Текст книги "Энн в Редмонде"
Автор книги: Люси Монтгомери
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 13 страниц)
Фил вскочила, ликующе обняла сначала Энн, потом Присциллу и ушла домой, приплясывая от радости.
– Надеюсь, мы уживемся, – задумчиво сказала Присцилла.
– Надо будет постараться, – отозвалась Энн. – Мне кажется, что Фил легко впишется в нашу компанию.
– Фил, конечно, душка, с ней хорошо дружить. И нельзя отрицать, что, чем больше нас будет, тем легче нашим тощим кошелькам. Но каково нам придется бок о бок с Фил, мы пока не знаем. Чтобы это узнать, надо с человеком пуд соли съесть.
– Что ж, это относится ко всем нам. Надо научиться не мешать друг другу. Фил, может, немного легкомысленна, но не эгоистична. Мне хочется верить, что нам будет очень хорошо под одной крышей.
Глава одиннадцатая
ЖИЗНЬ ИДЕТ СВОИМ ЧЕРЕДОМ
Энн вернулась в Эвонли «со щитом» – то бишь со стипендией Тобурна. Все говорили ей, что она ничуть не изменилась, причем таким тоном, будто были этим и удивлены, и разочарованы. Эвонли тоже ничуть не изменился. По крайней мере, на первый взгляд. Но когда в воскресенье Энн сидела на своей скамье в церкви и оглядывала прихожан, она заметила довольно много перемен, которые вкупе дали ей понять, что и в Эвонли время не стояло на месте. На кафедре стоял новый пастор. На скамейках не хватало многих знакомых. Старый дядя Эб, навсегда переставший пророчествовать, миссис Слоун, так долго вздыхавшая и предсказывавшая свою неминуемую кончину, Тимоти Коттон, который, как выразилась миссис Линд, «наконец-то удосужился умереть – двадцатьлет нам голову морочил», и старый Джозайя Слоун, которого никто не узнал в гробу, потому что покойнику аккуратно подстригли усы, – все они мирно спади на маленьком кладбище позади церкви. А Билли Эндрюс женился на Нетти Блуветт. Когда Билли, сияющий от гордости и счастья, вошел в церковь с разнаряженной молодой женой – в шелковом платье и шляпе с перьями, – Энн опустила смеющиеся глаза. Она вспомнила вьюжную ночь на прошлое Рождество, когда Джейн сделала ей от имени Билли предложение руки и сердца. Да, Билли не умер от горя. «Интересно, – подумала Энн, – Нетти предложение тоже делала Джейн, или Билли сам набрался духу?» Все семейство Эндрюсов было явно счастливо за Билли. Кстати, Джейн ушла из школы в Эвонли и собиралась осенью уехать на запад Канады.
– Просто не сумела найти здесь жениха, – пренебрежительно заявила по этому поводу миссис Линд. – Нам-то она говорит, что на западе поправит здоровье, только я что-то до сих пор не слышала, чтобы она чем-нибудь болела.
– Джейн – хорошая девушка, – вступилась за подругу Энн. – Она просто не старалась привлечь к себе внимание, как некоторые.
– Если ты хочешь сказать, что она не старалась поймать мужа, тут я с тобой согласна, – кивнула миссис Линд. – Но я не сомневаюсь, что, как и любой девушке, ей хочется выйти замуж. А то с чего бы ей ехать в какую-то дыру на западе, которая только тем и хороша, что там много мужчин и мало женщин? Нет, уж ты мне не рассказывай, Энн.
Но в то воскресенье в церкви Энн поразила не Джейн, а Руби Джиллис, которая сидела рядом с ней в хоре. Что случилось с Руби? Она была даже красивее, чем всегда, но на ее щеках пылал неестественно яркий Румянец, она сильно похудела, а руки, державшие сборник гимнов, казались почти прозрачными.
– Что с Руби Джиллис? – спросила Энн у миссис Линд. – Она больна?
– Руби Джиллис умирает от скоротечной чахотки, – напрямик ответила миссис Линд. – Это известно всем, кроме нее самой и ее родителей. Они отказываются в это верить. Если ты спросишь их о ее здоровье, они скажут, что с ней все в порядке. Она ушла из школы зимой, когда у нее был жестокий бронхит, но уверяет, что этой осенью опять начнет учительствовать, и даже подала прошение на место в Белых Песках. А сама, бедняжка, когда начнется учебный год, будет уже в могиле.
