Текст книги "Мысли о фашизме"

Автор книги: М. Первушин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 7 страниц)

* * *

Как это бывает везде и всегда, раз только на жизненной сцене появляется Большой Человек и ему удается добиться известного успеха, – сейчас же у него находится несметное множество почитателей и поклонников, почитательниц и поклонниц. Набегают художники и скульпторы, почти всегда бездарные и незадачливые, но сметливые и ждущие только случая , чтобы прицепиться к пяткам грядущего триумфатора. И, вот, на мир изливается поток изображений нового героя изображений графических и пластических. И при этом "изобразители" и сознательно, и совершенно бессознательно идеализируют героя. Мало по малу, их общими усилиями из живого существа создается какой-то "отвлеченный тип" И каждый новый "изобразитель", принимаясь за работу, оказывается уже загипнотизированным этим "обязательным типом". И он тоже изображает не живое лицо, а лицо воображаемое. В моем писательском архиве имеется несколько сот портретов Муссолини. Все они схожи друг с другом, но, увы, – гораздо меньше схожие живым Муссолини... С другой стороны, в лагере противников каждого Большого Человека находится всегда множество охотников изобразить его в отвратительном виде. И тут о сходстве мало заботятся, и тут коллективными усилиями тоже создается "отвлеченный тип". Так произошло и с Муссолини: карикатуристы всех стран, следуя по стопам карикатуристов итальянских, создали свой собственный "тип Муссолини". Сторонники Муссолини идеализируют его черты, и идеализацией их искажают. Противники перегибают палку другим концом, и тоже искажают. Посмотрите на настоящего, живого Муссолини, и вам придется признать, что он очень далек от идеала мужской красоты. Чистокровный итальянец, он вовсе не похож на "типичного итальянца", но по внешности это очень сильно, до грубости выраженная физическая индивидуальность. Он чуточку выше среднего роста. Это крепыш с очень длинными и сильными руками, короткими и мускулистыми ногами, сильно развитой грудью, квадратными плечами, короткой, воловьей шеей и большой головой. У Муссолини широкое лицо, большой лоб, вбитая внутрь переносица, запавшие и маленькие глаза, большой рот и массивная челюсть. Его движения нервны и порывисты. Ему, по-видимому, лишь с трудом удается обуздать себя, так как клокочущая в нем энергия понуждает его все время шевелиться, двигаться, что-то делать. При надобности, – Муссолини проявляет себя блестящим оратором, но на моей памяти он все дальше и дальше отходит от ораторства. Да это и естественно: ведь раньше у него было, собственно говоря, единственное средство воздействия на массы непосредственное обращение к ним с ораторской трибуны. В устной и письменной пропаганде своих идей и заключалась его политическая деятельность. Без этого было невозможно его политическое творчество. А теперь, когда Муссолини является по существу Диктатором страны с 42 миллионным населением, распорядителем судеб Великой Державы, – и ему приходится напрягать все силы для огромного государственного и общественного строительства, – ему необходимо беречь свою энергию, и только в исключительно редких случаях он может позволить себе роскошь произнесения зажигательных речей перед толпой. Выше я сказал, что Муссолини – блестящий оратор. Но необходимо пояснить, что оратор не краснобай, не сладкопевец, не самовлюбленный соловей, упивающийся собственными речами. Когда нужно, – он умеет выражаться весьма литературно. Но когда он говорит перед толпой, – о красноречии, как таковом, Муссолини заботится очень мало. Зато он говорит языком понятным всем, и у него находятся образы, сразу производящие впечатление на слушателей, и он, мастерски выявляет самое главное, самое существенное, не заботясь о мелочах. К этому надлежит добавить, что