Текст книги "Душегуб"

Автор книги: Макс Кранихфельд

Тут то и пронзила его голову сумасшедшая, на грани полного безумия мысль. Гаски ушли вниз, оставив снайпера наблюдать за местностью, прикрывая их сверху. В том, что здесь никого, кроме них нет, они полностью уверены, и сам снайпер следит лишь за окраиной села, петляющей между холмами шоссейкой и подходами к высоте. Сам Аллах отдает жизнь неверного в руки своего воина. Если сделать все тихо, гаски не всполошатся до тех пор, пока кто-нибудь не придет сменить снайпера, а это наверняка случится не раньше, чем через несколько часов. К тому времени можно будет уйти далеко. Апти замер, борясь с искушением. Если бы на его месте был более опытный и хладнокровный боец, такой, как его старший брат Ахмед, или йеменский наемник Салех, дело наверняка приняло бы совсем другой оборот. Ни тот, ни другой не стали бы лишний раз рисковать и связываться с наблюдателем оставленным разведгруппой, а тихонько отползли бы с опасной высотки, радуясь, что так удачно избежали засады федералов. Но Апти был всего лишь горячим двадцатилетним юношей, и романтика войны за свободу еще не успела выветриться из его пылкого сердца, уступая место жестокой холодной прагматичности опытного бойца. Затаив дыхание миллиметр за миллиметром он потянул из ножен остро заточенный боевой нож.

Тунгус пристально наблюдал за селом, потомственный охотник, научившийся стрелять из винтовки гораздо раньше, чем читать и писать, он вовсе не тяготился тяжелым снайперским ремеслом. Вот так же сохраняя абсолютную неподвижность, полностью сливаясь с окружающим миром, становясь как бы его органичной частью, он мог лежать часами, не ослабляя внимания, все вокруг видя и слыша и при этом даже почти не дыша. Однажды, когда он таился на оборудованной в лесу у родника снайперской лежке, по нему радостно цокая, проскакала по своим делам дикая белка, вовсе не пугаясь и не догадываясь, что бежит по спине живого человека. Вспомнив о белке, Тунгус скупо улыбнулся, мысли дав прихотливый извив, перескочили на Громобоя, второго снайпера группы, веселого разбитного парня родом из Одессы, которого авантюрная, насыщенная разнообразными приключениями судьба, бросая из стороны в сторону, будто футбольный мяч, невесть каким чудом привела с самостийной ныне Украины в ряды российского спецназа. Как ни странно степенный и основательный Тунгус искренне привязался к шалапаю напарнику, несмотря на всю разницу характеров и постоянные подначки Громобоя. Тунгус заулыбался шире, вспомнив, как комично кося на него мигающие пляшущими веселыми огоньками карие глаза, Громобой рассказывал покатывающимся со смеху разведчикам историю про якутского снайпера. "Встретились как-то под Аргуном две разведгруппы. Стали вместе на дневку, то да се… Пожрали, короче, отдохнули, само собой разговоры потянулись, где кто был, кто что видел, да кто удалее и круче… Как обычно, вобщем… И тут одни у других спрашивают, как, мол ваш снайпер? А то, видим, что якут, они, говорят, стреляют особенно метко, с детских лет с ружьями не расстаются. Да ты что, те отвечают, белку в глаз лупит с трехсот метров без всякой оптики! Натурально! Не раз сами видали! Ну ничего себе, удивляются чужаки, вот это классный стрелок! Повезло же вам, поди, кучу вахов перещелкал, остальным, небось, и работы нет. Те помялись, повздыхали и говорят, да нет, ни одного чечена еще не завалил. Все только белок пока. И где он их только во время боя находит, урод?!" Разведчики взрывались дружным гоготом, вместе со всеми до упаду хохотал и Тунгус.