Энн была потрясена. Руби Джиллис, ее одноклассница, скоро умрет? Этого не может быть! В последние годы они не так уж много общались, но школьная дружба не забывается, и у Энн болезненно сжалось сердце. Руби, веселая красотка и кокетка! Просто невозможно было представить, что смерть может наложить на нее свою костлявую руку. Когда они вышли из церкви, Руби сердечно обняла Энн и пригласила ее в гости на следующий вечер.
– Во вторник и среду меня не будет дома, – торжествующе прошептала она на ухо Энн. – Во вторник я буду на концерте в Кармоди, а в среду на вечеринке в Белых Песках. Меня туда отвезет Герб Спенсер. Это мой новый поклонник. Но завтра обязательно приходи. Мне интересно, что ты поделывала там, в Редмонде.
Энн знала, что на самом деле Руби собиралась поведать ей о своих поклонниках. Но она обещала прийти, и Диана вызвалась пойти с нею.
– Я давно хотела сходить к Руби, – призналась Диана, когда они с Энн на следующий вечер вышли из Грингейбла, – но у меня не хватало духу пойти одной. Так жутко слушать ее болтовню. Руби притворяется, что совершенно здорова, а сама непрерывно кашляет. Она изо всех сил цепляется за жизнь, но, говорят, уже нет никакой надежды на ее выздоровление.
Девушки молча шли по дороге. Спускались сумерки, малиновки заполняли золотистый воздух своими ликующими трелями. Серебристое кваканье лягушек неслось над полями, где солнечное тепло и дождевая влага уже пробури в семенах жизнь. Над молчаливыми лощинами сгущалась белая дымка, а в небе загорались лиловые звезды.
– Какой очаровательный закат, – сказала Диана. – Посмотри на небо, Энн, – кажется, что вон то багровое облако это берег, а чистое небо за ним – золотое море.
– И туда ушли все наши прошлые весны.
– Ой, Энн, не надо так говорить: можно подумать, что мы уже совсем старые и вся жизнь у нас позади.
– Мне это все время кажется с тех пор, как я узнала про бедняжку Руби, – вздохнула Энн. – Если правда, что она умирает, то и любое другое несчастье может оказаться правдой.
– Энн, мне надо зайти на минутку к Райтам, – сказала Диана. – Мама просила передать тете Атоссе эту баночку желе.
– А кто это – тетя Атосса?
– Как, ты не слышала о тете Атоссе? Это миссис Коутс из Спенсервейла – тетка жены мистера Элиши Райта. Она и моему папе доводится теткой. Ее муж умер прошлой зимой, и она осталась совсем одна и без средств. Вот Райты и взяли ее к себе. Мама считала, что это мы должны ее взять, но папа сказал: «Через мой труп. Кто угодно, только не тетя Атосса».
– А что в ней такого ужасного?
– Сама увидишь. Папа говорит, у нее такое острое лицо, что можно обрезаться. А язык еще острее.
Тетя Атосса чистила на кухне картошку. На ней был блекло-синий халат, волосы неряшливо выбивались из-под шпилек. Тетя Атосса не любила, когда ее заставали «в затрапезье», и поэтому встретила девушек еще более нелюбезно, чем было ей свойственно.
– А, так это ты Энн Ширли, – криво усмехнулась она, когда Диана представила подругу. – Слыхала я о тебе. – По ее тону можно было понять, что она не слышала об Энн ничего хорошего. – Миссис Эндрюс говорила мне, что ты приехала на каникулы. И что якобы ты хорошо выглядишь.
Тетя Атосса дала понять, что внешность Энн оставляет желать лучшего.
– Может, присядете все же? – язвительно спросила она, продолжая чистить картошку. – Хотя никаких развлечений я вам, конечно, предложить не могу. Дома я одна.
– Мама прислала вам баночку желе из ревеня. Она его только сегодня сделала.
