Текст книги "Энн в Редмонде"
Автор книги: Люси Монтгомери
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 13 страниц)
Глава тринадцатая
СМЕРТЬ РУБИ
Энн сидела с Руби в саду Джиллисов. Было тепло, все вокруг цвело, долины окутывала серебристая дымка, лесные тропинки пестрели тенями. Постепенно долгий день незаметно сменился вечером.
Энн приглашали покататься при лунном свете, но она отказалась, чтобы провести вечер с Руби. Она довольно часто навещала больную девушку, хотя порой думала, что ее визиты не приносят радости ни ей, ни Руби, и иногда уходила домой, решив, что больше сюда не придет. Руби с каждым днем становилась бледнее. Она оставила мысль о преподавании в школе – «папа считает, что до Нового года мне лучше не работать», – и вышивание, которым она так любила заниматься, все чаще выпадало из ее ослабевших рук. Но она была всегда весела, любила говорить о своих планах и неумолчно болтала о многочисленных поклонниках, их соперничестве и своем жестоком с ними обращении. От этого Энн становилось еще труднее ее навещать. То, что раньше казалось смешным или глупым, теперь сделалось страшным – смерть проглядывала сквозь маску жизни, за которую так упорно цеплялась Руби. Но Руби всякий раз просила Энн приходить еще и еще. Миссис Линд ворчала, что Энн подцепит чахотку, и даже Марилла как-то сказала:
– Каждый раз, когда ты возвращаешься от Руби, у тебя измученный вид.
– Но это все так грустно и ужасно, – тихо отвечала Энн. – Руби совсем не понимает, как ей плохо. И все-таки мне кажется, что ей нужна помощь, что она взывает к ней – и я хочу ей помочь, но не могу. У меня все время такое чувство, будто она борется с невидимым врагом – пытается оттолкнуть его своими слабыми руками. Поэтому я так устаю…
Но в тот вечер Руби была странно тиха, ничего не говорила о вечеринках, нарядах и кавалерах и просто лежала в гамаке, завернувшись в белую шаль. Ее длинные русые косы – как Энн завидовала им в школьные годы! – покоились на груди. Лицо Руби было бледным и по-детски жалобным.
В серебристом небе поднялась луна. Позади сада Джиллисов находилась церковь и рядом с ней старое кладбище. Луна освещала белые надгробные плиты, и они четко выделялись на фоне темных деревьев.
– Как странно выглядит кладбище при свете луны, – прошептала Руби. – И эти памятники – словно призраки. – Она поежилась. – Скоро и я там буду лежать, Энн. Вы с Дианой и все остальные будете радоваться жизни – а я буду лежать там… в могиле… мертвая.
Энн, пораженная, не могла вымолвить ни слова.
– Ты же знаешь, что это так, признайся, – потребовала Руби, поглядев ей прямо в глаза.
– Да, знаю, – обреченно кивнула Энн. – Знаю, моя милая.
– Все это знают, – с горечью сказала Руби. – И я знаю – с весны, – но я отказывалась с этим мириться. Энн! – жалобно вскричала Руби, схватив Энн за руку. – Я не хочу умирать! Я боюсь умирать!
– Чего же ты боишься, Руби?
– Я… я не сомневаюсь, что попаду в рай – я же была доброй христианкой, – но… там будет все по-другому. Мне страшно думать, что там нет ничего, к чему я привыкла.
– Знаешь, Руби, – нерешительно начала Энн: ей было трудно говорить о великой тайне жизни и смерти, – я думаю, что мы неправильно представляем себе рай. Вряд ли загробная жизнь так уж сильно отличается от земной. Мне кажется, что мы будем там жить так же, как и здесь, только более праведно, что мы останемся сами собой, но не будем терзаться неизвестностью. Не надо бояться, Руби.
– Но я хочу жить здесь! Я так мало пожила! Я отчаянно боролась за жизнь, но это оказалось бесполезно. Я должна умереть… расстаться со всем, что люблю…
У Энн буквально разрывалось сердце. Ей не хотелось утешать подругу банальной ложью, а все, что говорила Руби, было ужасающей правдой. Ей действительно придется расстаться со всем, что она любит. Она жила только мелкими, преходящими радостями, не заботясь о том главном, вечном смысле, который перекидывает мост между жизнью на земле и на небе и дает умирающему веру, что он просто переходит из земного дома в небесный, из сумерек в безоблачный день.
