Текст книги "Книга Страха"

Автор книги: Макс Фрай

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 18 страниц)

ВИК. РУДЧЕНКО

ПО СНЕГУ

Памяти А. Башлачева

I

К селу они вышли, когда совсем стемнело. Пройдя по окраине, путники поднялись на холм, где стояла церковь, и, разбудив старых шелудивых церберов, остановились возле ограды. Церковные псы – Капкан и Медведь – кубарем выкатились из своих будок и с бешеным лаем бросились к калитке. Брехали они недолго; через минуту в сторожке зажегся слабый свет, затем скрипнула входная дверь – и неуклюжая фигура священника вывалилась из избы на снег.

– Ну чего разорались?!! Чужого увидели?! – Батюшка подслеповато огляделся по сторонам и ворчливо добавил: – Хватит, хватит вам…

…Их было всего трое: Ярема, Митряха и Глебка. Одетые в истрепанные тулупы невероятно старомодного покроя, они производили впечатление простых нищих; и лишь при ближайшем рассмотрении можно было заметить странные, несвойственные побирушкам черты.

Пока цепные псы, брызгая слюной, носились взад-вперед вдоль ограды, путники терпеливо ждали, когда же появится хозяин. К собачьему лаю они давно привыкли: он не вызывал у них ни страха, ни раздражения.

– Хватит брехать! – Священник подобрал с земли дубинку (мало ли против кого пригодится) и угрожающе помахал ею собакам. Медведь, завидев хозяина, сразу же стих и, позвякивая цепью, полез в конуру, а Капкан, пес злой и хитрый, притаился за поленницей, высунув оттуда тупую щетинистую морду.

В этот момент батюшку окликнули.

– Святой отец! Отвори, Христа ради…

Заметив три темные фигуры за воротами, священник в нерешительности покосился на свою хижину, крякнул и поплелся к запоздалым гостям.

– Вы кто же будете-то? С добром ко мне или со злом? – Хозяин переложил дубину под мышку и молча уставился на пришедших.

– Погреться бы нам, хозяин… – сипло пробормотал Митряха. – Поморозились мы очень.

– Дело святое, – рассудительно отозвался священник и, приняв какое-то решение, принялся отпирать калитку. – Входите, раз так. Добрые странники у меня частые гости.

Митряха шагнул за ограду первым. За ним прошмыгнули Глебка и Ярема. Увидев, что вся троица заступила на вверенную ему территорию, подлец Капкан выпрыгнул из своего укрытия и, словно безумный, кубарем кинулся под ноги путникам. Глебка слабо вскрикнул и рухнул в снег.

– А ну, к-куда!! – Батюшка ловко подскочил к собаке и крепко огрел ее дубиной по хребту. Ночных гостей он уже не боялся: настоящего лихоимца кобелем не остановишь.

Капкан обиженно заскулил и потрусил назад; тем временем Митряха помог своему товарищу подняться, и вся троица гуськом заторопилась в жилище священника.

– Сюда, сюда, – командовал хозяин. Подойдя к крыльцу, он отряхнул с порога свежий снег и настежь распахнул дверь. – Входите скорей, а то в сенцах настудите…

Пока Глебка и Ярема спихивали с себя тяжелые тулупы, Митряха вразвалку подошел к хозяину и с застенчивой улыбкой пояснил:

– Сильно мы поморозились… Не пройдем через лес. Заночевать бы нам у тебя, батюшка…

– Как же, как же, – забормотал священник. – Оставайтесь конечно… Ничего…

– Митрий меня зовут, – вежливо представился странник. – А они – Ярема с Глебкой.

И, доверительно склонившись к хозяину, прибавил:

– Ярема наш плох очень. Обутка у него сносилась. Его бы сразу на печку спать…

– Господи, Господи…

…Через полчаса гости расположились за столом. Ярему к этому времени растерли самогоном и, влив остатки в рот, в полубессознательном состоянии положили на печку. "Ничего… К утру полегчает…" Священник (его звали отец Федор) поставил перед путниками огурцы, жареную картошку и нарезанное кубиками сало. При виде такого богатства путники сразу повеселели.

