Текст книги "Русские инородные сказки - 3"

Автор книги: Макс Фрай

Соавторы: Петр Бормор,Ольга Лукас,Линор Горалик,Юлия Боровинская,Лея Любомирская,Н. Крайнер,Александр Шуйский,Ольга Морозова,Виктория Райхер,Иван Матвеев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 23 страниц)

Лея Любомирская
Цветок к цветку

– Ше-пот-роб-ко-е-ды-хань-е-тре-ли-со-ло-вья, – заунывным хором тянут девочки, и от их размеренных голосов у Розы звенит в ушах, а в голове делается сумрачно и пусто, как в заброшенной беседке. Розе даже начинает казаться, что внутри ее головы бегает маленький серый паучок, точь-в-точь как тот, что сплел в беседке большой гамак, и теперь целыми днями только и делает, что покачивается в нем, а стихов не читает, ни хором, ни в одиночку.

– Роза! – как сквозь вату доносится до нее голос маменьки. – Роза! Роза, проснись немедленно!

Роза вздрагивает и просыпается.

– Серебро и колыханье сонного ручья, – тараторит она, пытаясь успеть за сестрами. – Свет ночной, ночные тени, тени без конца…

– Роза! – рявкает маменька. – Ты опять все проспала! Мы уже прочитали стихотворение! У нас уже занятие по ароматерапии, и я надеюсь, Ваше сонное высочество соблаговолит к нам присоединиться!

На словах “сонное высочество” сестры начинают обидно хихикать.

– А она еще не проснулась, – пищит бледная моль Роза Клара, самая некрасивая и оттого самая ехидная из девочек. – Она думает, что мы ей снимся!

– Отстань от нее! – обрывает сестру строгая Роза Руби. – Она хоть что-то думает, а у тебя все мозги слизень давно повыел!

– А ты! А у тебя!!! – захлебывается возмущением Роза Клара.

– Девочки! Девочки! Немедленно прекратите ссориться! – командует маменька, пытаясь утихомирить расходившийся выводок. – Если вы сию секунду не замолчите, я отменю примерку! Никаких вам новых платьев, никакой прогулки, и соловья вечером тоже не будет!

“А это было бы здорово, – думает Роза. – А то примерки эти дурацкие – встань так, повернись эдак, не сутулься, не кривись, не тереби отделку… Кому вообще все это нужно? Ароматы, соловьи, серебро и лепетанье… Фу, пакость какая!”

– Роза! Роза! РОЗА!!! – трубный голос маменьки в очередной раз нарушает неспешное течение Розиных мыслей, и внезапно Роза понимает, что с нее хватит.

– Что – Роза?!! – кричит она. – Ну, я – Роза! Я – наказание и урод! И отстаньте уже от меня!

Шушукающиеся сестры испуганно замолкают. Одно дело – ругаться друг с другом. Но дерзить маменьке?!!

– Если ты, – в голосе маменьки появляются угрожающие нотки, – немедленно не извинишься…

– И не подумаю даже, – перебивает ее Роза. – Хватит с меня! Надоело! К черту!

С каждым словом Роза все отчетливее чувствует, как в ней что-то растет и ширится. Ей становится тесно в себе и нечем дышать. Она пытается не впадать в панику и контролировать происходящее, но ЭТО сильнее нее, и вот уже тонкая зеленая кожица трескается, и багровая от гнева и усилий Роза выплескивается из чашечки бутона.

– Совсем распустилась, – завистливо шипит Роза Клара.

– Расцвела, – неожиданно спокойно и даже с гордостью поправляет ее маменька. – Девочки, а у нас – ароматерапия.

Роза ошеломленно вертит головой. Конечно, госпожа Розовый Куст готовила своих девочек к тому, что раньше или позже все они расцветут, но Розе, утомленной нежной поэзией, уроками музыки, этикета и ароматерапии, казалось, что все это сказки, которыми маменька успокаивает их, чтобы они не бунтовали. А оно вон, оказывается, как. Наконец, можно расслабиться и задремать, подставив лицо солнечным лучам и ветру.