– Большое спасибо, – кислым тоном поблагодарила тетя Атосса. – Не очень-то я люблю желе, которое делает твоя мать, – она кладет туда слишком много сахару. Ну да ладно, попробую немного съесть. Этой весной у меня совсем испортился аппетит. Да и вообще я нездорова, – суровым тоном продолжала тетя Атосса. – Но стараюсь держаться на ногах. В этом доме не нужен человек, который не может работать. Если тебе не трудно, Диана, поставь желе на полку в кладовке. Мне нужно перечистить всю эту картошку. Наверное, вы, юные леди, такой работой не занимаетесь? Жалеете ручки?
– Почему же, мне часто приходится чистить картошку, – улыбнулась Энн.
– И мне тоже, – подхватила Диана. – Правда, – Решила поддеть она тетю Атоссу, – я после этого протираю руки лимонным соком и на ночь надеваю лайковые перчатки.
Тетя Атосса пренебрежительно фыркнула:
– Вычитала небось всю эту чушь про лимонный сок и перчатки в каком-нибудь журнальчике! Удивляюсь, что мать позволяет тебе их читать. Но она всегда тебя баловала. Когда Джордж на ней женился, мы все считали, что из нее не получится хорошая жена.
Тетя Атосса глубоко вздохнула, словно все ее мрачные предчувствия по поводу брака племянника полностью оправдались.
– Что, уже уходите? – спросила она, увидев, что девушки встали. – Само собой – не так-то уж интересно разговаривать со старухой. Другое дело, если бы мальчики были дома.
– Мы хотим навестить Руби Джиллис.
– Да отговорок-то у вас найдется вагон, – пробурчала тетя Атосса. – Влетели в дом и тут же назад, не успев толком поздороваться. Это, наверное, в университете так принято. А от Руби Джиллис вам лучше бы держаться подальше. Туберкулез – заразная болезнь. Я так и знала, что Руби подхватит что-нибудь, когда она в прошлом году отправилась в гости в Бостон. Те, кому не сидится дома, всегда что-нибудь да подхватят в чужих краях.
– Те, которые сидят дома, тоже болеют. Иногда даже умирают, – серьезно проговорила Диана.
– Зато они знают, что это произошло не по их вине, – с торжеством возразила тетя Атосса. – Я слышала, что у тебя в июне свадьба, Диана?
– Ничего подобного, – покраснев, ответила Диана.
– Во всяком случае, надолго не откладывай, – предостерегла ее тетя Атосса. – Твоя красота быстро увянет: румяные щеки да черные волосы – больше тебе похвастаться нечем. А Райты все ветреники. Вам следовало бы носить шляпку, мисс Ширли, а то за веснушками лица не видно. Да еще рыжие волосы! Ну что поделать, так уж, видно, Господу Богу было угодно, все в его руках. Передай привет Марилле Кутберт. За все время, что я в Эвонли, она ни разу ко мне не заглянула. Впрочем, чего я жалуюсь? Кутберты всегда о себе много понимали.
– Ну, не жуткая ли старуха? – спросила Диана, когда они наконец сбежали от тети Атоссы.
– Да, пожалуй, похуже, чем мисс Элиза Эндрюс, – согласилась Энн. – С другой стороны, представь себе, что тебя зовут Атосса. От этого у кого хочешь характер испортится. Ей бы вообразить, что ее зовут Корделия. Наверняка ей стало бы легче жить. По крайней мере, мне это в свое время помогло.
– Когда Джози Пайн состарится, она будет в точности такая же, – сказала Диана. – Ее мать – кузина тети Атоссы. Ох, как хорошо, что мы от нее сбежали. До чего же она злоязычная: о ком ни заговорит, обязательно скажет какую-нибудь гадость. Папа рассказывал очень смешную историю про нее и спенсервейлского пастора, который был добр и чист душой, но немного глуховат. По воскресеньям у них проходили молитвенные собрания, на которых каждый по очереди вставал и читал молитву или комментировал какой-нибудь стих из Библии. И вот тетя Атосса как-то вскочила с места и, вместо того чтобы читать молитву или комментировать текст, принялась снимать стружку со всех присутствующих: называла каждого по имени и вспоминала все ссоры и скандалы, к которым этот человек имел отношение за последние десять лет. Под конец она заявила, что ноги ее больше не будет в спенсервейлской церкви и что их всех ждет геенна огненная. Потом она села на место, а пастор, который не расслышал ни одного слова, сказал прочувствованным голосом: «Аминь! Дай Бог, чтобы молитва нашей сестры была услышана». Папа так смешно рассказывает эту историю.
