Текст книги "Трещина во времени"
Автор книги: Мадлен Л'Энгль
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 10 страниц)
Ее голос прерывался от счастливых рыданий:
– Ох, папа! Ох, папочка!
– Мэг! – воскликнул он с радостным изумлением. – Мэг, что ты здесь делаешь? А где ваша мама? И мальчики?
Она оглянулась назад, за границы колонны: вот же он, Чарльз Уоллес, стоит в камере, и чуждое выражение исказило его лицо. Она снова обернулась к отцу. Нет, у них не было времени на восторги и объятия.
– Нам надо вернуться за Чарльзом Уоллесом, – напряженно промолвила Мэг. – Немедленно!
Ее отец как-то странно ощупывал ее лицо, и прикосновения его сильных ласковых пальцев зародили страшную догадку: она видит его, видит Чарльза в камере и Кельвина в коридоре, но папа не видит ни ее, ни мальчиков! Чувствуя, как душа проваливается в пятки, Мэг едва совладала с приступом паники, но все же заставила себя посмотреть отцу в глаза. Нет, они оставались такими же яркими и живыми, как прежде! Она помахала рукой у него перед лицом – никакой реакции.
– Папа! – позвала она. – Папа! Ты меня не видишь?
– Нет, Мэг, – он снова обнял ее и прижал к себе.
– Но я-то вижу тебя, папа… – и тут ее осенило. Едва Мэг опустила очки миссис Кто и глянула поверх них, то очутилась в совершенно непроглядной тьме. Решительным жестом девочка сорвала очки с себя и вложила в руки отцу: – Вот!
– Милая, – он осторожно держал очки в пальцах, – вряд ли от твоих очков будет польза!
– Но это же очки миссис Кто! Это не мои! – выпалила Мэг, как будто эти слова что-то могли объяснить ее папе. – Папочка, попробуй их надеть, очень тебя прошу! – затаив дыхание, ничего не способная разглядеть, она вслушивалась в каждое его движение. – Ну что, теперь ты видишь, папа?
– Да, – ответил он. – Да. Теперь вижу, что стена прозрачная! Как оригинально! Я почти вижу, как в ней движутся атомы! – его голос зазвенел прежней, такой знакомой Мэг радостью познания и открытий. Вернувшись из лаборатории после особенно удачного дня, отец как раз таким тоном делился с женой своими достижениями. И тут Мэг услышала: – Чарльз! Чарльз Уоллес! – и сразу следом: – Мэг, что такое с ним приключилось?! Он заболел? Это ведь наш Чарльз, я не ошибся?
– Папа, его забрал Предмет, – торопливо объяснила она. – Он подчинился Предмету! Папа, нам надо его спасти!
Мистер Мурри надолго умолк. Мэг физически чувствовала те мысли, что мелькают у него одна за одной, хотя он нарочно не стал рассуждать вслух при дочери. Наконец он сказал:
– Мэг, я здесь пленник. Меня держат уже…
– Папа, плевать на стены! Ты можешь пройти сквозь них! Я же прошла в колонну, чтобы попасть к тебе! Это все очки миссис Кто!
Мистер Мурри не стал тратить время на расспросы о миссис Кто. Он тут же провел эксперимент, пощупав руками стенку колонны.
– Я бы так не сказал, она вполне твердая на вид.
– Но я же прошла сквозь нее! – настаивала Мэг. – Иначе как бы я здесь оказалась? Может быть, эти очки помогут тебе перераспределить атомы? Попробуй, папа!
И снова она затаилась в ожидании, а вскоре почувствовала, что осталась в колонне одна. Мэг раскинула руки, но они натолкнулись на гладкие твердые стены, обступившие ее со всех сторон! Одна-одинешенька в этой вечной тьме и молчании! На девочку снова нахлынула паника, но откуда-то издалека раздался папин голос:
– Мэг, я возвращаюсь за тобой!
В темноте чувства Мэг обострились настолько, что она ощутила движение атомов, пропускающих его обратно в колонну. В том доме, который им предоставили на мысе Канаверал, была такая смешная занавеска между гостиной и кухней из нанизанных на ниточки бусин. Она казалась сплошной, но через нее можно было спокойно пройти. Мэг долго не могла отучиться зажмуриваться всякий раз, проходя сквозь занавеску, но когда сумела подавить страх, с большим удовольствием проскакивала через нее бегом – только бусины шелестели, смыкаясь за спиной.