* * *

– Ах, Ружериу, я так счастлива! – повторяет Мария Роза, прижимая руки к груди. – Я так счастлива, что не могу даже поверить своему счастью!

Ружериу Эшпириту Санту, молодой человек военного вида, мнется и явно чувствует себя не в своей тарелке. Пять минут назад он сделал формальное предложение руки и сердца Марии Розе де Меллу, и почти сразу пожалел об этом. Он и раньше знал, что Мария Роза – особа несколько экзальтированная, но даже не подозревал, что она способна шестьдесят раз произнести слова “Я так счастлива!” на одном дыхании и с шестьюдесятью различными интонациями.

Ружериу тоскливо окидывает взглядом аллею, по которой он прогуливается со своей теперь уже невестой. Вокруг, как назло, ни души. Ни друга, ни родственника, ни одной самой завалящей служанки, которую можно было бы послать за стаканом лимонада – просто, чтобы хоть на секунду прервать поток Мариирозиных “Я так счастлива!”.

Взгляд Ружериу упирается в пышный розовый куст, прижавшийся к заброшенной беседке. Среди зеленых бутонов сияет единственный полураспустившийся цветок. Ружериу на секунду задумывается, а потом протягивает руку и срывает его.

– Позвольте, моя дорогая, – откашлявшись, говорит он, – в знак нашей помолвки преподнести вам эту розу, столь же прекрасную и благоуханную, как вы. Так сказать, цветок… эээ… цветку!

– Ничего себе! – возмущенно думает грубо разбуженная Роза. – А меня кто-нибудь спросил, хочу ли я, чтобы меня преподносили?!!

Тонкие белые пальчики крепко берутся за стебель. Незнакомые до сих пор запахи мускуса, душистого мыла и ароматной пудры захлестывают Розу, и она несколько раз отчаянно чихает.

“Вот черт, – думает она. – Лучше бы я не спорила с маменькой и занималась сейчас ароматерапией. Как неудобно-то! И носового платка нету, нос чтобы утереть…”

– О, Ружериу, дорогой! – вскрикивает Мария Роза. – Посмотрите! На ней капли влаги! Это слезы! Роза плачет от зависти к моему счастью!!!

И, не удержавшись, Мария Роза начинает осыпать страстными поцелуями бархатные влажные лепестки.

©Лея Любомирская, 2005

Лея Любомирская
Мокка

Кофейный Человечек: см. Человечек Кофейный.

Человечек Кофейный: человечек размером с кофейное зерно.

У народов банту – дух-покровитель родственных связей и символ счастливого материнства.

Увидеть ЧК во сне: к радости, исполнению желаний.

Увидеть ЧК в чашке: к скорейшему разрешению проблем.

Незамужней девице увидеть ЧК в зеркале: к скорой свадьбе и многочисленному здоровому потомству.

“Узнай свою судьбу: Сонник, гадания, предсказания”. Под общей редакцией П.-Р. О'Рок. Изд. “Треножник”, Москва, 2000.

“Вот зачем я сегодня пришла к ужину? – с тоской думает Кофейная Тетушка, сидя на корточках и обводя пальцем в пыли контуры своих босых ног. – Ведь знала же, что она опять будет весь вечер меня воспитывать! Уже сто раз зарекалась! Нет, поперлась…”

– Ты меня не слушаешь, – укоризненно произносит Матушка Какао, вымешивающая тесто для коржиков. – Ты опять вертишься и не слушаешь! С тобой разговаривать – как с несвежим кокосом!

– Почему – с несвежим кокосом? – вяло удивляется Тетушка, озабоченная тем, чтобы линия была непрерывной.

– Потому что! Выражение лица деревянное – раз. Если потрясти, булькаешь что-то невнятное – два, – Матушка Какао раздраженно пытается заправить за ухо выбившуюся из сложной прически косичку. Косичка не слушается и выворачивается из пальцев как живая. На лоснящейся коричневой щеке Матушки Какао остаются белые полоски от испачканных в муке пальцев. Кофейная Тетушка, не сдержавшись, хихикает. Вначале тихонько, потом все громче, запрокинув голову и всплескивая руками. Матушка Какао бросает на младшую сестру сердитый взгляд, но Кофейная Тетушка этого не видит – она не удержала равновесие и свалилась в пыль и теперь лежит на спине, как перевернутая черепаха, хохочет и болтает в воздухе ногами.

