Текст книги "Сан-Блас. Избранное"

Автор книги: М. Ордынцев-Кострицкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 14 страниц)

Нельзя сказать, чтобы компания, сидевшая за ужином, отличалась особо веселым настроением духа. Señor Игнасио все время хмурился и молча покусывал усы, хотя и вида не подавал, что между нами произошла такая неприятная размолвка. Хозяйка тоже заметно волновалась и вздрагивала при каждом звуке, точно ожидая, что вот-вот появится ужаснейший дракон и унесет меня из мирной Коретибы куда-нибудь в неведомые страны. Донна Розита по-прежнему молчала и со скучающим лицом чуть слышно отвечала на мои довольно натянутые шутки…

Короче говоря, общение друг с другом на этот раз нам удовольствие не доставляло, и я, отговорившись дорожной усталостью, имел мужество первым извиниться и попросить разрешения подняться из-за стола.

Донна Мануэла тотчас же вскочила со своего места и засуетилась подле меня, расспрашивая, что я привык пить перед сном, какая постель мне больше нравится, помягче или нет, не беспокоит ли меня лунный свет и в том же роде без конца, так что я с непритворной радостью запер дверь на ключ и осмотрел комнату, в которой мне предстояло ночевать…

Особенного в ней ничего не оказалось. Постель достаточно удобная, стены, конечно, без тайных ходов и пол без замаскированных люков… В двух последних пунктах я был настолько твердо убежден, что, не занимаясь их исследованием, просто-напросто улегся спать.

Сначала я полагал, что моментально же усну, но через несколько минут моя уверенность поколебалась, а по прошествии еще четверти часа мне начало казаться совсем обратное, и я с тяжелым чувством стал подготовлять себя к бессонной ночи. Впрочем, ночь эта была настолько хороша, что я недолго предавался грустным размышлениям о первоисточнике бессонницы и, полулежа на постели, повернул голову к раскрытому окну и стал смотреть на Южный Крест, который, кстати сказать, так же похож на этот символ, как наша Северная Медведица – на зверя.

Сколько времени я провел за этим созерцанием, определить точно не берусь, но только спокойствие мое было нарушено самым неожиданным и странным образом.

Внезапно, не предшествуемый никаким шумом извне, через окно в комнату влетел какой-то сверток и довольно тяжело шлепнулся перед моей постелью. Из глубины его почти тотчас же раздался сравнительно глухой свистящий звук, и я, подумав, что это бомба, уже приготовился к прыжку в окно. Но в это же мгновение луна бросила свой первый луч в него, и я заметил, что ошибся.

Однако же, и действительность была не из особенно приятных. На полу лежал платок, связанный четырьмя углами, а из прорех его со всех сторон высовывались и извивались рубиновые ленточки, в которых по шипению да и по другим приметам я наверняка признал несколько десятков великолепных экземпляров коралловой змеи. Опасность взрыва устранялась, но укус каждой из этих изящных змеек грозил мне неминуемой смертью. Ни минуты не сомневаясь в этом, я выполнил свое первоначальное решение: одним скачком очутился на окне и, не задумываясь, спрыгнул в сад.

Легкий костюм – с одной стороны и адски холодная роса – с другой, довольно быстро успокоили расходившиеся нервы; ежась от холода, я решил, что уже достаточно испытывать долготерпение судьбы и что лучше всего поторопиться с отъездом из фазенды.

Благодаря ночному времени, – рассуждал я, – едва ли кто-нибудь заметит существенные недостатки моего туалета, а новые насмешки дона Хулио я претерплю и перенесу безропотно.

Придя к такого рода заключению, я уже не колебался и уверенно направился к конюшням, но не успел сделать и нескольких шагов, как из-за изгороди кто-то меня позвал.

– Señor! Подите-ка сюда, señor!

Оглядываюсь: над гребнем каменной стены, охватывающей всю фазенду, торчит голова какого-то пеона с улыбкой, расплывшейся от одного уха до другого. Я еще днем заметил его во дворе среди других работников, так что без боязни мог подойти к нему, чтобы узнать, в чем дело.