– Глянь-ка, Митря, сало! – Глебка тихонько пихнул товарища, но, устыдившись своей жадности, тут же спрятал руки под столом.

– Выпейте с дороги. – Отец Федор поставил перед каждым по большой железной кружке. – Больше не дам: сомлеете. Но согреться маленько нужно…

– Благодарствуйте, святой отец…

– …И щей у меня для вас не осталось. Сам я редко варю. – Хозяин потер ладони и, подсев к столу, вытащил из миски соленый огурец. Пояснил: – С вами за компанию…

Выпив самогону, путники принялись за горячее – за картошку.

– Эх-ха, с маслицем!.. – Глебка с удовольствием облизал жир с ложки и, зажмурившись, повернулся к товарищу: – Сколько не ели-то!

– Ты, братка, сало пока не бери, – заметил Митряха. – Ярема проснется, пусть ему останется…

– Ясно дело! – воскликнул Глебка и со страхом покосился на печь: там, наверху, под косматым козьим тулупом тихо покоилось полумертвое тело.

– Ешьте досыта, – негромко отозвался батюшка, медленно пережевывая мокрый огурец. – Накормлю я вашего товарища.

Со двора донеслось позвякивание цепи и неприятный стук пустой алюминиевой миски. Это Капкан, одуревший от голода и мороза, выбрался на снег из своей грязной конуры. Звезды и луна не производили на него впечатления; потоптавшись на месте, он улегся возле своей миски, положив морду на толстые мокрые лапы.

Единственное, что по-настоящему сильно пугало собак, это здешняя тишина. К ней невозможно было привыкнуть. Это была какая-то мертвецкая, нехорошая тишина, от которой в ясные ночи звенело в ушах и перехватывало дыхание. Во все стороны от села ее охраняли черные лабиринты еловых лесов, холодных зимой и горьковато-душных летом. Последние отголоски далекого внешнего мира искажались в окрестных оврагах, и местным старожилам временами чудился сдавленный рев невиданного чудовища, рыскающего где-то по окраинам.

Стра-а-ашно.

В избе громко тикали старинные иностранные часы.

– Ой, хорошо-то как, батюшка! – разомлевший Митряха откинулся на лавке назад и спиной почувствовал струганные бревна стены.

Священник усмехнулся и, помолчав, спросил:

– Ты за старшого, что ли?

– Старшой, – согласился Митря. После сытного ужина и выпитого спирта ему захотелось поговорить: – Был среди нас дед Имелька. Тот до меня верховодил. Ох и умный был дедушка! Помнишь, братка?.. Хорошо с ним шли…

– Куда же вы идете-то?

Митряха покряхтел, поерзал, затем доверительно наклонился к хозяину и негромко, но очень серьезно заговорил:

– Ищем мы, батюшка, истинную землю. Нет у нее названия, но, рассказывают, многие бывали в тех чудесных краях. И ты небось слыхал… На севере эта земля.

Там настоящая, хорошая жисть. (Он не выговаривал "жизнь".) Все люди там добрые, ласковые. В той земле нет холода, нет голодухи… – Старшой утер скатертью губы и с достоинством добавил: – Нету зверя лютого.

– Бога вы оскорбили, вот и жизнь вам плохая! – недовольно перебил его отец Федор. – И как же вы в лесу по такому морозу ходите?..

Глебка глупо захихикал.

– Что ты, батюшка! Нормально!.. Вот перед Рождеством подморозило – хе-хе… Помнишь, Митря? Ох крепко! По-собачьи на луну завыли. Сильно по ногам мороз-то бьет… А сейчас еще ничего… терпеть можно.

– Паренька-то своего совсем ведь загубили.

– Ничо, – серьезно отозвался Митряха. – Он крепкий. Ему очень нужно с нами дойти…

– Так ведь не дойдет же!

– Отоспится… Дойдет.

Отец Федор посидел, потеребил бороду, подбирая нужные слова, но вместо этого неожиданно для самого себя спросил:

– Что же вас, только трое, паломников-то?

– Пятеро было. – Митряха положил почерневшие ладони на стол и с охотой объяснил: – Померли двое. В прошлом году дедушку Имельку проводили. А пятый… тот еще раньше отстал…

– Больной был, – вставил Глебка.