– Дурочка, – с ворчливой нежностью говорит Матушка Какао. – Вот что ты вытворяешь? Извазюкалась вся, как бородавочник. Вставай и отряхивайся, а то как дам по заднице!

– Не имеешь права – по заднице, – заявляет Кофейная Тетушка, поднимаясь на ноги и не особенно старательно отряхивая от пыли когда-то яркую, а теперь серо-бурую коротенькую набедренную повязку. – Я совершеннолетняя!

Матушка Какао с улыбкой смотрит на нее и снова заправляет за ухо непослушную косичку.

– Вот именно, – говорит она. – Ты уже взрослая, детка, а ведешь себя, как дитя несмышленое. Давай-ка, бросай свои глупости и выходи замуж. Ухажеры вокруг тебя толпами ходят!

– Как гиены вокруг трупа, – хмуро заявляет Кофейная Тетушка. Настроение у нее опять портится.

– Детка…

– И отстань от меня с ерундой! – Кофейная Тетушка топает ногой, вздымая облачко пыли. – Я не пойду замуж! Никогда! Никогда!!!

– Детка…

– Что – детка?! – почти кричит Кофейная Тетушка. – Ну, что – детка?! Ты вон вышла замуж! Нравится тебе?! Счастлива ты?! У тебя же синяки с лица не успевают сходить!

Красивые глаза Матушки Какао наливаются слезами.

– Это неважно, – шепчет она. – Это не главное. Зато у меня будут дети. Ты ничего не понимаешь, дети – это единственное счастье, возможное для женщины в этом мире…

Кофейная Тетушка осторожно обнимает поникшую сестру, стараясь не задеть ее круглый живот, и гладит ее по спине.

– Между прочим, – шепчет она в перепачканное мукой круглое ушко, – для того чтобы иметь детей, вовсе не обязательно выходить замуж!

– Ты что?!! – в ужасе отшатывается Матушка Какао. – Ты что, дурочка, что ты несешь?!! Ты что, беременна?! Тебя же бросят крокодилам, если узнают! Детка моя, что ты натворила!!!

– Ну, прекрати, не паникуй! – Кофейная Тетушка вовсе не выглядит напуганной. Наоборот, она довольна, ее глаза радостно искрятся, а губы сами собой расползаются в улыбке. – Смотри!

Из круглого мешочка, висящего на шее, Кофейная Тетушка достает маленькое зеленое зернышко с ложбинкой посередине. Кладет его на ладонь, подносит ко рту и начинает осторожно на него дышать.

– Что это? – шепчет Матушка Какао.

Кофейная Тетушка делает страшные глаза – не мешай, мол – не переставая дышать на зернышко. Постепенно зернышко из землисто-зеленого становится коричневым и блестящим и начинает издавать упоительный аромат. Потом у него проклевываются ручки, ножки, круглая головка, и вот уже на ладони у Кофейной Тетушки лежит крошечный, совершенно голенький мальчик. Кофейная Тетушка высовывает кончик розового языка и по-кошачьи вылизывает ребенку личико. В ту же секунду малыш открывает глаза и начинает хныкать.

– Можно я его потрогаю?! Пожалуйста! – дрожа от возбуждения, Матушка Какао прикасается к мальчику вначале пальцем, потом мягкими губами. В аромате, который исходит от ребенка, появляется томительная сладкая нота.

– Как его зовут? – спрашивает Матушка Какао, не отводя глаз от малыша.

У Кофейной Тетушки вид победительницы.

Нууууууууууу… – тянет она. – Пусть будет Мокка…

©Лея Любомирская, 2005

Марат Марцион
Магазин щекотки
Сказка спросонья

– Хочу, – сказал Гуу, показывая на вывеску.

– У меня плохое предчувствие, – предупредила я.

