Текст книги "История Энн Ширли. Книга 3"

Автор книги: Люси Монтгомери

сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 30 страниц)

Глава тридцать четвертая

Холодный восточный ветер брюзжал за стенами Инглсайда, как сварливая старуха. Когда в конце августа выдается такой пронизывающе-сырой, почти осенний день, думала Энн, страшно портится настроение и происходят всевозможные неурядицы. Новый щенок, которого Джильберт привез детям, обгрыз ножку стола в столовой… Сьюзен обнаружила, что в кладовке, где они держат одеяла, чудовищно расплодилась моль… новый котенок Нэнни переломал в саду самые лучшие декоративные папоротники… Джим и Берти весь день барабанят по жестяным ведрам на чердаке. Сама Энн разбила цветной стеклянный абажур от лампы. Но звон бьющегося стекла даже принес ей некоторое облегчение. У Риллы заболело ухо, а Джефри расчесал себе до крови шею. Энн показала расчес Джильберту, тот мельком глянул на него и сказал, что это пустяки. Еще бы не пустяки! Джефри всего-навсего его родной сын! А то, что Джильберт на прошлой неделе пригласил к обеду Трентов, а Энн узнала об этом, только когда те позвонили в дверь – это, конечно, тоже пустяки! Они с Сьюзен так наработались в тот день, что хотели на ужин подать то, что осталось от обеда! И вдруг пожалуйста – миссис Трент, которая прославилась на весь Шарлоттаун своими зваными обедами! И куда подевались голубые носки Уолтера?

– Неужели ты совсем не способен класть свои вещи на место? Нет, Нэн, я не знаю, где это: «за семью морями». И перестань без конца задавать вопросы! Неудивительно, что Сократа заставили выпить цикуту. Так ему и надо!

Уолтер и Нэнни смотрели на мать с недоумением. Она никогда раньше не разговаривала с ними таким тоном. Взгляд Уолтера еще больше разозлил Энн.

– Диана, сколько раз тебе говорить, чтобы ты не обвивала ногами стул, когда играешь на пианино? Ты запачкал вареньем еще не читанный журнал, Джефри! И может, хоть кто-нибудь скажет мне, куда подевались подвески от люстры?

Этого никто ей сказать не мог… На самом деле их сняла Сьюзен, чтобы вымыть. Энн ушла наверх, чтобы не видеть обиженных глаз детей, и принялась лихорадочно расхаживать взад и вперед по комнате. Что это с ней происходит? Неужели она становится сварливой женщиной, которая без конца ко всем придирается? Последнее время ее все раздражает. Раздражают даже некоторые привычки Джильберта, на которые она раньше не обращала внимания. Ей надоели бесконечные однообразные заботы… надоело потакать капризам своего семейства. Раньше она с наслаждением вела дом и воспитывала детей. Теперь ей все было не в радость. Жизнь напоминала ей кошмарный сон, в котором все время пытаешься кого-то догнать, но не можешь, потому что у тебя спутаны ноги.

Самое ужасное, что Джильберт ничего этого не замечает. Он занят днем и ночью, и кроме работы его ничто не интересует. Сегодня за обедом он произнес всего одну фразу: «Передай мне, пожалуйста, горчицу».

«Конечно, я могу разговаривать со столами и стульями, – с горечью думала Энн. – Видимо, любовь у нас превратилась в привычку. Вчера вечером он не заметил, что на мне новое платье. И как давно он уже не называл меня «девочкой»! Впрочем, так, наверное, бывает в любом браке. И всем женщинам, наверное, приходится через это проходить. Я для него утратила прелесть новизны. Теперь весь смысл жизни для него в работе. И куда я дела носовой платок?»