Священник тяжело поднялся со скамьи.

– Нехорошо это. В чужой земле не будет вам ни правды, ни счастья. Человеку нельзя без веры. Возвратитесь к Богу, тогда и узнаете хорошую жизнь. А холод и голод – это только испытания… Это пройдет.

Митря и Глебка сидели довольные и сытые; им не хотелось спорить с добрым хозяином. Тот говорил что-то еще, затем принес толстую заплесневелую книгу и долго читал по ней. "По житиям учит", – догадался Митряха.

Наконец священнику надоело.

– Поздно уже, – устало произнес он. – Ложитесь к Яреме, я одеяло дам…

Глебка охотно закивал в ответ, а старшой неожиданно объявил:

– Хозяин! Выпусти-ка меня на час, надо мне у вас осмотреться…

– Эва как ты с самогонки-то захмелел! – удивился батюшка. – Чего надумал!

– Серьезное дело, – Митря нахмурился. – Утром идти надо, а я дорог не видел…

– Ложись спать, бродяга! – замахал черными рукавами отец Федор. – Через два дня пойдете!.. Куда тебе, – еще не наморозился?!

– Ничо, – Митряха улыбнулся и погладил себя по животу. – Маленько отогрелся…

– И я с тобой, братка, – преданно заявил пьяненький Глебка, с шумом вылезая из-за стола.

Старшой замотал головой:

– Не пойдешь. Нет надобности.

Отец Федор, бормоча себе под нос, вышел за ним в сенцы.

– Постой-ка!

Гость остановился и с неохотой обернулся назад. В руке у священника было что-то тонкое и блестящее.

– Возьми! Хороший нож, твердый… Может пригодиться.

Митря с укором посмотрел на батюшку:

– Что же ты, свят-человек, на убийство меня соблазняешь…

– Бери, бери, – зашептал хозяин. – Не на человека, на зверя сгодится. Дурных людей-то у нас нет: места сильно глухие, а вот волки лютуют. В тяжелые зимы прямо под окнами шныряют. Не разбирается зверь, хватает всех подряд: курей, кошек… В прошлую зиму мельника нашего в балке разодрали. Если на тебя кинутся – не дури, кричи; мужики наши подсобят.

– Ладно, покричу. – Митряха хотел сунуть нож за кушак, но лезвие оказалось очень острым: могло порезать. – Не запирай калитку, я ненадолго.

Два лежащих на снегу пса повернули к нему свои морды. Лаять при хозяине им не хотелось. Митря поежился, беззлобно погрозил им тесаком и тихонько выскользнул за калитку. О. Федор высунул из-под тулупа руку и молча перекрестил ему путь.

Прямо перед Митряхой в чернильной морозной дымке лежало село. Окруженное балками и холодными хвойными лесами, оно выглядело слишком уж сиротливо. Отдельные домишки тесно жались друг к другу, словно надеясь согреться. Здесь же до кучи лепились сараи, овины, бани… Огороды и свинарники были вытеснены ими на задворки. Отдельные пашни спускались даже в овраги, где по утрам болталось дикое зверье. Коров и коз в оврагах не пасли: боялись. Их привязывали за заборами, возле жилья, а корм таскали из сада или из сараев.

Оглядевшись по сторонам, Митря спустился с пригорка, на котором стояла церковь, и нырнул в узкую, пропахшую дымом и конским навозом улочку. Мороз к полуночи не ослабел, но и не усилился. После сытного ужина старшому было хорошо на воздухе. Темные невысокие домики справа и слева придавали улочке своеобразный деревенский уют: в них было что-то мирное и патриархальное. Митряха шел не торопясь, с любопытством посматривая по сторонам и время от времени ненадолго останавливаясь возле запертых калиток. Нож, который он не выпускал из рук, мутно поблескивал в слабом свете луны. Всякая жизнь на селе затаилась до утра.

Так старшой добрел до балки. Остановившись, он перехватил зубами рукоять ножа и потуже перепоясал тулуп. Из-за стиснутых зубов вылетело легкое облачко пара и тотчас же растаяло в воздухе.