– Тогда тем более, – сказал Гуу.

Дверь звякнула колокольчиком.

– Здесь у нас приборы для самостоятельного изготовления щекотки, – сказал хозяин. – Страусиные и прочие перья, шнуры с кисточками, кошачьи усы. Можно купить кошачьи усы вместе с кошкой.

– А это зачем? – недоуменно спросил Гуу, вертя в пальцах длинную полую стеклянную трубку.

– Это используется для аэрощекотки, – объяснил хозяин. – Очень популярна у людей с двумя левыми руками.

Гуу обиженно отложил трубку и ткнул пальцем в соседнюю. Она была еще длиннее, но изгибалась под углом в девяносто градусов.

– А почему она такой неудобной формы?

– Форма очень удобная, – заверил хозяин. – Для того чтобы щекотать из-за угла, ничего лучше пока не придумали.

– Ух ты, – завороженно сказал Гуу.

Я заметила на витрине нечто напоминающее рыболовные крючки и одновременно бумеранг и поскорее направилась вглубь магазина, пока Гуу не решил купить что-нибудь для дистанционной щекотки с применением взрывчатых веществ. Он тут же увязался за мной и споткнулся о черную пластмассовую коробочку с добрым десятком лампочек. Коробочка хрюкнула.

– Это измеритель хихиканья, – сообщил хозяин, предупреждая вопрос. – Должен быть в каждом доме.

– А как он работает?

Хозяин выхватил из воздуха маленькое желтое перышко и ловко пощекотал Гуу за ухом. Гуу взвизгнул и подпрыгнул.

Коробочка похрюкала и спроецировала в воздух над собой красные буковки, сообщавшие продолжительность, интенсивность и радостность хихиканья. Хозяин извинился.

– Ерунда, – сказал Гуу, пытаясь пощекотать коробочку. Та недоуменно мигала лампочками и отмалчивалась.

Я между тем обнаружила в глубине магазина пыльный ящик, в котором что-то шуршало. Я посмотрела на хозяина и нарисовала в воздухе вопросительный знак.

– А вы загляните, – любезно предложил хозяин.

Я заглянула и отскочила на пару метров назад.

– Пауки, – подтвердил хозяин. – Это для любителей экстремальной щекотки с животными. Еще у нас есть вон в том аквариуме немного превосходных медуз для джакузи.

– Знаете, – сказала я, – покажите-ка лучше что-нибудь, ээээ, более бытовое.

– Здесь отдел готовой щекотки, – объявил хозяин, перемещаясь влево и указывая на ряды шкатулок, обитых плюшем. – Товары отсюда мы рекомендуем тем, кто еще не умеет щекотать самостоятельно. Есть щекотка высшего качества на самые требовательные вкусы. Можем предложить вежливую щекотку, практичную щекотку, праздничную и походную щекотку, щекотку для домашних питомцев и щекотку для знакомства с девушками. Есть специализированная релаксирующая щекотка для параноиков и офисных менеджеров. Кроме того, вот здесь вы можете видеть одноразовую сувенирную щекотку для пяток, ребер, лысины, коленок и подмышек.

– Мне не нужна щекотка для лысины, – счел нужным сообщить Гуу, оставив в покое коробочку и присоединяясь к нам.

– Странная бутылка, – сказала я, указав на емкость темного стекла, закрепленную над прилавком. – Кажется, в ней что-то… или кто-то…

Хозяин расцвел.

– Штучная работа. В бутылке находится джинн, предназначенный для внутренней щекотки. Вы просто выпиваете его вместе с прекрасным кьянти, и в течение двух-трех дней он постоянно щекочет вас изнутри сотней различных способов. Но самое интересное происходит потом…

– Не рассказывайте дальше, – попросил Гуу.

– Мне от одной мысли об этом становится щекотно, – вздохнула я.

Сзади донеслось удовлетворенное похрюкивание коробочки.

– А есть такая щекотка, чтобы защекотать насмерть? – с любопытством спросил Гуу.

Я толкнула его локтем под ребра.

– Есть, – укоризненно сказал хозяин. – Но она не продается.