Руби приподнялась и устремила свои красивые голубые глаза на огромную круглую луну.
– Я хочу жить, – дрожащим голосом сказала она. – Хочу быть, как другие девушки, – выйти замуж… иметь детей. Я всегда любила малышей, Энн. Я никому не могла бы в этом признаться, кроме тебя. Знаю, что ты поймешь. А бедный Герб… он любит меня, и я люблю его, Энн. Другие для меня ничего не значат, но он – очень много. Если бы я не умерла, я вышла бы за него замуж, и мы были бы счастливы. Ох, Энн, как это несправедливо!
Руби упала обратно на подушки и горько разрыдалась. Энн, переполненная жалостью и отчаянием, крепко сжала руку подруги – и ее молчаливое сочувствие передалось Руби и помогло ей, возможно, больше, чем могли бы помочь самые убедительные слова утешения. Постепенно Руби успокоилась, рыданья стихли.
– Я рада, что поделилась с тобой, Энн, – прошептала она – Мне стало легче от того, что все это вырвалось наружу. Каждый раз, когда ты ко мне приходила, я хотела поговорить с тобой, но у меня не было сил. Мне казалось, что, если я произнесу эти слова вслух, или кто-нибудь другой скажет, или хотя бы намекнет на то, что я умру, смерть станет неминуемой. Поэтому я не позволяла себе даже думать о смерти. Днем, когда меня окружают люди, это не так трудно. Но ночью становится просто невыносимо. Смерть приходит и глядит мне в лицо, и мне делается так страшно, что хочется кричать.
– Но ты не должна бояться, Руби. Ты должна быть храброй и верить, что на небе тебе будет хорошо.
– Я постараюсь поверить в это. А ты приходи ко мне почаще, Энн. Ладно?
– Да, дорогая.
– Мне осталось недолго, Энн. Я чувствую. И я хочу, чтобы рядом со мной была ты. Ты мне всегда нравилась больше всех девочек в школе. Ты никогда не злилась, и не завидовала, и не ревновала, как многие из них. Вчера ко мне приходила Эм Уайт. Помнишь, мы с ней так дружили в школе, а потом поссорились и больше уже не разговаривали? Сейчас я понимаю, как это было глупо. Вчера мы с Эм помирились. Она сказала, что давно помирилась бы со мной, но боялась, что я от нее отвернусь. А я ни разу с ней не заговорила, так как думала, что она мне не ответит. Как странно, что люди не могут понять друг друга, правда, Энн?
– Да, больше всего горя на земле происходит из-за отсутствия взаимопонимания, – кивнула Энн. – Но мне надо идти, Руби. Уже поздно – тебе нельзя оставаться в сыром саду вечером.
– Ты скоро опять придешь, Энн?
– Да, очень скоро. Я сделаю все, чтобы тебе помочь.
– Ты мне уже помогла. Мне не так страшно. Доброй ночи, Энн.
– Доброй ночи, дорогая.
Энн медленно шла домой по залитому лунным светом Эвонли. Этот разговор заставил ее осознать глубинный смысл жизни. Нельзя порхать по ней бабочкой, как Руби, и жить лишь маленькими повседневными радостями: надо стремиться к высокому. Жизнь, которая ожидает нас на небесах, должна начинаться уже на земле.
Больше Энн не видела Руби живой. На следующее утро из дома в дом полетела весть, что Руби Джиллис умерла. Она умерла во сне, и на ее лице была улыбка – словно смерть пришла не как леденящий душу призрак, а как добрый друг, который взял ее за руку и перевел через небесный порог.
После похорон миссис Рэйчел Линд сказала, что красивее покойницы она в жизни не видела. В Эвонли еще много лет вспоминали, как прекрасна была в гробу одетая в белое платье Руби. Смерть одухотворила ее земную вызывающую красоту и явила людям тонкие черты и нежный абрис ее лица, сделав то, что, может быть, с годами сделали бы жизнь, любовь, радости и горести материнства. Глядя на это лицо сквозь пелену слез, Энн поняла – такой лик предназначил Руби Всевышний, и такой она останется в памяти навсегда.