Апти, осторожно приподнявшись на четвереньки и, крепко сжимая в ладони шершавую рукоять ножа, крался к ничего не подозревающему гаску. Чтобы тот раньше времени не почуял его взгляд и не обернулся, чеченец старался смотреть на траву чуть правее залегшего снайпера, фиксируя его спину лишь краем глаза. Это практически неподвижная, лишь чуть приподнимающаяся в такт дыханию спина придвигалась все ближе и ближе, наплывала. Нужно было подобраться еще чуть ближе, совсем немного… А потом молниеносный прыжок, всего на мгновенье придавить ошеломленного врага к земле, жесткими пальцами вцепившись ему в лоб задрать вверх голову, натягивая струной беззащитное, уязвимое горло и коротким отточенным движением полоснуть по нему холодной сталью… И все, дело сделано, останется лишь чуть придержать бьющееся в короткой агонии тело. Апти не раз приходилось в прошлой мирной жизни резать баранов, с людьми он этого еще не делал, но как-то напившийся водки Ахмед в пьяном угаре сказал ему, что зарезать человека ничуть не сложнее. Апти доверял старшему брату и надеялся, что сейчас все пройдет без сучка и задоринки…

Шорох за спиной Тунгус услышал в последний момент, и тут же все его существо тревожной лопнувшей струной пронзило ощущение неотвратимой смертельной угрозы. Резко извернувшись, снайпер перекатился на спину, не заботясь уже о скрытности лежки, и глаза в глаза столкнулся с изготовившимся к нападению, сжимающим в руке нож духом.

– Аргх! – разочарованно рыкнул чеченец, взмывая вверх в высоком прыжке.

Тунгус потянул было навстречу винтовку, но вовремя поняв, что развернуть длинноствольное громоздкое оружие ему не успеть, просто отбросил ее и, быстро крутнувшись несколько раз, откатился в сторону, стремительно вскочив на ноги и бросая руку к висевшим на поясе ножнам. Апти приземлившись туда, где только что был враг, и коротко застонав от досады, стремительно отскочил, выставляя перед собой удлиненную ножом руку. Тунгус, чуть сгорбившись, по-кошачьи пружинистыми приставными шагами шел кругом, стараясь развернуть противника лицом к вставшему над горизонтом солнцу, он был спокоен и уверен в себе, нож разведчика как влитой сидел в крепкой ладони.

– Брось нож и будешь жить, – неестественно ровным голосом проговорил, пристально глядя противнику в глаза снайпер.

Он знал, что в ножевой драке ни в коем случае нельзя следить взглядом за чужим лезвием, сопровождая его обманные извивы и петли. Если против тебя опытный боец, обязательно, обманет, поймает на ложный выпад и пропадешь. Смотреть следует врагу в глаза, в них, как в зеркале, отразится любое намерение противника, нож стоит фиксировать лишь рассеянным боковым зрением.

– Сдохнешь, свинья! – злобно прошипел в ответ чеченец, нервно дергая ножом, плетя сверкающим на солнце лезвием сложные восьмерки.

Тунгус лишь презрительно улыбнулся, сместившись еще чуть левее и тем самым полностью подставляя лицо, вынужденного повторить его маневр, противника слепящим солнечным лучам.

Ножевой бой по природе своей жесток, кровав и скоротечен, вовсе не похож на то долгое цирковое фехтование, что порой демонстрируют на различных показательных выступлениях спортсмены рукопашники. Обычно все куда проще и страшнее: сошлись, обменялись короткими молниеносными ударами и один остался стоять на ногах, а другой упал, щедро пятная землю горячей, рвущейся неудержимым потоком кровью. Не так произошло в этот раз, зная, что время работает на него, что вот-вот к месту схватки подоспеют остальные разведчики, Тунгус вознамерился взять духа живьем и потому медлил со смертельным ударом, танцевал вокруг чеченца, постоянно угрожая ножом, не давая разорвать дистанцию и метнуться к брошенному поодаль автомату, тянул время.

Дело в том, что портативная рация, засунутая в специально нашитый карман на груди лохматого комбинезона Тунгуса, постоянно работала на передачу. Туго прихваченная лейкопластырем тангента все время оставалась в нажатом состоянии. Подобное усовершенствование в группе было заведено давно и полностью исключало бесшумное снятие подкравшимися духами оставленного наблюдателя или часового. Со скоростью света пронзающие равнодушный холодный эфир радиоволны все равно доносили до специально назначенного слухача-контролера информацию о происшедшем: звуки борьбы, хлопок выстрела из бесшумки, последний стон или хрип умирающего… Застать после этого группу врасплох было уже невозможно. Конечно, у изобретенного разведчиками способа имелся и весьма солидный недостаток – заклиненная на передачу рация не могла работать на прием. Но тут уж ничего не поделаешь, приходилось с этим мириться, а если появлялась необходимость сообщить что-нибудь часовому, отправлять посыльного.