©Марат Марцион, 2005

Виктория Райхер
Летний сказ

Хозяйка сама встретила Летту на автобусной станции и довезла до дома. Это было ужасно мило с её стороны, потому что Летта была в городе впервые и вряд ли нашла бы нужное место. Дом жил в уютном тенистом районе, по уши в таких же или похожих домах и петляющих аллеях. Приятно у вас как, сказала Летта, вылезая из автомобиля и потягиваясь. Ага, у нас тут курорт, весело ответила ей хозяйка, щурясь от солнца и запирая машину. Курорт, машинально повторила Летта, думая о другом. Курорт.

Она осталась одна у машины, вынула из незапертого багажника сумку и пошла к дому, не спеша. У самого входа сидела и чесала ухо задней ногой толстая черная собака. Ух ты, восхитилась Летта, и присела на корточки. Собака перестала чесаться и с готовностью вошла в протянутые к ней ладони. Хорошая, бормотала Летта, изо всех сил оглаживая и отряхивая кудрявое тело, красивая какая, умница. Собака радостно трясла головой и нежно смотрела Летте в глаза. Она до смешного была похожа на Булю, старую собаку бабушки, которая давно умерла. И Буля умерла, и бабушка. А эта черная толстенькая псинка была каким-то непостижимым образом похожа на обеих. Бабушка тоже была толстенькой и кудрявой. Ну и Буля, само собой.

Ладно, Буль, мне пора, неудобно, сказала Летта негромко и в последний раз почесала собаке плотный бок. Собака ответила что-то невнятное и уселась обратно на теплое крыльцо, а Летта встала и поправила пояс на брюках. От паузы в активных действиях внутри души тяжелым комом заворочалась знакомая боль, но Летта вдавила её внутрь усилием воли. Она натянула на лицо максимально приличное выражение, стукнула в дверь костяшками пальцев и вошла.

Вечер прошел тихо и быстро. Пили чай. Летта рассказала немного о своей работе и о том, какого черта ей понадобилось на два дня осесть в совершенно чужом городе и просить ночлега у чужих, в общем-то, людей. Доброжелательная хозяйка в очередной раз (предыдущие разы были по телефону) объяснила ей, что гостья ей совершенно не мешает, что дом большой и что всё хорошо. Всё и правда, кажется, было хорошо, даже боль сидела где-то в Леттином нутре тихо и наружу пока не лезла.

Впрочем, она-то оживилась, как только закончился вечер. Хозяйка постелила Летте постель в комнате своего сына, давно живущего за границей, и пожелала спокойной ночи. Комната была маленькой и уютной, с окном, выходящим в сад, и деревянным потолком шоколадного цвета. Потолок показался Летте низковатым, а сама комната – чуть более крошечной, чем ей бы хотелось, но в доме она была более чем на птичьих правах и вопросов задавать не стала. Хозяйка закрыла за собой дверь, и Летта осталась одна.

Боль немедленно подняла голову и скрутила Летту пополам изнутри. Знакомое за эти несколько недель ощущение врезалось в мышцы и привычно завладело телом. Глупо, когда что-то так болит, подумала Летта, вяло глядя на стену перед собой. На стене были обои, на обоях прыгали зайчики – кто с морковкой, кто без. Если бы боль была физической, можно было бы, наверное, пить таблетки. Но боль физической не была.

Летте уже давно казалось, что так страдать из-за отношений – из-за каких бы то ни было отношений – глупо и неправильно. Но её как бы не спрашивали, и она вполне себе страдала. Параллельно делая какие-то дела, работая в своём городе и в соседних, заводя знакомства и даже получая от всего этого удовольствие. Дела, удовольствие и работа были как бы отдельно, а боль – отдельно, и Летта – отдельно. Когда боль в душе успокаивалась, ей становилось тепло и тяжело, как после бани. Но успокаивалась боль редко, в основном на людях. В этом была еще одна причина того, что в последнее время Летта так много работала: ей не хотелось подолгу сидеть одной.