Муссолини по натуре, по привычкам, по страсти – отчаянный полемист. Ему трудно, а пожалуй просто невозможно воздержаться от полемических выпадов, даже когда он, в качестве премьер-министра, приветствует в Камере Депутатов или в Сенате на официальных заседаниях, и зачастую он прерывает других ораторов, почти всегда едкими, как серная кислота, колючими, как конец стилета, замечаниями. При этом он не считает нужным стесняться в выражениях, и говорит то, чего другой государственный деятель не решился бы сказать. Голос Муссолини громкий, резкий, грубоватый, но очень сильный, – и тут есть соответствие между органом и субъектом. Да, впрочем, ведь и вся внешность Муссолини соответствует его сущности, его характеру: достаточно посмотреть на "Дуче", чтобы сказать, что это человек физически сильный, что его сила угловатая, резкая, буйная, что его энергия – страстная, кипучая, что его нрав строптивый, колючий, жестоковыйный. Посмотрите со стороны на всю деятельность Муссолини, и вы увидите, что он совершенно не сентиментален, и сам он этого не скрывает. Сильный человек, – он презирает все слабое, безвольное, трусливое. Человек действия, – он открыто презирает все вялое, слезливое, бесполезное. Наконец, как человек практической, творческой деятельности, Муссолини очень мало заботится об общественных теориях и совсем не считается с общеупотребительными шаблонами. В юности и в молодости он прошел хорошую школу социалистической партийности. Одно время и сам выдвигался на линию общепризнанного вождя социалистической партии, но в надлежащее время в нем заговорил неумирающий и безошибочный инстинкт выходца из крестьянской среды, где отлично знают, что такое творческий труд, и какова цена отвлеченным теориям. Но те знания, которые Муссолини приобрел, будучи социалистом, изучая и людей, и вещи, изучая в мельчайших подробностях весь сложнейший механизм социалистической партии, правящий этой партией аппарат и самих "аппаратчиков" из профессиональных революционеров, их приемы, их привычки, их тактику и их стратегию – эти знания оказались имеющими колоссальное значение для головокружительной политической карьеры Муссолини. Когда, еще до вступления Италии в войну, Муссолини откололся от социалистической партии и пошел в сторону национализма, – в национальном стане оказался человек, который знал социалистов, как никто, и прежде всего знал все их слабые стороны, все легко уязвимые места. Вот, эти-то знания и сделали Муссолини таким страшным для социалистов и их союзников, – ибо в любой момент и в любых условиях Муссолини видел своих противников насквозь, и знал до мельчайших подробностей их планы и их намерения, и мог всегда бить их по самому чувствительному для них месту. О жизненной биографии Муссолини и говорить не стану: ведь, она уже известна в общих чертах моим читателям, и распространяться не стоит. Но абсолютно необходимо отметить следующее: Муссолини обладает огромными способностями анализа и синтеза, и его энергию нельзя назвать иначе, как сверхчеловеческую. В самых разнообразных вопросах он разбирается удивительно быстро и склонен принимать молниеносные решения. Правда, при этом не так уж трудно и в ошибку впасть, но у Муссолини такой взгляд на вещи: известный процент ошибок во всякой деятельности, все равно, неизбежен. "Молниеносные" решения едва ли особенно увеличивают риск в этом отношении. А с другой стороны когда каждый день приносит с собой многое множество подлежащих немедленному разрешению вопросов, – лучше делать дело с риском впадать кое в чем и в ошибку, чем медлить и откладывать решение "до наведения справок". Работоспособность Муссолини – нечто феноменальное, и в деле он наваливает на свои плечи такой огромный груз, что поневоле дивишься – как ему удается справляться с работой. Ее хватило бы на несколько человек...