Перед тем как похоронная процессия вышла из дома, миссис Джиллис отозвала Энн в комнатку рядом с гостиной, где покоилась в гробу Руби, и вручила ей маленький пакет.
– Я решила отдать это тебе, – сквозь слезы проговорила она. – Руби, наверное, хотела бы, чтобы я так сделала. Это салфетка, которую она вышивала в последние дни. Она не закончена – иголка так и осталась там, куда ее воткнули в последний раз бедные слабые пальчики.
– Как странно думать, что человек, которого ты знал всю жизнь, умер, – сказала Энн Диане по дороге с кладбища. – Это первая смерть среди наших подруг. Постепенно, рано или поздно, мы все последуем за ней.
– Да, возможно, – неохотно признала Диана. Ей не хотелось говорить о смерти. Она предпочла бы обсудить похороны: великолепный, обитый белым бархатом гроб, который мистер Джиллис заказал для своей любимицы («Джиллисы обязательно должны выставиться, даже на похоронах», – заметила по этому поводу миссис Линд), убитое горем лицо Герба Спенсера, истеричные рыдания одной из сестер Руби, – но об этом Энн говорить отказывалась. Она шла, глубоко задумавшись, и Диана чувствовала, что в этих раздумьях ей нет места.
– Руби ужасно любила смеяться, – прервал молчание Дэви. – А на небесах она тоже будет смеяться, Энн?
– Наверное, – ответила Энн.
– Что ты говоришь, Энн! – воскликнула Диана, потрясенная этим кощунством.
– А почему бы и нет? – серьезно сказала Энн. – Ты уверена, что на небесах мы уже никогда не будем смеяться?
– Я… я не знаю, – растерялась Диана. – Но в этом есть что-то неподобающее. Ведь даже в церкви не положено смеяться.
– Но рай совсем не похож на церковь, – убежденно промолвила Энн.
– Надеюсь, что нет, – заявил Дэви. – В церкви всегда ужасно скучно. Но вообще-то я еще долго не собираюсь умирать. Я хочу прожить до ста лет, как мистер Томас Блуветт из Белых Песков. Он говорит, что прожил так долго, потому что всю жизнь курил трубку. Она убивала всех микробов. Мне уже скоро можно будет начать курить трубку, Энн?
– Нет, Дэви, я надеюсь, что ты никогда не будешь курить, – рассеянно ответила Энн.
– И как тебе понравится, когда микробы сведут меня в могилу?..
Глава четырнадцатая
МЕЧТА НАИЗНАНКУ
До начала семестра осталась всего одна неделя. Энн радовалась при мысли о возвращении в университет и встрече с редмондскими друзьями. Немалое место в ее мечтах занимал и Домик Патти. Воспоминание о нем, хотя она пока не прожила там ни одного дня, согревало ее, как воспоминание о родном очаге.
Конечно, лето в Эвонли доставило ей много радости и многому ее научило.
«Да, – думала Энн, – не все жизненные уроки получаешь в университете. Жизнь сама преподносит их на каждом шагу».
Но, увы, последняя неделя каникул была испорчена очень неприятным для Энн событием: казалось, какой-то злой бесенок вывернул ее мечту наизнанку.
Как-то вечером миссис Гаррисон пригласила Энн на чай.
– Ты больше рассказов не писала, Энн? – бесцеремонно спросил девушку мистер Гаррисон.
– Нет, – коротко ответила Энн.
– Ну-ну, не обижайся. Миссис Слоун сказала мне вчера, что месяц назад кто-то бросил в почтовый ящик большой конверт, адресованный монреальской компании пищевых полуфабрикатов Роллингс. Она тогда подумала, что кто-то решил принять участие в объявленном компанией конкурсе на лучший рассказ, в котором упоминалась бы их продукция. Правда, миссис Слоун сказала, что адрес был написан не твоим почерком, но я все-таки подумал: не твоих ли это рук дело?
– Ничего подобного! Я видела объявление о конкурсе, но мне и в голову не пришло принять в нем участие. Унизиться до того, чтобы писать рассказ, рекламирующий полуфабрикаты!