– Мэг, обними меня за шею, – приказал отец, – и держись что есть сил. Зажмурься и ничего не бойся! – мистер Мурри взял дочку на руки, а она обхватила его ногами за пояс и приникла к груди. Когда Мэг проходила через колонну, в очках миссис Кто, то едва успела почувствовать неприятный холод и тесноту. Но теперь, без очков, к ней подступила та липкая, вязкая Тьма, которую они видели еще раньше, в космосе вокруг Камазоца. Чем бы ни являлось это Темное Нечто, захватившее Камазоц, оно несомненно проникло из космоса и на саму планету. Мэг даже на какой-то миг испугалась, что эти липкие щупальца вырвут ее из папиных рук. Но папа лишь сильнее прижал девочку к себе, и она чуть не задушила его, стиснув шею, но не поддалась панике. Она не сомневалась, что папа любит ее, и если уж он не сумеет вынести ее из колонны, то вернется и останется с ней. И ей ничего не грозит, когда папа держит ее на руках.
И вот они оказались снаружи. Теперь в центре камеры светилась холодная, но совершенно пустая колонна.
Мэг беспомощно замигала, едва различая расплывчатые фигуры папы и Чарльза, и не сразу догадалась, в чем дело. Ну конечно, ее очки остались в кармане! Но вот очки надеты, и мир стал достаточно четким для ее близоруких глаз.
– Предмет очень сердится! – повторял Чарльз, раздраженно притопывая ножкой. – Предмет очень сердится!
Мистер Мурри поставил на пол Мэг и опустился на колени перед младшим сыном.
– Чарльз, – ласково окликнул он. – Чарльз Уоллес!
– Чего тебе надо?
– Я же твой папа, Чарльз! Посмотри на меня!
Мутные голубые глаза кое-как сфокусировались в одной точке.
– Привет, пап, – прозвучал равнодушный голосок.
– Это не наш Чарльз! – вскричала Мэг. – Ох, папочка, Чарльз Уоллес совсем не такой! Его забрал Предмет!
– Да, – устало кивнул мистер Мурри. – Понятно, – но он все же открыл объятия и сказал: – Чарльз. Иди ко мне.
Мэг с облегчением подумала, что папа все исправит. Вот сейчас Чарльз очнется, и все кончится.
Но Чарльз оставался совершенно равнодушным к распростертым перед ним рукам. Он так и застыл перед отцом, отведя взгляд в сторону.
– Посмотри на меня! – настойчиво произнес мистер Мурри.
– Нет.
– Тебе следует говорить мне «Нет, папа» или «Нет, сэр»! – в голосе мистера Мурри зазвучала непривычная строгость.
– Да брось, папуля, – прозвучал в ответ холодный голос Чарльза Уоллеса. Того Чарльза Уоллеса, который когда-то, до Камазоца, мог поразить или разозлить своими странностями и необычностью, но никогда, ни за что не позволял себе грубость. – Здесь рулят другие!
Мэг наконец заметила, что Кельвин все еще делает попытки пробиться сквозь стену, и крикнула:
– Кельвин!
– Он тебя не услышит, – Чарльз показал Кельвину язык и щелкнул по стеклу напротив его носа.
– Кто такой Кельвин? – спросил мистер Мурри.
– Он… – начала Мэг, но Чарльз Уоллес грубо оборвал ее:
– Попридержи свои объяснения. А сейчас пора.
– Что пора?
– Явиться перед Предметом.
– Нет, – возразил мистер Мурри. – Ты не заберешь туда Мэг!
– Еще как заберу!
– Нет, ты не сможешь! Ты все еще мой сын, Чарльз, и придется тебе выполнять мои приказы.
– Да какой же это Чарльз! – взорвалась Мэг. Папа что, совсем ничего не понимает? – Папа, наш Чарльз не имеет с ним ничего общего! Ты что, не видишь?
– Он всего лишь малыш, которого я покинул, – виновато произнес мистер Мурри.
– Папа, это Предмет говорит с нами через Чарльза! Предмет, а не Чарльз! Он… он околдован!
– Вот, опять ударилась в сказки, – заметил Чарльз.