* * *

В мои намерения отнюдь не входит писать историю фашистского движения в Италии и рассказывать на страницах "Нашего Пути" подробно все перипетии этого движения, ибо оно и сейчас живо, оно продолжает развиваться, оно растет, пуская глубокие корни в почву и давая свежие и полной жизненной энергии побеги. Значит, для "Истории" еще не настало время. Но иное дело – генезис этого движения, иное дело – вопрос о психологических причинах, создавших возможность зарождения фашизма и его победоносного движения, а равно и о тех путях, по которым шел итальянский фашизм на первых порах своего существования, или вернее, о тех путях, которые он прокладывал. В предшествующих главах я очертил, и довольно подробно, существовавшую на родине Муссолини обстановку и господствовавшие настроения. Бросим же беглый взгляд на самое начало возникшего в этой обстановке движения. Еще в 1919 году, вслед за окончанием войны, мне частенько приходилось слышать от знакомых итальянцев, принадлежавших к разным лагерям, что парламентская система оказывается страдающей каким-то органическим дефектом, который делает ее совершенно бессильной бороться с разрушительными течениями слева. Обнаруживались только первые симптомы банкротства, но так называемое "общественное мнение" еще не понимало всего зловещего значения этих симптомов, и баюкало себя мыслью, что речь идет о чем-то случайном и преходящем, стоящим в прямой связи с только что пережитыми страной в дни войны потрясениями и с изменениями, опятьтаки, чисто временными – психики народных масс. Оптимистами вызывалась к жизни старая теория, по которой вся суть была лишь в возбуждении, вызванном войной, в чисто временном "поднятии температуры". Но бояться решительно нечего: с течением времени "температура" должна опуститься до своей нормы, возбуждение должно выдохнуться, улечься, и жизнь войдет в свои рамки. И все будет хорошо... Но этот взгляд присяжных оптимистов совершенно не оправдывался обстоятельствами: то "общее возбуждение", та "ненормально высокая температура", о которой твердили оптимисты, и которым, по теории, надо было бы пойти на убыль сейчас же за заключением мира, когда получилась возможность вздохнуть свободно и вернуться к условиям мирного быта, на самом деле не только не шли на убыль, но, напротив, с каждым днем увеличивались. "Неизбежные эксцессы" и "вспышки" происходили все чаще и чаще, все гуще и гуще, принимая все более и более зловещий характер. И стоило только присмотреться к творившемуся мало-мальски внимательно, как в глаза бросалось следующее обстоятельство: словно трещины избороздили по всем направлениям почву и из образовавшихся дыр и щелей неведомая сила стала выпирать на поверхность скопившуюся в подземных полостях социальную слизь с порожденными ею ядовитыми гадами. Всего за несколько недель до прихода к власти архирадикального министерства Савэрио Нитти, заведомого германофила, мне пришлось обстоятельно беседовать с одним из крупнейших итальянских журналистов того времени, Амэндола, другом и учеником Нитти и видным масоном. Не имея привычки стесняться в высказывании своих взглядов, я и на этот раз сказал Амэндола все, что думал о создавшемся положении, напирая, главным образом, на следующий неоспоримый факт: грозящее стране и ее населению страшными бедами разрушительное движение безудержно растет, главным образом, по той причине, что все антигосударственные и антиобщественные элементы имеют полную и неограниченную свободу действий, и могут не бояться ответственности. Им обеспечивается почти полная безнаказанность, если только они выбрасывают революционный флаг, хотя бы под прикрытием этого флага и провозился заведомо контрабандный груз. В "идейные революционеры" в массе уходят профессионально-преступные элементы населения. Их безнаказанность оказывает развращающее влияние на серую обывательскую массу. Соблазн слишком велик, и все межеумки, все ничтожества, вся общественная дрянь начинает тянуться под революционные знамена, сознавая, что "в случае проигрыша – хуже не будет, а в случае выигрыша можно будет лихо попировать и потешить душеньку". Амэндола, считавший себя серьезным социологом и философом, с угрюмой усмешкой ответил мне: – Ну, это, ведь, не ново! Это у вас, русских, которым ваша революция ударила красной дубиной по черепу и перебила ребра, установился такой взгляд, что с назревающим революционным движением можно справиться путем суровых репрессий. А у нас, европейцев, твердо установился другой взгляд. Демократические принципы не признают репрессий по отношению к "демосу", ибо именно он "демос" является суверенным господином жизни. – Но, ведь, речь идет вовсе не о "демосе", а только о той его части, которая у вас же итальянцев, называется "плэбалья", "сволота"! – Да, но это часть общего целого! И для того, чтобы бороться с этой частью целого путем репрессий, есть только один путь: диктатура! – А почему бы нет?! Ведь, ваши же предки, римляне, прибегали к диктатуре неоднократно в роковые моменты в жизни Рима! – Но мы на это пойти не можем, ибо "диктатура" означает отмену конституционной законности и предоставление права одному лицу или одной группе действовать "по личному усмотрению", не заботясь о правах других лиц и групп. Диктатура означает ничем не ограниченную власть, чье-то самодержавие! – А если спасение только в этом? – Мы на это, повторяю, никогда не пойдем, ибо это означало бы признать банкротство нашей основной идеи народоправства! – А если полное банкротство этого "священного принципа" обнаруживается, независимо от вашего признания, самой жизнью? Если повседневные факты указывают, что ваша теория не является абсолютной истиной, и, по крайней мере, в известных, пусть и временных условиях требует серьезных поправок? – Тем хуже ...для фактов! Со времени этого разговора прошло несколько месяцев. Ко власти пришел великий хитрец и лукавец Нитти. Амэндола играл негласно роль одного из ближайших сотрудников Питти, был занят по горло. И, вот, как-то мне пришлось снова встретиться с ним и заговорить на ту же тему. Я сказал, что происшедшее за это время говорит в пользу моих идей. Простой здравый смысл подсказывает необходимость для власти вступить на какой-то иной путь, и непременно приняться за активную борьбу с революционным движением. Иначе и в самом деле не только "буржуазия", но и "плебс" окажется жертвой "плэбальи", то есть, острожной сволоты и кандидатов в дом умалишенных. Амэндола, еще более угрюмо, ответил: – Не будем спорить о теориях. Но факт тот, что теперь единственной заботой всех ответственных политических деятелей нашей страны с Нитти во главе является не допустить до катастрофического обвала государства в пропасть революции. Приостановить движение нет физической возможности. Мы думаем только о том, чтобы как-то замедлить, затормозить это чересчур буйное движение вниз, и перевести его на более или менее плавный спуск на тормозах, дабы государственность не разбилась вдребезги! И эта теория неизбежности капитуляции перед напором совершенно ничтожного и количественно революционного меньшинства проповедовалась и практически проводилась в то время, когда, повторяю, в стране имелись еще колоссальные запасы совершенно здоровых национальных сил, когда еще мог отлично работать огромный и в общем отлично сконструированный аппарат власти, и когда для спасения нации нужно было только одно: воля и решимость бороться с разрушительными течениями, решимость наложить карающую руку на беснующиеся орды пьяных дикарей, штурмующих цитадель государственности! Да, ведь, это же – керенщина! И вступив в беседу на эту тему с другими моими знакомцами, я услышал от них следующее. – Совершенно верно! То, что творится у нас, в Италии, похоже на то, что у вас, в России, творилось при Керенском, особенно же в те дни, когда генерал Корнилов делал свою отчаянную попытку спасти положение, и когда Керенский, ухватившийся за власть, оказался фактически в необходимости выбирать между Корниловым и военной диктатурой и Лениным с его диктатурой "сознательного пролетариата". – И выбрал – Ленина! А каковы последствия?! Или и вам хочется видеть у себя то, что было и есть в России?! Ответа не было...

* * *

Конечно, русская революция развивалась далеко не в одинаковых с итальянским революционным движением условиях. Главная разница была в том, что в России историческая национальная государственность рухнула еще во дни войны, и в деле ее сокрушения решающая роль принадлежала развращенной орде одичалой солдатчины, а в Италии, вышедшей из страшной войны победительницей, этих обезумевших орд пьяной солдатчины, этих миллионов вооруженных шкурников не было. Армия, конечно, тоже расхлябалась, но, все же, она целиком сохранила свою железную структуру. И в Италии, конечно, не было непомерно большого количества инородцев, стремящихся оторваться от России, и, за исключением российских большевиков, никто не спекулировал на итальянской революции. Словом, итальянская государственность в деле борьбы с революцией оказалась в значительно более благоприятных условиях, чем государственность российская. Но, с другой стороны, анализируя процесс развития революционного движения здесь, мы без труда открываем во многих пунктах сходство или сродство. Например, – в несчастной России, как мы знаем, захватившая революционным путем власть архирадикальная интеллигенция с Керенским во главе вплоть до октябрьского переворота и гибели России упорно, талдычила, что "разрушительные течения выдыхаются" и что "большевики себя дискредитируют в глазах массы населения с каждым днем все больше и больше", а потому, дескать, им, большевикам, не следует ни в чем приветствовать: всякая попытка борьбы с ними, послужит только на пользу "страшной черной реакции", которая, дескать, "совершенно