Энн произнесла эти слова с глубочайшим презрением в голосе, не подозревая, какое унижение ее ждет. В тот же вечер в Грингейбл пришла Диана. Ее глаза блестели, щеки пылали, в руке она держала конверт.
– Энн, тебе письмо! Я была на почте и решила сама его тебе принести. Открывай быстрее! Если это то, что я думаю, я просто умру от счастья!
Энн с удивлением разорвала конверт и вынула напечатанное на машинке послание:
«Мисс Энн Ширли
Грингейбл, Эвонли, остров Принца Эдуарда
Уважаемая мисс Ширли!
Мы с удовольствием сообщаем Вам, что Вашему прелестному рассказу „Искупление“ присуждена премия в двадцать пять долларов на конкурсе, объявленном нашей компанией. В конверте Вы найдете чек на эту сумму. Рассказ будет напечатан в нескольких канадских газетах, а также в виде брошюры, которую мы собираемся распространять среди наших клиентов. Благодарим Вас за внимание.
Искренне Ваш директор компании Роллингс».
– Что это значит? – глаза Энн потемнели. Диана же запрыгала и захлопала в ладоши.
– Я так и знала, что ты получишь премию! Это я послала твой рассказ на конкурс, Энн.
– То есть как это?!
– Так – взяла и послала! – радостно сообщила Диана, усаживаясь на кровать Энн. – Когда я увидела объявление о конкурсе, я сразу подумала о твоем рассказе. Но я боялась, что ты откажешься послать его – ты ведь совсем потеряла веру в себя. И я решила отправить второй экземпляр, который ты мне дала, и ничего пока не говорить. Я подумала: если рассказ не получит премию, ты ничего об этом не узнаешь; а если получит, пусть для тебя это будет очаровательный сюрприз.
Диана не очень тонко разбиралась в настроениях окружающих ее людей, но все же до нее дошло, что Энн как будто не находит в сюрпризе ничего очаровательного.
– Да ты что, Энн, совсем не рада? – воскликнула Диана.
Энн с трудом изобразила улыбку.
– Разумеется, я тронута твоим желанием порадовать меня, – медленно проговорила она. – Но я так изумлена… я просто не понимаю. В рассказе же не было ни слова о… – Энн запнулась, – …о полуфабрикатах.
– А-а… Так это я сама вставила, – призналась Диана. – Там у тебя есть очень подходящее место, где Эмилия печет кекс. Вот я и написала, что она достала пакет фирмы Роллингс, и кекс получился на редкость удачным. А потом, в последнем абзаце, где Персиваль прижимает Эмилию к груди и говорит: «Дорогая, наконец-то осуществятся наши заветные мечты», я добавила: «И почаще пеки мне кекс из полуфабрикатов Роллингс».
– О боже! – простонала Энн. Ей показалось, что на нее вылили ушат холодной воды.
– Зато ты получила двадцать пять долларов! – ликующе тараторила Диана. – А Присцилла говорила, что «Канадская женщина» платит только пять долларов за рассказ.
Дрожащей рукой Энн взяла розовый чек, который вдруг стал ей невыразимо отвратителен.
– Нет, я не могу это принять. Он по праву принадлежит тебе, Диана. Ты внесла в рассказ изменения, ты послала его на конкурс. Я бы никогда не стала этого делать. Так что забирай чек.
– Еще чего! С какой это стати? Что, мне трудно было сделать такую малость? С меня довольно чести быть подругой победительницы. Ну ладно, я пошла. У нас гости, и мне вообще-то с почты надо было идти сразу домой. Но я не могла уйти, не разузнав, что в этом конверте. Я очень за тебя рада, Энн.
Энн в порыве нежности поцеловала подругу.
– Ты мой самый верный и любимый друг на целом свете, Диана, – сказала она дрожащим голосом, – и я понимаю, что ты это сделала из самых лучших побуждений.
Диана ушла, весьма довольная собой, а бедная Энн, швырнув ни в чем не повинный чек в ящик бюро с таким видом, словно это была плата за убийство, ничком бросилась на постель и разразилась слезами. Теперь она станет посмешищем всего Эвонли и всех своих редмондских знакомых!
Вечером пришел Джильберт и принялся поздравлять Энн с успехом – он уже был на ферме Барри, и Диана успела сообщить ему радостную новость. Но, увидев лицо Энн, он оборвал свои поздравления на полуслове.