Энн нашла носовой платок и села под окном, все больше растравляя себе душу. Джильберт ее больше не любит. Целует ее с отсутствующим видом, «по привычке». Из их жизни ушла романтика. Энн вспомнила старые шутки, над которыми они, бывало, смеялись, и ощутила только боль. Теперь ей казалось, что в них нет и не было ничего смешного. Как они потешались над Монти Тэрнером, который целовал жену раз в неделю… и даже делал запись в календаре, чтобы не забыть. (И зачем жене такие поцелуи?) Или над Кэртисом Адамсом, который не узнал жену в новой шляпке. Или над словами миссис Дэр: «Не так уж я люблю мужа, но если он куда-нибудь денется, мне его будет не хватать». (Наверное, Джильберту меня тоже будет не хватать, если я куда-нибудь денусь. Неужели дело уже дошло до этого?) Или над словами Ната Эллиотта, который сказал своей жене после десяти лет брака: «Если хочешь знать, мне просто надоело быть женатым». (А мы женаты уже пятнадцать лет!) Что ж, вероятно, мужчины все такие. Корнелия Эллиотт была права: «Одно слово – мужчина!» Приходит время, когда их становится трудно удерживать возле себя. (Зачем мне такой муж, которого надо «удерживать»?) Но вот миссис Клоу с гордостью сказала как-то на собрании Общества: «Мы женаты уже двадцать лет, и мой муж и сейчас любит меня так же, как в день свадьбы». Но, может быть, она обманывается или старается сделать хорошую мину при плохой игре. Она ведь вовсе не моложава – выглядит на свои годы, даже старше. (Может быть, и я выгляжу старше своих лет?)

Впервые в жизни Энн почувствовала на плечах груз лет. Она подошла к зеркалу и критически посмотрела на свое отражение. В углах глаз морщинки, но их видно только при ярком освещении. Подбородок и шея в порядке. Бледной она была всегда. Волосы все еще густые и волнистые, седины нет и в помине. Но неужели кому-нибудь могут действительно нравиться рыжие волосы? Нос по-прежнему хорош. Энн погладила его, как старого друга, вспоминая то время, когда нос был ее единственным утешением. Но Джильберт и носа ее больше не замечает. Он вообще забыл, что у нее есть нос. Как миссис Дэр, он, может, и хватился бы его, если бы он куда-нибудь делся.

«Ладно, надо пойти к Рилле и Джефри, – подумала Энн. – Им я, по крайней мере, все еще нужна. И что это я придиралась к детям? Небось говорят у меня за спиной: «Бедная мама все время не в духе».

Дождь продолжал идти, ветер все завывал. Ведерная бравура на чердаке прекратилась, но теперь Энн раздражало стрекотание сверчка в комнате.

Принесли почту. Одно письмо было от Мариллы. Энн вздохнула, развернув его. Какой у Мариллы стал дрожащий старческий почерк! Другое письмо пришло от миссис Фаулер из Шарлоттауна, с которой Энн была едва знакома. Мистер Баррет Фаулер с супругой приглашают мистера и миссис Блайт на обед в следующий вторник. «Пожалуйста, приезжайте к семи. Вы у нас встретитесь со своей давней знакомой миссис Доусон из Виннипега, в девичестве Кристиной Стюарт».

Энн уронила письмо на стол. На нее нахлынули воспоминания… отнюдь не самого приятного свойства. Кристина Стюарт, которую они знали в Редмонде. Девушка, про которую говорили, что Джильберт с ней обручен… девушка, к которой Энн когда-то его страшно ревновала… Да, сейчас, через двадцать лет это можно уже признать… Она ревновала к ней Джильберта… она ненавидела Кристину Стюарт. Энн много лет не вспоминала Кристину, но отлично помнила, как она выглядела. Высокая девушка с кожей цвета слоновой кости, с большими синими глазами и густыми черными волосами. И уверенной манерой держаться. Вот только нос… нос у нее был определенно длинноват. Красивая? Да, нельзя отрицать, что Кристина была очень хороша. Кто-то говорил, что Кристина «удачно» вышла замуж и уехала в Виннипег.

Джильберт забежал домой перекусить: в Верхнем Глене свирепствовала корь. Энн молча подала ему письмо миссис Фаулер.

– Кристина Стюарт? Конечно, поедем. Я с удовольствием с ней повидаюсь, – сказал Джильберт, оживившись впервые за последние недели. – У бедняжки все не так уж удачно сложилось. Четыре года назад у нее умер муж.