Сегодня система сработала как нельзя лучше. Едва державший включенную на полную громкость рацию в кармане Моргенштейн уловил шорох движения перекатившегося в сторону тела Тунгуса и различил гортанный рык нападающего чеченца, он тут же коротким окриком заставил, прикорнувших было в лощине разведчиков, вскочить на ноги хватаясь за оружие. А когда бесстрастные радиоволны донесли до него не без умысла затеянный хитрым якутом диалог с противником, капитан, до конца разобравшийся в происходящем, в сопровождении троих бойцов бегом бросился вверх по склону к позиции снайпера. Остальные разведчики под руководством Люда молчаливо и быстро заняли круговую оборону, приготовившись отражать возможную атаку.

Морген и трое разведчиков неслись, что было сил, перескакивая с кочки на кочку, оскальзываясь в напоенной утренней росой траве, хрипло дыша и стараясь не обращать внимания на все усиливающееся назойливое колотье в боку. Однако торопились они напрасно, все решилось еще до того, как чуть опередивший остальных капитан длинным тигриным прыжком выметнул жилистое тренированное тело на взлобок. Крутивший перед чеченцем смертоносную карусель ложных выпадов и нырков Тунгус, улучив момент, сделал ловкое, точно рассчитанное обманное движение, дернувшись всем корпусом вправо, якобы уворачиваясь от летящего росчерка чужого лезвия, да так неудачно, что оставалось беззащитно открытым левое подреберье. Неопытный, необученный хитростям ножевого боя чеченец попался на эту удочку и, предвкушая скорую победу, прыгнул вперед, размашисто тыча ножом. Вот только вместо податливого вязкого тела, клинок с размаху провалился в пустоту, а кисть, будто клещами сжала стальная хватка руки разведчика. "У-ургх!" – отчаянно взвыл Апти, всем телом подаваясь назад, силясь разорвать гибельный захват. Не успел. Снайпер выпустил из правой руки нож и вцепился ему в локоть, глухо стукнуло, входя в землю отточенное лезвие. Резкий, выкручивающий сжимавшую нож руку за спину, выворачивающий локтевой сустав рывок, бросил чеченца навстречу снайперу, заставляя ломаться в поясе, загибаться к низу. Апти еще успел увидеть стремительно летящее ему навстречу колено, потом резкая боль и хруст сломанных ребер заставили его пронзительно по-заячьи закричать. Опустившийся сверху на основание черепа кулак, пульсирующей болью сверхновой разорвался в мозгу, на мгновенье гася сознание и заставляя окружающий мир расплываться в сумасшедшей гонке, вращаясь вокруг своей оси. Он даже не подумал сопротивляться, когда кто-то ловкий и умелый, не слишком-то напрягаясь, выкрутил из его ослабевших пальцев рукоятку ножа и осознал, что с ним происходит, лишь когда собственное любовно заточенное лезвие, неприятно щекоча кожу и сдавливая горло, заставило вздернуть высоко вверх все еще гудящую от удара голову. В ухо громом ударил шепот:

– Спокойно стой! Не дергайся, а то руку поломаю, однако!

Над невысоким обрывом, отделяющим взлобок от склона, возникли несущиеся к ним стремительные фигуры разведчиков, это было последнее, что увидел чеченец, метнулись перед глазами сверкающим роем радужные мухи, подкатил к горлу горький тошнотный комок, а потом мозг затопила непроглядная чернильная тьма.