погубит страну". – Оставьте большевиков в покое! – ораторствовал презренный трус, изменник и предатель Керенский, этот проклятый словоблуд, погубивший Корнилова, буквально накануне своего смехотворного бегства из Зимнего Дворца. И самым упорным образом тысячами маленьких Керенских проводилась теория, по которой силу, большевикам дает только встречаемое ими сопротивление. Если сопротивления не оказывать то революционная волна, дескать, ударится в пустоту, и там, конечно, развалится. Та же, по существу, теория выставлялась "Ответственными политиками" радикального лагеря и в Италии, а в результате и здесь революционное движение ничуть не выдыхалось, ничуть не слабело, а напротив, развивалось ускоренным темпам. Страшная зараза захватывала все более и более широкие круги населения и положение делалось все более и более безнадежным. Но в то же время в каких-то тайниках народной жизни уже начинала назревать совершенно естественная реакция. Почва для этой реакции быстро вырастала, главным образом, под ошеломляющим впечатлением несшихся со всех сторон вестей о "неизбежных эксцессах", о кровавых подвигах революционной сволоты. И все, что только было здорового и честного в стране, неудержимо отвертывалось от дискредитировавшей себя полным бессилием и всесторонним безволием парламентской системы, построенной на принципе бездушною формального демократизма. Само общество, в лице действительно культурных людей, которые еще не потеряли головы и не запутались окончательно в дикой паутине демократической казуистики, начало определенно склоняться к признанию той горькой истины, что от власти, покуда она находится в руках Парламента, находящегося в рабстве у социалистов, – ожидать спасения не приходится. Общество, во имя собственного спасения, должно приняться действовать, должно вступить в борьбу с революционной ордой, не считаясь с тем, насколько его, общества, действия в этом направлении будут согласовываться с формальной законностью, с конституционностью. Ибо выросло сознание, что при полном маразме парламентского строя, против одной революционности, прущей слева, увлекающей в своем течении орды черни, должна выступить революционность же, только другая. На моих глазах, и в очень короткий срок, развилось сначала брожение, а потом и движение среди экском-баттантов, главным образом – среди побывавших в траншеях, а потом вышедших в запас боевых офицеров и унтер-офицеров Их положение после войны оказалось невыносимым. Это были в массе, герои, жертвовавшие собой для спасения родины и имевшие полное право на почет и уважение. А вместо заслуженного почета эти испытанные бойцы нашли только оскорбления. Социалистическая печать без устали травила их и без устали натравливала на них осатанелую чернь, твердя, что это вовсе не герои, а "кровожадные цепные собаки капитализма" и смертельные враги "трудового народа". Ядовитое семя ненависти дало пышные всходы: здесь и там науськанные социалистами хулиганы из фабричных юнцов принялись систематически оскорблять экском-баттантов на улицах и площадях. Зарегистрировано много случаев, когда "сознательные пролетарии" по большей части с солидным тюремным стажем, заплевывали на улице ветеранов войны, срывали с них ордена и медали, и, наконец, подвергали их избиениям. На одном из приморских курортов распропагандированными рабочими были жестоко избиты офицеры, явившиеся группой для купанья в море. В этот период мне приходилось довольно часто встречаться с итальянскими офицерами, навещавшую редакцию римской "Эпохи", разговаривая с ними, я имел возможность констатировать, что в офицерскую среду, в ее массе, уже проникло убеждение в неминуемой смертельной опасности для всех офицеров, если и на самом деле восторжествует революция и ко власти придут социалистические вожаки. Один из моих тогдашних собеседников, бравый молодой полковник альпийских стрелков, некий Л. говорил, мне: – Мы, конечно, читали рассказы о чудовищном истреблении русских офицеров революционной чернью, но, признаться, считали это фантастикой. Самым искренним образом мы предполагали, что такая невероятная история фабрикуется противниками восторжествовавших социалистов. Но теперь мы в подавляющем большинстве, начинаем верить, что все эти ужасы будут твориться и у нас, если только революционный поток прорвет плотину государственности. Но мы не испытываем ни малейшего желания разыгрывать роль баранов, приносимых "товарищами" в жертву Молоху социализма. Мы солдаты. Мы умеем владеть оружием, и мы прибегнем к нему для собственной самозащиты. Об этом уже ведутся разговоры. Здесь и там уже возникают частные офицерские организации самозащиты. Нам нужен только вождь, и мы, конечно, его найдем в лице какого-нибудь боевого генерала! Но искомый "вождь" нашелся, как мы знаем, в другой среде: вместо "боевого генерала" знамя борьбы поднял "боевой сержант", Бенито Муссолини.