Не просить же эту милую хозяйку спать со мной, сердито сказала Летта сама себе, решительно разделась и легла в постель, накрывшись с головой мягким пуховым одеялом. Одеяло оказалось неожиданно тяжелым, а погасший свет мгновенно сделал крошечную комнату чем-то вроде спичечной коробки. Окно было закрыто – хозяйка предупредила, что ночами у них холодно, – дверь тоже (Летте казалось, что в гостях неудобно спать с открытой дверью), потолок лежал на голове и слегка давил. Боль орала изнутри дурным голосом, и от неё закладывало уши и трудно было дышать. Забавно, подумала Летта, сморкаясь в давно непросыхающий носовой платок, почему это так: именно уши и именно дышать. Как это связано? Ну, “душа” – “дышать”, это понятно. Но уши-то почему? Потому что рифмуются с душами, души-уши? Тогда еще болеть должен шиш. Потому что “душа” – “ни шиша”. На этой успокоительной мысли Летта прерывисто вздохнула, поворочалась, пытаясь уложить боль внутри себя в какую-нибудь минимально пристойную позу, сладко отключилась от реальности (вот в этот момент, когда еще не спишь, но уже и не не спишь, у неё обычно НЕ болело), и уснула.

Сначала спалось хорошо и без снов, что само по себе уже было достижением невероятного уровня. Потом стало душно и захотелось проснуться, но не получилось. Потом началось.

Собственно, “началось” оно гораздо раньше – когда Летта поняла, что комната ей тесновата, но ничего не сказала. А теперь просто происходило то, что должно было закономерно произойти. Потолок налился тяжестью и окончательно лёг Летте на голову, закрытое окно не давало дышать, закрытая дверь отделяла от мира. Внутри тела жила боль, но как бы уже и не внутри, потому что тела как бы уже и не было. Летта теперь была боль, а комната – Летта, и поэтому Летта-боль билась в комнате-Летте, и не могла найти выход, потому что выхода было не найти. Комната давила и душила, потому что она на самом деле была – тело, а боль (которая на самом деле была Летта, которая на самом деле была боль) танцевала по всей герметичной комнате, стучалась в стены, пол и потолок, рвалась наружу, но точно знала, что никакого “наружу” нет. Внутри боли поднялась паника, а паника быстро переросла в невыносимость. Невыносимость – это когда нет выхода той панике, которая возникает от безвыходности боли. Мир был прочно и герметично закрыт, мир был – комната, а комната была – Летта, а Летта была – боль, и она билась по стенам, точно зная, что не пробьёт. Выньте меня отсюда, выньте, выньте, кричала в панике какая-то одна оставшаяся мысль, но и она знала, что всё закрыто, потому что спичечный коробок закрыт, а спичка – горит. И вечно будет гореть, вечно, потому что ей же надо как-то дышать дышать дышать дышать

Уфф. Летта рывком села на кровати и откинула одеяло ногой. Герметичная комната кружилась вокруг неё, постепенно замедляя кружение. В висках стучало, сердце колотилось, как ненормальное, хотелось пить и плакать. Пить было нечего, в кухню за питьём идти было неудобно, плакать не получалось. Наверное, всё потому, что мне жарко, решила Летта, плохо соображая, но точно зная, что под одеяло она больше не полезет. Она встала, пошатываясь, ощупью нашла на стуле возле кровати свои брюки и свитер, натянула (холодно все-таки), легла поверх одеяла. Очень хотелось спать.

Сон пришел быстро и поначалу был несердит, но очень скоро обострённые нервы нащупали “то самое” в глубине, и Летта заставила себя проснуться. Там, в глубине, сидела только что ставшая знакомой дикая паника, и туда было нельзя. Значит, спать было тоже нельзя. Встаём, скомандовала себе Летта, нашаривая тапки. Тапки куда-то делись, зато нашлись кроссовки. Из комнаты явно надо было выходить. Кроссовки не было сил шнуровать, пошла так.