Энн этого не знала. А откуда это известно Джильберту? И почему он ей ничего не сказал? Кроме того, в следующий вторник у них годовщина свадьбы. Неужели он забыл? В этот день они никогда не принимали приглашений, а ехали и праздновали где-нибудь вдвоем. Но Энн не собиралась ему напоминать. Хочется ему повидать Кристину – пусть. Одна девушка в Редмонде как-то ей сказала: «Напрасно ты думаешь, Энн, что между Кристиной и Джильбертом ничего не было». Тогда она только посмеялась… Клара Халлет любила говорить неприятные вещи. Но, может быть, она все-таки была права? У Энн вдруг похолодело сердце: она вспомнила, что вскоре после свадьбы нашла у Джильберта в старой записной книжке маленькую фотографию Кристины. Джильберт тогда равнодушно сказал: «А, вот куда она задевалась». Пустяк вроде бы, но… из таких пустяков и складываются серьезные вещи. Неужели Джильберт… когда-то любил Кристину? А она, Энн, оказалась его женой, потому что та ему отказала? Утешительный приз, так сказать?

«Что это я, ревную?» – подумала Энн и попыталась рассмеяться. Все это вздор. Нет ничего удивительного в том, что Джильберту хочется повидать старую знакомую. Нет ничего удивительного в том, что такой занятой человек, который женат уже пятнадцать лет, забывает, какой сейчас месяц и число. Энн написала миссис Фаулер, что они принимают приглашение… а следующие три дня прожила надеждой, что во вторник около половины шестого у кого-нибудь в Глене начнутся роды.

Глава тридцать пятая

Роды начались слишком рано. За Джильбертом прислали в понедельник в девять часов вечера. Энн заснула в слезах и проснулась в три часа ночи. Раньше, проснувшись среди ночи, она наслаждалась, лежа в постели и глядя на бархат неба за окном… слушая мерное дыхание Джильберта… думая о детях, спящих рядом, о том, что завтра ее ждет новый прекрасный день. Но сейчас! Энн все еще не спала, когда небо на востоке посветлело и окрасилось в нежно-зеленый цвет и когда Джильберт наконец вернулся домой. «Близнецы», – глухо проговорил он, упал в постель и мгновенно уснул. Близнецы! У них сегодня пятнадцатая годовщина свадьбы, а муж только и нашел, что сказать ей: «Близнецы». Он даже не помнит, какой сегодня день.

Видимо, Джильберт не вспомнил этого и когда спустился вниз в одиннадцать часов. В первый раз за всю их совместную жизнь он не поздравил ее и ничего не подарил. Ну, что ж, она тоже не отдаст ему подарок, который давно уже купила: перочинный нож с серебряной отделкой, с одной стороны которого была выгравирована дата, а с другой – его инициалы. Раз он забыл, так и она забудет! Пусть ножик валяется у нее в ящике.

Весь день Джильберт был сам не свой. Он уныло околачивался в библиотеке и ни с кем не разговаривал. Что это с ним? Никак не дождется встречи в Кристиной? Может быть, в глубине души он мечтал о ней все эти годы? Энн отлично понимала, что это глупое подозрение, но когда это ревность была осмысленной? Трезво размышлять она не могла. Да это и не помогло бы.

Они собирались ехать в Шарлоттаун на пятичасовом поезде.

– Мама, мозно мы будем смотлеть, как ты налязаесся? – спросила Рилла.

– Смотрите, если вам так хочется… – ответила Энн, но тут же одернула себя: нельзя разговаривать с детьми таким сварливым тоном. – Конечно, детка, идем, – добавила она с раскаянием в душе. Рилла обожала смотреть, как мама собирается в гости. Но даже она почувствовала, что сегодня мама это делает безо всякого удовольствия.

Энн не сразу решила, что наденет. Хотя, с горечью подумала она, это не имеет никакого значения. Последнее время Джильберт не замечал, во что она одета. Ей было неприятно смотреть на себя в зеркало – бледная, усталая… надоевшая. Но Энн не может позволить себе предстать перед Кристиной отставшей от моды провинциалкой. (Еще не хватает, чтобы она начала меня жалеть!) Так что же надеть? Новое платье из нежно-зеленой кисеи на чехле с розовыми бутонами или кремовое шелковое платье с отложным кружевным воротником? Энн померила оба и выбрала зеленое. Попробовала несколько разных причесок и решила, что, пожалуй, новомодная «помпадур» смотрится неплохо.