– Не надо туда ходить, señor, – забормотал он, едва только я продрался сквозь какие-то кусты и очутился под стеной, – лошадь ваша готова, вот я держу ее.

Всего, чего угодно, но только этого я уж никак не ожидал!

– Лошадь?! Ты говоришь, моя лошадь здесь?

– Здесь, señor! И пончо здесь; укутайтесь – теплее будет.

– Но какой же дьявол надоумил тебя привести ее сюда?

– Зачем же дьявол?.. Не годится ночью говорить о нем. А только все сеньоры, что приезжают к нам, выскакивают ночью из окна и уезжают из фазенды. Сначала дон Игнасио приказывал мне седлать их лошадей и приводить сюда, ну, а теперь и без него я это знаю.

Чумазый конюх был, несомненно, глуп, как целый пень пробкового дуба, но я в его пояснениях и не нуждался. Систематичность ночных побегов из фазенды сама по себе была достаточно красноречива, и у меня уже мелькнула смутная догадка.

Я не спал, заметил змей и выскочил из комнаты. Ну, а те, что засыпали и все-таки спасались бегством при благосклонном участии señor Игнасио и этого пеона? Ведь они могли обнаружить присутствие змей, только проснувшись. А между тем, влетели они в комнату почти бесшумно, – следовательно… Следовательно, будило их прикосновение гадов к телу. Но почему же тогда змеи их не кусали?..

И вдруг точно молния сверкнула у меня в сознании:

– Ах, черт возьми, ядовитые зубы у них вырваны, – вот и разгадка! – И я неудержимо расхохотался.

– Señor, поторопитесь, – послышался нетерпеливый голос конюха, – скоро светать начнет.

– Прекрасно, можешь отвести лошадь на конюшню, – я не поеду.

Подойдя к дому, я обернулся, но голова конюха по-прежнему торчала над стеной и уж не знаю, чем он был больше изумлен, – серебряной монетой, которую я ему бросил на прощание, или моим возвращением в комнату тем же необычайным путем, то есть – через окно.

VII.

– Да, – думал я, сидя уже на подоконнике, – ночи с такой ледяной росой – явление не совсем обычное для Коретибы. Мне повезло… Нет ничего мудреного, что все мои предшественники, выскочив полусонными из своей комнаты и не подвергаясь отрезвляющему влиянию холода, не особенно были склонны думать о причинах чего бы то ни было и собеседовать с пеоном, а просто вскакивали на услужливо им поданную лошадь и сломя голову уносились из фазенды. Ай да señor Игнасио, вы, оказывается, не только чревовещатель, но и недурной психолог!

Выловив всех змеек и повыбрасывав их обратно в сад, но только каждую уже в отдельности, я с удовольствием почувствовал, что моя бессонница исчезла без следа, и потому, притворив как следует окно, снова улегся и сразу же уснул.

Но спал я на этот раз, против обыкновения, довольно чутко.

Прошло, вероятно, не больше трех или четырех часов, как под дверями моей комнаты послышалось какое-то шушуканье, заставившее меня открыть глаза. Я приподнялся на постели и прислушался.

– Что, спит или уехал? – голос, по-видимому, донны Мануэлы.

– Должно быть, спит, señora, – ничего не слышно.

– А кому же здесь шуметь, если он уехал? Вечно ты говоришь глупости. А где Пепита?

– Побежала в конюшню, посмотреть лошадь caballero.

– Не беспокойтесь, – подал я голос, убедившись, что за дверями, кроме «спасенной» и ее горничной, нет никого, – я не уехал и уже встаю.

– Хвала Иисусу! Ах, señor, как я тревожилась! – посыпалось после минутного молчания из-за дверей. – Я не предупредила вас, – дом у нас старый, а привидения пугают иногда людей, к ним непривычных. Недавно еще один почтенный гость убежал через окно и, не попрощавшись с нами, уехал из фазенды. Так вас ничто не потревожило? Благодарение Господу! До завтрака, señor! – и за последними словами по коридору послышались поспешно удаляющиеся шаги.