– Кстати, об историях, – доверительным тоном сказала Энн. – Последнее время я все думаю, не попробовать ли написать рассказ – такой, который взяли бы в журнал. Но боюсь – будет так стыдно, если никто не согласится его напечатать.
– Помнишь, Присцилла говорила, что почти все первые рассказы миссис Морган были отвергнуты журналами. Но твой-то обязательно возьмут, Энн, – в наше время редакторы журналов, наверное, лучше разбираются в своем деле.
– Маргарет Бертон со второго курса в прошлом году напечатала рассказ в «Канадской женщине». Мне кажется, что и я могу написать не хуже.
– И тоже пошлешь его в «Канадскую женщину»?
– Может быть, сначала пошлю в толстый журнал.
Все зависит от того, что у меня получится.
– А о чем он будет?
– Пока не знаю. Хочу придумать хорошую фабулу. Для редакторов главное – фабула. Пока я твердо знаю одно – как назову героиню. Ее будут звать Эмилия Лестер. Правда, симпатичное имя? Только никому про это не говори, Диана. Я пока рассказала только тебе и мистеру Гаррисону. Он не очень-то меня поддержал: сказал, что сейчас и так печатают слишком много всякого мусора, а студентка университета могла бы заняться чем-нибудь более полезным.
– Интересно, а что мистер Гаррисон понимает в литературе? – пренебрежительно заметила Диана.
В доме Джиллисов было полно посетителей. В гостиной два поклонника Руби, Леонард Кимбалл из Спенсервейла и Морган Бэлл из Кармоди, бросали друг на друга мрачные взгляды. Забежали поболтать несколько веселых девушек. На Руби было белое платье, ее щеки пылали, глаза блестели. Она непрерывно смеялась и, когда другие девушки ушли, повела Энн наверх показать ей свои новые платья.
– У меня еще есть отрез голубого шелка, но он, пожалуй, для лета чересчур плотный. Я, наверное, оставлю его на осень. Ты знаешь, что я буду учительствовать в Белых Песках? Как тебе нравится моя новая шляпка? В церкви на тебе была прелесть какая изящная шляпка, но я предпочитаю что-нибудь поярче. Ты заметила этих дураков-мальчишек в гостиной? Они решили пересидеть друг друга. Мне они оба безразличны. На самом деле мне нравится Герб Спенсер. Иногда я даже начинаю подумывать, не он ли мой суженый. На Рождество я еще полагала, что выйду замуж за учителя из Спенсервейла. Но я узнала о нем такое, что заставило меня дать ему отставку. Он чуть с ума не сошел от горя. А этих двух Кавалеров я сегодня не звала. Хотела поболтать с тобой от души. У меня столько новостей. Мы с тобой всегда были хорошими подругами, правда?
Руби обняла Энн за талию, и их взгляды на секунду встретились. В глубине блестящих глаз Руби Энн увидела нечто такое, от чего у нее сжалось сердце.
– Приходи почаще, Энн, – прошептала Руби. – И одна – ладно? Мне хочется побыть с тобой наедине.
– Ты что, неважно себя чувствуешь, Руби?
– Я? Я себя чувствую превосходно, лучше чем когда-либо. Конечно, этот бронхит все еще дает о себе знать. Но ты же видишь, какой у меня прекрасный цвет лица! Разве я похожа на больного человека?
Руби сказала это вызывающим, почти раздраженным тоном. Она сняла руку с талии Энн и побежала по лестнице вниз. Весь вечер она была необыкновенно весела и нещадно дразнила двух своих обожателей. Энн с Дианой она просто не замечала, и они вскоре ушли.
Глава двенадцатая
«ИСКУПЛЕНИЕ»
– О чем ты задумалась, Энн?
Они с Дианой сидели у ручья. Кругом росли папоротники, зеленела молодая трава, а сверху над ними раскинула белый ароматный полог цветущая дикая груша.
Энн стряхнула с себя задумчивость и ответила с блаженным вздохом:
– Я думала о своем рассказе.
– А ты уже начала его писать? – сразу загоревшись интересом, спросила Диана.
– Я написала только несколько страниц, но уже все продумала до конца. Как мне было трудно найти подходящую фабулу! Что бы мне ни приходило в голову, все как-то не вязалось с именем Эмилия.