– Мамоцка, ты такая класивая! – восторженно выдохнула Рилла. Предполагается, что дети говорят то, что думают. И Ребекка Дью сказала ей однажды, что она «относительно красива»? И Джильберт раньше часто делал ей комплименты, но за последние месяцы она не слышала ни одного!

Джильберт прошел мимо нее к своей туалетной комнате, не сказав ни слова по поводу ее нового платья. У Энн внутри все перевернулось от негодования. Ах, так? Она сорвала с себя новое платье и бросила его на кровать. Тогда она наденет старое черное, которое местные дамы считают «шикарным», но которое никогда не нравилось Джильберту. А что же на шею? Бусы, подаренные Джимом, хотя она их очень берегла, потеряли вид. Собственно говоря, у нее нет приличного ожерелья или кулона. Ладно… Энн достала коробочку, в которой хранила розовое эмалевое сердечко, подаренное ей Джильбертом в Редмонде. Она редко его теперь носила – розовый цвет не идет к рыжим волосам, – но сегодня наденет. Интересно, заметит ли его Джильберт? Ну, вот, она готова. Что это Джильберт так долго возится? Бреется с особой тщательностью? Энн резко постучала в дверь.

– Джильберт, живей, а то мы опоздаем к поезду.

– Ты говоришь тоном строгой учительницы, – пошутил муж, выходя из туалетной комнаты. – Что с тобой, разболелись старые мозоли?

Ах, он еще и шутит? Энн не хотела думать о том, как ему идет фрак. В конце концов, теперешняя мужская мода совершенно смехотворна. В ней нет никакой романтики. Как, наверное, роскошно выглядели мужчины в дни королевы Елизаветы, когда они могли носить атласные камзолы, кружевные манжеты и плащи из вишневого бархата! И при этом они вовсе не казались женоподобными. Мужчины той эпохи были великолепны и неустрашимы.

– Ну, раз ты так спешишь, пойдем, – рассеянно сказал Джильберт. Последнее время он всегда говорил с ней рассеянно. Она для него стала просто мебелью… просто мебелью.

Джим отвез их на станцию. Сьюзен и миссис Корнелия, которая зашла к Сьюзен узнать, не поможет ли она им приготовить праздничный ужин в церкви, с восхищением посмотрели им вслед.

– Энн по-прежнему молодо выглядит, – заметила миссис Эллиотт.

– Да, – согласилась Сьюзен, – но что-то она в последние недели киснет. А выглядит хорошо. А доктор все такой же стройный.

– Идеальная пара, – одобрила миссис Корнелия. Идеальная пара почти не разговаривала до самого Шарлоттауна. Разумеется, Джильберт в таком ажиотаже от перспективы встречи со своей старой любовью, что ему не до разговоров с женой! Энн чихнула. Уж не насморк ли начинается? Вот будет ужасно, если она весь обед будет сморкаться и шмыгать носом под взглядом миссис Доусон, в девичестве Кристины Стюарт! И губа что-то побаливает – может, еще простуда выступит? Интересно, Джульетта когда-нибудь чихала? А у Порции были на губах болячки? А у Клеопатры болели мозоли?

В прихожей Фаулеров Энн споткнулась о голову лежавшей на полу шкуры медведя и, пытаясь удержаться на ногах, влетела головой вперед в дверь заставленной громоздкой мебелью гостиной, угодив, слава Богу, на мягкий диван той частью, на которой положено сидеть. Она смятенно осмотрелась: неужели Кристина наблюдала этот ее пьяный выход? Но той, к счастью, еще не было. Джильберт даже не спросил, не ушиблась ли она. Он уже увлеченно разговаривал с доктором Фаулером и неким доктором Мюрреем, который жил в Нью-Брунсвике и был автором монографии о тропических болезнях, произведшей фурор в медицинских кругах. Но Энн заметила, что, как только в гостиную вошла распространяющая аромат гелиотропов Кристина, про монографию тут же забыли. Джильберт встал навстречу ей, и в его глазах загорелся несомненный интерес.

На какое-то мгновение Кристина задержалась в дверях. Она-то не споткнулась о голову медведя! Энн вспомнила, что Кристина и раньше имела обыкновение эффектно останавливаться в дверях. А тут ей предоставлялась прекрасная возможность продемонстрировать Джильберту, чего он лишился.