Чужая квартира спала, тикая часами и дыша теплом. На кухне из крана капала вода, в гостиной скрипели какие-то домашние боги. Летта включила свет в коридоре, сориентировалась и решила выпить чаю. Включила чайник, дождалась закипания, отрешенными глазами глядя на какую-то разделочную доску, сотворила себе коричневый сироп из сахара пополам с заваркой и быстро обнаружила, что глотать не может. Ну вот что, сказалось самой себе как можно решительней, раз в этом жутком сне не хватало воздуха – значит, надо его добирать. Значит, надо идти гулять. Значит, мы сейчас идём и гуляем. И никаких гвоздей.

Без гвоздей действительно обошлось. Дверь на улицу отворилась неожиданно легко, она даже заперта не была. Летта порадовалась, что надела кроссовки – иначе пришлось бы рассекать по ночному городу в тапочках. Впрочем, вряд ли это кого-нибудь бы заинтересовало: городок был маленьким и сонным, в три часа ночи его улицы были абсолютно пусты. Летта бесцельно пошла по каким-то петлявым аллеям, пытаясь одновременно выравнивать всё еще бесившееся дыхание и думать, чего же это такое произошло. Думать получалось плохо, потому что мешали слишком яркие воспоминания о запертой комнате с болью внутри, но дыхание постепенно выравнивалось. Свежий воздух щедро делился запахом дождя и почему-то малины, был холоден и неимоверно приятен. Летта шла, стараясь продвигаться более или менее по прямой, и трогала кончиками пальцев заборы и фонарные столбы. Каждое прикосновение было полно острого наслаждения, потому что означало некую реальность, которой не было во сне. Вообще, реальность была прекрасна. В ней были лужи на асфальте, желтый свет фонарей и колючее дерево заборов. В ней не было потолка. В ней был живой воздух. Как мало надо, подумала Летта, чтобы начать получать удовольствие от касания подошвами асфальта: всего-навсего один ночной кошмар.

Она тихо брела, успокаиваясь всё больше и больше, как вдруг сообразила, что совершенно не помнит обратной дороги. Её путь был почти по воздуху, и такие мелочи, как куда свернуть и откуда выйти, в него как-то не вошли. Но город был совершенно незнакомым, адрес гостеприимной хозяйки – неведомым (она же любезно везла гостью до дома, зачем ей было объяснять еще и адрес), а все дома вокруг казались совершенно одинаковыми. Зеленые деревья, покатые крыши, крыльцо такое, крыльцо сякое, машина перед крыльцом, другая такая же машина перед другим крыльцом… Летта поняла, что беспросветно заблудилась.

Сначала она быстро и по-бытовому испугалась, успев даже получить удовольствие от отличия этого страха от того. Потом удовольствие прошло, а страх усилился. Вокруг царили фонари и темнота, а воздух из свежего сделался жестоко холодным. Улицы были абсолютно пусты, дома – абсолютно одинаковы, направление верного движения – абсолютно неведомым. Гм, подумала Летта, там, конечно, комната с кошмарами, но тут, похоже, начинаются кошмары без всякой комнаты. Альтернативы такие: позамерзать часов пять на какой-нибудь скамейке либо кружить эти же часов пять по тусклым улицам. Через пять часов начнут просыпаться хоть какие-нибудь люди, и можно будет как-нибудь разобраться. Постучать в любой дом и попросить пустить, позвонить хозяйке, например – она к тому времени, наверное, уже проснётся. Или найти аборигена и попытаться вспомнить хозяйкину фамилию. Впрочем, может, и по одному имени сойдёт – городок-то маленький. Но через пять часов. Идиотская какая-то ситуация.

Летта попыталась вспомнить, куда она шла, наугад сделала два обратных поворота и пришла к окончательному выводу, что дороги к один раз виденному дому ей не найти. Вывод был нерадостным, но, по крайней мере, избавил от абстрактных душевных неприятностей: появились неприятности конкретные. Надо было бы приободриться, но получалось плохо, потому что стучали зубы. Куртка, хорошая теплая куртка, осталась в доме.

Чтобы как-то согреться, Летта начала прыгать на месте, не сообразив, что в полной ночной тишине эти прыжки будут гораздо слышнее, чем ей бы хотелось. Щрум, щрум, щрум, отозвался шуршащий асфальт. Улица колыхнулась тенями, и где-то совсем близко залаяла собака. Громко.