– Ты-то знаешь, что такое Предмет, папа? – спросила Мэг.
– Да.
– И ты его видел?
– Да, – и снова его голос стал глухим и виноватым. – Да. Я видел, – он обернулся к Чарльзу. – Ты же знаешь, что она не сможет удержаться.
– Совершенно точно, – кивнул Чарльз.
– Папа, ну что ты говоришь с ним так, будто это настоящий Чарльз! Да спроси хоть Кельвина! Он все тебе объяснит!
– Хватит болтать, – оборвал ее Чарльз Уоллес. – Пойдемте, – он небрежно взмахнул рукой и вышел из камеры. Мэг и мистеру Мурри ничего не оставалось, как выйти следом.
Оказавшись в коридоре, Мэг дернула отца за рукав:
– Кельвин, вот мой папа!
Мальчик резко повернулся к ним. Его лицо стало белее мела, так что веснушки и рыжие волосы буквально светились золотом.
– Успеете еще познакомиться! – вмешался Чарльз Уоллес. Предмет терпеть не может, когда к нему опаздывают! – и он пошел по коридору, с каждым шагом двигаясь все более неуклюже. Остальные поспешили за ним.
– Твой папа знает о наших миссис? – спросил Кельвин.
– Я ничего не успела рассказать. Все слишком ужасно, – от досады внутренности у Мэг стянуло в тугой узел. Она слишком была уверена, что достаточно ей найти отца и все неприятности кончатся. Уж он-то сумеет навести порядок! И главное снимет с дочери тяжесть ответственности. Ей больше не придется все решать самой.
Но вместо столь желанного и ожидаемого ею счастливого конца они попали из одной передряги в другую, еще более опасную.
– Он не понимает, что случилось с Чарльзом, – с тоской прошептала девочка, сверля глазами спину отца, который старался не отстать от мальчика.
– Куда мы так спешим? – спросил Кельвин.
– К Предмету. Кельвин, я не хочу туда! Я больше не могу! – она остановилась, но перед ними Чарльз продолжал двигаться вперед какой-то неуклюжей дерганой походкой.
– Но мы не можем бросить Чарльза, – возразил Кельвин. – Они рассердятся.
– Кто они?
– Миссис Что-такое и компания.
– Да ведь они нас подставили! Они зашвырнули нас в это жуткое место и бросили на произвол судьбы!
– Что ж, бросай все и сдайся, если тебе так легче, – не скрывая удивления, ответил Кельвин. – А я буду держаться с Чарльзом, – и он бегом припустил вдогонку за Чарльзом Уоллесом и мистером Мурри.
– Да разве я предлагала… – но Мэг поняла, что ее все равно никто не слушает, и затопала следом.
Не успели они поравняться с Чарльзом Уоллесом, как он остановился и взмахнул рукой, и, пожалуйста, перед ними снова открылся лифт, светившийся мертвенным желтым светом. Почувствовав, с какой скоростью кабина ухнула вниз, Мэг с трудом сдержала тошноту. Они молчали, когда спуск прекратился, молчали, когда Чарльз Уоллес провел их по бесконечным коридорам и наружу, на улицу. Наконец здание ЦЕНТРАЛЬНОГО Мыслительного Центра осталось у них за спиной, нависая мрачной громадой.
Мэг как заведенная повторяла про себя, обращаясь к отцу: «Сделай хоть что-нибудь! Сделай хоть что-нибудь! Помоги! Спаси нас!»
Они свернули за угол и в конце улицы увидели необычное строение, похожее на собор. Его стены в форме купола как будто пронизывало какое-то потустороннее фиолетовое пламя. Оно не было ни горячим, ни холодным, но, словно живое, потянулось в их сторону и прикоснулось к каждому. И Мэг с первой минуты поняла: это и есть то место, где им предстоит встреча с Предметом.
Они продолжали идти по улице, лишь немного замедлив шаг, неизбежно приближаясь к фиолетовому пламени. А оно охватывало их все увереннее, оно поглотило их, и в какой-то неуловимый момент оказалось, что они уже внутри.