Если я и сомневался до этой минуты, то уж теперь был совершенно убежден, что донна Мануэла не знает ничего и, вероятно, объясняет все происходившие раньше неудачи особыми видами, которые имеются у привидений насчет Розиты и меня. Но, волей небес, колючий кустарник, через который мне этой ночью пришлось два раза продираться: к стене и обратно в сад – стал Рубиконом, через который я мужественно перешел, и отступать теперь не приходилось.

Придя к такому заключению, я поспешил одеться и присоединиться к обществу, уже собравшемуся в столовой.

Señor Игнасио, чего уж я совсем не ожидал, оказался на этот раз неподражаемо любезным и остроумным собеседником, так что веселый смех ни на минуту не умолкал за завтраком, а затем продолжался и в саду, куда мы вскоре перешли из-за стола.

Впрочем, Мануэла недолго оставалась с нами и вскоре уехала в Коретибу за какими-то покупками, а мы втроем продолжали бродить по саду, осматривая клумбы с неизвестными для меня цветами и разные хозяйственные достопримечательности фазенды, которых я вчера не мог увидеть благодаря мрачному настроению señor Игнасио и нашей прогулке по задворкам.

К полудню, когда солнце стало жечь слишком ощутительно, мы возвратились обратно в дом. Здесь наш разговор перешел на темы еще более мирного характера. Говорили о красоте природы вообще и местной в частности, поспорили немного об искусстве и его задачах и, наконец, занялись народным творчеством.

Из нескольких случайных слов я мог понять, что оба мои собеседника очень недурные музыканты и, воспользовавшись тем, что мы заговорили о музыкальном творчестве Бразилии, я попросил их дать мне представление о популярных здесь мелодиях.

Барышня не заставила себя долго упрашивать, а дон Игнасио вызвался вынести на веранду стулья и сходить за инструментами.

Через несколько минут он возвратился и пригласил нас следовать за ним.

Выйдя из комнаты на крытую парусиной галерею, я заметил гитару и мандолину, лежавшие на двух плетеных креслах, стоявших рядом, и одно напротив них, предназначавшееся, по-видимому, для меня. Обменявшись несколькими шутливыми замечаниями, мы заняли свои места; гитарой завладела донна Розита, управляющий взял мандолину, а я, усевшись поглубже в кресле, принял самую комфортабельную позу и повесил свои уши на гвоздь внимания.

Инструменты оказались в полном порядке, так что настраивать их не приходилось, и вопрос был только за тем, с чего начать.

Señor Игнасио сперва задумался, но потом быстро поднял голову и обратился к девушке:

– Для начала сыграем, señorita, ту мелодию, которую я вам недавно показал.

Донна Розита запротестовала:

– Помилуйте, какая же это местная национальная мелодия? Я здесь выросла, а ее никогда в жизни не слыхала.

– Здесь, разумеется, но для северной Бразилии она чрезвычайно характерна.

Желая прекратить начинавшийся спор, я поспешил уверить, что интересуюсь вообще бразильской музыкой, независимо от географического ее распространения, после чего донна Розита недовольно пожала плечиками и приготовилась играть.

Они быстро взглянули друг на друга, наклонились слегка вперед, и первый звук слетел со струн и точно растаял в воздухе.

Полузакрыв глаза, я внимательно следил за прихотливой волнующейся мелодией и через несколько минут вполне присоединился к мнению Розиты, что эти звуки какого угодно происхождения, но только не бразильского. Струны как-то сладострастно ныли и звенели, воздух казался напоенным томящей негой; припоминались почти неподвижные воды огромных рек, вечнозеленые леса, ленивый плеск фонтанов, словом – Восток, но Восток, давно известный нам, – «долина Ганга», Индостан…

Мне как-то сразу припомнились слова моего спутника, что дон Игнасио был долго в Азии. Значит, опять мистификация! Я приготовился к должному отпору и широко раскрыл глаза, чтобы не оказаться захваченным врасплох.