– А ты бы изменила имя.
– Нет, это у меня не получалось. Я пробовала, но с таким же успехом я могла бы изменить твое имя. Для меня Эмилия реальный человек, и она останется все той же Эмилией под любым другим именем. Но в конце концов я нашла подходящую фабулу. А потом придумала имена для всех остальных персонажей. Как это было интересно – ты просто себе не представляешь. Я часами лежала без сна, перебирая в уме имена. Героя зовут Персиваль Далримпл.
– Ты всем персонажам дала имена? – робко спросила Диана. – Может, ты разрешишь мне назвать хоть кого-нибудь, совсем неважного? Тогда в рассказе будет и моя маленькая доля участия.
– Назови работника Лестеров, – милостиво разрешила Энн. – Он играет не такую уж важную роль, но он единственный, кто пока не имеет имени.
– Давай назовем его Раймонд Фицборн, – предложила Диана, у которой был большой запас подобных имен.
Энн с сомнением покачала головой:
– Нет, боюсь, для работника это слишком аристократическое имя. Я просто не могу себе представить, чтобы человек с фамилией Фицборн кормил свиней или колол дрова.
Диана в глубине души считала, что если у тебя есть воображение, то можно себе представить и не такое, но была готова признать, что Энн виднее. Мальчика-работника наконец окрестили Робертом Реном, а сокращенно – Бобби.
– А сколько ты надеешься получить за этот рассказ? Об этом Энн еще не думала. Ее влекла слава, а не презренный металл, и ее литературные мечты пока были далеки от корыстных соображений.
– Ты мне дашь его почитать? – попросила Диана.
– Когда закончу, я его прочитаю вслух тебе и мистеру Гаррисону и буду ждать от вас самой серьезной критики. Больше до опубликования рассказ никто не увидит.
– А как он закончится – хорошо или плохо?
– Я еще не решила. Мне бы хотелось, чтобы у него был несчастливый конец – это гораздо романтичнее. Но, говорят, редакторы не любят рассказов с несчастливым концом. Профессор Гамильтон однажды сказал, что книгу с плохим концом может написать только гений, а другим лучше и не браться. А я ведь совсем не гений, – скромно закончила Энн.
– Я больше люблю счастливые концы, – вздохнула Диана, которая считала, особенно после своей помолвки с Фредом, что все истории должны кончаться свадьбой.
– Но ты же любишь всплакнуть над книжкой.
– Да, но где-нибудь посередине. А конец чтобы был счастливым.
– Надо все-таки, чтобы в рассказе была хоть одна печальная сцена, – задумчиво проговорила Энн. – Может, пусть с Бобби произойдет несчастный случай и он умрет?
– Нет, только не убивай Бобби! – взмолилась Диана. – Это же мой герой, и я хочу, чтобы с ним все было благополучно. Убей кого-нибудь другого, если тебе это так уж необходимо.
Всю следующую неделю Энн то ликовала, то пребывала в муках творчества – в зависимости от того, как продвигалась работа над рассказом. Когда у нее появлялась блестящая мысль, она торжествовала. Когда упрямый персонаж не желал поступать так, как ей хотелось, она впадала в отчаяние.
Этого Диана понять никак не могла.
– Да просто заставь их поступать по-своему!
– Не могу, – стонала Энн. – На Эмилию совсем управы нет. Она говорит и делает такое, чего у меня и в мыслях никогда не возникало. Возьмет и испортит все, что было написано до этого, и мне приходится переписывать заново.
Но наконец рассказ был закончен, и Энн прочитала его Диане на заднем крыльце дома. У нее таки получилась печальная сцена, и для этого не понадобилось жертвовать жизнью Роберта Рена. Читая эту сцену, Энн внимательно поглядывала на Диану. Диана оправдала все ее надежды и от души плакала в грустном месте, но когда Энн дочитала рассказ до конца, у Дианы был слегка разочарованный вид.
– Зачем же ты убила Мориса Леннокса? – с упреком спросила она.
– Но он же злодей! – воскликнула Энн. – Он это заслужил.
– А мне он понравился больше всех, – упорствовала Диана.