Первое, что почувствовала Мэг, была ритмичная пульсация. Что-то равномерно билось не только вокруг нее, но и внутри нее: как будто ритм работы ее сердца и легких больше не был ее собственным, но навязывался внешней силой. На память пришли занятия по первой помощи в лагере скаутов, когда их учили делать искусственное дыхание. Тогда их вожатая, отличавшаяся необычайной физической мощью, демонстрировала свое умение на Мэг, силком выталкивая из девочки отработанный воздух и впуская свежий: ВДОХ-ВЫДОХ, ВДОХ-ВЫДОХ повторялся с нажатием ее сильных, грубых рук.
Мэг задохнулась, безуспешно попытавшись восстановить свой собственный, привычный ритм дыхания: пульсация извне продолжалась, ни разу не сбившись с такта. На миг она окаменела, не в состоянии ни двинуться с места, ни посмотреть, что происходит с остальными. Ей хватало сил лишь на то, чтобы устоять на ногах, преодолевая искусственный ритм, навязанный ее сердцу и легким. Перед глазами все затянуло красной пеленой.
Но вот зрение восстановилось, и она смогла дышать нормально, а не судорожно разевать рот, как выброшенная на берег рыба, и даже осмелилась оглядеть огромный круглый зал под высоким куполом. Он был совершенно пуст, за исключением этого жуткого биения, ощущавшегося буквально как физическая величина, и круглого помоста в центре зала. На этом помосте лежало… Что? Мэг не могла сказать, хотя была совершенно уверена, именно от этой штуки исходит навязываемый ей ритм. Она робко подошла поближе. Где-то в глубине оцепеневшего мозга билась мысль, что теперь она пережила свой страх. Чарльз Уоллес все равно перестал быть Чарльзом Уоллесом. Папу они нашли, но он ничем им не помог. Хуже того: положение усугубилось, а ее обожаемый папочка, истощенный, бледный и заросший, вообще вряд ли был способен что-то предпринять. И теперь уже не важно, что будет дальше, потому что хуже некуда. Или это не так?
Черт побери, неужели может быть еще хуже?
По мере того как Мэг приближалась к помосту, ей все лучше становилось видно, что за Предмет там лежит.
Предмет оказался мозгом.
Мозгом, лишенным тела. Какой-то мозг-переросток, увеличенный ровно настолько, чтобы выглядеть максимально тошнотворно. Живой мозг. Мозг, который пульсировал и содрогался, давил на рассудок и отдавал приказы. Неудивительно, что ему не придумано название: просто Предмет. Мэг никогда еще не видела чего-то более отвратительного. Такую дрянь она не смогла бы ни придумать нарочно, ни представить даже в самых жутких кошмарах.
Но точно так же, как минуту назад она осознала, что переросла свой страх, теперь стало ясно, что она переросла и слезы.
Она с тревогой оглянулась на Чарльза Уоллеса, неподвижно замершего перед Предметом с отвисшей челюстью. Мутные голубые глаза медленно вращались в разные стороны.
О да, все могло стать и стало гораздо, гораздо хуже! От одного вида этих вращающихся глаз на круглой детской мордашке Чарльза Уоллеса Мэг обмерла от страха.
Тут ее внимание привлек папа. Он тоже стоял перед настилом в очках миссис Кто (интересно, он хоть помнит, что они все еще у него на носу?) и кричал Кельвину:
– Не сдавайся!
– Не сдамся! Помогите Мэг! – крикнул в ответ Кельвин.
Странно: в зале царила мертвая тишина, и все же Мэг сразу стало ясно, что здесь только так и можно: кричать что было сил. Потому что куда ни повернись, куда ни глянь – повсюду был один этот ритм, и по мере того как он все упорнее контролировал сокращения и расслабления ее сердечной сумки, вдохи и выдохи ее легких, кровавая пелена перед глазами делалась все гуще и гуще. Мэг испугалась, что вот-вот грохнется в обморок, а тогда пиши пропало, она мигом окажется полностью во власти Предмета.
Что там сказала миссис Что-такое? «Тебе, Мэг, я дарю твои слабости»?
Так, какие у нее слабости? Вспыльчивость, нетерпеливость, упрямство. Да, это благодаря своим слабостям она до сих пор остается сама собой.
Сделав невероятное усилие, девочка попыталась дышать самостоятельно, не подчиняясь ритму Предмета. Однако Предмет был слишком могущественен. Всякий раз, стоило ей сделать вдох, грудь стискивало стальным обручем.