Очнулся Апти от того, что его хлестко лупили по щекам, голова гудела растревоженным пчелиным ульем, во рту ощущался неприятно-соленый кровяной привкус. Он попытался, защищаясь от звонких пощечин, поднять к лицу руки, и не смог, внезапно осознав, что кисти крепко стянуты ремнями за спиной. С усилием открыв глаза, увидел перед собой прищуренную тронутую рыжими веснушками физиономию гаска, тут же вновь зажмурился, надеясь, что это жуткое видение само собой пропадет, исчезнет, провалиться в ад. Вместо этого где-то над головой раздался звонкий, говорящий на русском языке, голос:

– Очнулся этот гондон, тащ капитан. Все в порядке, можете беседовать, это он просто притворяется, что еще в рауше. Вон ресницы дергаются.

Смирившись с неизбежным, Апти открыл глаза и, преодолевая тупую ноющую боль в затылке и накатывающие откуда-то изнутри рвотные позывы, осмотрелся. Оказалось, что он сидит в неглубокой поросшей густой травой ложбинке, прислонившись спиной к древесному стволу, за который заведены стянутые ремнями руки. Вокруг, обступив его и с любопытством разглядывая, толпятся те самые виденные утром гаски. Еще несколько человек расположились чуть поодаль, тоже исподтишка наблюдают, хотя упорно делают вид, что им все это не интересно. Один из федералов, высокий, по-спортивному подтянутый, с четкими уверенными движениями, разом изобличавшими в нем командира, присел рядом, пристально всматриваясь в лицо Апти удивительно большими, пронзительно-синими глазами. Апти мельком мазанул по его покрытому редкой светло-русой щетиной лицу ответным взглядом, оценил тонкий хрящеватый по-боксерски свернутый чуть вправо нос, и вновь уставился поверх голов гасков в плывущую над головой безоблачную синеву, прозрачного летнего неба.

– Как тебя зовут? – спросил русский.

Апти лишь криво презрительно усмехнулся, он не собирался отвечать на вопросы, сила на их стороне, хотят – пусть убивают, но до разговоров с этими шакалами он не опустится.

– Слышишь меня? Как тебя зовут? – настойчиво повторил русский.

На этот раз Апти вообще никак не отреагировал. Зато сидевший чуть дальше на корточках и внимательно наблюдавший за происходящим выбритый наголо русский в выцветшем затертом камуфляже коротко бросил:

– Не мучайся зря, Немец. Он же смеется над тобой. Что не видишь?

– Не мешай, Люд, договорились же… – окрысился названный Немцем.

– Как хочешь… – процедил в ответ Люд. – Время есть. Развлекайся.

– Значит, не хочешь говорить? – вновь обернулся к Апти разведчик. – Хорошо. Не хочешь, не говори… Я сейчас сам все про тебя узнаю…

С видом фокусника он вытянул из кармана рацию, покрутил настройку, вслушиваясь в шипенье и треск помех, потом заговорил размеренно и быстро:

– Десятый третьему! Десятый третьему! Десятый! У меня тут пленный чеченец. Парень лет двадцать – двадцать пять, глаза карие, волосы темные, коротко стриженные…

Диктуя приметы Апти, он отходил все дальше и дальше, и вскоре чеченец перестал различать, что он там еще говорит, а ответы невидимого собеседника разведчика не слышал тем более. Лысый Люд, наблюдая за ним, презрительно улыбался. Наконец закончив переговоры, Немец вернулся к пленнику. Выглядел он чрезвычайно довольным.

– Что отмолчаться думал? – торжествующе заявил он. – Думал, мы не узнаем что ты Апти Талалаев!

– Как знаешь?! – пораженно воскликнул Апти, впиваясь в лицо разведчика пронзительным взглядом.

– А очень просто! – радостно расцвел улыбкой тот. – Из комендатуры сообщили. У тебя еще брат старший есть, Ахмед. Так вот он арестован и рассказал коменданту, что ты сегодня собирался прийти домой. А сам ты бандит и давно уже состоишь в отряде Хаттаба.

– Врешь! – вскинулся, дергаясь в путах Апти. – Не мог Ахмед так сказать!

– Не мог! – издевательски передразнил его русский. – А откуда же я тогда все это узнал?

На этот вопрос ответа не было, и Апти сник, лихорадочно соображая, как такое могло получиться. В предательство Ахмеда он не верил, но другого рационального объяснения, как ни старался, найти не мог.