* * *

Официальное начало фашистского движения было, признаться, очень скромным и могло казаться малообещающим: когда у Муссолини созрела идея необходимости приняться за организацию здоровых и честных сил нации для активной борьбы с надвигающейся революционной оргией, у него нашлось лишь около восьмидесяти человек единомышленников, почти сплошь людей, причастных к изданию большой миланской патриотической газеты "Иль пололо д'Италия", основанной еще до вступления Италии в войну, издававшейся сначала в Риме, а потом перешедшей в Милан. Необходимо добавить, что из первых откликнувшихся на зов Муссолини, очень многие прошли отличную школу войны, побывали в траншеях, приобрели боевой опыт, и, главное, выучились понимать, что значит дисциплина. Муссолини – человек с большим опытом партийной жизни, и он отлично знал, что для того движения, которое он затевал, были необходимы и материальные средства. Для войны нужны деньги, потом еще деньги, и потом опять деньги. Без денег много не сделаешь. На счастье Муссолини, среди его ближайших соратников нашлись люди, которые тоже понимали это, и, больше, были готовы нести жертвы. Я не знаю имен лиц, поддержавших Муссолини на первых порах, но слухи утверждают, что среди них видное место занимал верховный вождь футуризма, Маринэтти, который, несмотря на все свои чудачества, был и остался пламенным итальянским патриотом, весьма ревнивым к чести и доброму имени своей прекрасной страны. Так или иначе, но у Муссолини нашлись средства. И невольно с горечью вспоминаешь, как тщетно обивали пороги наших толстосумов генералы Алексеев и Корнилов, пытавшиеся спасти погибавшую Россию... У Морозовых и Парамоновых находились груды золота только для поддержки собиравшихся разрушить Россию социалистов...

* * *

В лагере противников Муссолини и сейчас при каждом удобном случае твердят, что "фашистской доктрины вовсе не существует", что Муссолини просто морочит своих почитателей многозначительными намеками на существование какой-то магической "фашистской формулы", и что все решительно, выдаваемое фашистами за их изобретение, – давным-давно известно всему миру. Социалисты разных марок, загипнотизированные "марксистской формулой", идут и дальше, и заявляют, что фашизм осужден на скорую гибель по той простой и естественной причине, что в его основу не положено никакой экономической идеи. Это все, конечно, дикий вздор или мошенническая игра словами и терминами. Мир не знает ни единой политической или экономической доктрины, которая укладывалась бы в формулу, подобную, скажем, формуле алгебраической, ну, хоть тому же "биному Ньютона", а в то же время являлась бы исчерпывающей по содержанию. Если профессиональным словоблудам и нравится бросать в толпу "формулы" такого характера, – например "собственность – есть воровство" – то, ведь, это же – шарлатанство! Эта хлесткая фраза, годящаяся быть только оболочкой. А внутри – торричеллева пустота, и каждому предоставляется заполнить пустую оболочку таким содержанием, какое ему нравится. Кроме того, у социалистов, ведь, еще со дней бесноватого люэтика Фердинанда Лассаля вошло в обычай верить и утверждать, что и вообще-то в мире существует одна только политическая и экономическая доктрина "марксизм", а все, что вне сего – не имеет ни малейшего значения, все – пустота. А Человечество, как-никак, родилось не с Лассалем, и прожило на земле, может быть, миллионы лет, и за время своего существования, не мудрствуя лукаво, проходило длинный бесконечно длинный эволюционный путь, вырабатывая и так называемые "философские основания" своего быта, своего общественного и государственного устройства. "Экономические системы" с соответствующими "доктринами" существовали до нарождения "научного социализма", существуют и в наши дни, и, конечно, будут существовать и после, когда сама жизнь, разбив социалистические иллюзии, заставит сдать в исторический архив пресловутую "марксистскую формулу". Но если бы кто-нибудь подумал требовать предъявления ему изложенной в двух словах "фашистской доктрины", – конечно, такое требование удовлетворить нельзя. "Фашистская теория" или "фашистская доктрина", несмотря на всего семилетний срок своего существования, проделала уже достаточно длинный путь эволюционного развития. Она эволюционизирует и сейчас, и да позволит мне мой читатель такое живописное сравнение: Восемь лет назад, изобретательный мозг