Тут она вспомнила, как они разговаривали с человеком с красными глазами. Он пытался ввести их в транс с помощью таблицы умножения, но Чарльз Уоллес разрушил наваждение, выкрикивая детские дразнилки, а Кельвин стал читать наизусть Геттисбергскую речь.
– Любит наш Питер тыкву поесть, а еще у Питера женушка есть… – закричала она.
Это оказалось плохой идеей. Оказалось, что ритм детских стишков слишком легко подстраивается под ритм Предмета.
Геттисбергскую речь она не знала. Как там начинается Декларация независимости? Ведь она учила ее прошлой зимой, и не потому, что задавали в школе, но просто потому, что ей понравились эти слова.
– «…наши отцы образовали на этом континенте новую нацию, зачатую в свободе и верящую в то, что все люди рождены равными!»
С каждым новым словом она ощущала, как ее мозг освобождается от наваждения, в то время как Предмет давит все сильнее, стараясь подчинить его себе. До нее не сразу дошло, что говорит Чарльз Уоллес – или это Предмет говорит через него.
– Но ведь именно этого мы и добились на Камазоце! Всеобщее равенство. Все люди у нас совершенно одинаковые.
На миг она смешалась от неожиданности. И тут Мэг осенило:
– Нет! – победоносно вскричала она. – Одинаковые и равные – вовсе не одно и то же!
– Молодчина, Мэг! – выкрикнул папа.
Зато Чарльз Уоллес бубнил и бубнил свое, как ни в чем не бывало:
– На Камазоце установлено всеобщее равенство. На Камазоце все похожи друг на друга, и никто ни от кого не отличается, – но Мэг так и не услышала ни ответа, ни возражений ее доводу и постаралась подольше удержать в себе это ощущение победы.
Одинаковые и равные – вовсе не одно и то же!
На мгновение ей удалось избавиться от власти Предмета!
Но как?
Она отдавала себе отчет в том, что ее жалкие детские мозги не в состоянии тягаться с этой разросшейся бестелесной пульсирующей, колышащейся и содрогающейся массой на платформе. Ее передергивало от страха и брезгливости всякий раз, стоило взгляду упасть на Предмет. В школьном кабинете биологии в лаборантской комнате стояла банка с формалином, в которой хранился человеческий мозг. Его изучали ребята из старших классов, собиравшиеся поступать в медицинский колледж. Мэг всегда считала, что никогда не заставит себя заниматься чем-то подобным. Но сейчас готова была пожалеть о том, что под рукой нет скальпеля – с такой яростью она бы вонзила его в Предмет, чтобы кромсать и кромсать на мелкие кусочки и кору, и мозжечок!
В голове зазвучали слова – на этот раз Предмет обращался к ней напрямую, а не через Чарльза:
– Неужели ты не понимаешь, что уничтожив меня, уничтожишь своего младшего брата?
Могло ли это быть правдой? Что если мозг-переросток будет искромсан и убит, с ним заодно погибнут все обитатели Камазоца, чьи мозги оказались под властью Предмета? Не только Чарльз Уоллес, но и человек с красными глазами, и человек, обучавший детей во втором классе, и дети, стучавшие по мячу и прыгавшие через скакалку, и их матери, и все мужчины и женщины, постоянно входившие и выходившие из серых зданий? Неужели теперь ее жизнь полностью зависит от этого Предмета? Неужели они лишены всякой надежды на спасение?
Едва она ослабила контроль над мыслями, как огромный мозг снова проник к ней в разум, а взгляд затянула кровавая пелена.
Она еле-еле расслышала папин голос, хотя мистер Мурри кричал во всю силу своих легких:
– Мэг, Периодическая таблица Менделеева! Вспомни ее!
Перед глазами возникла картина: зимний вечер, они с папой сидят у горящего камина и разговаривают.
– Водород. Гелий, – машинально начала она. Химические элементы надо расположить по порядку нарастания их атомной массы. Какой будет следующим? Она знала это. Да, знала! – Литий, бериллий, бор, углерод, азот, кислород, фтор, – отвернувшись от Предмета, она выкрикивала слова в сторону, где стоял папа. – Неон. Натрий. Калий. Магний. Алюминий. Кремний. Фосфор.
– Не пойдет, снова слишком простой ритм! – закричал папа. – Квадратный корень из пяти?