Со стороны леса послышался волчий вой. Стая шастала где-то в елках на той стороне оврага. Сначала завыл только один волк – вожак, – но минуту спустя к нему присоединились и другие. Митряха с интересом повернулся в их сторону, тщетно пытаясь разглядеть темные фигурки. Самих волков он не боялся: далеко, не побегут.

Теперь ему следовало обойти село с края, чтобы наметить подходящие с севера дороги. Бережно перехватив нож за лезвие, путник повернулся и не спеша заскрипел по снегу вдоль оврага. На этот раз избы стояли только с одной стороны и были видны с тыла, но Митряху они больше не интересовали: теперь он всматривался вдаль, в неровную кромку леса.

Возле одного из домов трусовато забрехала собака. Старшой отошел на дюжину шагов (чтобы она замолчала) и притаился возле чьей-то завалившейся изгороди. За забором, в темноте старого сада смутно виднелась полуразобранная поленница и прогнившие кроличьи клетки. Утренняя вьюга замела все следы вокруг дома и накатила огромные сугробы к завалинке и под деревья. Облокотившись на торчащий из снега столб, Митряха вспомнил давешний переход: столбы снега от земли до неба, бездорожье, ужас и отчаянье. Эта тихая ночь, с луной и тусклыми звездами была настоящим подарком для растрепанных путников.

Вернувшись на тропинку, старшой остановился, расставил ноги и задрал кверху голову.

Странные звуки послышались ему. Доносились они не то с неба, не то из леса, не то сами по себе рождались в его туманной голове. Однообразные, непонятные слова из какого-то птичьего языка свивались в плавную бесхитростную мелодию:

 
Тилли-тилли, ляу-ляу…
улли-улли, ау-ау…
 

Удивительные звуки заворожили старшого. О подобных галлюцинациях он не раз слышал от стариков, но ни один из них не мог точно истолковать их. Митря снял шапку и еще раз внимательно всмотрелся в угольные макушки далеких елок.

 
Тилли-тилли, ляу-ляу…
 

Звуки смолкли так же неожиданно, как и появились. Старшой постоял еще минут десять не двигаясь, но быстро начал замерзать. Где-то за спиной снова завыли волки.

Впереди от села расходились три санные дороги.

Только бы Ярема поправился! Куда пойдешь без Яремы…

Возвратившись в сторожку, Митряха разделся и, кряхтя, полез на печь. Ярема и Глебка давно спали. Батюшка выдал им огромное ватное одеяло, и они, свернувшись под ним как котята, безмятежно похрапывали. «У меня клопов не водится, – объяснил отец Федор. – Раньше, правда, бывали, но повымерзли. Брат меня научил – выхолаживать-то…»

Пристроившись с краю, Митря пихнул в бок Глебку:

– Слышь…

Глебка вздрогнул, повел носом, но не проснулся: крепко спал.

– Слышь, братка!..

Старшой легонько потряс товарища за плечо. Глебка наконец очухался.

– А?

– Как Ярема?

– Ничо. Пущай спит. К утру, может, поднимется… – Глебка поморщился от зевка и добавил: – Ложись и ты.

– Слышь! – Митря опять затряс плечо. – Я звуки слышал. От северной стороны…

– Мм?..

– Завтра рано выходим. Немного нам осталось.

– Ладно, Митря, спи.

Наутро поднялись с рассветом. Зябко поеживаясь, Митряха подошел к заледенелому окну и уселся на низкий дубовый табурет.

Его товарищи медленно сползли с печи и встали посреди избы, разминая затекшие суставы.

Священник хлопотал на кухне. Он словно и вовсе не спал: на нем была все та же ряса и плоский золоченый крест. Вид у него был строгий и нелепо торжественный.

Сели завтракать.

Ярема ел мало и все больше молчал. Митряха лениво жевал сало и пальцами рук разминал липкий хлебный мякиш. Хорошее настроение было у Глебки: он давно не ночевал в тепле под настоящим одеялом и сейчас был готов идти хоть на край света. Он с удовольствием полосовал ножом свинину, отрезал толстые ломтики и, посыпав их солью, отправлял в рот.

– Хорошее сало, батюшка. Здешнее?

– Здешнее, – отозвался священник. – Мирон под Рождество кабана зарубил. Второй дом с краю, возле дороги. Видели, наверное, – большой дом.