Бенито Муссолини нашел сразу понравившийся ему ядреный, крепкий желудь. Сей желудь был тогда же окрещен "фашизмом" и посажен в землю в присутствии восьмидесяти свидетелей, игравших роль "крестных отцов" фашизма. В очень короткий срок, из ядреного желудя вырос молодой кудрявый дубок. Люди подходили к нему, и говорили, что "это фашизм". В 1922 году из дубка вырос препорядочный и достаточно ветвистый дуб, оказавшийся способным блестяще выдержать бурю фашистской революции. И тогда люди говорили: вот, "это, и есть фашизм, весь фашизм". С тех пор, – со дня фашистской революции 1922 года, прошло пять долгих лет, и фашистский дуб гигантски разросся, и, естественно, значительно изменил свои внешние очертания, да и внутреннюю структуру. Мы глядим на этот гигантский дуб, и говорим: "вот, это-то и есть настоящий фашизм!". Но разве в том аллегорическом "желуде", который был посажен семь лет назад, – не было "настоящего" фашизма? Или тот фашизм, который в 1922 году через революцию пришел ко власти над одной из великих Держав, не был настоящим фашизмом? Если мы вздумаем анализировать нынешнюю официально признанную фашистскую доктрину, мы, конечно, найдем в ее комплексе ряд своего рода "исторических наслоений". К первоначальной идее, как к крепкому стволу дерева, делались, оказавшиеся необходимыми, "прививки". Например, – с фашизмом совершенно слился существовавший партийно самостоятельно "национализм". От фашизма отвалились кое-какие ветки, от которых сильно припахивало республиканизмом. Но фашизм остается фашизмом, эволюционизируя. И "фашистская доктрина", весьма несложная в 1922 и 1923 годах, к нашим дням сделалась уже чрезвычайно сложной. К ее основным элементам идеям непрерывно присоединяются все новые и новые элементы, которые, однако, отнюдь не искажают основы. Добавьте к этому, что итальянский фашизм пошел совершенно естественным путем преследования исключительно итальянских же национальных целей и задач, и так сплелся и слился с элементами национализма, что постороннему наблюдателю трудно, а в иных случаях и прямо невозможно разобраться, где тут национализм выступает под видом фашизма, и где фашизм кутается в тогу национализма. Затем, если мы даже условимся говорить об основных элементах фашистской доктрины, то и тут сейчас же приходится проводить известные грани, ибо есть элемент чисто экономический, а рядом с ним – элемент политический. А между ними втискиваются и другие элементы, хотя и родственные политическому, но имеющие, все же, известное автономное существование. В основу фашизма положено категорическое признание принципа частной собственности, как фактора, без которого современному человечеству грозит катастрофический регресс. Вторым автономным элементом является принцип национальный. Там, где бездушные доктринеры не только отрицают этот принцип, но и получают возможность воздвигать гонения на исповедующих его, опять-таки, получается не прогресс, а жесточайший регресс. Из этих двух основных элементов рождаются прочие. Например, из принципа частной собственности логически рождается принцип "мирного и честного сотрудничества классов", – полная антитеза ужасному по своим последствиям учению социалистов о "классовой борьбе". Из принципа национальности рождается принцип признания преемственности связи культуры, признание величайшей ценности патриотизм, который тоже является фактором общечеловеческого прогресса, ибо разумная любовь к своей родине служит могучим и неиссякающим источником творчества, а плодами творчества индивидуума пользуется в конечном счете все человечество. Социалисты, строя всю свою деятельность на системе разжигания бестиальных, зверских, кровожадных инстинктов темных и невежественных низов населения, разжигая так называемую "классовую ненависть" и вменяя своим адептам в священную обязанность принимать участие в пресловутой "классовой борьбе", возвели в принцип свирепый и слепой классовый эгоизм, а торжество этого слепого и дикого эгоизма приводит, как мы знаем, к поистине ужасным результатам, ибо "пролетарский класс", стоящий на очень низкой ступени культурного развития и в своем целом располагающий весьма ограниченной способностью восприятия культурных начал и их развития, начинает эру своего господства с истребления всех носителей высшей культуры, и принимается сослепу истреблять и накопленные предшествующими поколениями великие культурные ценности... Муссолини