– Энн, что с тобой? Я-то думал, ты в восторге. Это ведь великолепно – получить первую премию.
– Джильберт, хоть ты мне этого не говори, – взмолилась Энн. – Я чувствую себя опозоренной навеки. Представь себе мать, у которой ребенка оклеили сверху донизу рекламными объявлениями. Я писала свой рассказик с такой любовью, вложила в него свои лучшие чувства. И свести его до уровня рекламы – это просто кощунство! Помнишь, что нам в Куинс-колледже говорил профессор Гамильтон? Никогда не писать ни слова из корыстных побуждений. Что он подумает, узнав, что я написала рассказ во славу фирмы Роллингс? А если об этом услышат в университете, мне не дадут проходу.
– Ничего подобного, – возразил Джильберт, подозревавший, что Энн больше всего боится упасть в глазах этого умника с третьего курса. – Все подумают то же самое, что и я, – будто ты, как и все мы, не слишком обремененная богатством, решила немного подзаработать на учебу. Не вижу в этом ничего смешного или позорного. Конечно, лучше писать шедевры, но за квартиру и обучение платить-то тоже надо.
Этот практичный взгляд на вещи немного утешил Энн. Во всяком случае, она перестала бояться, что станет всеобщим посмешищем. Но по-прежнему считала, что над ее идеалами совершено надругательство.
Глава пятнадцатая
ЖИТЕЛИ ДОМИКА ПАТТИ ПРИТИРАЮТСЯ ДРУГ К ДРУГУ
– Ой, как здесь уютно – даже лучше, чем дома, – восхищенно воскликнула Филиппа Гордон. Они все сидели в гостиной Домика Патти – Энн, Присцилла, Фил, Стелла, тетя Джемсина, Бандит, Джозеф и Сара-кошка, а также Гог и Магог. На стенах плясали тени от камина, кошки мурлыкали, в вазе на столе стоял огромный букет золотистых хризантем, которые прислал один из поклонников Фил. Обитатели Домика Патти прожили вместе уже три недели и уверились, что их эксперимент увенчался успехом.
Когда пришло время возвращаться в Кингспорт, Энн без особого сожаления рассталась с Эвонли. Последние недели каникул оказались не из приятных. «Искупление» было напечатано в газетах, выходивших на острове, а на прилавке в магазине мистера Блэра лежала стопка розовых, голубых и зеленых брошюр с ее рассказом, которые он выдавал каждому покупателю. Связку брошюр «на память» он прислал и Энн, но она тут же бросила ее в печку. Собственно, никто в Эвонли, кроме самой Энн, не считал, что она как-то унизила себя, написав этот рассказ, – наоборот, все ею восхищались. Не такое простое дело получить первую премию! Многочисленные друзья Энн взирали на нее с уважением, недруги – с презрительной завистью. Джози Пайн утверждала, что Энн откуда-то списала рассказ: она, Джози, точно помнит, что уже где-то его читала. Семейство Слоунов, которые уже знали, что Энн отказала Чарли, говорили, что написать рассказик может всякий и в этом нет никакой особой доблести. Тетя Атосса выразила сожаление по поводу занятий Энн литературой: никто из уроженцев Эвонли никогда не стал бы писать романы. Вот что получается, когда удочеряют сирот без роду и племени. Даже миссис Рэйчел Линд не была уверена, прилично ли заниматься писательством, хотя двадцать пять долларов почти примирили ее с этим не совсем добропорядочным занятием.
– Просто удивительно, что за какие-то глупые выдумки платят такие деньги, – качала она головой со смесью гордости и неодобрения.
В общем, Энн уехала из Эвонли с облегчением. А как приятно было прийти в университет умудренной жизнью второкурсницей и в первый день учебного года встретить толпу друзей и знакомых. В вестибюле университета Энн увидела Присциллу и Стеллу, Джильберта и Чарли, который просто лопался от важности, – как же, он уже не какой-нибудь первокурсник! – Филиппу, так и не решившую дилемму Алека – Алонсо, и Зануду Сперджена Макферсона. После окончания Куинс-колледжа Зануда учительствовал, но его мать решила, что пора ему бросать это занятие и поступать в Редмонд учиться на пастора. Бедному Зануде не повезло: в первый же день полдюжины безжалостных второкурсников, живших с ним в одном пансионе, напали на него ночью и остригли ему полголовы наголо. Так Зануда и ходил, пока волосы не выросли. Он горько признался Энн, что порой сомневайся, есть ли у него призвание к духовной карьере.