В этот момент Летта вспомнила, что в маленьких городках принятно по ночам выпускать на улицы всяких больших и зубастых собак, чтоб охраняли. Собак она вообще-то не боялась, но вот больших и зубастых, особенно чужой послекошмарной ночью в незнакомом городе… Лай приближался. Летта в деталях представила себе, как на неё набрасывается какой-нибудь огромный волкодав, и ей стало по-настоящему страшно. Уже наяву. А тот ночной страх все-таки страшнее, без удовольствия подумала она и прижалась к какому-то забору. Если этот волкодав начнет меня душить, заору, решила Летта, и плевать, что они тут все спят. Пусть проснутся и меня спасут, а потом спят дальше.

Что будет, если никто не проснётся, а волкодав всё-таки начнёт её душить, Летта не знала. Видимо, начав её душить, он это дело и закончит. Не исключено, что ему это понравится. Проблема только в том, что ей это понравится вряд ли.

Лай приближался с дикой скоростью, казалось, что собака, услышавшая шум, целенаправленно на него бежит. Видимо, так и было – ну, или заскучавший теоретический волкодав просто решил поразмяться. Летта стояла у забора, пытаясь не дать сердцу выскочить из грудной клетки и почему-то схватившись трясущимися руками за кусты. Темнота обступала её со всех сторон, воздух жег равнодушным холодом, а совсем рядом раздавался лай. Главное – не бежать, они не любят, когда от них убегают, вспомнила Летта, покрепче вцепилась в колючие ветки и закрыла глаза. Через минуту лай достиг своего апогея, и у Летты заложило уши. Через пять секунд что-то мохнатое с разбегу ткнулось ей в колени.

По ощущению в коленях Летта поняла, что душить её, скорее всего, не будут, и осторожно посмотрела вниз. У её ног, яростно виляя хвостом и лая изо всех сил, крутилась давешняя хозяйкина собака. Буля. Ну то есть не Буля, конечно, но…

Буленька, хнычущим голосом сказала Летта, громко выдыхая, Булька, миленькая, хорошая, как я тебе рада, Буля, солнышко, выведи меня отсюда!

Она не вполне понимала, что делает, и чего, собственно, хочет от собаки. У неё даже не было сил собаку погладить – слишком замёрзли пальцы. Но Буля, судя по всему, поглаживаний не ждала и вообще всё поняла и так. Она приветливо махнула хвостом, заглянула Летте в глаза, словно проверяя её на взаимный контакт, и не спеша потрусила вперёд. Летта отлипла от забора и побрела за ней, с трудом переставляя окоченевшие ноги.

Через пять минут она поняла, что всё это время кружила очень близко от дома. Буля деловито и не оглядываясь довела её до какого-то крыльца, которое вдруг оказалось знакомым. Калитка была полуоткрыта: выходя на свою ночную прогулку, Летта забыла её закрыть. Она присела на корточки, поймала в объятия вертлявую толстую Булю, рухнула в неё носом и немного поплакала, вытирая слезы ворсистым собачьим боком. Затем шепотом сказала собаке “спасибо”, на цыпочках прошла в дом, забралась в свою теплую темную комнату и, не раздеваясь, упала в кровать. Пуховое одеяло удобно легло на вконец озябшие плечи, охватило их нежным тяжелым теплом, и Летта заснула, повздыхав. Заснула спокойно, беззвучно и наконец-то без всяких снов.

Утром она, смеясь и полностью опустив историю сонного кошмара (ну мало ли зачем человеку приходит ночью желание прогуляться!), рассказала хозяйке, миниатюрной, светловолосой и розовой после сна, про свои приключения с потерей и нахождением дороги. И если бы не ваша собака, закончила Летта, широко и благодарно улыбаясь, я бы до сих пор бродила там, в темноте, среди домов.

– Моя собака? – удивилась хозяйка. – Но у меня нет никакой собаки.

©Виктория Райхер, 2005