Но было поздно…

Первое, что я теперь заметил, было напряженное, полное ужаса лицо донны Розиты. Пальцы ее быстро перебегали по струнам, но округленные страхом глаза неподвижно смотрели в одну точку у самых моих ног. Я бросил туда взгляд и сразу же окаменел…

Там, на расстоянии нескольких сантиметров от меня, я увидел огромную змею с широкой раздувшеюся шеей и маленькой головкой. Гадина приподнялась на хвосте, так что на полу оставалось только одно ее кольцо, и медленно покачивала своим ужасным телом в такт раздававшейся мелодии.

Голова ее попеременно оборачивалась то в сторону Ро-зиты, то ко мне; по всему видно было, что эта отвратительная тварь испытывает теперь художественное наслаждение и настроена в достаточной степени миролюбиво.

Вопрос весь заключался в том, как долго это настроение продержится…

Будучи достаточно слаб по части зоологии, я все-таки без труда признал в ней кобру, эту ужаснейшую из всех змей Индии, и обливался холодным потом, чувствуя, что каждую секунду что-либо может вызвать ее гнев, – и тогда один из нас погибнет несомненно.

С трудом оторвав глаза от пресмыкающегося, я посмотрел на дона Игнасио. Он озабоченно следил за каждым движением гадины, но все, что угодно, можно было прочесть в напряженных чертах его лица, за исключением изумления. Он скорее напоминал человека, добровольно бросающегося в горящий дом, чем неожиданно застигнутого в нем пожаром… Это, вероятно, был его последний выпад, но только уж не шуточный…

Вдруг кобра, продолжая покачиваться в такт музыке, повернула свою голову ко мне и уже не меняла принятого положения.

В ту же минуту мандолина точно с ума сошла: прежняя мелодия мгновенно оборвалась, а звуки ее струн слились в каком-то невероятно диком визге.

Змея на секунду замерла, как бы растерявшись от неожиданного перехода, но вслед за тем еще сильней раздула шею; крохотные глазки ее блеснули, из разинувшейся пасти вырвалось злобное шипение…

И не знаю, что было б дальше, но тут донна Розита, сообразившая, в чем дело, с такой силой начала прежнюю мелодию, что звуки ее даже заглушили на несколько мгновений какофонию дона Игнасио. Началась упорная, ожесточенная борьба между гитарой и мандолиной, а звуковые последствия ее превратились в что-то неслыханное, невообразимое…

Рассвирепевшая гадина в безумной ярости металась из стороны в сторону, по временам почти касаясь то моих ног, то ног Розиты.

Каждое мгновение могло стать роковым…

Но вот лицо несчастной девушки покрылось смертельной бледностью, пальцы ее уже взяли несколько неверных аккордов на гитаре… Еще немного – и она, продолжая сидеть в кресле, лишилась чувств.

– Погиб! – молнией мелькнула у меня мысль.

Но еще быстрее ее прогремел из-за спины у меня выстрел, и кобра, с расплющенной головой, тяжело шлепнулась на пол.

Лицо дона Хулио склонилось надо мной, и я потерял сознание…

Несколько месяцев тому назад, с последним письмом из Уругвая, я получил известие о том, что исчезнувший было дон Игнасио опять появился в Коретибе, и снова ходят слухи о его женитьбе на донне Мануэле…

Розита, воспользовавшаяся отсутствием своего аргуса, давно уж вышла замуж и живет где-то к северу от Рио.

«ГАРПАГОН» ИЗ КОРЕТИБЫ

Выдался прекрасный нежаркий день, когда я весной, кажется, в начале ноября, вместе со своим приятелем Пачеко выехал из городка Manzanas, направляясь в rancho какого-то señor’a, соблаговолившего недавно умереть, оставив все свое движимое и недвижимое моему спутнику, приходившемуся ему чем-то вроде внучатого племянника.