На Кристине было платье из лилового бархата с длинными рукавами, отделанными золотым шитьем, и со шлейфом из золотого кружева. Ее черные волосы стягивал золотой обруч, а шею украшала золотая цепочка с вделанными в нее бриллиантами. Взглянув на нее, Энн немедленно почувствовала себя плохо и безвкусно одетой, на полгода отставшей от моды. И зачем только она повесила на шею это нелепое эмалевое сердечко?

Кристина, несомненно, выглядела отлично. Правда, было ощущение, что она не молода, а просто хорошо сохранилась… да, и изрядно располнела. Но нос у нее не укоротился, и подбородок был дрябловатый. Глядя, как она стоит в дверях, Энн заметила, какие у нее большие ноги. Да и этот ее изысканный вид как-то утратил свежесть. Но ее щеки были все еще гладкими, а огромные синие глаза все еще загадочно блестели из-под необычных, словно по линейке проведенных бровей, которые так нравилась студентам Редмонда. Да, миссис Доусон была очень красивой женщиной… и не создавала впечатление вдовы, сердце которой погребено в могиле мистера Эндрю Доусона.

Как только Кристина вошла в гостиную, она сразу завладела разговором, а Энн ощутила себя совершенно лишней.

Но она сидела, выпрямив спину. Нет уж, она не даст Кристине оснований сказать, что миссис Блайт согнулась под тяжестью лет! Посмотрим еще, кто кого! Глаза Энн зазеленели, как у кошки, а щеки окрасил румянец. И не забывай про свой нос! Доктор Мюррей, который поначалу не обратил на нее внимания, с удивлением подумал, что у Блайта весьма неординарная жена. Эта кичливая миссис Доусон и в подметки ей не годится.

Тем временем Кристина кокетливо говорила Джильберту:

– Господи, Джильберт, ты все такой же эффектный мужчина! Совсем не изменился!

(Говорит все так же врастяжку. Как я всегда ненавидела этот ее бархатный голос!)

– Когда глядишь на тебя, кажется, что времени просто не существует, – галантно ответил Джильберт. – Может, поделишься секретом вечной молодости?

Кристина засмеялась.

(Смех у нее стал какой-то металлический.)

– Ты всегда умел делать комплименты, Джильберт. Знаете, – она обвела гостей кокетливым взглядом, – доктор Блайт мне очень нравился в те далекие времена, про которые он говорит, будто они были вчера. А, Энн Ширли! Ты не так сильно изменилась, как мне говорили… хотя, пожалуй, встретив на улице, я бы тебя не узнала. Волосы у тебя как будто немного потемнели, да? Как дивно, что мы снова встретились! Я боялась, что ты не приедешь из-за своего радикулита.

– Радикулита?

– Да. Разве ты не страдаешь от радикулита? Мне говорили…

– Это я, наверное, все напутала, – извиняющимся голосом пояснила миссис Фаулер. – Кто-то мне сказал, что у вас тяжелый приступ радикулита.

– Это не у меня, а у миссис Паркер из Аоубриджа. У меня в жизни не было радикулита, – без всякого выражения проговорила Энн.

– Вот и прекрасно, я рада за тебя, – бросила Кристина несколько вызывающим тоном. – Радикулит – ужасная штука. Моя тетя очень от него мучается.

Этими словами Кристина словно бы причислила Энн к поколению, к которому принадлежала ее тетка. Миссис Блайт сумела улыбнуться – но только ртом, а не глазами. Как ей хотелось отбрить Кристину! Она знала, что в три часа ночи обязательно придумает что-нибудь уничтожающе-остроумное, но сейчас ничего не приходило в голову.

– Говорят, у тебя семеро детей, – покачала головой Кристина, обращаясь как будто к Энн, но глядя на Джильберта.

– Выжило только шестеро, – с болью в голосе ответила Энн. Она до сих пор не могла спокойно думать про беленькую Джойс.

– Ну и выводок! – фыркнула Кристина таким тоном, будто иметь столько детей – признак дурного тона.

– А у тебя, кажется, совсем нет детей, – заметила Энн.