Глебка рассеянно кивнул и принялся за вчерашнюю картошку. С вечера ее осталось совсем мало, но Митря и Ярема к ней не притрагивались. Глебка доел ее сам.

– Выходить надо, – негромко сказал старшой.

Отец Федор украдкой покосился на него. Он ждал этих слов.

– Послушай меня, Митрий. Оставь Ярему, все равно не дойдет он. Пусть здесь поживет, подлечится.

Старшой скептически усмехнулся.

– Слышь, Ярема?..

Ярема очнулся от своих мыслей и испуганно посмотрел по сторонам. Батюшка объяснил ему:

– Не ходи с ними. Ослабел ты.

До путника дошел наконец смысл его слов, и он убежденно замотал головой.

– Нет. Вместе мы.

– Пропаде-ешь…

– Ничо! – Глебка утерся и поднялся из-за стола. – Дойдем. Митря говорит, недалеко уже.

Батюшка с раздражением посмотрел на старшого:

– С колокольни ты ее разглядел, свою землю?!

Митряха нахмурился.

– Выходить надо, милые… Загостились мы.

Священник проводил их до калитки. Цепные псы, чуя беду, тихонько скулили в своих будках. Путники немногословно поблагодарили отца Федора, попрощались и гуськом поплелись вниз, к селу.

На полдороги их окликнули.

– Старшой! Митрий!!!

Митряха обернулся. Рядом со сторожкой стоял священник и размахивал чем-то в воздухе.

Глебка пихнул старшого в бок.

– Сходи, сходи. Хозяин чего-то дать хочет…

…Когда путник возвратился к воротам, батюшка протянул ему вчерашний нож, аккуратно завернутый в старую газету.

– Возьми. Пусть у тебя останется…

– Батюшка…

– Брат у меня был, – перебил старшого священник. – Вместе жили в сторожке. В прошлом году тоже убежал – землю истинную искать. Если кости его найдете – похороните по-христиански. Прохором звали.

II

Три темные точки – три человека – отделились от щетинистых кустов и медленно поплыли в северном направлении. Там, на самом гребне заснеженного холма, не было другой растительности; солнце же, играя кристаллами льда, слепило глаза и мешало идти.

Путники шли уже более пяти часов. По дороге им попалась избушка лесничего – старенькая, вросшая в сугроб хатка, – там они отогрели ноги и выпили топленого молока. Впереди, за этим холмом путников ждали непроходимые заросли. Разговорчивый лесничий предупредил об этом Митряху: "Я только до четвертой версты хожу. Дальше не лезу: бурелом…"

Глебка и Ярема шли ходко, стараясь не отставать от старшого. Глебка выглядел слишком уж бодро: он шагал вторым, бормоча себе под нос что-то ритмическое – не то молитву, не то песню. Грустный Ярема изредка поглядывал на него из-под лохматой шапки, но шел молча, экономил силы. Неспокойно было только Митряхе: он знал, что им предстоит трудная ночь.

Путникам не раз уже приходилось ночевать среди деревьев. Костер выручал не всегда, и поэтому спать бывало опасно: во-первых, холод, а во-вторых, зверье. Приходилось всем становиться в круг и приплясывать – невеселое занятие в крещенские морозы.

В одну из таких жутких ночей помер дед Имелька.

…Спустившись с холма, путники свернули на узкую тропинку, уводящую в лес, – но не строго на север, а чуть к западу.

– Пойдем пока по ней. Нельзя нам к темноте напрямки шагать, – строго сказал Митря. Но, пройдя минут двадцать по лесу, старшой в растерянности остановился. Дальше тропа сворачивала точно на запад.

– Ой плохо, братки!.. – тихо пробормотал он, опустившись на корточки. – Нельзя нам идти.

Глебка суетливо огляделся.

– Почему? Хороший ведь снег-то, плотный.

– Нельзя, – упрямо покачал головой старшой. – Вечереет уже. Не выдержим ночь в лесу… Без еды все померзнем.

Глебка вдруг закудахтал, сбросил на снег рукавицы и торопливо вывернул из-за пазухи какой-то куль.