Меня, разумеется, далеко не так интересовал ввод во владение достойного капитана уругвайской армии, – мой друг, действительно, носил этот красивый, хотя и слишком опереточный мундир, – как то обстоятельство, что я во время поездки успею поближе ознакомиться с особенностями этой, даже с местной точки зрения, отдаленной провинции. Ведь еще каких-нибудь двадцать-тридцать лет тому назад почти все были убеждены, что Патагония и южная часть Аргентинской пампы – не что иное, как сплошная каменистая пустыня, не только холодная и суровая, но даже лишенная всяких признаков пресной воды. Mais tout est bien qui finit bien, – и когда, с легкой руки генерала Рока, спекуляторы и авантюристы-торгаши поглубже заглянули в заповедную землю, то здесь их ждала весьма приятного свойства неожиданность: соленые реки, и озера, и каменистые пустыни, положим, оказались, но рядом с ними открыты были и реки с пресной водой, а по берегам их, особенно у подножий Кордильер, огромные и богатейшие плодородные пространства. Здесь же, на берегах озера Nahuel Huapi, известного до этих пор только понаслышке, к вящему изумлению завоевателей, оказались и оседлые дикари, возделывавшие земли среди огромных лесов яблонь, слив и других деревьев, которые мы привыкли считать неотъемлемой собственностью средней Европы. Нашли также, что из озера вытекает большая река, Рио Негро, и тогда основали здесь теперешний городок «Manzanas»^[24].

Подобного рода открытие не могло, разумеется, не дать нового толчка и эмиграции, и спекуляции, но взволновавшиеся воды давно уж успокоились, и теперь невыразимо хорош, с окружающих его холмов, этот «яблочный город», точно утонувший в молочном облаке распустившихся и благоухающих садов.

Однако, любоваться им на этот раз я не имел возможности, – как и всегда, бочонок меда был испорчен ложкой дегтя, который, для меня лично, символизировался нашим экипажем…

Это был общебразильский «троль», архитектурная идея которого одинакова с идеей, породившей наш тарантас, но для меня оставалось непонятным, каких ради причин это произведение португальской изобретательности перенеслось за тридевять земель, сюда, в самую глушь аргентинской пампы?.. Тем более, что особенными удобствами он отличаться не может по самой своей природе, – представьте себе длинные дроги на четырех колесах, и посредине этих дрог ящик с двумя лавочками, но только все это в миниатюрном и гораздо более примитивном виде, чем у нас. Колеса низенькие, дроги из двух широких, почти негнущихся досок, а ящик, тоже деревянный, маленький и без всякого намека на спинку или что-нибудь иное в этом роде. Если ваша фантазия преодолела все трудности такого построения, то теперь вы можете себе представить всю муку путешествия в этом, с позволения сказать, экипаже. Положим, несколькими часами позже, когда мы начали карабкаться по возмутительным дорогам предгорий Кордильер, я стал иного мнения о троле, но пока что возмущался им до глубины души и поражался стоицизму моего Пачеко, который, уткнувшись подбородком в согнутые колени, заунывно выводил:

«La gente que jamays fue conquistada,

Que a todo el mundo no temia…»

^[25]

Однако, соединенные усилие экипажа и дороги были не по силам человеку средней добродетели, и скоро я имел удовольствие услышать, как мой приятель, несмотря на весь свой патриотизм, начал вполголоса ворчать, упоминая, между прочим, о правительстве и казнокрадах… Я молчал и старался возможно больше извлечь из этих лаконических сентенций, так как в нормальном состоянии señor Пачеко ни за что не позволил бы себе никакой нескромности, – дело в том, что он еще не пристал ни к blancos, ни к colorados^[26] и потому опасался высказать что-нибудь несогласное с его будущими убеждениями…

Вдруг неожиданным толчком нас так встряхнуло, что я с искренним изумлением убедился, что сижу по-прежнему на своей скамеечке, а не на дороге позади троля.

Апатичный возница обернулся:

– На этом самом месте, caballeros, напали разбойники на его преподобие отца Хуана… – и, не ожидая ответа, снова углубился в свои размышления.

Но это уж было слишком!..

– Les brigands! – разразился негодующий Пачеко. – Voyez done cette blague! – il n'y a de brigands dans ce pays que le general Mitre et son gouvernement!..^[27]

Французский язык, разумеется, предназначался для меня, так как благодаря ему единственный аргентинский гражданин, занимавший переднюю скамеечку, лишался возможности понимать нас, и раздраженный капитан мог развивать дальше свое оригинальное суждение.