– Так или иначе, он умер, и воскрешать я его не собираюсь, – рассердилась Энн. – Если бы я оставила его в живых, он продолжал бы преследовать Эмилию и Персиваля.
– Ну почему же – он мог бы исправиться…
– Это уже романтизм. Да и рассказ получился бы слишком затянутый.
– Ну ладно, Энн, рассказ совершенно очаровательный. Ты обязательно прославишься. А заглавие ты ему придумала?
– Заглавие я давно придумала – «Искупление». А теперь скажи мне честно, Диана, какие в рассказе недостатки?
– Да понимаешь, – замялась Диана, – то место, где Эмилия печет кекс, показалось мне каким-то прозаичным – оно не вписывается во все остальное. Всякий может испечь кекс. По-моему, героини не должны возиться на кухне.
– Да что ты говоришь! Это же юмористическая сцена, самая лучшая во всем рассказе, – возразила Энн. И можно добавить, что в этом она была совершенно права.
Диана благоразумно воздержалась от дальнейшей критики, но мистеру Гаррисону угодить оказалось гораздо труднее.
– Во-первых, – заявил он, – в рассказе слишком много описаний. – И потребовал: – Выбрось все свои «цветистые» обороты.
Энн в глубине души подозревала, что мистер Гарри-сон прав, и скрепя сердце вычеркнула почти все описания природы, хотя, для того чтобы окончательно удовлетворить придирчивого мистера Гаррисона, ей пришлось переписать рассказ три раза.
– Но я уже выбросила все описания, кроме заката солнца, – возражала она. – А с ним я расстаться не могу. Это самое лучшее место.
– Оно не имеет никакого отношения к сюжету, – настаивал мистер Гаррисон, – и вообще тебе не следовало писать о богатых людях. Что ты о них знаешь? Почему ты не написала о деревне вроде нашего Эвонли, разумеется, изменив имена, чтобы миссис Линд не вообразила, что героиня – она.
– Нет, этого делать нельзя. – Энн покачала головой. – Эвонли – прелестная деревня, но для рассказа нужно гораздо более романтичное окружение.
– Я уверен, что в Эвонли было достаточно романов, да и трагедий немало, – сухо заметил мистер Гаррисон. – А твои персонажи вовсе не похожи на живых людей – ни городские, ни деревенские. Они слишком много говорят, и речь у них слишком возвышенная. В одном месте этот твой Далримпл не умолкая разглагольствует на протяжении двух страниц, не давая девушке и словечка вставить. Если бы молодой человек так себя вел в реальной жизни, девушка вытолкала бы его за дверь.
– Это неправда, – категорично заявила Энн. Она-то считала, что очаровательное поэтическое признание Далримпла завоевало бы любое девичье сердце. К тому же возвышенная благородная Эмилия не могла никого «вытолкать за дверь». Эмилия никого не выталкивала, она «отклоняла» предложения неугодных ей поклонников.
– И вообще, – безжалостно продолжал мистер Гаррисон, – мне непонятно, почему она не выбрала Мориса Деннокса. Он настоящий мужчина. Допустим, он совершает плохие поступки, но он действует, тогда как Персиваль только вздыхает и закатывает глаза.
– Закатывает глаза?
Это было еще хуже, чем «выталкивать за дверь».
– Морис Леннокс – злодей, – возмущенно заявила Энн. – Мне непонятно, почему он всем нравится больше, чем Персиваль.
– Персиваль слишком хорош. Он раздражает. Когда будешь в следующий раз писать портрет героя, добавь ему человеческих слабостей.
– Эмилия не могла выйти замуж за Мориса. Он негодяй.
– Он бы исправился под ее влиянием. Человека можно исправить, а вот медузу уже не исправишь. Рассказик твой не так уж плох, читается живо – этого отрицать нельзя. Но ты еще слишком молода, чтобы писать приличные рассказы. Подожди лет десять.
Энн дала себе зарок, что следующий рассказ она вообще никому не покажет. Слишком неприятно слушать всю эту критику. Джильберту она рассказ читать не стала, хотя и сообщила, что собирается послать его в журнал.
– Если его напечатают, тогда и прочитаешь, а если нет, то пусть лучше никто его не увидит.