не настолько наивен, чтобы проповедывать замену "классового эгоизма" "междуклассовым альтруизмом". Но его тезис таков, – в каждой стране должна существовать крепкая надклассовая власть, долгом которой является недопущение проявления классовой ненависти. Только туполобые фанатики могут верить в возможность полного уничтожения классов, – ибо классовые разделения являются логическим результатом самой Природой производимого процесса селекции. А отсюда проистекает, что долг разумной и заботящейся об всем населении власти – создавать такой порядок, при котором классовые противоречия сводятся к возможному минимуму, а деятельность отдельных классов регулируется в сторону максимального согласования. "Классовая вражда" ведет к тому, что непомерно большая часть развиваемой населением энергии уходит не на общественное творчество, а на "классовые трения", – то есть, тратится совершенно бесполезно". Если вы дадите себе труд познакомиться с вопросом, как создавалась фашистская партия в Италии, вы увидите любопытную картину: ядро партии образовалось из лично Муссолини известных людей, его единомышленников и соратников, на которых он мог вполне положиться. Они получили поручение заняться вербованием агентов, и потому, совершенно естественно, получили и известные права командования. Навербованные первыми фашистами партизаны образовали первую оболочку основного ядра. За ней, в процессе наращивания, образовалось множество новых "оболочек". При этом процессе принцип выборности и не мог играть роли: сразу создалась партийная иерархия, и создалась и вся система не "выборов", а "выбора" – по усмотрению инициаторов движения. Если хотите, – то тут происходил процесс своеобразной "партизанщины", набора волонтеров "капитанами" или "атаманами". Движение шло не "снизу вверх", а "сверху вниз", и это обеспечивало за первыми соратниками Муссолини, за "первопризывниками" командующую роль, а сама фашистская организация, в которой преобладали экском-баттанты, сделалась подобием регулярной армии со своим главнокомандующим, имеющим собственную "Ставку", с Главным Штабом, с "генералисимуссом" Муссолини, "генералами", полковниками и так далее. Позволяю себе такую страшную с точки зрения нынешнего антуража Муссолини и нынешних "теоретиков фашизма" ересь, что в первом периоде существования только что зародившейся фашистской партии едва ли было возможно говорить о "теории фашизма" ...и о "фашистской доктрине", как таковых, – и вот почему. Да, конечно: с тех пор, как сам Муссолини "откололся" от социалистов и занял враждебную по отношению к ним позицию, ему конечно, было необходимым противопоставлять какие-то идеи идеям марксистским. Но под рукой уже имелся неисчерпаемый запас таких антисоциалистических идей, и Муссолини оставалось только приспособлять и модернизировать наиболее подходящие из них, применяясь к условиям. Затем, сам будучи учеником социалистической школы, Муссолини не мог не относиться критически к этим старым антисоциалистическим идеям. Знаток социалистической доктрины, он отлично знал все дефекты капиталистического строя, все слабые стороны его, и естественно, выискивал поправки. Позже, уже придя ко власти, Муссолини многократно выступал публично со странно звучащими в устах премьер-министра великой Державы страстными заявлениями. – Не забывайте, синьоры, что я – революционер, что я делаю революцию, что моей основной целью вовсе не является охранение всяческого старья! Я пришел для того, чтобы разрушать отжившее, ненужное, и на его месте воздвигать новое, нужное! Мое строительство – строительство революционное! Политические противники Муссолини, и среди них в первую голову социалисты, издевались, издеваются, и вероятно, долго еще будут издеваться над Муссолини и его революционными заявлениями, низводя их до степени простого бахвальства. Но это – грубая ошибка: в самом деле Муссолини революционер, и идет революционным путем, и действует революционными методами. Однако, – так как он действует при этом по-своему, а не по готовым рецептам социалистической революционности, так как он осуществляет обширную программу строительства совершенно нового "общественно-архитектурного стиля", – то у общества остается все тот же ошибочный по существу, взгляд на происходящее, и общество, применяя привычный, и очень узенький критерий, – отказывает в признании революционного характера за работой Муссолини.