Не знаю, что именно вызвало такой припадок откровенности: слишком ли непозволительный ухаб или же замечание возницы, ставившее в затруднительное положение репутацию южно-американских республик, как культурнейших стран в мире, но как бы то ни было, а, раз начав, Пачеко уже не мог остановиться. Но – да не поставит ему этого никто в вину, ибо каждый южно-американец, прежде всего, горячий патриот, и хотя патриотизм его, главным образом, заключается в том, что он ненавидит и презирает соседнюю республику, но тем не менее вы хорошо поступите, если последуете его примеру и начнете, не стесняясь в выражениях и выбирая самые громкие эпитеты, превозносить до небес страну, в которой вы, в данное время, имеете счастье находиться. Главное – не нужно церемониться, – самая несуразная, самая нелепая лесть будет принята за чистую монету, и ваш собеседник все время будет идти на корпус впереди вас. Но пусть только правительство не угодит такому патриоту – все тогда кончено, и нигде в мире вы не отыщете такой наглой шайки воров и грабителей, как та, что захватила в свои руки управление этой несчастной страной!..

– Blancos у colorados!.. Caramba!.. Вы думаете, amigo myo, это – политические партии? как бы не так!.. Быть может, в основание их и легла какая-нибудь историческая причина, но теперь вы до нее никак не докопаетесь… Произошло пронунсиаменто; захватил власть президент – красный, а вы против него – ну и примыкайте к белым. А то ведь и хуже случается: давно ли в Уругвае произошла революция, вызванная двумя претендентами, причем оба оказались красными? А мое теперешнее положение?.. Santa Maria!.. Да черт же его знает, этого генерала Митре, красный он или белый?.. Я-то, разумеется, против него, но кто я, в таком случае?.. Ради всех дьяволов, кто я?..

Невозможно было удержаться от хохота, глядя на комическое отчаяние Пачеко.

– Да вам-то что за дело до него, – ведь вы же офицер уругвайской армии, а не аргентинец?..

– Уругвайской… Разумеется – уругвайской, а вдруг estancia моего дядюшки окажется стоящей чего-нибудь?.. Так неужели же вы думаете, что при таком правительстве она долго пробудет в моих руках, если только я сам не поселюсь на асиенде?..

– Да, это, конечно, вопрос иного рода…

– Еще бы!.. Ведь это грабители, señor! разбойники с большой дороги!.. А ухабы-то! ухабы какие!.. Что бы хоть немножко сгладить! Но нет – они не могут, – скупы, скупы, как… как… граф де Пирасикаба!..

– Что за дикое графство?..

– В Бразилии-то?.. Да ведь у них всякий: богатый лавочник, адвокат или доктор, – только сделается опасным или влиятельным, так сейчас же ему и преподносят маркиза, графа или виконта с фамилией, отысканной по географической карте… Совсем бразильский «légion d’honneur»!..

– Ну, это вы слишком!..

– Кровью Спасителя клянусь! Еще и не такие встречаются… Барон де Пиндамангангаба, не угодно ли?.. А этого графа я хорошо знал, – его сын вместе со мной в одном полку служил…

– Это бразилец-то?..

– Ничего удивительного, – время было тревожное, перед выборами… Да разве я вам о нем не рассказывал?..

– Нет.

– В самом деле?.. Ну, так я расскажу, – это интересно! – и Пачеко мой совсем оживился. – Вы не бывали в Коретибе?..

– Нет, а что?..

– Мой граф, видите ли, был оттуда… Ну-с, так вот, поступил он в наш полк волонтером, и так как был неглуп и совсем не похож на бразильца, то его скоро произвели в поручики. Нужно шить мундир и все такое, а форма наша, вы ведь знаете, самая красивая в мире, так что понадобилось порядочно денег, а их-то именно и нет. Писал он старику, писал, но тот, вероятно, был порядочный скряга – и на такого рода письма ничего не отвечал. Делать нечего, – нужно, значит, ехать самому… Взял он отпуск, а я в то время тоже был свободен и, сам не знаю чего ради, напросился к нему в компаньоны, так что выехали мы из Монтевидео вместе. Дорога скучная, – да вы ведь и сами знаете; скажу только, что с огромным наслаждением вышел я в Паранагве на берег. Бразилию я вообще не люблю: все лес, лес и лес… Никакого разнообразия… У нас, положим, он тоже есть, но это совсем другое дело, – тут он живой, приветливый и точно любит человека… Душа в нем отдыхает… А там – красиво, конечно; величественно, грандиозно даже, но все полно какой-то гнетущей силы, силы чужой, недоброй, почти злой… Там человек теряется, чувствует себя слабым, ненужным, а эта невероятная растительность точно стенами обступает тебя, и ты в ней задыхаешься. Б-р-р-р!..