На миг ей все же удалось сосредоточиться. Рули своими мозгами сама, Мэг! Не позволяй рулить этому Предмету! И она победоносно выкрикнула:
– Квадратный корень из пяти равен 2,236, потому что если 2,236 умножить на 2,236, получится пять!
– Квадратный корень из семи?
– Квадратный корень из семи… – она запнулась. Мысли утекали и разбегались. Их всасывал в себя Предмет, и Мэг не в состоянии была больше сосредоточиться, даже на числах. Еще немного – и ее тоже вберет в себя Предмет, вернее она станет частью Предмета.
– Тессер, сэр! – сквозь волны алой тьмы едва различила она голос Кельвина. – Тессер!
Если перемещение через тессер с миссис Что-такое, миссис Кто и миссис Которой было всего лишь странным, но совершенно не пугающим Мэг ощущением, то с папой все обстояло совершенно по-иному. В конце концов, миссис Которая успела накопить богатый опыт, тогда как мистер Мурри вообще ничего толком об этом не знал! Мэг показалось, что жестокий вихрь подхватил ее и раздробил на мельчайшие частицы. Ей сделалось ужасно больно, так больно, что она потеряла сознание, провалившись в полную тьму.
Глава 10 Абсолютный ноль
Первым ощущением, пришедшим с вернувшимся сознанием, был холод. Затем звук. Да, она слышала голоса, достигавшие ее так, словно им приходилось преодолевать арктическую пустыню. Постепенно голоса сделались настолько отчетливыми, что Мэг узнала папу и Кельвина. Но она не слышала Чарльза Уоллеса. Она попыталась открыть глаза, но веки даже не шелохнулись. Мэг захотела сесть, но так и не двинулась с места. Тогда девочка попыталась сделать хоть какое-то движение: повернуться, поднять руку или ногу. Никакого проку. Хотя Мэг явно имела тело, владеть им она могла не больше, чем глыбой мрамора.
Снова пришел голос Кельвина:
– У нее сердце еле бьется.
– Но все же оно бьется, – возразил папа. – Значит, она жива.
– Едва-едва.
– Но сначала мы даже сердце не могли расслышать! И готовы были принять ее за мертвую!
– Да.
– А потом почувствовали, как сердце стало сокращаться, хотя слабо и очень редко. Но постепенно оно набирает силу. Значит, надо набраться терпения и ждать, – папин голос почему-то неприятно резал уши, как будто каждое слово было маленькой острой льдинкой.
– Да, – согласился Кельвин. – Вы правы, сэр.
Будь ее воля, Мэг сейчас закричала бы на них:
«Вы что, не видите, что я живая? Я очень даже живая, только почему-то превратилась в камень!»
Но голос отказывался ей служить, как и все остальное тело.
И снова она услышала голос Кельвина:
– Как бы то ни было, вам удалось вырвать ее у Предмета. Вы вырвали нас всех в последний момент. Мы больше не могли бы удержаться против него. Предмет оказался слишком жестоким и сильным, и… Но как вы вообще не поддались ему, сэр? Как вы сумели продержаться так долго?
– Потому что Предмет совершенно отвык от сопротивления, – ответил папа. – Только поэтому он не поглотил меня в первую же минуту. На протяжении долгих тысячелетий противостоять Предмету не отваживался ни один разум. Наверное, отвечающие за эту работу участки его коры ослабели и отмерли за ненадобностью. Но если бы вы не пришли за мной именно в тот момент, когда пришли, не знаю, как долго я еще смог бы сопротивляться. Я был уже на грани поражения.
– Да что вы, сэр… – запротестовал Кельвин, но папа его перебил:
– Вот именно! В тот момент я уже стремился только обрести покой, а уж Предмет мог предложить мне самый полный покой. И ему почти удалось убедить меня в том, что сопротивление не только бессмысленно, но и вредно, что по большому счету Предмет прав во всем, а все, во что я верил до сих пор, не более чем иллюзия, сон ненормального. Но тут вы с Мэг вломились в мое узилище, разбили наваждение, и я снова обрел веру и надежду.
– Сэр, но зачем вы вообще явились на Камазоц? – спросил Кельвин. – У вас была какая-то определенная цель?