Морген пристально наблюдал за ним, стараясь скрыть бушевавшее внутри радостное ликование. До самого последнего момента он не мог быть уверен, что сидящий перед ним чеченец и есть тот самый Апти Талалаев, которого они здесь караулили. Конечно, вероятность этого была велика, но вовсе не стопроцентна. Теперь же, в результате разыгранного им нехитрого спектакля, он умудрился разом убить двух зайцев: точно выяснив личность пленника и выбив у него из под ног почву сообщением о якобы начавшем давать признательные показания брате. Он победно глянул в сторону до последнего не верившего в успех его плана Люда, тот в ответ скептически покачал головой.

– Послушай, Апти, – мягко начал Морген. – Ты попал в очень нехорошую ситуацию. Твой брат все рассказал нам. И то, что ты боевик, и то, что ты шел в Курчалой, чтобы забрать деньги, которые вымогал у честных чеченцев. Да ты ведь еще напал на моего бойца, хотел его убить. При таких раскладах твоя жизнь очень не дорого стоит, и если я отдам приказ пристрелить тебя на месте, меня никто не осудит. Понимаешь?

Апти молчал, гордо вскинув голову и отвернувшись. Он не хотел слушать, что еще будет говорить ему русская свинья, он уже решил для себя, что не поверит ни одному слову. Что с того, что русский знает о нем? Он уверен, Ахмед никогда не предаст, значит, гаски лгут, пытаются обмануть. Он так чувствует. И если ему суждено сегодня умереть, что ж, он умрет как мужчина со словами презрения на губах и с крепким сердцем на удивление презренным гяурам.

– Но есть другой вариант, – ничуть не смущаясь молчанием пленника, продолжал Морген. – Ты нам рассказываешь, кто еще в селе помогает бандитам и где сейчас находится твой отряд. А за это, мы отправляем тебя и твоего брата в Чернокозово на справедливый суд. Смертная казнь у нас отменена, так что, как бы там ни повернулось жить все одно будешь… А если что-нибудь действительно важное расскажешь, то подумаем и может быть Ахмеда вообще не тронем, он ведь инвалид, так? Мы с больными и калеками не воюем… Ну что, согласен? Да что там, можем даже так решить, что и тебя отпустим, с условием, конечно, что ты останешься жить дома, а не вернешься в банду. Ну? Согласен?

Апти скривился. Неужели этот русский считает его настолько глупым? Кто же поверит, что попавшего в плен врага можно вот так взять и отпустить? Никто в здравом уме такого не сделает? Зачем давать врагу шанс отомстить и взять реванш? Уж если он попал тебе в руки, значит, так судил Аллах и не годится отвергать его дар. Беспомощный враг должен быть немедленно уничтожен. Конечно, русский пытается одурманить его щедрыми обещаниями, но итог-то все равно будет один, уж кто-кто, а Апти это знает доподлинно, не первый год ведь воюет, навидался, как братья-моджахеды поступают с пленными гасками, да и останки попавших в руки к русским братьев тоже видеть приходилось.

Прямо глядя в лицо русскому он в нескольких коротких и емких, из русского же языка почерпнутых словах пояснил ему в какое конкретно место тот может засунуть себе свое предложение и куда и зачем потом идти.

– Хочешь убить – убивай, – процедил он презрительно. – Я смерти не боюсь, найдется, кому за меня отомстить.

Закончил свою речь Апти смачным плевком. Метил русскому в лицо, но промазал, и вязкая обильно сдобренная кровью мутная капля слюны повисла на кармане разгрузки, тяжело размазываясь по брезенту. Русский стоял будто оглушенный, глупо моргая и непонимающе разводя руками. Глядя на эту картину, Апти зашелся хриплым лающим смехом.

На плечо Моргена легла сзади тяжелая рука, мягко отстраняя его в сторону.

– Дай теперь я попробую по-своему, по старинке, – значительно произнес Люд, подходя к пленнику и присаживаясь напротив, буравя чеченца неподвижными, такими же выцветшими под солнцем оловянными глазами. От этого пустого безразличного взгляда стало пленнику разом как-то не по себе, пробежали стайкой вдоль позвоночника непрошеные мурашки, а где-то глубоко внутри холодной скользкой рыбиной шевельнулся страх. Но внешне Апти еще бодрился:

– Что тебя тоже послать? Не слышал, куда я твоего друга отправил? Тебе отдельно повторить?