Сели мы в поезд и стали карабкаться по карнизу, прорубленному в скале, а тут же рядом совсем отвесный обрыв в такую пропасть, что от одного взгляда голова кружиться начинает. Что ни шаг, то проносились мы по мостикам, под которыми в темной глубине прыгают по камням и падают тоненькие водопады, точно длинные блестящие нити, мелькающие в зелени. Еще раз повторю: красиво, но недобрая это красота, и рад я был, когда проехали мы, наконец, Pico de Diablo и добрались до перевала. Тут уже можно было вздохнуть свободнее: дьявольский непроходимый лес остался позади, сменившись сплошной массой пальм, а здесь и их точно ножом обрезало… Как из-под земли, выросли колоннады араукарий и со стороны их повеяло сухим воздухом родимой пампы. Крупнее этот лес, чем здесь, но впечатление то же: гладкие, прямые, как стрела, стволы подымаются до 35 метров вверх, а тут уж полукруглые, поразительной правильности, сучья изгибаются красивыми дугами, так что все дерево напоминает собой какую-то гигантскую рюмку с изящной чашечкой на тоненькой и длинной ножке. Растут они не густо, друг другу не мешая, и только темно-зеленая, почти черная листва их, соприкасаясь, соединяет все деревья и точно плоскую крышу образует над безукоризненно правильной колоннадой. Много света, много воздуха, так как нет уже ни лиан, ни папоротников, а только свежая и нежная, как газон, травка, которая ничего не заслоняет и ничему не мешает. Вообще, хорошо!..

Вот в такой-то обстановке и добрались мы, наконец, до Коретибы.

Ничего особенного, разумеется, не оказалось… Самый обыкновенный южно-бразильский город: широкие немощеные улицы, пустыри, обнесенные деревянными заборами, а между ними кое-как выстроенные дома. Есть и большие, в два этажа, с огромным количеством окон, а чаще – маленькие, но все неизбежно белые и только двери да окна обведены разноцветными полосами, преимущественно – зелеными и желтыми^[28]… Улицы все, конечно, выходят на выгоны, покрытые мелкой травой, на фоне которой рассыпаны букетами араукарии… Свободно – задыхаться не приходится!..

Без всяких затруднений добрались мы и до палаццо де Пирасикаба, – оказалось, тот же продолговатый кубик, ничем не отличающийся от своих соседей: стены сплошь выложены изразцами, а решетки окон и балконов усажены множеством стеклянных и золоченых шариков, – словно фонарики, сверкающие на солнце. Блеска много, глянцевито, точно окунули его в гумми, и он еще не высох. Постучались – ответа нет; толкнули дверь – не заперта… Вошли мы… Интересного тоже ничего не оказалось… Мебели в комнатах мало, а вся, какая есть, непременно из палисандрового дерева… Но старье ужасное!.. Покрыта лаком, а сверху – такой пылью, точно на нее никто не садился со времени рождения моего приятеля… Вот обои только… Вы ведь знаете, что бразилец прежде всего требует, чтобы они были ярки, светлы, чтоб золотились, серебрились и резали глаза, но это еще не все, – нужно, чтобы эти яркие цвета были скомбинированы самым невозможным образом. Так и тут: стены салона, что ли, так и слепили обоями яркозеленого цвета, с золотыми и желтыми разводами, – представляете, каково с непривычки смотреть на эту прелесть? Но для бразильца – верх совершенства, – безвкусно и патриотично, чего же больше?..