Тетя Джемсина приехала только тогда, когда все в Доме было готово. Мисс Патти послала Энн ключ вместе с письмом, в котором написала, что Гог и Магог находятся в коробке под кроватью в комнате для гостей и что их можно достать оттуда и поставить на место. Еще она добавила в постскриптуме, что они с сестрой заново оклеили гостиную обоями всего пять лет назад, и просила, чтобы девушки не дырявили их гвоздями для картин. В остальном мисс Патти целиком полагалась на Энн.
С каким наслаждением девушки обживали свой новый дом! Как сказала Фил, это было почти то же самое, что выйти замуж, только лучше: занимаешься устройством нового дома, а муж не путается под ногами. Все привезли с собой что-нибудь для украшения своего нового жилища. Фил, Присцилла и Стелла понаставили повсюду безделушек и понавешали картин, пренебрегая целостностью новых обоев мисс Патти.
– Будем уезжать, заткнем дырки замазкой – она и не заметит, – сказали они Энн, когда та стала возражать против их бесцеремонного обращения с чужой собственностью.
Мисс Ада на прощанье вручила Энн и Присцилле одну из своих вышитых подушечек. Марилла прислала несколько банок с вареньем, а миссис Линд подарила Энн стеганое одеяло и вдобавок одолжила во временное пользование еще пять таких одеял.
– Бери-бери, – решительно сказала она Энн. – Чем им лежать на чердаке без дела, пусть от них лучше польза будет. А так их только моль съест.
Однако ни одна моль не осмелилась бы приблизиться к этим одеялам – от них так разило нафталином, что их пришлось на две недели развесить в саду, чтобы выветрился запах. На аристократической Споффорд-авеню такого зрелища еще ни разу не видели. Старый миллионер, живший с ними по соседству, пришел к девушкам с просьбой продать ему роскошное одеяло с красными тюльпанами по желтому полю, которое миссис Рэйчел подарила Энн. Он сказал, что его мать шила похожие одеяла и ему хочется иметь такое в память о ней. Энн отказалась продать одеяло, чем его сильно огорчила, не написала миссис Линд. Польщенная миссис Линд написала в ответ, что у нее есть еще одно, точно такое же. Так что табачный король получил-таки одеяло и застелил им свою постель – к великому неудовольствию аристократической супруги.
Одеяла миссис Линд оказались весьма кстати, поскольку в Домике Патти, кроме достоинств, обнаружились и недостатки. В нем было довольно холодно, поэтому когда по ночам начались заморозки, девушки с наслаждением залезали под теплые одеяла миссис Линд и надеялись, что Бог вознаградит ее за это доброе дело. Энн поселилась в голубой комнате, которая ей так пришлась по душе еще весной. Присцилла и Стелла жили вместе в большой комнате. Фил вполне устраивала маленькая комнатка над кухней, а тете Джемсине досталась сообщавшаяся с гостиной комната на первом этаже. Бандит поначалу спал на пороге.
Бандит появился в доме следующим образом. Как-то раз по дороге из университета домой Энн заметила, что встречные прохожие поглядывают на нее с улыбкой. «В чем дело? – подумала Энн. – Шляпка, что ли, съехала набок?» Она стала озираться и увидела Бандита.
Оказывается, все это время за ней по пятам следовал весьма неприглядный представитель кошачьего племени. Это был уже взрослый кот, тощий, грязный, с оборванными ушами, заплывшим глазом и распухшей щекой. Определить его цвет одним словом не представлялось возможным. Казалось, что он поначалу был черный, а потом его опалили. Мех его к тому же торчал клоками и зиял пролысинами.
Энн крикнула «брысь!», но это не помогло. Пока она стояла на месте, он сидел и укоризненно смотрел на нее своим единственным здоровым глазом; как только она шла дальше, он следовал за нею. Дойдя до калитки Домика Патти, Энн безжалостно захлопнула ее перед носом кота, решив, что на этом ее знакомство с ним окончено. Но когда через четверть часа Фил открыла дверь, она обнаружила на ступеньке крыльца ржаво-черного кота. Мало того, он моментально ринулся в дом и с ликующим «мяу!» прыгнул Энн на колени.