– На Камазоц я попал по чистой случайности, – папа Мэг горько рассмеялся. – Я не собирался вообще покидать нашу Солнечную систему! И я направлялся на Марс. Тессеринг оказался гораздо более сложным процессом, чем мы могли себе представить.
– Сэр, а как Предмету удалось так легко завладеть Чарльзом Уоллесом, прежде чем он взялся за Мэг и меня? – снова спросил Кельвин.
– Из того, что ты мне рассказал, можно предположить, что Чарльз Уоллес сам подставился, решив добровольно соединиться с Предметом, чтобы потом вернуться. Он слишком верил в свои собственные силы… Но послушай! Кажется, сердце стало биться сильнее!
Его слова больше не резали уши, как ледяные лезвия. Или это не его слова были льдинками, а ее уши? Почему она до сих пор слышит только папу и Кельвина? Почему молчит Чарльз Уоллес?
Тишина. Томительная тишина. И голос Кельвина:
– Неужели мы ничего не можем сделать? Позвать кого-то на помощь? А сидим, ждем, теряем время…
– Мы же не можем оставить ее одну, – возразил папа. – И нам обязательно надо быть вместе. А насчет времени можно не тревожиться.
– То есть как не тревожиться? – удивился Кельвин. – Это все потому, что мы слишком быстро попали на Камазоц, Чарльз Уоллес поспешил встретиться с Предметом, и нас поймали?
– Может быть. Я не уверен. Я сам пока слишком мало знаю. Но несомненно одно: на Камазоце время идет по-другому. Наше время, хотя и неправильное, по крайней мере, движется только в одном направлении: вперед. И его даже нельзя назвать полностью одномерным, потому что оно не может двигаться вперед или назад по одной линии: только вперед, – но оно хотя бы сохраняет это направление неизменным. А вот на Камазоце время, судя по всему, способно поворачивать в обратную сторону относительно самого себя. Поэтому я не могу сказать уверенно, длилось ли мое заключение в той колонне несколько веков или несколько минут, – на какое-то время снова повисла тишина. А потом папа сказал: – Кажется, у нее появился пульс на запястье.
Мэг совершенно не чувствовала его прикосновения на своей руке. Собственно говоря, она и руку-то не чувствовала. Тело все еще сохраняло каменную неподвижность, и хотя мысли уже начали тяжело ворочаться, ни одна из попыток издать хоть какой-то звук или вообще подать признак жизни не увенчалась успехом.
Тем временем беседа двух голосов продолжалась. Кельвин:
– Сэр, а как насчет вашего проекта? Вы одни двигались в этом направлении?
– Нет, конечно, – отвечал папа. – Только в Штатах мне известно как минимум шесть лабораторий, и, может, это еще не все. И уж наверняка не только наша страна вела исследования в той области. Идея-то сама по себе не новая. Но мы предпринимали все возможное, чтобы за границу не просочились сведения о том, чего нам удалось добиться на практике.
– А на Камазоц вы попали один? Или с вами был еще кто-то?
– Конечно, один. Понимаешь, Кельвин, в таком вопросе нельзя было полагаться на опыты с обезьянами или собаками. А с другой стороны, никто не мог предсказать, как это сработает и не будет ли побочного эффекта в виде полного распада физического тела. Играть с пространством и временем – очень опасное занятие.
– Но почему именно вы, сэр?
– Я не был первым. Мы тянули жребий, и мне выпал второй номер.
– А что произошло с первым человеком?
– Мы не смогли… Смотри-ка! Кажется, у нее дрогнули веки? – Тишина. А потом: – Нет. Это из-за теней мне показалось.
Мэг готова была лопнуть от досады. Она действительно мигнула! Она уверена, что папе не показалось! И еще она их слышит! Ну почему они ничего не сделают?!
Но вместо этого возникла еще одна бесконечная пауза, в течение которой они, скорее всего, внимательно следили за ней, карауля малейшие признаки жизни. Наконец она услышала папин голос – теперь он немного оттаял и больше походил на тот, к которому она привыкла:
– Мы тянули жребий, и я оказался вторым. Мы знали, что Хэнк ушел в тессер. Мы видели, как это случилось. Он растаял в воздухе, растворился буквально на глазах у всей группы. Вот только что был здесь – и пропал. Мы решили в течение года ждать его возвращения или каких-то новостей. Год прошел. И ничего не случилось.