В доме никого не оказалось, и вот по полусгнившим ступенькам сошли мы в сад… Собственно, с Коретибы только и начинается садовая культура ваших, европейских фруктов, так что и этот запущенный сад походил на здешние, но только яблони и груши развивались, по-видимому, слабо благодаря глушившим их персикам. Это дерево достигает здесь размеров колоссальных, а количество плодов на нем положительно не поддается описанию. Мы теперь точно попали в какой-то лес или парк персиков и пробирались по нему не без труда, так как почва сплошь была покрыта упавшими плодами.

– Скажите, пожалуйста, Карлос, – обращаюсь к своему приятелю, – что ваш отец с ними делает?…

– Да как вам сказать: свиней вот кормит, – они у него тут в яме сидят, а так ничего…

Однако, поминутно спотыкаясь и раздвигая ветви, добрались мы, наконец, до небольшой прогалины, и вот тут-то имел я удовольствие в первый и последний раз увидеть графа де Пирасикаба… Представьте себе старикашку – сухого, бледного, в широком изношенном сюртуке, бывшем когда-то черным, а теперь какого-то пепельно-серого цвета. Из полного комплекта пуговиц уцелело только две-три, никак не больше; шляпа, покрывавшая клочки желтоватоседых волос, тоже напоминала о далеких и лучших временах. Старикашка обходил яблони, окружавшие прогалину, и, останавливаясь перед каждой, палкой проверял количество плодов, а затем заглядывал в какую-то тетрадку. Вдруг он остановился и дребезжащим голосом закричал:

– Себастьяно! Иди сюда, старый мул!..

На это вежливое приглашение раздвинулись кусты и из них показался другой старик, но уже совсем в лохмотьях, и поспешно заковылял к зовущему.

– Ты где же это был?.. Ну, теперь скажи мне: где вон там с яблони, что под № 32, где три яблока? Да вот с № 10 два?.. Куда девались? Признайся, проклятый негр, – съел или продал кому?..

– Что вы, хозяин?!.. Разве я смею?.. Да вот и счет мой… – и он вытянул откуда-то длинный стебель сахарного тростника, весь покрытый какими-то зарубками. – Вот, хозяин: на этой было 54 яблока, три упало – осталось 51…

Фазендадо заглянул в свою тетрадку.

– Так! – согласился он. – А где упавшие?..

Негр подал, и странный граф начал их внимательно рассматривать; потом разрезал яблоки пополам:

– Вот так-то лучше, чтоб не подменил. Возьми и снижи на шнурок, а потом повесь на солнце. А прежние-то у тебя целы, старый шакал, – ведь я им счет веду… Незаметно не украдешь…

– Все целы, хозяин, все!.. Как глаз их берегу!.. – отвечал негр с каким-то даже торжеством.

Старикашка развернул свою тетрадку и начал писать, бормоча:

– Снизано еще два яблока, т. е. четыре половинки. Хорошо!.. Ну, а теперь, с 10-го № где два яблока?

– Вот, хозяин… Тоже упало оно…

– Одно, а другое где?..

– Простите, хозяин: не досмотрел, а, может, оно и еще гнилей было, так, упав, и рассыпалось…

– Как?.. Пропало? Да что ты разорить меня хочешь?.. Лучше других, должно быть, оказалось, так ты его и продал. Гляди, Себастьяо! Понравится свои деньжонки иметь, так, чего доброго, ты и дальше пустишься, – сегодня яблоко, а завтра мой сундук!..

– Помилуйте, хозяин! В мои ли годы за дрянное яблоко душу продавать?.. Да кто и купит-то его, – своих у каждого достаточно…

– Да, тебя послушай только… Наказать, однако, надобно… Вот что, старый, ты сегодня не ходи обедать… Слышишь?..

– Хозяин! да и вчера весь день мы на маниоке да на воде сидели!..

– Не без всего же!.. Маниока и вода! Иной ботокуд и того не имеет. К тому же, вчера и день был особенный, – этого числа скончался мой двоюродный дедушка, так неужели же я, ради его памяти, должен был позволить вам пображничать?