– Повторишь сейчас, погоди, – замороженным голосом произнес Люд, окидывая чеченца внимательным изучающим взглядом.

Так профессиональный забойщик скота на бойне, внимательно прицеливаясь, осматривает очередного бычка, мысленно прикидывая, куда ловчее нанести смертельный удар. Без гнева, без ярости и жалости. Ничего личного, просто такая работа.

– Копыто, Жердяй, снимите с него ботинки и подержите ноги.

– Эй, что делать хочешь?! – заволновался чеченец.

Люд его ответом не удостоил, внимательно осматривая вытянутый из кармана разгрузки ПБ. Разведчики мгновенно сдернули с ног Апти армейские ботинки с высоким берцем и грязные провонявшие потом носки, навалившись всем телом, прижали брыкающегося чеченца к земле. Судя по глумливым улыбкам и определенной сноровке и слаженности действий, предстоящая процедура была им хорошо знакома. Морген, отойдя чуть в сторону, следил за происходящим с болезненным интересом.

– Объясняю один раз, так что слушай внимательно, – все так же, не повышая голоса, произнес Люд. – Я хочу знать имена и адреса тех, кто в селе помогает бандитам. Еще мне нужны сведения по твоему отряду: сколько человек, как вооружены, кто командир, где сейчас находятся, что планируют на ближайшее время. Каждые тридцать секунд, которые ты не будешь говорить о том, что меня интересует, я буду отстреливать тебе палец на ноге.

Толстый цилиндр глушителя, которым заканчивается ствол ПБ, уперся в покрытый грязными разводами большой палец левой ноги пленника. Лицо чеченца залила смертельная бледность, губы непроизвольно дергались, глаза потемнели, но подбородок оставался так же презрительно и упрямо поднятым вверх. Люд пристально смотрел на циферблат часов, в полголоса комментируя бег секундной стрелки:

– Десять секунд…, двадцать…, двадцать пять… Время! Слушаю тебя.

– Да пошел ты! – выдохнул чеченец.

– Понял. Уже пошел…

И тут же хрипло кашлянул, лязгнув затвором ПБ. Апти дико вскрикнул, расширившимися во всю радужку зрачками уставившись на сахарной белизны обломок кости бесстыдно вытарчивающий из быстро мокреющего красным пенька розового мяса, оставшегося на месте большого пальца. В следующую секунду он яростно забился в руках, навалившихся на него разведчиков, изрыгая поток ругательств, мешая русский мат с чеченскими проклятиями, на губах его пузырями выступила пена.

– Десять секунд…, – невозмутимо продолжал отсчет Люд.

Морген, внимательно следивший за происходящим, после выстрела вздрогнул всем телом и, решительно сжав губы, рванулся было к Люду. Но встретив на полпути многозначительный предупреждающий взгляд Жердяя, он растерял этот свой мгновенный порыв и сгорбившись, отвернулся, пошел куда-то в бок, покачиваясь как пьяный, и не разбирая дороги, безуспешно пытаясь зажать ладонями уши. Но и сквозь эту ненадежную преграду до него ясно долетали пронзительные вопли чеченца и сухие хлопки ПБ.

Ровно через две с половиной минуты, потеряв все пальцы на левой ноге, Апти начал говорить. Голос его звучал монотонно и безжизненно, чеченец был сломлен, в нем уже ничего не осталось от прежнего злого и гордого бойца, вообще он не слишком теперь походил на человека, больше всего напоминая собой рыхлую, расплывчатую медузу. Аморфную, безвольную и безответную. Впрочем, это не имело значения, поскольку жить ему все равно оставалось не долго, ровно столько времени, сколько займет его рассказ. Получив все необходимые ему сведения, дотошно выспросив детали, Люд молча, без всяких театральных эффектов и напутственных слов, деловито выстрелил чеченцу в затылок.

– Закопайте где-нибудь здесь и замаскируйте получше, – морщась от пронзающей голову боли, приказал капитан понимающе кивнувшему в ответ Жердяю.