– Господи, сэр, – прерывисто ответил Кельвин. – Вы могли попасть в какую-то складку.
– Да, – согласился папа. – Это вызывает ужас, но и восторг: сделать открытие, что материя и энергия действительно одно и то же. Что физическая величина – иллюзия, а время – материальная субстанция. Это мы уже знаем, но есть еще больше загадок, разгадать которые не под силу нашим ограниченным мозгам. Надеюсь, что вашему поколению удастся понять намного больше, чем нам. А Чарльзу Уоллесу – больше, чем кому бы то ни было из вас.
– Да, я тоже надеюсь, сэр. Но что все-таки случилось после отправки того, первого ученого?
– Тогда наступила моя очередь, – Мэг услышала, что папа вздохнул. – Я отправился. И вот я здесь. Уже поумневший и не такой самоуверенный. Я ни за что бы не подумал, что пропадал целых два года. Но теперь, когда пришли вы, у меня появилась надежда вернуться вовремя. С единственной вестью для остальных ученых: нам по-прежнему ничего неизвестно!
– Что вы хотите этим сказать, сэр? – удивился Кельвин.
– Только то, что сказал, – снова вздохнул папа. – Что мы ведем себя как дети, играющие с динамитом. В своей безумной спешке мы врываемся туда, где прежде…
Мэг совершила неистовое усилие и издала какой-то звук. Он был едва слышен, но все-таки он был. Мистер Мурри замолк и воскликнул:
– Тс-с! Слушай!
Мэг снова испустила какой-то дикий сдавленный хрип. И в следующее мгновение обнаружила, что сумела поднять веки. Они весили, как глыбы мрамора, но все-таки подчинились. Над нею склонились папа и Кельвин. Чарльза Уоллеса не было видно. Куда он пропал?
Мэг лежала посреди чего-то, похожего на равнину с выгоревшей ломкой травой. Она мигала снова и снова, медленно, прилагая огромные усилия.
– Мэг! – окликнул папа. – Мэг, как ты себя чувствуешь?
Хотя язык, как и веки, весил не меньше тонны, она все же заставила его пошевелиться:
– Не могу двинуться.
– Постарайся! – воскликнул Кельвин. Почему-то его голос звучал так, будто он очень сердится на Мэг. – Пошевели пальцами на руках или на ногах!
– Не могу. Где Чарльз Уоллес? – невнятно из-за непослушного языка вымолвила она. Может, ее никто не понял? Потому что ответа она не получила.
– Мы тоже на какое-то время вырубились, – гнул свое Кельвин. – Ты скоро придешь в себя, Мэг! Ты только не пугайся! – он сидел рядом на корточках, и хотя голос все еще звучал громко и требовательно, в глазах светилась искренняя тревога. Она вяло подумала, что, наверное, не потеряла очки, иначе не смогла бы так четко различить его лицо, его веснушки, его пушистые черные ресницы, его яркие голубые глаза.
Папа стоял на коленях с другого бока. Из-за круглых линз в очках миссис Кто его глаза казались размытыми. Он осторожно взял ее за руку и легонько потер:
– Чувствуешь мои пальцы? – его голос казался неправдоподобно спокойным, как будто сковавший Мэг полный паралич – обычное дело. Благодаря этому спокойному голосу ей тоже стало спокойнее. Но тут она увидела крупные капли пота, выступившие у папы на лбу, и в следующий миг ощутила холод легкого ветерка, коснувшегося ее лица. Сперва его слова кололи, как ледышки, а теперь они смягчали ее боль: так что же ее окружает, стужа или тепло? – Чувствуешь мои пальцы? – снова спросил он.
Да, теперь она чувствовала, как папа сжимает ей запястье, вот только не могла кивнуть ему в ответ.
– Где Чарльз Уоллес? – ее слова уже не казались такими невнятными. И язык, и губы стали чувствовать свою неуклюжесть и сковывавший их холод: как будто какой-то безумный дантист вкатил ей лошадиную дозу новокаина. Как-то сразу, толчком, ей стало ясно, что тело и конечности заледенели, что это не простая прохлада: Мэг застыла до самого нутра, до кончиков пальцев. И это стылое состояние было причиной тому, что папины слова кололи ее, как льдинки, а она не в силах была шелохнуться.