– Энн, – сурово спросила Стелла, – это твое животное?
– Вовсе нет, – с негодованием отреклась от кота Энн. – Он увязался за мной по дороге и шел до самого дома. Слезай с колен, грязная тварь! Я ничего не имею против приличных чистых кошек, но ты мне совсем не нравишься.
Однако кот не разделял чувств девушки. Он свернулся клубочком у нее на коленях и принялся мурлыкать.
– Он тебя удочерил, – засмеялась Присцилла.
– Так я ему и дамся! – проворчала Энн.
– Бедняга совсем отощал, – посочувствовала коту Фил. – Смотрите – кожа да кости.
– Ну что ж, – согласилась Энн скрепя сердце, – давайте его хорошенько накормим и отправим восвояси.
Кота накормили и выставили за дверь, но утром опять нашли его на крыльце. Так он и продолжал жить на крыльце, проникая в дом едва открывалась дверь. Холодный прием его отнюдь не обескуражил, но привязан он был только к Энн. Девушки из жалости кормили его, однако по прошествии недели решили, что надо как-то избавляться от животного. Кот выглядел значительно лучше, чем в первый день: заплывший глаз открылся, опухоль на щеке опала, он заметно поправился и даже иногда стал умываться.
– Все равно мы не можем оставить его у себя, – заявила Стелла. – На следующей неделе приедет тетя Джемсина и привезет Кошку-Сару. Не держать же нам двух кошек! Да к тому же этот драный кот будет все время драться с Сарой. Видно, что он по натуре бандит. Вчера он сражался с котом табачного короля и задал ему хорошую трепку.
– Да, надо от него избавиться. – Энн сердито поглядела на предмет обсуждения, который с видом невыразимой кротости свернулся на коврике перед камином. – Но как? Как могут четыре беспомощные женщины избавиться от кота, который не согласен, чтобы от Него избавлялись?
– Надо усыпить его хлороформом, – деловито предложила Фил. – Это самый человечный способ.
– Будто мы умеем усыплять котов хлороформом, – усмехнулась Энн.
– Я умею. Это один из моих, увы, слишком немногих талантов. Мне приходилось дома усыплять кошек. Утром даешь ей поесть, потом суешь ее в мешок – у нас есть такой в кладовке – и опрокидываешь над ней ящик. Берешь бутылочку хлороформа, открываешь пробку и ставишь под ящик. На ящик кладешь что-нибудь тяжелое и оставляешь его так до вечера. А вечером находишь мирно свернувшуюся – как будто во сне – мертвую кошку. Смерть совершенно безболезненна.
– Тебя послушать – так это легко. – Энн недоверчиво покачала головой.
– Это на самом деле легко. Я беру все на себя, – уверенно заявила Фил.
Она приобрела хлороформ и на следующее утро приготовила мешок и ящик. Тем временем Бандит, плотно позавтракав, прыгнул на колени Энн и стал умываться. У девушки защемило сердце. Бедное создание любило ее и доверяло ей, а она согласилась на его уничтожение!
– Забирай его скорее, – сказала она Фил. – Я чувствую себя убийцей.
– Ничего, страдать он не будет, – утешила Фил, но Энн убежала, чтобы не видеть, как станет твориться это черное дело.
Ящик поставили на заднем крыльце и весь день к нему никто не подходил. Вечером Фил сказала, что кота надо похоронить.
– Присси со Стеллой пусть идут рыть могилу, – распорядилась Фил, – а ты, Энн, помоги мне достать его из-под ящика. Вот этого я делать одна не люблю.
Энн и Фил на цыпочках вышли на заднее крыльцо. Фил сняла камень, лежавший поверх ящика. И вдруг оттуда раздалось приглушенное мяуканье.
– Он жив, – ахнула Энн.
– Похоже на то, – согласилась Фил.
Опять раздалось мяуканье. Девушки озадаченно поглядели друг на друга.
– Что же делать? – спросила Энн.