Сам меж тем, зашарил непослушными дрожащими пальцами по карманам разгрузки, ища стеклянную тубу с выпрошенными у доктора таблетками, нашел и, не считая, высыпал в рот целую горсть. Усиленно двигая челюстями, жевал, дробя зубами горько-кислую массу, чувствуя, как раскаленные обручи все туже сжимают голову, выдавливая из нее вспыхивающие разноцветным огнем перед глазами круги.

Задание можно было считать выполненным, неожиданная удача серьезно облегчила запланированное мероприятие. Больше торчать в лесу не имело смысла, потому ночевать решили в комендатуре. Комендантские угрюмо поворчали, посетовали на тесноту и скученность, но незваных гостей все-таки приютили. Люд о чем-то долго беседовал с широкоплечим майором – помощником коменданта, запершись в его кабинете. Вышел оттуда он, довольно улыбаясь, и тут же потребовал позвать к себе заместителя. Моргенштейн на вызов явился, но смотрел куда-то в сторону, неловко бегал глазами, избегая встречаться с командиром взглядами. Люд лишь усмехнулся про себя, понимая, что подобная перемена в отношении вызвана, скорее всего, произошедшей на глазах новичка расправой над пленным. Однако, что заметил смятение и недовольство подчиненного не показал, сделал вид, что ничего не видит. "Ничего, ничего. Все через это проходили, – зло думал Люд про себя. – Пусть сам для объяснения созреет, пусть додавит себя внутренне. А уж потом поговорим по душам. Даст бог, все поймет и осознает, а нет, так недолго ему жить на этой сраной войне, где младенец, лежащий в колыбели может выстрелить тебе в спину!" Вслух ровным спокойным голосом говорил совсем иное:

– На ночь останешься за старшего. Мне надо кое-куда прокатиться по делам, пленный одну наколочку дал. При удачном раскладе вернемся еще до рассвета. С собой возьму Жердяя, Копыто и Зяму. Остальные бойцы на тебе. Смотри за ними внимательно, чтобы не дай бог, не нажрались с комендатурой. У них тут канал поступления водяры налаженный, да и шмаль водится. Так что следи.

– Сам-то куда собрался? – все так же глядя куда-то в сторону, спросил Морген.

– Много будешь знать, скоро состаришься, – принужденно улыбнулся Люд. – Оно тебе надо?

– Ну мало ли… Вдруг вытаскивать придется?

– Не придется. Там дел на копейку, – отрезал Люд. – К утру будем как штык. А ты вот что еще сделай, завтра будем работать совместно с батальоном «вованов» на зачистке. Наш козленок дал занятные наводки. Так что если все в цвет тряхнем завтра эту селуху не слабо. «Вованы» подойдут утром и начнут чесать все подряд. А наше дело посмотреть конкретный адрес. Там у вахов что-то типа лазарета, хозяин – фельдшер, вот он их и пользует, как может.

– Пленный рассказал? – впервые за весь разговор Морген мельком взглянул командиру в лицо.

– Нет, блин, – озлился Люд. – Сорока на хвосте принесла. Он, конечно. А ты что думал, я это все для собственного удовольствия устроил?! А знаешь ты, что завтра утром, по его наводке возьмут отряд Абу Исламбекова? Да, того самого, который здесь с прошлого года воду мутит! Парень до самой жопы раскололся, дал четкую наводку, где и когда этого деятеля ждать. Там уже, небось, десантура все оцепила. А не выпотрошили бы мы его, так Исламбеков и дальше пацанам глотки резал, да колонны бомбил. Понял? Нет? То-то…

Моргенштейн пристыжено молчал.