– Я не люблю детей, – сказала Кристина, небрежно пожав своими мраморными плечами, но голос ее звучал несколько напряженно. – У меня нет материнских задатков. Да я и не считаю, что главное назначение женщины – приумножать наше и без того избыточное население.

Пригласили к столу. Джильберт подал руку Кристине, доктор Мюррей – миссис Фаулер, а доктор Фаулер, толстенький человечек, который умел разговаривать только о медицине, повел к столу Энн.

Энн казалось, что в комнате душно. Какой-то в ней стоял тяжелый аромат. Может быть, миссис Фаулер жгла в ней ладан? Обед подали отменный. Энн делала вид, что с удовольствием ест, хотя у нее совершенно не было аппетита. Она непрерывно улыбалась, пока не почувствовала себя сродни Чеширскому Коту. Она не могла отвести глаз от Кристины, которая улыбалась Джильберту, демонстрируя свои белые и ровные – чересчур белые и ровные – зубы. Они напоминали Энн рекламу зубной пасты. Разговаривая, Кристина изящно жестикулировала. Руки у нее красивые, но немного велики, думала Энн.

Кристина разговаривала с Джильбертом о ритмических закономерностях жизни. Что бы это значило? Сама-то она хоть знает?

Затем они переключились на мистерии.

– Ты когда-нибудь была в Обераммергау?[8]8
  [8] Деревня в Баварии, где каждые десять лет силами местных жителей ставилась мистерия о жизни Христа, на которую съезжались тысячи зрителей с разных концов света. (Примеч. пер.)


[Закрыть] – спросила Кристина Энн, отлично зная, что та не бывала в Европе.

(И почему она разговаривает со мной таким высокомерным тоном?)

– Ну, конечно, с такой семьей особенно не попутешествуешь, – снисходительно пропела Кристина. – А знаешь, кого я в прошлом месяце встретила в Кингспорте? Твою подругу… ту, что вышла замуж за пастора, забыла, как его зовут. Такой некрасивый.

– Джонас Блейк, – ответила Энн. – За него вышла замуж Филиппа Гордон. И мне он никогда не казался некрасивым.

– Неужели? Ну, это смотря на чей вкус. Так или иначе, я их встретила. Бедная Филиппа!

– Почему «бедная»? – спросила Энн. – По-моему, она очень счастлива с Джонасом.

– Счастлива? Да ты посмотрела бы, где они живут! Какая-то паршивая рыбацкая деревушка, где никогда ничего не происходит – разве что свиньи залезут в сад! Мне сказали, что у этого Джонаса был отличный приход в Кингспорте, но он от него отказался, потому что считал своим «долгом» поселиться среди рыбаков, которым, видите ли, он «нужен». Нет, такие фанатики мне не по душе. «И как ты можешь жить в такой дыре?» – спросила я Филиппу. Знаешь, что она мне ответила?

Кристина выразительно повела сверкающей от колец рукой.

– Наверное, то же самое, что я сказала бы о Глен Сент-Мэри – что только здесь я и могу жить, – предположила Энн.

– Не понимаю, как тебя может удовлетворять такая жизнь, – улыбнулась Кристина. (Боже, какая зубастая пасть!) – Неужели тебе и в самом деле никогда не хотелось большего? Помнится, у тебя были запросы и честолюбие. Ты, кажется, писала рассказики для журналов, когда училась в Редмонде? Немного эксцентричные фантазии, но все же…

– Я писала их для людей, которые и выросши сохраняют веру в сказочную страну. Хочешь верь, хочешь нет, таких людей не так уж мало, и они любят получать оттуда известия.

– А больше ты не пишешь?

– Рассказов не пишу… Перешла на живые поэмы.[9]9
  [9] Ссылка на стихотворение Лонгфелло «Дети», где дети названы «живыми поэмами». (Примеч. пер.)


[Закрыть]

Кристина недоумевающе смотрела на Энн, не узнавая цитаты. Что, собственно, хочет этим сказать Энн Ширли? Впрочем, она еще в Редмонде прославилась загадочными речами. Выглядит она очень молодо, но, наверное, принадлежит к разряду женщин, которые, выйдя замуж, совсем перестают думать. Бедный Джильберт! Она его поймала на крючок еще до Редмонда и так и не дала с него сорваться.