Марилла ничего не знала о писательских замыслах Энн. В своем воображении Энн читала Марилле рассказ, напечатанный в журнале, выслушивала ее похвалу – в воображении все возможно! – и затем с торжеством объявляла, что автор рассказа – она.
И вот Энн отнесла на почту внушительных размеров пакет, адресованный с очаровательной самоуверенностью и непосредственностью молодости в самый толстый из «толстых» журналов. Диана ждала ответа от редактора с таким же нетерпением, как и сама Энн.
– Ты думаешь они нам скоро ответят? – спрашивала она.
– Я думаю, не позже, чем через две недели. Как я буду счастлива, если они его возьмут!
– Конечно, возьмут и, наверное, попросят присылать еще. Когда-нибудь ты станешь такой же знаменитой писательницей, как миссис Морган. И я буду гордиться, что была твоей подругой детства.
Прошла неделя, заполненная сладкими мечтами, а затем наступило горькое пробуждение. Придя вечером к Энн, Диана увидела, что у подруги заплаканные глаза, а на столе лежит вскрытый конверт и помятая рукопись.
– Что такое, Энн? – воскликнула Диана. – Неужели тебе вернули рассказ?
– Да, – всхлипнула Энн.
– Редактор, наверное, сошел с ума. Как он это объяснил?
– Никак. В конверт вложен напечатанный на машинке листочек, на котором написано, что рассказ им не подходит.
– Я никогда не ждала ничего хорошего от толстых журналов, – заявила Диана. – Рассказы в «Канадской женщине» гораздо интереснее, хотя стоит она дешевле. Наверное, редактор настроен против всех авторов, которые не американцы. Не расстраивайся, Энн. Вспомни – миссис Морган тоже поначалу возвращали рассказы. Пошли его в «Канадскую женщину».
– Да, пожалуй, – кивнула Энн, несколько утешенная словами Дианы. – И если там его напечатают, я пошлю экземпляр американскому редактору. Но описание заката придется выкинуть. Мне кажется, мистер Гаррисон был прав.
Энн выкинула сцену заката, но, несмотря на это героическое самопожертвование, редактор «Канадской женщины» вернул ей «Искупление» через пять дней. Диана заявила с негодованием, что рассказ там, видимо, даже не прочитали, и поклялась, что откажется от подписки на журнал. Этот второй отказ Энн приняла со спокойствием отчаяния. Она заперла рукопись в сундук, стоявший на чердаке, но дала Диане, поддавшись на ее просьбы, второй экземпляр.
– Все, – сказала Энн с горечью, – на этом я кончаю свои литературные опыты.
Мистеру Гаррисону Энн не сообщила о судьбе своей рукописи, но он в конце концов сам спросил ее, что сталось с рассказом.
– Его отказались печатать, – ответила Энн, не вдаваясь в подробности.
Мистер Гаррисон искоса глянул на вспыхнувшее лицо девушки.
– Но ты же все равно будешь продолжать писать?
– Нет, – уверенно ответила она. – Я в жизни не напишу больше ни одного рассказа.
В голосе у нее была безнадежность и решимость – в девятнадцать лет человек только так и может отреагировать на удар по самолюбию.
– Я бы на твоем месте не стал принимать такое крайнее решение, – задумчиво проговорил мистер Гаррисон. – Я бы продолжал писать рассказы, но не посылал их в журналы. Я писал бы о людях и местах, которые хорошо знаю, и заставил бы персонажей говорить на обычном повседневном языке. И солнце бы у меня вставало и садилось без особых восторгов по этому поводу. Если бы у меня в рассказе был злодей, я дал бы ему шанс исправиться. На свете, наверное, есть ужасные злодеи, но, что бы там ни говорила миссис Линд, их не так уж много. Почти в каждом человеке заложено что-то хорошее. Не бросай писать, Энн.
– Нет, писать я больше не буду. Глупо было и пытаться. Когда я окончу Редмонд, то сосредоточусь на преподавании. Учить детей я умею. А рассказы писать – нет.
– Когда ты окончишь Редмонд, тебе пора будет подумать о замужестве, – улыбнулся мистер Гаррисон. – Не стоит с этим тянуть так, как это сделал я.
«Порой мистер Гаррисон просто невыносим, – думала Энн по дороге домой. – Вытолкнет за дверь… закатывает глаза… теперь вот – пора думать о замужестве… Еще чего!»
