворяясь в зеленой листве, сливаясь с ней камуфляжной окраской комбинезонов. Зяма, проводив товарищей взглядом, хлопнул по плечу Тунгуса:

– Удачи, северный олень! Гляди мне тут в оба!

Тунгус в ответ широко улыбнулся, еще сильнее сощурив и так невероятно узкие щели глаз. Хлопнув его по плечу, Зяма чуть пригнувшись и ступая нарочито расслабленными ногами сразу на всю стопу, бесшумно исчез в зарослях. Тунгус беспокойно огляделся по сторонам, уже давно его не отпускало липкое ощущение злого сверлящего спину взгляда. Никого не увидев, он тихонько поплевал под ветер, вырвал из густой шапки волос приличный клок и сдул его с ладони прошептав специальную жертвенную молитву для лесных духов. После чего, сочтя принятые меры предосторожности достаточными, удобно примостился в траве и припал к прицелу, волшебным образом приблизившему мощенный булыжником двор дома крытого железной крышей. По всей видимости в доме еще спали, потому что никакого движения снайпер не уловил сколь ни напрягал зрения вглядываясь в окна, двор будто вымер. Лишь возле грубо сколоченной будки тревожно нюхала воздух, периодически вскидывая к небу лобастую голову, здоровенная темная с рыжими подпалинами на боках псина. Ощущение недоброго взгляда притупилось, отошло на второй план, Тунгус приписал это вовремя проведенному обряду, умилостивившему лесных духов и совершенно зря. По крайней мере, в этот раз духи были совершенно ни при чем.

Сузив от злости глаза, кусая от ненависти губы, за снайпером наблюдал, притаившись за раскидистым широколистным кустом Апти. Молодой чеченец сделал приличный ночной переход, чтобы к утру оказаться возле родного села, передневать, внимательно наблюдая за собственным подворьем, а когда опуститься ночь, если не удастся заметить ничего подозрительного призрачной тенью скользнуть вниз по склону, украдкой пробираясь в такой близкий и желанный отчий дом. Он рассуждал и планировал свои действия точно так же, как Люд, подчиняясь той же стандартной и неумолимой логике тайной партизанской войны. Конечно, то, что для наблюдения и дневки Апти выбрал точно тоже самое место, что и командир разведчиков, было чистой случайностью, но случай порой выписывает такие прихотливые петли, что реальная жизнь становиться куда как неправдоподобнее любых вымыслов. По чистой случайности же чеченец оказался на месте чуть раньше разведчиков, и первый сумел заметить их приближение. Впрочем, учитывая потерявший от усталости всякую осторожность головной дозор, это было не удивительно. Затаившись в густых зарослях, нервно тиская взмокшее его потом пластиковое цевье автомата, он наблюдал за беседующими в каких-то нескольких десятках метров от него врагами. Соблазн метнуть в скучковавшихся разведчиков гранату, а потом влепить по ошарашенным гяурам пару длинных очередей, разя уцелевших от взрыва свинцовым дождем, был велик, но стиснув зубы, Апти переборол его. Гасков было слишком много, даже при большой удаче всех положить не получится, и оставшиеся в живых обязательно его убьют. Смерти Апти не страшился и легко сменял бы свою жизнь на десять чужих, воину джихада нечего бояться, там за темной чертой отделяющей мир живых от загробного, ждут его райские кущи, невиданные яства и напитки, сладострастные гурии… Но тогда останется невыполненным задание, ради которого он шел сюда, целую ночь, дело священной войны не получит необходимых ему денег, а значит где-то останутся без патронов и гранат его братья-моджахеды, не смогут подкупить русских свиней, чтобы перевезти через блоки нуждающихся в помощи раненых, или захваченных пленных. Такого Апти допустить не мог, потому лишь скрипел зубами в бессильной ярости, наблюдая за весело смеющимися чему-то гасками. О чем они говорили, чеченец не слышал, но это лишь подбрасывало топлива в огонь его гнева. Апти решил, что ненавистные враги похваляются друг перед другом, скольких воинов Аллаха удалось им убить. В самом деле, о чем еще могут говорить, весело смеясь, мужчины и воины? Он еще сильнее до резкой боли прикусил нижнюю губу, давя готовое вырваться из горла яростное рычание, и плотнее прижался к земле. Но вот гаски зашевелились, принялись поправлять ремни снаряжения, поудобнее примеривать на широких спинах рюкзаки, поухватистее пристраивать оружие, явно собрались уходить. Апти облегченно выдохнул, близость врага, и невозможность пустить в ход оружие просто кружила ему голову, грозя вот-вот захлестнуть мозг волной неконтролируемого гнева, держался он на последнем пределе. "Уходите, уходите пока целы", – как настойчивое заклинание шептал он, сверля разведчиков горящим лютой ненавистью взглядом. И будто подчиняясь его воле, будто слыша его беззвучный горячечный шепот, гаски короткой цепочкой двинулись вниз, один за другим пропадая из виду. На поросшем густой травой взлобке холма остались лишь двое, один невысокий и кривоногий был вооружен «винторезом», видимо, снайпер. Второй, коренастый крепыш с торчащим из под повязанной на голове косынки густым рыжим чубом, дружески хлопнул снайпера по плечу, по-мальчишечьи искренне и солнечно ему улыбнулся и заспешил вслед ушедшим. Снайпер остался один. Беспокойно осмотревшись по сторонам, Апти вовремя уткнулся носом в землю, иначе они бы встретились взглядами, снайпер беспокойно вертел головой, оглядываясь вокруг. Затем он опустился в траву, глянул в прицел на раскинувшееся под высоткой село, покачал головой, видно что-то не понравилось, и сместился чуть левее. Новое место, похоже, его устроило. Покопошившись несколько минут, устраиваясь поудобнее, он замер полускрытый колышащейся под легкими порывами ветерка травой, больше похожий на неодушевленный предмет, замшелую полусгнившую покрытую мхом и лишайником древесную колоду, чем на живого человека из плоти и крови. Если бы Апти подошел к высотке только сейчас, он ни за что не заметил бы застывшего в каменной неподвижности врага. Возблагодарив про себя Аллаха, за то, что не дал ему попасть в приготовленную засаду, чеченец осторожно сантиметр за сантиметром начал отползать назад.