– А сейчас все еще ценится орех-двойчатка? – спросил доктор Мюррей, которому попался двойной орешек миндаля. Кристина повернулась к Джильберту:

– Помнишь, как нам однажды попался орех-двойчатка?

(Это мне кажется, или они в самом деле обменялись значительным взглядом?)

– Ну, неужели я когда-нибудь забуду! – ответил Джильберт. И они ударились в воспоминания, а Энн тупо смотрела на висящий перед ней натюрморт, на котором были изображены рыба и несколько апельсинов. Она и понятия не имела, что у Джильберта и Кристины столько общих воспоминаний. «А помнишь пикник на косе?» – «А помнишь, как мы ходили в негритянскую церковь?» – «Помнишь тот маскарад? Ты была в костюме испанки в черном бархатном платье с кружевной мантильей и веером в руках».

Джильберт, оказывается, все помнит. А про годовщину их свадьбы забыл!

Когда все встали из-за стола и перешли в гостиную, Кристина выглянула в окно, где за темными силуэтами тополей серебрилось светлеющее на востоке небо.

– Джильберт, пошли погуляем в саду. Я хочу вспомнить, как восходит луна в сентябре.

(А чем отличается восход луны в сентябре от других месяцев? И что она собирается «вспоминать»? Между ними что-нибудь было… в сентябре?)

Джильберт с Кристиной вышли в сад. У Энн было ощущение, что ее ловко и ласково оттерли локтем. Она села в кресло, которое стояло у окна в сад… хотя она даже самой себе не призналась бы, что выбрала его по этой причине. Кристина и Джильберт шли по дорожке. О чем они говорят? Говорит, кажется, одна Кристина. Может быть, Джильберт так взволнован, что потерял дар речи? Наверное, он улыбается воспоминаниям, в которых ей, Энн, нет места? Энн вспомнила, как они с Джильбертом гуляли по залитым лунным светом садам Эвонли. Неужели он забыл?

Кристина посмотрела на небо. Разумеется, она это сделала, чтобы он полюбовался на ее полную шейку. И что же луна так долго не всходит?

Когда Кристина с Джильбертом вернулись, пришли еще гости. В гостиной говорили, смеялись, играла музыка. Кристина спела… очень неплохо. Она всегда была музыкальна. Она пела, глядя на Джильберта: «Счастливые дни, безвозвратно ушедшие…» Джильберт сидел, откинувшись в кресле, и молчал. Неужели он вспоминает те безвозвратно ушедшие дни? Неужели представляет себе, какова была бы его жизнь, если бы он женился на Кристине? (Раньше я всегда знала, о чем думает Джильберт. Еще немного, и я запрокину голову и начну выть. Слава Богу, что наш поезд рано уходит.)

Когда Энн спустилась к выходу, Кристина стояла на крыльце рядом с Джильбертом. Она сняла с его плеча листок, и жест этот напоминал ласку.

– Ты здоров, Джильберт? У тебя очень усталый вид. Ты, наверное, слишком много работаешь.

Энн вдруг с ужасом осознала, что у Джильберта действительно усталый вид… очень усталый… а она этого не заметила, пока об этом не заговорила Кристина! Это чувство стыда останется с ней навсегда. (Я сама перестала обращать внимание на Джильберта, а обвиняю в этом его!)

Кристина повернулась к Энн.

– Я была рада с тобой повидаться, Энн. Кажется, что мы опять в Редмонде.

– Да, кажется, – ответила Энн.

– Я тут говорила Джильберту, что у него усталый вид. Ты плохо о нем заботишься, Энн. Было время, когда мне твой муж очень нравился. Более симпатичного кавалера у меня так и не было. Но ты уж меня прости – я ведь не отбила его у тебя.

Энн опять окаменела.

– Может быть, он жалеет, что ты этого не сделала, – произнесла она тем «королевским» тоном, который Кристина помнила еще со времен Редмонда. И села в коляску доктора Фаулера, чтобы ехать на станцию.

– Какие глупости ты говоришь, – фыркнула Кристина, пожав своими роскошными плечами. Она глядела им вслед с таким видом, словно ее что-то страшно забавляло.