– Смотрите, хлеб у меня! Сейчас мы его разделим… Втроем-то не помрем! – Он пихнул локтем задремавшего Ярему: – «Русского» спляшем, а?!.

Завидя хлеб, старшой заметно оживился.

– Ну-ка!.. – Митря быстро закатал рукава и отщипнул немного от краюхи. – Ого, да это ситный! Лесовик, что ли, угостил?

– Ну.

Митряха заулыбался:

– То-то ты шел, как баба брюхатая… Ну что, Ярема, поделим хлебушек?.. – И видя, что все молчат, добавил: – Ничо, братки, на этих днях уже дойдем!

Разделив хлеб, путники распихали его по карманам и по команде старшого не спеша сошли с дороги. Сугробы, вопреки опасениям Митряхи, оказались небольшими: в ельник снега наметало меньше, чем на просеки. Но среди елок таилась другая опасность – непроглядная тьма.

Старшой никогда не сомневался в направлении пути. Спутники верили в его чутье и мужественно продирались между корявых сучковатых стволов, поминутно натыкаясь на ветки и друг на друга.

Глебке очень хотелось развеселить Ярему.

– Ты че все спишь-то? На печи не доспал?..

– Не, – Ярема попытался улыбнуться и протянул руку к товарищу. – Это я о своем думаю…

Митряха обернулся.

– Ты веселее смотри, братка. Не думай о горести. Эвон – земля-то наша! Скоро все там будем.

Ярема весело закивал и, подойдя ближе, ухватил Глебку за плечо костлявыми пальцами. Митря добавил, словно нехотя:

– Только места здесь шибко глухие. Нет жильцов. Может, лесовика последнего и видели.

Некоторое время продирались в молчании. Наконец Глебка не выдержал:

– А у батюшки, значит, брат был?

– Говорит, был, – не оборачиваясь, бросил старшой.

– Тоже небось святенький, брат-то?

– Небось конечно… – Митря помолчал немного и добавил: – Батюшка говорит, вы кланяйтесь ему от меня… скажите – привет отец Федор передает.

– Скажем конечно, – охотно закивал Глебка и, освободившись от Яреминой руки, подбежал к старшому. – Трудно ему небось идти было… Плохо в лесу одному!

Митря остановился.

– Братки, не устали? Может, остановимся?.. Лапнику надерем, с ножом-то!.. Глебка?

Глебка убежденно махнул рукой.

– Топать надо! Теплее всего. Только тихо пойдем, небыстро. К утру – ого! – отмахаем… Хлебушком вот закусим.

– Слышишь, Ярема?

– Слышу…

– Ноги-то как? Болят?..

– Ноги ничего…

– Ну, идем. – И старшой важной поступью двинулся в морозную темноту.

…Через час или два Митряха неожиданно остановился и быстро посмотрел назад. В темноте на снегу одиноко маячили две черные фигуры.

– Ярема! – вдруг властно крикнул старшой.

Дальняя фигура молчала.

– Ярема!! Живой?!

– Ну…

– Ко мне!!! Быстро!

– Иду…

И в этот момент закричал Глебка. Ткнув рукавицей в сторону Яремы, он издал такой пронзительный вопль, что у Митряхи разом подкосились коленки.

– Старшо-ой!!! Смотри-ко, помер братко-то!! По-омер!!!

Застыв на месте, Митряха увидел, как черное пятно, еще недавно бывшее Яремой, начало расплываться, растворяться во тьме – и исчезло совсем, без следа.

Никого не было вокруг них.

Старшой стянул с головы шапку. Помолчали.

– Голос-то! Голос-то у него чужой был… Не понял я сразу… И-ехх!.. В пути братку-то забыли!..

– Вечное Царствие…

Митряха уселся на снег и глубоко задумался.

Сколько он так просидел, сказать трудно. Глебка стоял-стоял на месте, не вытерпел – и бесшумно скрылся за деревьями. Митряха этого не заметил. Впрочем, вернулся он довольно скоро – принесся на всех парах и давай толкать старшого:

– Митря! Братка! Вставай! Там – дорога!.. Вставай!!

– Что? – Старшой медленно поднялся на ноги и диковато посмотрел на товарища: – Какая дорога? Слушай, Глебка… Я думаю: может, уж не идти нам дальше? Трое уже померли. Не могу я больше верховодить. Не выдюжил!