– Ладно, это все лирика. Значит так, настрой ребят на завтрашнюю работу, никаких осложнений не жду, но всяко может обернуться. Потому не расслабляться, проверь оружие, снаряжение, вообще подтяни их, чтобы ласку отцовскую чувствовали. Одного на фишке оставишь у входа в кубрик, ну типа дневалить, а то мало ли что, комендачи еще сопрут чего-нибудь, видал какими глазами на нас пялились? Ну все вроде бы… Иди, занимайся…

Уходя, Морген чувствовал, как яркой краской стыда пылают его щеки. "Чистоплюй! Белоручка! Сентиментальный идиот!" – ругал он себя. Ведь совсем уже собрался написать рапорт полковнику о непозволительном обращении с пленным, которому стал свидетелем. Распалял себя, представляя, как четко доложит командиру о происшедшем и потребует принятия к Люду немедленных мер, а если тот под каким-нибудь предлогом откажется дать делу ход, собирался дойти и до военной прокуратуры. А все оказалось вовсе не так однозначно, ведь над его собственными потугами чеченец откровенно смеялся, и не окажись рядом вовремя взявшего дело в свои руки Люда, и не было бы сейчас у командования столь ценной информации, позволяющей обезвредить бывшую до последнего времени неуловимой банду и ее затаившихся пособников. А ведь Люд на все сто процентов прав – за его мягкотелость и интеллигентное чистоплюйство могли заплатить своими жизнями простые русские парни с рабочих окраин, вовсе невиновные в его наносном благородстве и романтических комплексах. Если существует загробный мир, как бы он там смотрел им в вопрошающие глаза? Чтобы объяснял? Чтобы он сказал их безутешным матерям? Рассказал бы про гуманизм, про международные законы ведения войны, про правила обращения с пленными? Да в лучшем случае ему плюнули бы в лицо! "Я слишком мягок! – с горечью решил он. – Надо соответствовать обстановке, быть тверже, жестче! Надо меняться, ломать себя! Иначе можно в один прекрасный день подвести доверившихся мне солдат под чеченские пули! Нет, я больше не позволю себе такой слабости! Я буду тверд, дьявольски тверд!" Из распахнутого окна комендатуры лился, поднимаясь к наливающемуся закатной краснотой небу нехитрый гитарный перебор трех блатных аккордов, и ломкий мальчишеский басок безбожно фальшивя, но зато точно попадая в унисон владевшим капитаном мыслям, рубил горькие слова, будто нанизывая их на невидимую нить:

 
Клубится в небесах пожара жирный чад,
Не жаворонки в нем, а вороны кричат.
Голодная страна войной обожжена,
Гражданская война, гражданская война.
 

Морген остановился, прислушиваясь, постепенно подпадая под гипнотический ритм песни, под попадавшие в самое сердце фразы.

 
Здесь жизни грош цена, и Богу грош цена,
Здесь сыты от пшена и пьяны без вина —
Гражданская война, гражданская война.
Здесь ждать напрасный труд счастливых перемен,
Здесь пленных не берут, и не сдаются в плен.
Разбитое стекло скрипит под сапогом,
Нам жить не повезло во времени другом.
 

Мотнув головой, чтобы стряхнуть наваждение и, воровато оглянувшись, помассировав защипавшие вдруг непрошенной соленой влагой глаза, Морген пошел дальше, гитарные аккорды летели вслед.

Люд тем временем свистнув трех особо доверенных, старослужащих контрактников в углу двора вполголоса, опасливо озираясь по сторонам, ставил им задачу:

– Так, парни, сегодня ночью проводим акцию. Навестим старшего брата того чеха, что взяли утром. Он сейчас уже не воюет, словил пулю в колено, но до этого целый год провел в банде. Значит, крови нашей на нем хватает. Вот за это и спросим с него. Комендатура нам дает свой «УАЗик». Зяма, будешь за водителя, сейчас пойдешь к боксам и спросишь ихнего водилу. Рядовой Ковалев, запомнил? Он покажет тебе машину, и передаст ключи. Снимешь номера и выгонишь тачку из бокса, поставишь здесь у ворот. Проверь там все, заодно, поспрашивай у бойцов лопаты. Большие саперки, ну ты понял… Жердяй, пойдешь с ним, поможешь. Копыто, зайди к помощнику коменданта, майор Степченко, знаешь такого? Попросишь у него четыре намордника и левый ствол из изъятых, приличный, но такой, чтобы не жалко. Скажешь, что я тебя послал, с ним уже договорено. Вроде все… На сборы и задачи полтора часа. Через полтора часа встречаемся у машины. Все, хлопцы, разбежались!