– Могила готова, – заявила подошедшая Стелла. – А где кот-то?
– Он жив, – растерянно проговорила Энн.
– Придется оставить его до утра, – решила Фил, опуская камень обратно на ящик. – Возможно, это были его предсмертные стоны. А может, нам вообще померещилось.
Но когда утром подняли ящик, Бандит выскочил из-под него, вспрыгнул на плечо Энн и начал вылизывать ей лицо. Более живого кота трудно было себе представить.
– Ах, вот в чем дело! – простонала Фил. – В ящике дырка от сучка. Поэтому он и остался жив. Придется повторить все еще раз.
– Нет уж! – вдруг воспротивилась Энн. – Еще раз убивать Бандита не дам. Это мой кот – придется вам с этим смириться.
– Ну что ж, тогда сама решай, как будет с тетей Джимси и Кошкой-Сарой. Я умываю руки, – заявила Стелла.
С того дня Бандит стал членом семьи. Ночью он спал на коврике на крыльце и вел привольную и сытую жизнью. К тому времени, когда приехала тетя Джемсина, Бандит потолстел, шерсть у него лоснилась, и вид был мало-мальски респектабельный. Но, как и кошка из сказки Киплинга, он «гулял сам по себе», вступал в битву с любым котом, который встречался ему на пути, и постепенно победил всех кошачьих аристократов на Споффорд-авеню. А из людей он любил одну Энн и больше никому не позволял себя даже гладить. Любая такая попытка пресекалась сердитым шипеньем.
– До чего же наглый кот, – возмущалась Стелла.
– Ничего не наглый, а теплый ласковый ворчун! – Энн нежно прижала Бандита к груди.
– Он сроду не уживется с Кошкой-Сарой, – пессимистически предрекала Стелла. – Я согласна терпеть, когда кошки дерутся в саду по ночам, но чтобы они сражались посреди гостиной – увольте!
Наконец приехала тетя Джемсина. Она оказалась крошечной женщиной с треугольным личиком и большими голубыми глазами, в которых светился огонь неугасаемой молодости. У нее были розовые щечки и снежно-белые волосы, которые она укладывала смешными буклями над ушами.
– Это очень старомодная прическа, – сообщила тетя Джемсина, усевшись в кресло-качалку у камина и сразу принявшись вязать что-то нежно-розовое. – Но я и есть старомодная женщина. Все мои платья старомодны, и все мои взгляды тоже. Я вовсе не говорю, что они лучше новомодных. Может, они даже много хуже. Но я к ним привыкла, как к старым туфлям. Могу я в своем возрасте носить такие туфли, в которых мне удобно, и придерживаться удобных взглядов? Я собираюсь жить здесь в свое удовольствие. Вы, наверно, воображаете, что я буду вас одергивать и воспитывать, но у меня этого и в мыслях нет. Вы уже взрослые и должны знать, как себя вести. А если не знаете, то учить вас все равно поздно. Так что, – с озорным огоньком в глазах заключила тетя Джемсина, – можете вытворять что вам Угодно – я мешать не собираюсь.
И девушки поняли, что будут обожать свою «дуэнью».
Тетя Джемсина привезла не одну, а двух кошек – Кошку-Сару и Джозефа, которого ей оставила уехавшая в Ванкувер подруга.
– Она не могла взять Джозефа с собой и умоляла меня приютить его. Не могла же я ей отказать. Он прекрасный кот – то есть у него прекрасный характер. Вот только цвет не поймешь какой.
И это была правда. Стелла сказала, что он похож на ходячий мешок с обрезками ткани. Ноги у Джозефа были белые с черными пятнышками. Спина серая, на одном боку огромное рыжее пятно, на другом – черное, хвост – рыжий, но с серым кончиком. Уши у кота были пестрыми, да и глаза разного цвета, что придавало ему пиратский вид. На самом же деле кот обладал добрым и ласковым нравом.
Джозеф и Кошка-Сара прибыли в разных корзинках. Когда их выпустили и накормили, Джозеф улегся на диване, а Сара села перед камином и принялась умываться. Это была большая откормленная серо-белая кошка, наделенная огромным чувством собственного достоинства, которое ничуть не умаляло сознание ее плебейского происхождения. Тете Джемсине ее подарила знакомая прачка.