С Глебкиной головы свалилась шапка.

– Да что ты, Митряха?!! Да как же?! – От обиды на глазах заблестели слезы. – Куда ж нам теперь?! Не можем мы не идти…

– Не знаю. Двое нас, живых-то… Не поводырь я тебе больше! – И, помолчав, категорично заявил: – Теперь сам решай, куда поворачивать.

Глебка прислонился к старой осине и беззвучно зарыдал. Ноги его моментально подогнулись, и он со стоном завалился в снег.

Митряха не выдержал:

– Ладно, братка! Ты про дорогу-то лучше скажи. Где она?

– Там, да-альше, – Глебка шмыгнул носом и медленно поднялся со снега. – Пойдем, Митря! Это же наша дорога… Знаешь, я ведь этой ночью тоже голоса слышал… Совсем близко, как будто из-за дерева. Благовесть-то какая… а? Стоящее дело!

И в этот момент Митряха в ужасе замер. Что-то тихо хрустнуло в кустах, а затем еще несколько раз – чуть подальше.

Приехали!!!

Этого путники никак не ожидали. Волки подошли совершенно бесшумно. Ступая по своим тайным тропам, они научились подкрадываться к жертвам на очень короткие расстояния, не привлекая к себе ни малейшего внимания. Этому учит голод. Голод и естественный отбор.

Волков было немного – пять или шесть, – но обессиленные путники перепугались всерьез. Вожак стаи, огромный косматый зверюга, с глухим рыком шел на Глебку; остальные вышли из кустов и выжидающе замерли среди деревьев.

– Ух, Митря! Волчище-то… – Глебка ошалело попятился назад.

Митряха не растерялся; выхватив завернутый в газету нож, он закричал и кинулся на выручку товарищу. Раздалось сдавленное урчание, и вожак рывком бросился на человека.

Старшой целился в темя. В последний момент нож скользнул по черепу и, срезав лоскут кожи, вышел возле уха хищника. Кровь брызнула на снег. Митряха снова замахнулся, и следующий удар пришелся в морду. Вожак завыл.

В тот же миг второй волк прыгнул на спину Глебке. Тот рванулся, сбросил зверя, но зверь успел вцепиться зубами в тулуп.

– Глебка!!! Лупи их, братка!!

Волки быстро сжимали кольцо. Вожак, мотая окровавленной головой, отскочил в сторону и завертелся на месте, пытаясь унять острую боль. Старшой схватил с земли палку и швырнул ее товарищу.

– Держись!

Оголодавшие звери перли отовсюду. Путники отбивались чем могли: палками, ногами, кулаками, ножом. Больше всего, конечно, помог нож. Под его ударами волчья шкура превращалась в лохмотья, а снег чернел от кровавых брызг…

Через четверть часа резня закончилась. Двое волков остались лежать со вспоротыми животами. Остальные, лишившись нахального вожака, поспешили убраться восвояси. Митряха с удовлетворением осмотрелся по сторонам и произнес:

– Эх-ма!.. Наделали делов! Да-а-а…

…Уже начинало светать, и впереди между редких елок показалась широкая просека, – по всей вероятности, дорога. Митряха зашагал к дороге.

"Правильно волки напали. Они возле тракта стерегли. Понимают, стервы, где засады устраивать".

Дорога была хоть и широкая, но совершенно безлюдная. Во всяком случае, на ней не сохранилось никаких следов – ни конных, ни санных. Митряха кое-как выбрался с обочины на проезжую часть и остановился подождать Глебку.

В рассветных сумерках на тракте было неуютно. Сильно кровил прокушенный палец, и ужасно хотелось пить. Старшой не был полностью уверен в этой дороге: конец ее терялся где-то в снежном тумане.

– Глебка, чего ты там?! Выходи же!..

Из придорожных кустов выкатилась темная фигура и грузно заковыляла к дороге. Митряха подпоясал кушак, высморкался и стал ждать.

Обман раскрылся только тогда, когда фигура вышла на обочину: Глебка съежился, замутился, и черное облачко, грязное как сажа, медленно заструилось по нетронутой снежной глади.